Письмо XX[1]
За несколько дней до отъезда нашего из Бомбея мы прочитали в одной местной газете объявление о двух свадьбах: свадьба богатой наследницы, брахманки; другая – в семействе огнепоклонников. Объявление о первой гласило так:
"В семействе Бимбая Мавланкара, и прочее, готовятся к радостному событию. Наш почётный член, не в пример другим менее счастливым брахманам его касты, нашёл жениха для своей внучки в богатом семействе однокастников в Гуджерате. Маленькой Рамабае уже исполнилось пять лет, а её жениху семь. Свадьба назначена через два месяца и обещает быть блестящею".
Второе объявление касалось совершившегося факта и появилось в одной парсийской газете, весьма сильно напирающей на реформу и жестоко бичующей своих соотчичей за их "отвратительные, устарелые обычаи" и, между прочим, за ранний брак. Она справедливо осмеивала какой-то Гуджератский Листок, в напыщенных выражениях описывавший брачную церемонию в Пуне... Там счастливый жених (которому уже минул пятый год) "прижимал к сердцу вручаемую ему тёщей краснеющую невесту двух с половиной лет"!.. Обычные ответы брачной пары оказались до того неясными, что священнику гебров (мобеду) вместо жениха и невесты пришлось обращаться уже к родителям с обычными при церемонии вопросами: "Берёшь ли ты его себе законным мужем, о дщерь Заратушты (Зороастра)! и готов ли ты быть её супругом, о сын Ормазда!.."
"Брачные приготовления оказались вполне успешными, – говорит сатирическая газета, – жених был выведен за руку во всей молодцеватости своей togae virilis[2] и высокого, в виде сахарной головы, тюрбана, а невеста, вынесенная на руках, угощала присутствующих, вместо улыбок, страшнейшим рёвом, среди которого она совершенно забывала о носовом платке и вспоминала, по-видимому, лишь о соске, требуя её себе среди неистового крика и почти задыхаясь под тяжестью фамильных бриллиантов..." То был парсийский брак, "с барометрическою верностью характеризующий ход прогресса нашего быстро развивающегося народа", – добавляет газета.
Прочитав это, мы, конечно, много смеялись, хотя не совсем веря, чтобы даже в Индии могли совершаться столь ранние браки. Мы слыхивали о десятилетних супругах, но о двухлетних невестах приходилось слышать впервые. В Багхе мы убедились, как неизмерима брахманская изобретательность: недаром они в древности постановили закон о запрещении кому бы то ни было, за исключением священнодействующих брахманов, изучать санскритский язык и особенно читать Веды. Шудра и даже высококастный ваизья[3] предавался, во времена оны, позорной смерти за таковое преступление. Весь секрет в том, что Веды запрещают вступать в брак женщинам ранее 15-20 лет, а мужчинам до 25 или даже 30-летнего возраста. Распорядившись, чтобы всякая религиозная церемония прежде всего наполняла карманы брахманов, эти тунеядцы перековеркали своё древнее писание на собственный лад и, обременив постепенно индусов бесконечным каталогом обрядов, постановлений, несуществующих праздников и глупейших церемоний, дабы при том не быть пойманными в лживом толковании священных книг, хитро придумали вменить в кощунство чтение оных всякому, кто только не принадлежал к их лагерю. Между прочими "преступными выдумками" (как их называет свами Дайананда), вот одно из постановлений, извлечённое из брахманских книг, идущих диаметрально вразрез с Ведами. По всей центральной Индии празднуется так называемый "брачный сезон", Kudwa Kunbis, земледельческой касты, к коей принадлежат все земиндары. Сезон этот празднуется лишь один раз в двенадцать лет, но зато он является полем обильнейшей жатвы для господ брахманов. Все матери как взрослых (то есть десятилетних) ребят, так и младенцев ещё в пелёнках и даже ещё не родившихся детей, обязаны совещаться с богиней Матой, хранительницей новобрачных, – конечно, через её оракулов, брахманов. Мата – покровительница всех четырёх родов брака между индусами: "брака отроков, брака детей, брака младенцев и брака во чреве".
Последний самый занимательный, хотя бы в силу своей азартности и полной зависимости от слепой судьбы. Вместо будущих плодов, венчаются между собою матери, то есть те, которые находятся в интересном положении. Много поэтому любопытных эпизодов является среди этих матримониальных пародий; но национальный инстинкт индусов не смущается никаким необыкновенным казусом. Они остаются безмятежно и спокойно верующими, выказывая лишь изредка и то при самых исключительных случаях открытый антагонизм против брахманских учреждений. Их вера скорее вековой страх пред непогрешимостью "избранников богов", нечто внушающее к ним, среди невольного смеха, и невольное уважение. А брахман, как давно известно, не ударит лицом в грязь ни пред каким афронтом[4] насмешливой и слепой судьбы. Если, например, у обеих обвенчанных одна с другою матерей родятся мальчики, или оба новорождённые окажутся девочками, – на то воля Маты: богиня, значить, пожелала, чтобы вместо супругов родились два брата или две сестры, и эти дети, если они вырастут, признаются законными наследниками обеих матерей. В таких случаях, по приказанию богини, брахман расторгает брачные узы, ему снова платят, и конец делу. Но если дети родятся двух полов, то уже брака расторгнуть ничто и никто не может: ни уродство, ни хронические болезни, ни даже полное юродство одного из супругов...
Чтобы не возвращаться к этому предмету, заметим здесь кстати о некоторых, господствующих в Индии, обычаях. Кроме случаев посвящения младенца с первых же дней его рождения в один из классов монашествующей братии, или же посвящения ребёнка одному из богов Тримурти ещё в утробе матери, ни один индус не имеет права оставаться холостым. Религия предписывает ему брак ради сына, на котором лежит обязанность вводить покойного отца, посредством некоторых необходимых заклинательных молитв, в сваргу (рай). Даже каста брахмачарьев, – члены коей дают обет безбрачия, хотя и остаются в миру и вращаются в мирских делах, представляя единственный в стране экземпляр светских холостяков, – обязана усыновлять себе мальчиков. Всё же остальные индусы пребывают во браке до сорокалетнего возраста, после чего получают право, с согласия жены и семейства, удаляться в джунгли и, ради спасения души, делаться аскетами. Если в семье родится урод, то и это не препятствует ему жениться; он только должен подобрать себе такую же калеку-жену. Если выбор его падёт на девушку из собственной касты, то она непременно должна быть калекой под условием представлять увечье другого рода. Если жених, например, слепой, то невеста обязана быть или горбатою, или хромою и т. д., лишь бы не слепою и наоборот. Но если кандидат в мужья имеет предрассудки и предпочитает здоровую и красивую жену, то он должен совершить mésallianse[5]: в этом случае он не может добыть себе невесту в собственной касте, а обязан в иерархии каст спуститься одною ступенью ниже и искать себе пары вне своего круга; его же круг и не признает, и не примет несчастную parvenu[6]. Все такие исключения, впрочем, зависят от вдохновляемого богами семейного брахмана (гуру).
Это по части мужчин. Но что за странная, невероятно несправедливая участь выпала во всех жизненных условиях на долю несчастной женщины Индии! Жизнь честной и особенно богомольной, верующей женщины не что иное как длинный ряд роковых для неё событий. Чем выше она стоит по рождению и своему общественному положению, тем горше её судьба. Одни наотчи – танцорки, посвящённые богам и служащие при храмах (должность наследственная), свободны, счастливы и живут в великом почёте. Они весталки и дочери весталок, как ни странно последнее выражение. Взгляд индусов, особенно в вопросах о нравственности, самобытный и во всяком случае "антизападный", если можно так выразиться. Никто не относится строже этого народа к женской чести и целомудрию; но их брахманы перехитрили даже римских верховных жрецов и авгуров. У древних римлян Рея Сильвия, например, мать Ромула и Рема, несмотря на то, что в её faux pas[7] участвовал бог Марс, была, по обычаю весталок, погребена за этот проступок живой, и Нума с Тиберием, как известно, тщательно позаботились, дабы целомудрие их жриц не сделалось чисто номинальным. Но "весталки" берегов Инда и Ганга понимают дело иначе, нежели его понимали на Тибре. Одно тесное знакомство наотчей с богами (коих брахманы заменяют по прокуратуре) очищает наотчей ото всех плотских грехов, соделывая их в одно и тоже время безукоризненными и беспорочными. Наотча не может быть "падшей женщиной", как другие смертные, несмотря на кучу "божественных музыкантов", снующих в пагодах в виде маленьких весталок и их братцев. Никакая между тем римская матрона, даже сама целомудренная Лукреция, не была в таком почёте за свои добродетели, как осыпанная драгоценностями красавица наотча. Это уважение к "любимцам богов" особенно проявляется в чисто туземных центральных городах Индии, где народ сохранил всю свою слепую веру в непогрешимость брахманов.
Не такова участь бедной честной женщины в Индостане. Наотчи все грамотные и получают самое высокое по туземным понятиям образование. Они читают и пишут на санскрите, изучили лучшую литературу древней Индии и её шесть главных философий, из коих в особенности музыку, пение и танцы. Но, кроме этих "богорожденных" храмовых жриц, есть ещё публичные наотчи, профессиональные танцорки, которые, как египетские "алмеи"[8], доступны и не одним богам; и эти тоже более или менее все грамотные. Поэтому замужние женщины, боясь малейшего приравнения к последним, не желают учиться ничему такому, чему учатся эти презираемые, незнакомые с богами существа. Если брахманка богата, она проводит в одуряющем бездействии всю свою жизнь; если бедна – ещё хуже: все её земное существование сосредоточивается в однообразнейшем соблюдении механически совершаемых обрядов. Нет для неё ни прошлого, ни будущего; одно по часам заведённое, веками установленное, монотонное настоящее. И это ещё при счастии, пока жизнь её идёт гладко и без семейных утрат. О замужестве же по любви или по свободному выбору не может быть и речи. Выбор для неё жениха, ограниченный собственною кастой, иногда чрезвычайно затруднителен и во всяком случае разорителен, потому что здесь жену не продают, а покупают ей право выйти замуж. Вследствие этого рождение девочки не радость, а горе, особенно в небогатом семействе. Она должна быть выдана замуж не позже семи, восьми лет, потому что девятилетняя девочка считается здесь уже "старой девкой" и, принося лишь бесчестие родным, навлекает на себя насмешки всех своих более счастливых сверстниц.
Если когда-либо англичане сделали что хорошее в Индии, то это без сомнения в те дни, когда они успели подавить, если не совершенно искоренить, ужасный обычай детоубийства. Убиение девочек почти во всеобщем употреблении в этой стране; оно особенно практиковалось в центральной Индии и более всего свирепствовало между племенем джадежда, некогда столь могущественным в Синдхе, а ныне сделавшимся разбойничьим племенем. По всем вероятиям, они первые и ввели его. В древности этот зверский обычай – отделываться от дочерей из-за страха обязательного выдавания их замуж – не был известен арийцам. Даже в старинной брахманской литературе мы видим, что во времена преобладания чистокровных арийцев женщина пользовалась одинаковыми с мужчиной правами. Она имела голос в государственных советах, была свободна в выборе супруга, как и властна предпочесть безбрачие замужней жизни. Много знаменитых женских имён играют первенствующие роли в хрониках древней земли арийцев и перешли в потомство, как имена женщин-поэтов, астрономов, философов и даже мудрецов и законников.
Но с набегов персов в VII столетии нашей эры, а затем фанатических, разбойничьих магометан всё изменилось: женщина стала рабой, и брахманы воспользовались этим, дабы ещё более закрепостить её. В городах доля женщин-индианок ещё печальнее, нежели судьба поселянки. Взглянем на одну такую бесконечную канитель церемоний и обрядов.
Церемонии, предшествующие предложению и свадьбе, чрезвычайно многочисленны и сложны. Их разделяют на три главные группы: церемоний до свадьбы, во время бракосочетания и после брака. В одной первой группе одиннадцать необходимых обрядов: сватовство, сравнение двух гороскопов, жертвоприношение козла, назначение счастливого по звёздам дня, приглашение гостей, постройка алтаря, закупка священных горшков для хозяйства, жертвоприношение семейным богам и, наконец, взаимные подарки. Всё это совершается с разными обрядами и религиозными церемониями. Как только дочь достигла четырёхлетнего возраста, отец и мать посылают за домашним гуру-брамином, вручают ему только что снятый астрологом касты (должность весьма важная) гороскоп девочки и посылают к такому-то, у кого есть сын в летах. Предупреждённый заранее, отец мальчика берёт гороскоп и, положив его пред семейными богами в кумирне, отвечает: «Соглашаюсь на паниграхан[9]... Да поможет нам Рудра» (Всевышний)! Затем, спросив: когда же лагна (соединение)? – сват откланивается. Через несколько дней отец вручает своему семейному жрецу гороскопы невесты и жениха-сына, которые относятся к главному астрологу. Найдёт он оба благоприятными – ладно; скажет, что нет, и сватовству конец; отец жениха отсылает тогда резолюцию астролога к родителям девочки, и дело предаётся забвению. В благоприятном же случае отец и брахман тут же кончают сделку. Брахман подаёт отцу кокосовый орех и пригоршню сахару, и после этого уже нельзя изменить обещания, иначе vendetta[10] индусов затянется на целые поколения. Приносится в жертву козел, и молодые обручены, а затем астрологом назначается день свадьбы.
Все эти церемонии были уже давно совершены в семействе, к которому мы, в Багхе, отправились на свадьбу. Эти обряды считаются особенно священными, и нас, вероятно, не допустили бы присутствовать при совершении их. Но мы их увидели позднее в Бенаресе, благодаря ходатайству бабу. Принесение в жертву бедного козла чрезвычайно интересно; передаю его в подробности.
Ребёнок мужского пола посылается приглашать несколько замужних женщин "старух" (от 20 до 25 лет) пожаловать на поклонение домашним ларам[11] (богине-покровительнице того дома) и духам. Каждое семейство выбирает себе свою особую богиню, что при 333 миллионах богов и богинь не составляет особенного затруднения. Вечером приносят юного козла, и все ложатся вокруг него спать. Рано утром приёмная зала в нижнем этаже посыпается коровьим навозом, любимейшим индусскими богинями фимиамом, а посредине комнаты начертывается мелом квадрат, в который на высоком алтаре становится идол богини. Затем приводят козла, и старейший в доме мужчина, взяв животное за рога, заставляет его кланяться идолу. После этого, со свадебными гимнами, "старые" и молодые женщины начинают обмывать козлу ноги, осыпают ему затем голову красным порошком (причём будущая жертва сильно бодается), дымят ему зажжённою лампой вокруг носа для отогнания от него злых духов и, наконец, отходят в сторону. Тогда старейший старец берёт бамбуковую веялку, посыпает в неё рису и предательски ставит её пред козлом. Взяв между тем в руки обнажённый меч, старец становится по правую его сторону, и в то время как ничего не подозревающая жертва с большим аппетитом принимается за рис, он ловким ударом меча отсекает козлу голову и, держа её в правой руке, орошает богиню горячею капающею из неё кровью... Все принимаются петь хором, и обручение совершено.
Церемонии с астрологами, обмена подарков и т. д. слишком длинны, чтоб их описывать. Довольно заметить, что астролог играет в них двойную роль авгура и нотариуса. После общего воззвания к Ганеше (богу с хоботом) контракты пишутся на изнанке гороскопов; к ним прикладываются печати, записываются счастливые созвездия жениха и невесты и преподаётся общее благословение. Перехожу прямо к брачной церемонии, которой мы были очевидцами в Багхе.
Невесте было на вид лет десять, жениху не более четырнадцати. Невеста сидела на высоком месте в бархатной шитой золотом юбке, вся в цветах и золотых украшениях. В её маленьком носу было продето огромное золотое кольцо с каким-то сияющим камнем, который совсем ей оттягивал ноздрю. Физиономия у неё была очень плачевная; по временам она косилась на нас исподлобья. Жених, здоровый, толстый мальчик в парчовом кафтане и шапке Индры (т. е. тюрбане, сделанном наподобие многоярусной пагоды), сидел на коне верхом, окружённый целой кучей родственников. Сооружаемый для этого случая пред ступенями дома алтарь уже был готов. Он строится по размеру и длине руки невесты, считая три раза от плеча до среднего пальца, и сделан из выбеленного глиной кирпича. Сорок шесть глиняных горшков, выбеленных и выкрашенных красными, жёлтыми и зелёными полосами (цвета Тримурти), возвышались двумя пирамидами по обеим сторонам посаженного на алтарь "бога браков", а целая толпа замужних девочек толкла в семи больших ступках жёлтый имбирь. Когда он был готов, то вся эта партия амазонок бросилась на жениха, стащила его с лошади и, раздев донага, стала обмазывать его размоченным в воде имбирём; лишь только он обсох на солнце, его снова стали одевать с песнями. Пока одни его одевали, другие девочки, вооружась каждая листом свёрнутого в трубку лотоса, капали ему на голову воду – приношение водяным богам.
Нам объяснили, что в продолжение всей прошлой ночи совершались в домах жениха и невесты последние обряды церемонии, начатых ещё за несколько недель до свадьбы: воззвание к Ганеше, к брачному богу, к стихийным божествам – богу огня, воды, воздуха, земли; к богине оспы и других немочей; к духам прадедов и планет; к злым духам, добрым духам и к духам домашним... Но вдруг раздалась музыка... О боги! что это за адская симфония! Раздирающие слух звуки тамтама, тибетские барабаны, сингалезские дудки, китайские трубы, литавры, гонги оглушали нас со всех сторон, пробуждая в душе ненависть к человечеству и его дьявольским изобретениям. "De tous les bruits du monde celui de la musique est le plus desagreable"...[12] – вспомнилось мне. К счастию, агония длилась недолго, и на выручку нам явилось оригинальное и всё-таки более сносное пение брахманов и наотчей. Свадьба была богатая, и "весталки" явились в полной форме. Минута затишья, сдержанного шёпота... и вот одна из них, высокая, красивая девушка, с глазами, занимающими половину лба, стала молча перебегать от одного к другому гостю и каждого поочерёдно мазать рукой по лицу, оставляя на нём следы сандалового и шафранного порошка. Она подскользнула и к нам, бесшумно порхая по пыльной дороге своими босыми, разукрашенными золотыми кольцами ногами. Прежде чем мы успели опомниться, она уже мазнула меня, и полковника, и мисс Б*** по носу, заставив последнюю громко чихнуть и затем целые десять минут обтираться и брюзгливо ворчать...
Бабу и Мульджи, с улыбками великодушия на лицах, любезно подставили свои физиономии к полной шафрана ручке. Один лишь Нараян, в ту самую минуту, как поводившая на него всё время своими огненными очами весталка, став на самые кончики своих проворных ног, собиралась совершить над ним гулал-пекне, – быстро отшатнулся и, нахмурясь, полуобернулся к ней спиной, получив всю дозу порошка в плечо. Весталка, в свою очередь, грозно нахмурилась, но, затаив досаду, только сверкнула на него глазами и подлетела к Рам-Рунджит-Дасу. Но с этой стороны ей ещё менее посчастливилось: оскорблённый в своём монотеизме и целомудрии, "божий воин" так бесцеремонно оттолкнул весталку, что она отлетела на посуду брачного бога, чуть не перебив её всю. В толпе послышался сильный ропот, и мы уже приготовлялись было на изгнание за грехи буйного сикха, когда разом грянули опять все барабаны, и процессия тронулась. Впереди всех ехали на позолочённой повозке и на украшенных от рогов до хвоста цветами волах трубачи и барабанщики; за ними следовал другой оркестр пеших дудочников; за этими третий – верховых, дующих во всю мочь в гонги. За ними, по две в ряд, шли разукрашенные перьями и цветами, в богатых попонах, лошади с родственниками молодых. Далее отряд бхиллей в полном обезоружении, так как англичане только что отняли у них все боевые снаряды, кроме лука и стрел. Все они словно страдали флюсом, подвязанные до самого носа своими белым пэггери. За ними шли духовные брахманы, с курительными свечами в руках, окружённые своим летучим батальоном весталок, выделывавших во всю дорогу глиссады[13] и па; за этими светские брахманы "дважды рождённые" и, наконец, юный жених верхом на красивом коне, по обе стороны которого шли по два воина с хвостами яка (тибетский бык) в руках для отмахивания мух, а за их спинами ещё по два человека с серебряными веерами; группа жениха замыкалась голым брахманом на осле, державшим над женихом огромный из красного шёлка китайский зонтик. За всем этим повозка на волах, нагружённая считанною тысячью кокосов и сотнею бамбуковых нанизанных на красной верёвке корзинок. Покровительствующий бракам бог ехал в грустном одиночестве на спине слона, которого махут вёл за украшенную гирляндами цепь. За хвостом слона скромно шла наша партия, которая и замыкала процессию…
Бесконечно длились обряды по дороге; невыразимо странными казались нам торжественные "мантры", распеваемые пред каждым деревом, возле пагод, пред танками, кустами и наконец пред священною коровой. Когда мы вернулись к дому невесты, было уже около четырёх часов пополудни, а мы пришли в шесть утра… Мисс Б*** спала от усталости и жары на всём ходу; пылкий сикх давно ушёл домой, захватив с собою У*** и Мульджи, которого полковник, в воспоминание своего угрюмого президента Гранта, прозвал "молчаливым генералом". Наш уважаемый предводитель обливался в два ручья потом, и даже невозмутимый Нараян, позёвывая, обмахивался веером. Один бабу, после десятичасовой прогулки с непокрытою головой под палящим апрельским солнцем Индии, казался свежее, чем когда-либо: ни одной капельки испарины на тёмно-бронзовом, гладком, как атлас, лице! Он скалил свои белые зубы и балагурил, декламируя стихи из «Бриллиантовой свадьбы» Стедмана…
Началась последняя брачная церемония, после которой для женщины закрывается весь мир, но перед которою мы открыли глаза и уши и принялись наблюдать внимательнее прежнего. Вот поставили жениха и невесту у алтаря. Соединив им руки длинною травой кус-куса, брахман обвёл их три раза вокруг алтаря. Затем им развязали руки, и жрец снова прогнусил мантру. Когда он кончил, жених-мальчик, схватив свою миниатюрную невесту на руки, снова трижды обошёл с нею вокруг алтаря, а потом ещё три раза, идя на этот раз впереди невесты, которая следовала за ним, как покорная жена. Когда всё совершилось, юного мужа посадили на высокое сидение у дверей дома, а новобрачная, взяв в руки таз с водой, простёрлась у ног будущего повелителя, разула его и, обмыв ему обе ноги, обтёрла их распущенными своими волосами. Обычай, как мы заметили, действительно древний. По правую руку жениха сидела его мать; поклонясь ей низко в ноги, невеста совершила ту же операцию и над свекровью, после чего удалилась в дом; за ней вышла из толпы её мать и повторила над зятем и его матерью такое же омовение, но уже без обтирания волосами. Брак свершился. Загремели снова барабаны да там-тамы, и полуоглохшие мы наконец уехали домой.
В палатке мы нашли акали, проповедовавшего У*** и молчаливому генералу религию "Нанака" и все душеспасительные выгоды "сикхаизма" в сравнении с религией "чертопоклонников" (как он называл брахманов). Наш приятель был прав: сам Сатана в свои гениальнейшие минуты не мог бы придумать ничего более несправедливого, более утончённо-жестокого чем то, что придумали эти «дважды рождённые» адские плуты в отношении к женщине. Полная, безусловная гражданская смерть ожидает женщину в случае её вдовства, овдовей она хотя пятилетней, даже двухлетней девочкой, наконец, и в том случае, если она только прошла через обряд обручения, при котором, как мы видели, она не присутствует, а фигурирует жертвой один козёл. Мужчина же не только по праву может иметь несколько жён, хотя – будь сказано к чести индусов – за исключением распутных, приученных резидентами и опекунами-англичанами к пьянству и другим прелестям западной цивилизации принцев и махараджей, – мы ещё не слыхивали о таком примере, чтоб у индуса было более одной жены. В случае же вдовства мужчина обязан вступить во второй и третий брак. Но для женщины нет такого закона. Для неё вторичный брак считается величайшим грехом, неслыханным позором. В то самое время, когда я пишу эти строки, затеянная агитаторами и противниками браманов реформа, в Бомбее, брак вдов, потрясёт всю ортодоксальную Индию до самого основания. Вот уже слишком десять лет как этот вопрос был поднят Мульджи Такерсингом и другими реформаторами – и до сих пор однако же ими воспользовались всего три-четыре человека. Борьба между ними идёт не на живот, а на смерть, борьба глухая, подземная, тем не менее свирепая и упорная. А пока вот что ожидает всякую вдову: тотчас по сожжении трупа мужа, вдове бреют голову навсегда. Ей не дозволено носить ни одного украшения; её браслеты, перстни, ожерелья, всё это ломается в куски и вместе с волосами сожигается с трупом мужа. Всю жизнь она должна ходить с ног до головы в белом, если она осталась вдовою до 25-ти-летнего возраста, или же в красном, если она старее. Храмы, религиозные церемонии, общество закрываются пред нею навсегда. Она не смеет говорить ни с кем из родных и даже есть с ними. Она спит, ест и работает отдельно; соприкосновение с ней считается нечистым в продолжение семи лет. Если вдова встретится первою на дороге человеку, выходящему утром из дому по делу, то он возвращается домой и откладывает дело до другого дня, так как встреча со вдовой самая дурная примета. Уличённые в лживом истолковании Вед, с преступною целью жечь вдов, дабы завладеть их имуществом, поставленные в невозможность продолжать этот жестокий обычай, брахманы возобновили редко приводимое в исполнение – и то касающееся лишь богатых вдов, отказывающихся от самосожжения в последнюю роковую минуту, – и применили оное ко всем вдовам поголовно. Бессильные против британского закона, они мстят невинным и постигнутым несчастием женщинам.
Любопытна история уличения брахманов профессором Уилсоном в фальсификации текста Вед и подлоге. В продолжение долгих веков брахманы жестоко сожигали злополучных вдов, слагая всю ответственность на некий гимн Риг-Веды и, опираясь на строгое исполнение законов Ману – истолкователя их откровения. Ману считается «непогрешимым» толкователем Вед. И вот, когда впервые британское правительство пожелало восстать против сожжения вдов, вся страна, от Гималаев до Коморина, под влиянием брахманов поднялась и грозно протестовала. Англичане, говорили они, «обещали свято сохранять систему не вмешательства в дела их религий, и обязаны сдержать слово» Никогда Индия не была так близка к революции, как в те дни. Увидев что дело плохо, британцы спасовали, но Уилсон, лучший санскритолог того времени, не считал ещё дело проигранным. Он рылся в самых древних рукописях, пока не убедился, что нигде в гимнах Вед нет такого постановления, хотя в законе Ману, непогрешимого толкователя "откровения", оно будто бы находилось во всей ясности и так и было переведено Колебруком и другими ориенталистами. Дело становилось затруднительным. Стараться доказать, что истолкование Ману неправильно, – равнялось, ввиду народного фанатизма, толчению воды.
Уилсон стал изучать Ману, сравнивая текст Вед с текстом законодателя. И вот что он нашёл наконец: Риг-Веда повелевает брахману класть вдову, до зажжения костра, рядом с трупом мужа, а по совершении некоторых обрядов свести с костра и громко пропеть над нею следующий стих из Грихья-Сутры:
«Вставай, о женщина! вернися в мир живых; |
Затем присутствовавшие при сожжении покойника женщины мазали себе глаза "коллирием"[14], и брамин обращался опять к ним со следующим стихом:
«Приблизьтесь, женщины замужние, не вдовы, |
Именно предпоследний стих и был искажён брахманами самым тонким, хитрым образом. В оригинале стих читается так:
«А роханту ганайо йоним агре…»[16] |
буквально: "первыми – матери ступайте в утробу алтаря" (yonim agre, т. е. внутрь алтаря). Изменив лишь одну букву последнего слова "агре", которое они переделали в "агне" (огонь), брахманы получили право посылать в продолжение долгих веков несчастных малабарских вдовиц в yonim agneh – в "утробу огня", на костёр. Трудно бы найти на белом свете подобную адскую подделку.
И не только Веды никогда не дозволяли сожигания вдов, но есть даже место в Таитрии-Арнукне (Яжур-Веда), где меньший брат покойника, его ученик или даже, за неимением родственников, доверенный друг, в то время, как готовятся зажечь огонь на костре, – обращается ко вдове и говорит ей следующее: "Встань, женщина, не ложись более возле безжизненного трупа; возвратись в мир живых, подальше от умершего супруга, и сделайся женой того, кто держит тебя за руку и желает вступить с тобою в брак". Этот стих доказывает, что во времена ведического периода существовал для вдов вторичный брак, тем более, что в нескольких местах древних рукописей, вручённых нам свами Дайанандой, мы нашли повеление вдовам "собирать кости и золу мужа в продолжение нескольких месяцев по его смерти, и в заключение исполнять над покойником известные обряды..."
Невзирая, однако, на полную улику, на произведённый открытием Уилсона скандал и на то, что брахманы пред двойным авторитетом Вед и Ману принуждены были, в свою очередь, спасовать, вековой обычай оказался столь сильным, что некоторые супра (набожные индуски) до сих пор сожигают себя, когда могут. Не далее, как в конце семидесятых годов прошлого столетия, по смерти главного министра в Непале Юнг Бахадура, четыре его жены настояли на самосожжении. Непал – неподвластен Британии, и англо-индийское правительство не имело права вмешаться.
Радда-Бай
Сноски
- ↑ Московские ведомости, № 112, 24.04.1880, стр. 3-4, № 115, 27.04.1880, стр. 3-4; Русский Вестник, январь 1883, Приложение, том 163, с. 196-210.
- ↑ Тога зрелости (лат.); надевалась молодыми римлянами по достижении совершеннолетия, в 16 лет. – Ред.
- ↑ Вайшья.
- ↑ Афронт (анг. affront) – публичное оскорбление, обида. – Ред.
- ↑ Мезальянс, неравный брак (фр.). – Ред.
- ↑ Парвеню, выскочку (фр.). – Ред.
- ↑ Опрометчивый поступок (фр.). – Ред.
- ↑ Альмея (альма, алмея, фр. almée, англ. аlmeh) – танцовщица, певица и женщина-музыкант высокого ранга, которая должна была в гаремах развлекать женщин богатых и знатных господ в арабском Египте. – Ред.
- ↑ Паниграхан – санскритское слово, означающее: "рука в руку".
- ↑ Вендетта (ит.) – кровная месть. – Ред.
- ↑ Лары (лат. lares) – домашние божества римлян, покровители очага и всего дома. – Ред.
- ↑ "Среди всех звуков в мире самый неприятный – это звук музыки" (фр.). – Ред.
- ↑ Глиссада (фр. glissade – скольжение) – скользящее движение в танце. – Ред.
- ↑ Collirio (итал.) – глазная мазь. – Ред.
- ↑ Ги – растопленное масло.
- ↑ См. профессора Уилсона "Burning of the Hindu Widows" и Макса Мюллера "Comparative Mythology", 1866.