ЕПБ-Письма из пещер-28

Ш

Елена Петровна Блаватская

Из пещер и дебрей Индостана

Письма на родину

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 Предисловие редакции • Приложения

<<   ☰   >>

eng • рус

Письмо XXVIII

И вот мы в Дели – великом граде могулов. Если другие города и места Индии держали нас, словно очарованных, под влиянием волшебного сна с его мимолётными грёзами о всём, что когда-либо являлось прелестного в архитектуре, то Дели остался навеки запечатлённым в наших воспоминаниях как воплощение на вид несокрушимого и всё же побеждённого гиганта, уснувшего Самсона, оставившего свои густые пряди в руках предательской Далилы. Нигде во всей разорённой Индии не найдёте вы стольких свидетельств о могуществе мусульманской империи, нигде не почувствуете себя столь вынужденными с благоговением преклониться пред памятью великих мастеров, создавших "Надир-Шах Моск", башню Кутаб, дворец Делийский, а главное, Тадж-Махал в Агре.

Дели вынырнул перед нами из-за пригорка, за несколько минут до солнечного заката, и мигом вызвал во мне воспоминание о золото-жемчужной столице Магометова рая, по рассказам Пророка. Во время одной из своих духовных экскурсий в эту вновь открытую им небесную область поэт-пророк имел случай видеть и подробно описать нам одного ангела, нижняя половина тела коего состояла из пламени, а верхняя из прозрачного льда: оба враждебные друг другу элемента превосходно уживались, нисколько не вредя друг другу. При первом взгляде на древнюю столицу Шах-Джахана мне припомнился образ этого ангела. Предположив, что Магомет пророчески узрел Дели в далёком будущем и при таком солнечном закате, его "огне-ледяной" ангел является лишь восточной и весьма верной метафорой этого города. Залитая багрово-золотистым пламенем заходящего солнца, вся нижняя часть дворцов, мечетей, минаретов Дели, построенная без исключения из красного песчаника, казалась громадным горящим костром, из недр которого высоко воздымалась, теряясь в прозрачной и уже потухающей синеве вечернего воздуха, верхняя часть строений – глыбы ослепительной белизны мраморных куполов, минаретов, башен... А надо всем этим, словно туловище и голова "ангела", водружённая на скалистом пригорке, столь высоком, что платформа, на которой она построена, стоит на 30 с лишком футов [9 м] над уровнем самых высоких крыш Дели – возвышалась Джами-масджид, главная мечеть города. С её лесом башен, стенных зубцов и минаретов, над полосатою из чёрного и белого мрамора головой о трёх куполах, эта мечеть – самая замечательная по своей оригинальности, если не по красоте, в Индии. Зрелище было величественное и вырвало у всех нас единодушный крик удивления.

Древний город, на развалинах коего Шах-Джахан выстроил в XVII столетии Дели, назывался в истории Индии Индрапрастхой, а затем Индерпутом. Основателем его был царь Юдхиштхира, смерть которого по древним летописям браминов последовала в 3101 году до Рождества Христова. До христиан­ской эры история этой столицы покрыта непроницаемым мраком, среди которого изредка являются беглые проблески событий, историческая верность коих подтверждается историей других народов. Летопись Индерпута от самого его основания и до конца существует, конечно; но она в руках брахманов и скрывается ими, как и многое другое, под тем предлогом, что пока будет продолжаться кали-юга (чёрный период), арийцы не должны открывать своей истории "белым" врагам. А так как до конца этой и до начала будущей сатья-юги остаётся ждать 42 721 год, то до тех пор наши учёные ориенталисты успеют и состариться, и не нашему поколению будут открыты великие тайны древней истории Индии. Европейские учёные мстят за это брахманам, отвергая их показания и историческую достоверность даже того немногого, что туземные историографы соглашаются им поведать... А что помимо их известно и принято всеми – может быть рассказано в нескольких словах. Даже это представляет необычайный интерес, благодаря словно сказочным событиям...

Пропустив долгие столетия, мы находим Индерпут, выбираемый столицей своей царём Анунгпалом за несколько сот лет до Рождества Христова. За этим опять длинный антракт. Брахманы не пускают профанов за кулисы, но рассказывают друзьям и врагам о необычайных богатствах и цивилизации этой столицы северо-западной Индии и переводят целые страницы из древних рукописей.

Около 980 года нашей эры раджа Индерпутский является членом и союзником туземной конфедерации, сперва побеждённой пенджабским раджой Себук-тегином, а затем – Махмудом из Газни в 1008 году. Наконец и лишь по вторжении в Индию Магомет-Шахаб-Удина Гхорского в 1191 году мы находим Индерпут одною из четырёх великих держав Индии, переименованною в 1193 году Шахаб-Удином в империю Дели. Мусульманский историк Феришта уверяет, будто султан Гхорский отнял эту империю у Притхвираджи, раджпутского принца, который, несмотря на кавалерию из 300 000 всадников и 3000 слонов, проиграл сражение. Но эти "исторические" якобы события до того запутаны и неясны, что в летописях Аджмира говорится, напротив, что не Притхвираджа пал, а сей последний победил Магомет-Шахаб-Удина и, отрезав ему голову, сделал из неё чучело, которое и сохранялось многие столетия в оружейной раджпутских царей. Но зато те же летописи повествуют, что несколько лет спустя вследствие ссоры между конфедератами Кутб ад-Дина, генерал гхорский, действительно победил защитников Индерпута и затем основал в нём независимую магометанскую династию, известную между восточными историками под именем Дели или "рабыни гхорских султанов". С тех пор эту несчастную империю перекидывали из рук в руки как мячик. В 1288 году хильджи, "племя искателей приключений" из Афганистана (по словам той же летописи), зарезав владетеля Дели Кейкобада, передали страну своему предводителю Джеллал-Удину и основали династию Хильджи, длившуюся до 1321 и пресёкшуюся с убиением султана Мобарика. За этим империя перешла в руки Гхейяс-Удина Тоглука, основавшего Тоглукскую династию. Потом ворвался в Индию Тамерлан и, проникнув в 1398 году в Дели, ознаменовал свой подвиг тем, что перерезал 100 000 пленных индусов. "Высокие башни были построены из голов убитых и тела их преданы хищным птицам", – говорит историк. Промелькнув всеразрушающею грозой по всему горизонту Индии, Тамерлан тотчас же бросил Дели, предав страну забвению. В продолжение 50 лет в городе, где не осталось по его уходу ни одного живого существа, царствовало гробовое молчание, тишина смерти и тления... Только в 1450 году Бехлал, глава патанов (афганское племя лоди), снова завладел покинутым городом и страной. Его внук Ибрагим был побеждён и убит в сражении при Панипате знаменитым в истории султаном Бабуром, в 1526 году. С тех пор водворилась и царствовала последняя династия Бабура, называемая падишахами, а город переименовался затем, в честь своего последнего основателя, из Дели в Шахджеганабад. Но не знала и эта злополучная династия покоя. Сын Бабура, султан Хумаюн, был побеждён в 1540 году и изгнан из Индии Шир-Ханом Патанским, и только благодаря помощи Персии вернул своё царство в 1554. Один император Акбар, сумевший возвести своё Индийское царство на высшую точку могущества тем, что мог одно время выставить 4 400 000 солдат, удержал для себя и потомства великую империю Дели, дававшую ему 37 724 615 ф[унтов] ст[ерлингов] ежегодного дохода до 1707 года. С этого времени до 1803, то есть в продолжение более столетия, эта несчастная страна была театром постоянных войн. Великие Могулы её подвергались всевозможным злополучиям. По очереди патаны и сикхи, науабы, маратхи и раджпуты делали набеги, выкалывали царям глаза, сжигали их живыми и то захватывали, то снова теряли Дели. Наконец, сердобольная Ост-Индская Компания, сжалясь над несчастными, пожелала спасти эту династию даже против воли её. С достохвальным и беспримерным в истории самоотвержением генерал Лэк отправился в 1803 году под стены Дели. Там, воспользо­вавшись не то доверчивостью, не то оплошностью некоего авантюриста-француза Луи Бурксена, главнокомандующего маратхской армии, он с большим беспристрастием потопил в реке Джамне как осаждавших город французов, маратхов и патанов, так и защищаемых им могулов, на помощь коих он якобы явился; а затем, овладев городом, навеки прибрал его к рукам. С тех пор бедные бабуряне попали "из огня да в полымя". Настал для них великий dies irae и длился он до 1857 года, когда вследствие мятежа последний из номинальных "великих могулов" Магомет-Бахадур отправился, наконец, из места изгнания и заключения на земле... в высшие райские сферы своего Пророка. Так мы, по крайней мере, надеемся ради бедного, разжалованного могула. Он довольно выстрадал, дабы получить хоть эту одну из стольких обещанных ему привилегий.

Ничто не может сравниться с прелестью не только заветных уголков и исторических памятников полуразрушен­ного Дели, но и вообще окрестностей и даже городского вала. Эти ещё грозные на вид стены, осеняемые густою бахромой акаций и финиковых пальм, красноречиво напоминают туристу о прежнем их величии и о тех славных рыцарских временах, когда на укреплённых валах прохаживались часовые непобедимых султанов – Акбара и Аурангзеба. Теперь, обрамлённые траурною тенью тёмной сальвадоры, остались одни разбросанные по гласису минареты могил, гробницы да одинокие памятники навеки уснувших героев... И долго не забыть нам унылой, таинственной долины Кутаба! По этой долине, растягиваясь беспрерывной полосой в семь миль [11,3 км] ширины и более чем на тридцать миль [48,3 км] в длину, вдоль берега Джамны, разбросаны развалины не одного, а нескольких древних и новейших городов. Это целая эпопея из гранита и мрамора, эпическая поэма славного прошлого бессчётных поколений героев!.. От самого сада Шалимара, у городских ворот, почти до полдороги к Агре, вся долина усеяна развалинами циклопических построек и разрушающимися зданиями более современной эпохи: когда-то грозных крепостей царей раджпутских; дворцов, мраморные стены коих точно изваяны руками фей; изразцовых башен, гранитных бастионов и странной, невиданной формы зданий. Вот обширные, как целые храмы, гробницы с гигантскими воротами и входными арками, словно пятимиллионная армия Ксеркса хоронила с военными почестями каждого покойника; разваленные обелиски – останки массивной Патанской архитектуры; уцелевшие комнаты от царских дворцов (ныне превращённых в хижины, в даровые квартиры парий), стены коих сооружены из кирпича, покрытого сплошь драгоценной эмалью и прелестнейшей мозаикой; древние золочёные купола, из трещин коих повырастали целые леса кактусов; куски стен – сквозных, как дорогое венецианское кружево, и развалины старинных языческих храмов, посвящённых неизвестным богам, с жертвенниками, живопись которых доселе ещё представляет ослепительно яркие цвета и свежесть будто вчера намазанных красок!.. Что ни шаг, то новая руина; куда ни взглянешь – опрокинутые стены, упавшие статуи, разбитые колонны... И среди этого чудного, диковинного мира как бы животрепещущих развалин царит и день и ночь мертвенная тишина. Что за дикая сцена запустения! Когда мы очутились в этой местности, нам почудилось, будто мы попали в сказочное царство "спящей красавицы"...

Недавно ещё, не более четверти века тому назад, эта долина от города и до самой башни Кутаб-Минара (выговарива­ется, впрочем, Катб-Минара), стоящей за 9 миль [14,5 км] от ближайших к ней городских ворот, была обителью роскоши, наслаждения и могущества. Она ещё была усеяна загородными дачами богатых вельмож и придворных Великого Могула. А ныне она превратилась в обитель полного тления, недаром зовётся в народе Долиной Смерти. Её избегает как пешеход, так и всадник: одни туристы рискуют ещё вступать на проклятую почву. Её когда-то великолепные чертоги повали­лись, мозаичные стены потрескались и стонут, задыхаясь в объятиях дикого кактуса. Только благодаря цепким ветвям этого растения они ещё не совершенно рухнули, но стоят, словно приговорённые к смерти мученики... Здесь каждый император могучих династий патанов, раджпутов и могулов увековечил себя каким-либо памятником. Можно следовать по какому угодно направлению на 25 миль [40 км] кругом и всё ещё не видать пред собою конца этому необычайному, диковинному миру развалин!..

Пять дней мы бродили по ним. Уходя из дома с рассветом, мы и завтракали и обедали среди этой обстановки прошлых веков, возвращаясь только к вечеру. Каким-то грустным, тоскливым чувством сжимается сердце при входе в эту пустынную долину, гробницу стольких поколений! Всё кругом тихо, мёртвенно, безмолвно... Ни малейшего звука не доносится даже с далёких городских стен, где угрюмо торчат среди памятников и минаретов тяжёлые английские бастионы и где, следя за ними, точно вражьи глаза, чернеют на каждом из них по девять пушек, направленных на проходящих. Изредка лишь что-то шарахнется под ногами, и встревоженный непривыч­ными людскими шагами дикобраз, взъерошив иглы во все стороны и фыркая, как испуганная кошка, откатывается клубком в сторону; пролетит стая павлинов, затемняя на секунду дорогу и блестя дождём разноцветных искр; лань пугливо выглянет из-за тёмной зелени алоэ, да проскользнёт в траве проворная ящерица, сверкая радужною спиной на солнце. Кругом ни единого отголоска. Разве только от времени до времени, среди этого тяжёлого безмолвия, раздаётся еле различаемый ухом шорох, а вслед за ним лёгкий стук как бы оторвавшегося камешка: то рука неумолимого времени непрестанно производит работу разрушения над "Долиной Смерти", отрывая кирпич за кирпичом, камень за камнем от мозаичных стен древних чертогов: словно крупные мраморные слёзы, роняют они на свои красные, как алая кровь, подножия. И падают они век за веком, пока, наконец, и чертоги, и самые стены не превратятся во прах...

Да, пал гордый Дели, но пал, как падают одни гиганты: как пал Самсон жертвой измены и собственной доверчивости. Он уснул в объятиях Далилы, которую уж столько лет он холил и озолачивал и в честь которой он имел глупость верить. Поэтому верная своему "историческому призванию", Ост-Индская Компания и поступила как настоящая Далила. Она не только потворствовала ему в его сластолюбии, но сама увлекала его на пути бешеного разврата. В последние годы своей самостоятельной жизни, под крылышком Далилы, Дели перещеголял Древний Рим в распутстве и изнеженности... И вот, воспользовавшись его временною слабостью, Далила окарнала беспомощного великана, а затем, выколов ему глаза, предала в руки филистимлянам [Суд. 16:4-21]. А уж как, казалось, любили они друг друга! Какая нежная дружба связывала Англию-Далилу и индо-могульского красавца! До какой степени первая кокетничала с последним можно судить из следующего примера.

Полковник Скиннер, герой времён Ост-Индской Компании, прожил безвыездно сорок пять лет в Индии. Поселясь в Дели, он тотчас же забыл всякую разницу между религиями, преобразовался в настоящего мусульманина, женился на нескольких жёнах и, только что отказав в выдаче небольшой казённой суммы на постройку христианской церкви, соорудил с огромными издержками, якобы на собственный счёт, богатую мечеть, а затем и храм для индусов. Сооружение церкви в Дели, пишет он в донесении, "справедливо оскорбило бы чувство Великого Могула и его народа". Кроме того, нам показывали в Дели десятка два мечетей и языческих храмов, в которых находились богатые бронзовые колокола, серебряные идолы и художественной отделки дорогие люстры и лампады, и даже жертвенники, с именами жертвователей. Все эти предметы до одного были "благодарственные дары" и добровольные приношения вследствие обетов "за избавление от тяжких болезней" и других невзгод, поднесённые англичанами идолам и Магомету!!. Имена жертвователей все европейские.

Но теперь всё это изменилось. Лицемерие более не у места и вместо лукулловских празднеств и кокетничанья Альбион-Далила наступила на Дели, как и на всех соседей его, тяжёлою ступнёй своею – и мусульманский город задохся. Великий Могул исчез; исчезли и все изнеженные вельможи его. Les apparences sont sauvées – а больше ничего и не требуется. Могулы не умели управлять народом, как не умели и науа́бы аудские и как не умеет ныне злополучный Тейбо – король Бурмы. Филантропия Англии не дозволила ей, как и никогда не дозволит, хладнокровно видеть, как страдает под гнётом деспотического управления чей бы то ни было народ. Ведь она Богом посланная спасительница азиатских народов, друг страждущего человечества.

По дороге, ведущей к долине Кутаба, на старом памятнике, у древней крепости Фероз-Шаха, я начертила карандашом известный стих Данте, надпись над воротами ада, как нельзя лучше подходящий к унылой долине и ведущему к ней пути...

Per me si va ne la cittá dolente, Per me si va ne l’etterno dolore, Per me si va tra la perduta gente...

Едва отошли мы на несколько шагов, как я обернулась и предо мною мелькнули жёлтые усы и румяное лицо нашего высокоблагородного шпиона, капитана Л. Он стоял пред памятником с начертанным на нём стихом и чесал в затруднении затылок. Затем вынул карандаш и бумагу и тщательно списал мою надпись: Данте будет ещё раз прочитан лордом Литтоном, а быть может, и самим Беконсфильдом...

Какой-то путешественник выразился о гробницах магометанских вельмож в Индии следующим образом:

"Если вы желаете получить верную идею о них, то представьте себе лондонскую церковь св. Павла, превратившуюся в мрамор и перенесённую в огромный сад со всеми пресловутыми ворота­ми старого Йорка вместо калитки, или же целую массу куполов, покрытых инкрустациями из черепиц, разрисованными вощаными красками невозможных и самых блестящих металлических оттенков – зелёных, голубых, золотистых, бронзово-фиолетовых... И всё это собрание куполов на высоких, грациозных пилястрах и арках, девственно-прекрасных и столь же совершенных, как и в тот день, когда они вышли из-под резца скульптора"...

А подобные здания буквально испещряют окрестности Дели! Работа на некоторых из таких гробниц до того ажурная и изящная, что при заходе солнца мраморные стены сквозят, как алебастровый абажур на лампе...

Подивясь "посоху Фероз-шаха" (огромный из красного песчаника столб, который, несмотря на то, что при падении ушёл на две трети своей величины в землю, всё ещё имеет 37 футов [11,3 м] длины и десять [3 м] в объёме на заострённом конце), мы отправились к памятнику султана Хумаюна, вид которого так часто красуется на много знаменитых делийских брошках. Он стоит на мраморной платформе в 200 футов в квадрате [18,6 кв. м], покоясь со всех четырёх сторон на аркадах, к которым ведут три высокие яруса ступеней из гранита. Каждая арка четырёх аркад служит навесом для нескольких гробниц; а высоко над ними возвышается императорский мавзолей, величественное здание из красного камня, выложенное белым мрамором. Стиль архитектуры чисто сарацинский. Внутри мавзолея круглая комната, посреди которой стоит мраморный саркофаг. С плоской крыши памятника открывается чудный вид на много миль кругом; мы принесли с собою телескоп и превосходно рассмотрели в него, не теряя дорогого времени, памятник Низамуддину, святому, прожившему долгую жизнь на навозе и покоящемуся после смерти среди драгоценного мрамора и порфира; мавзолей принцессы Джаханары, дочери несчастного Шах-Джахана (о которой ниже с целою поэтичес­кою легендой, относящеюся к ней и её памятнику), и последнее роскошное жилище Сафдар-Янга, великого визиря империи в XVIII веке и предка последнего злополучного короля Ауда. Целые города мавзолеев и саркофагов из драгоценнейшего мрамора – вот всё, что осталось от некогда богатейшей из мусульманских империй! "Эти белеющие вдали памятники", – говорил мне недавно один более других откровенный англичанин-судья, – "положительно производят на меня какое-то нервное, непонятное чувство страха, когда я сижу один по вечерам на балконе... Точно армия покойников в белых саванах, пришедшая требовать отчёта в судьбе своих потомков"...

В "Чандни-Чок" красуется императорский дворец, описанный епископом Гебером как одна из самых величественных царских резиденций, когда-либо виденных им, "далеко оставляющая за собою Кремль, но в некоторых деталях уступающая Виндзору". Наивное национальное хвастовство! В наших глазах, т. е. во мнении даже англичан артистов и архитектора У***, этот дворец далеко превосходит все европейские дворцы, древние и современные, как своею оригинальною красотой, так и прочностью. Одна готическая арка в центральном дворе большой башни, арка, за которою следует длинное крыло со сводом, наподобие крыла в готических соборах, приводит знатоков в восторг. Арка за аркой тянутся под сводом, уподобляя этот проход скорее длинному тоннелю, нежели пристройке... В самом центре крыла – открытый восьмиугольный дворик из гранита, каждый вершок коего покрыт инкрустациями мельчайшей, почти мозаичной работы цветов и фруктов из разноцветного мрамора и камней. "Дивани-Хас" (комната императорского совета) – белый мраморный павильон под куполами из того же материала, с арками и колоннами превосходнейшей резьбы и весь покрытый золотыми арабесками, цветами из перламутра, сердолика и малахита и надписями из Корана персидскими буквами самой изящной работы. Богатая листва из чистого серебра, некогда украшавшая потолок, отобрана победителями, и прелестный павильон ныне служит резиденцией совам и летучим мышам. В этом же вкусе и восьмиугольный павильон среди запущенного великолепного сада, и "Моти Масджид" – родная сестра другой "Моти Масджид" (Жемчужной мечети) в Агре – придворная капелла императоров; и даже "зала аудиенций", она же тронная зала Великих Могулов, с престолом во глубине, мозаика коего выложена в виде павлиного хвоста. Этот трон только недавно очищен от голубиного навоза, густо покрывавшего престольное седалище...

Проехав мимо красивой мечети с целой рощей минаретов, заглядывающих целый день в прозрачные воды залива реки, мы остановились возле "Джуммы Масджид", великой мечети. Её громадный фундамент красного песчаника составляет четырёхугольник, а стены словно предназначены для крепости. На каждом углу этой террасы по башне, мраморные куполы коих покоятся на тонких красных колоннах. С трёх сторон невероятно широкие мраморные ступени ведут к трём главным воротам. Это целое путешествие в гору; крыши всего города находятся под ногами туриста на последней ступени. Что касается центральных, четвёртых ворот, обращённых к востоку, то они считаются до того священными, что к ним не дозволено даже и близко подходить. Эти трое ворот ведут во двор – сквер в 450 футов [41,8 кв. м] с открытыми аркадами, окружённый с трёх сторон колоннадами красных столбов и с большим мраморным бассейном посреди­не, наполняемым особенным механизмом из нескольких источников в долине. На западной стороне, обращённой к востоку, т. е. к Мекке, возвышается мечеть – "Красавица Востока". Весь фасад покрыт толстыми плитами из белого мрамора, а вдоль карниза расстилаются надписи – стихи из Корана, буквами из чёрного мрамора с золотом в четыре фута [1,22 м] длины каждая. Три огромные белые купола исполосо­ваны таким же чёрным мрамором, а высокие минареты – красным и белым. Каждая из башенок является чудом изящества.

Была пятница и к тому же какой-то праздник, и на дворе, способном вместить 12 000 народа, толпились правоверные. Наши индусы не пошли с нами, а остались внизу у знакомого, одного из несметных кумовей бабу. Мы же оставались в самой мечети всего несколько минут, так как, к великому афронту У***, его и полковника заставили разуться и, по их уверению, вследствие этой прогулки по холодным мраморным плитам оба схватили насморк. Пол самой мечети представляет подобие шахматной доски из белых и чёрных плит...

В несколько сот шагов от городской стены находится обсерватория, громадная, как и всё остальное. Как и несколько других обсерваторий и по тому же плану, она была выстроена знаменитым раджой Джайпурским, Джей-Сингом, учёным астрономом и астрологом начала XVIII столетия, тем самым астрологом, что, по желанию императора Магомет-шаха, преобразовал местный календарь. Кроме громадных солнечных часов, мы нашли на этом пространном, как целая площадь, дворе "азимутовые круги", как их представил нам Гулаб Сингх, какой-то удивительной формы столбы для измерения высот и тому подобные ужасные орудия астрономии. Весь этот двор завален и застроен кривыми стенами, каменными треугольни­ками со ступенями, ведущими в пустое пространство, странными геометрическими фигурами из гранита "для местных астрологов", как мы узнали, и всё это покрытое непонятными нам знаками, ужас наводящими абракадабрами, цифрами, среди которых один такур был как дома, а мы, бедные профаны, совершенно сконфузились и ушли домой с головною болью...

"Кутаб-Минар", башня в девяти милях [14,5 км] от города, считается высочайшей колонной в нашем мире, даже и теперь, когда она глубоко осела и верхнюю часть её отбило молнией. Эта колонна, в настоящее время 349 футов [106,38 м] высоты, по местным преданиям служила придворным магикам для их приятельских совещаний с "планетарными" духами. Действи­тельно, судя по высоте башни, можно с достоверностью предположить, что эти стихийные жители часто спотыкались об оную и рвали себе крылья на её острых зубцах. Быть может, они для того и направили молнию, чтобы сокрушить последние?.. От фундамента башня заостряется до верху, где, когда крышу ещё не разгромило, умещались 12 магов, каждый с 12 фолиантами "заклинаний". Её стены покрыты куфическими надписями и гигантскими буквами, выдолбленными на несколько футов глубины. Красная снизу до верху, высоко паря под облаками, "Кутаб-Минар" кажется издали каким-то чудовищным, кровавым восклицательным знаком, поставлен­ным над "Долиной Смерти"...

Вокруг башни жмутся сотни пилястров, арок и колонн. Каждый из этих обломков в ином от прочих стиле и часто не в мусульманском стиле, а во вкусе Индии, что одно доказывает их древность и сколько времени должно было пройти между каждым стилем. Немного в стороне, распластавшись, как гриб, широко раскинутыми террасами, стоит особняком и под куполом пирамидальное, состоящее из четырёх ярусов, замечательное строение. То "коллегия Акбара", знаменитая необычайной красотой своей резьбы и построенная им для сходок "мудрецов", нарочно приглашавшихся изо всех стран света для "религиозных диспутов". Совершенно сквозное в нижней террасе, со стенами, покрытыми живописью, мозаикой, барельефами с инкрустациями всякого рода, нишами с выпуклою работой на золотом фоне и бесконечной вереницей геометрических узоров и надписей, это здание как бы служит великолепным преддверием к башне-великану...

Пять дней прошли как один день, и мы уезжали в тот вечер в Агру, древнюю столицу Акбара. Прощаясь, быть может, навсегда, с долиной Кутаба, мы отправились отдохнуть в последний раз под тенью гигантской башни. Никто не знает, когда, кем и для чего именно она была построена. Чёрные мраморные полы четырёх опоясывающих её балкончиков покрыты теми же странными знаками, как и ступени её внутренней витой лестницы. Её четыре комнаты – одна в каждом ярусе – ведут чрез низкую дверь на наружную галерейку, и находились охотники подниматься по ней. Но мы отказались от подобного путешествия под облака: я по причинам, о которых из самолюбия умолчу, остальные просто из лени или скорее пресыщения. Действительно, мы все начинали чувствовать признаки болезни, которую можно было бы назвать "индижестией руин". У нас начинали являться по ночам кошмары в виде башен, дворцов и храмов; видения, во время которых быстроногие минареты гонялись за нами, а чёрные мраморные саркофаги отплясывали на нас танец смерти... Но такур отправился с Нараяном-Кришнарао наверх, оставив нас под покровительством тёзки последнего, бабу Нараяна Дасс-Сена, а бабу тотчас же начал пугать мисс Б*** рассказами о привидениях и духах, посещающих Кутб-Минарскую башню.

Вероятно и наш маратхский Геркулес увидал в таинственной башне нечто очень страшное, потому что, когда оба сошли чрез полчаса вниз, такур казался серьёзнее и суровее, нежели когда-либо, а смуглые щёки Нараяна совсем сделались земляного цвета, и губы его нервно дрожали.

– Смотрите, – шепнул вполголоса мисс Б*** неудержимый бенгалец, – смотрите, бьюсь об заклад, что такур-саиб вызывал для Нараяна одного из своих предков... на бедняге лица нет!..

Что-то глубоко-страдальческое и вместе с тем зловещее блеснуло в чёрных глазах брамина... Но он тотчас же опустил глаза и, сделав видимое над собою усилие, смолчал...

Я хотела вмешаться и разом остановить неуместные поддразнивания бабу, но такур предупредил меня. Не переме­няя разговора, он незаметно отвёл наши мысли от этого щекот­ливого предмета, дав им совершенно другое направление...

– Ты прав, бабу, – задумчиво отвечал он, не обратив ни малейшего внимания на очевидную иронию бенгальца, – нет во всей Индии местности более подходящей к вызыванию памяти о событиях великого прошлого моих раджпутских предков, чем эта башня!.. Здесь, – продолжал он, указывая на Дели, – полководцы и владетельные принцы Раджастхана были в конце XVII столетия в последний раз лишены престола по праву принадлежащего им царства, достояния их отцов... Здесь фанатические, жестокие могулы, водворясь на троне, завоёванном ими лишь хитростью, перевернули произвольно последнюю, кровавую страницу истории великой независимой Индии!.. Да! – вдруг произнёс он, сверкая блестящими, словно разгорающиеся угли глазами и как бы в дотоле сдержанном, но тем более ужасном порыве внутреннего бешенства. – Да!.. Один разврат да изнеженность этой небом проклятой расы широко раскрыли дверь европейским завоевателям!.. То могулы, одни они, погубили нашу Индию! Не поселись это поколение гаремов на нашей родине, не было бы сегодня ни одного англичанина на нашей земле!..

У***, нахмурив брови и повернувшись к стене, казался чрезвычайно занятым рассматриванием куфических надписей. Но мисс Б*** с патриотическим жаром, достойным лучшего дела, ощетинилась, как кошка, и разом ринулась в битву.

– О-о-о!.. – иронически прогнусила старая дева на все тоны национальной дисгармонии. – Гей-гей!.. Неужели вы хотите этим сказать, что мы не сумели бы справиться даже и с вами, раджпутами?.. Нас, англичан, ещё никто и никогда не побеждал; и мы никогда ещё не уступали раз попранной нами территории!..

Мне сделалось положительно страшно за эту глупую женщину! Ничего и никогда не случалось мне видеть в человеческих глазах подобного тому зловещему, мрачному огню, который зажёгся в широко раскрытых зрачках гордого такура. Но он молчал и только глядел на неё. Так должен был глядеть на будущую жертву свою Сфинкс – до решения загадки...

К счастию, полковник нашёлся и разом выручил нас всех, учинив счастливую диверсию в свою сторону.

– Вас-то, англичан, никогда не били? – переспросил он, добродушно подсмеиваясь. – Кроме нас, американцев, добавьте... Вспомните какие трёпки мы, янки, задавали вам от 1775 до 1783 года, когда мы навеки прогнали вас с наших берегов... А затем в 1812, когда на одного американца приходилось восемь убитых англичан!.. Не следует, любезнейшая мисс Б***, не следует забывать историю даже из патриотизма.

Полковник не ошибся в своём великодушном расчёте. Этих простых слов оказалось достаточно, чтобы навлечь на него бурю, окончившуюся, как и всегда, потоком истерических слёз. Англичанка делалась нам с каждым днём противнее...

Неоднократно уже полковник в качестве президента Теософского общества собирался серьёзно пригласить её вернуться в Бомбей, где среди более родственной и симпатичной ей сферы разбогатевших бакалейщиков и гордых английских экс-сапожников она могла бы себя чувствовать и спокойнее, и счастливее. Но я всегда протестовала. Как ни несносно нам было её общество, но как англичане она и У*** были нам несомненно полезны в виду глупейших подозрений и преследования нас тайною полицией. А это шпионство, неуклюжее и грубое, старавшееся да не умевшее оставаться тайным, делалось нам день ото дня тяжелее. Присутствие двух англичан, и ярых патриотов к тому же, среди нашего кружка не только могло пригодиться впоследствии, но и выставляло англо-индийское правительство в самом глупом виде...

По обыкновению своему, такур, проводив нас до железной дороги, простился и обещал встретить нас, быть может, в Агре, во всяком случае, в Бхаратпуре. Мы расстались.

В дороге Нараян был неузнаваем и находился как бы под гнётом невыносимого бремени или печали. Бабу вертелся как бес пред заутреней; Мульджи по обыкновению молчал; У*** дулся за свою соотечественницу, которая сушила во всю дорогу свои клыки на солнце; полковник храпел в углу кареты; а я думала, думала до одурения... Что́ такое происходит между такуром и Нараяном?.. Что́ это за тайна?.. Кто знает!..

Как при нашем въезде в Дели, солнце и теперь садилось, утопая в расплавленном золоте облаков, а далеко на горизонте видится величественный "Кутб-Минар", уже до половины окутанный в тёмно-фиолетовые ночные тени; верхняя часть башни ещё горела как огненный столб в золотисто-оранжевом сиянии заходящего солнца...

Император Акбар, царь Соломон Индии, по великой премудрости своей, величайший как и любимейший из могульских повелителей Индии и единственный из них, память которого дорога наравне как магометанам, так и индусам. Последними он ещё более, может быть, любим, так как всегда выказывал пристрастие к ним. Акбар Великолепный, Благословенный, Акбар-любимец богов и "Краса престола мира", вот прилагательные к его имени. Между туземцами город Агра до сей поры носит его имя и называется в народе Акбарабад. Числом жён Акбар превзошёл царя Соломона. Какое значение могут иметь 800 законных и 300 незаконных супруг в сравнении с 5000 жён Акбара? Туземная летопись уверяет, будто император обязан своим могуществом единственно этим дамам. Раз решась завладеть всею Индией, великий падишах, дабы вдвойне привязать к себе союзников, женился поочерёдно на дочерях каждого из них. Как только он узнавал, что у такого-то раджи или соседнего принца есть дочь или дочери, то посылал тотчас же предложение. А такому жениху, как император Акбар, возможно ли было отказать? Таким образом, благодаря армии тестей-союзников, он заранее ограждал себя от войн, а государство от вторжений. Жёны были довольны и счастливы, и никому из них не было завидно. Каждая имела свою комнату во дворце и свои особенные права. От этого фамильного дворца остались одни развалины.

Акбар считался четвёртым в поколении пророка Магомета; поэтому ему много и прощалось правоверными, хотя он много грешил против веры. Особенно оскорблял их император своими сомнениями и вечной погоней за истиной: "как будто вся божественная истина не сосредоточилась в нашем благословенном Пророке!" рассуждает один из его историков. Он имел страсть к изучению философии и питал глубокое благоговение к древним рукописям, назначая огромные премии за самые старинные летописи "шести великих вер Востока": христианской, магометанской, иудейской и вер браминов, буддистов и парсов. Он почитал все шесть и не принадлежал ни к одной. Говорят, будто после него осталась кипа автографных рукописей и, чему ещё труднее верится, будто они ещё уцелели. Родившись в 1542 году, он умер в 1605, процарствовав около полустолетия. Не могу промолчать об одной странной, переданной мне истории – легенде, быть может, или просто вымышленной басне. Но так как она находится в тесной связи с историей России, совершенно совпадает с числами её самых крупных исторических событий и называет одну известную русскую княжескую фамилию, то передаю, как слышала, «продавая за то, за что сама купила».

Как и все в Индии, Абкар слепо верил в астрологию и магию. Ещё будучи принцем, он пристрастился к одному белолицему юноше, в одно прекрасное утро таинственно приведённому к нему во дворец. Затем юноша исчез, и один принц знал, кто и где он. Но, по восшествии Акбара на престол, тот снова явился и совершенно завладел императором. Никто не знал его настоящего имени и откуда являлся оба раза таинственный чужеземец, хотя при дворе, где толпились сотни иностранцев, "мудрецы с Востока, Юга и Севера", никто не обратил сперва на юношу особенного внимания; но вскоре завистники стали коситься на него и подкапываться под царскую милость. Рассказывали, будто юноша, презренный раб, пленник с далёкого Севера, был подарен Акбару латинским полководцем из Афганистана. Интрига против этого чужеземца достигла наконец того, что жизнь его стала не в безопасности. Император испугался, и юноша в одно прекрасное утро также таинственно и во второй раз исчез, как и появился. Острастки ради и в виде внушения, Акбар притворился, будто не знает, куда его фаворит пропал, приказал его врагам предстать пред свои грозные очи, и в то утро несколько голов свалилось с плеч. Только чрез двенадцать лет человек ещё молодой и в котором старожилы придворные, невзирая на перемену, скоро узнали пропавшего юношу, снова появился при дворе. Но возмужалый, важный и сосредоточенный, он был представлен самим императором всем придворным как учёный астролог и гуру (учитель), и двор повергся пред чужеземцем во прах на этот раз искренно и с сердечным трепетом, ибо слава молодого астролога предшествовала его появлению в Агре, и о нём говорили шёпотом и со сдержанным страхом. "Пандит Васишти Аджaнубаху" изучал сокровенные науки – "джану" и "йога-видью" (то есть чёрную и белую магию) у самих джиннов в недрах Гималаев, возле Бадринатха, и сам великий император выбрал его своим гуру. Велик Аллах! Чужеземец обладает перстнем самого Сулимена (Соломона), владыки всех джиннов (духов). Правоверные, берегитесь оскорбить пандита!"

Хроника уверяет, будто пандит Васишти Аджaнубаху оставался при Акбаре до самой смерти последнего, а затем, хотя сам уже был в глубокой старости, неизвестно куда исчез. Уходя, он будто бы собрал своих учеников и сказал им следующие знаменательные слова: "Васишти Аджaнубаху уходит и скоро исчезнет из этого дряхлого тела; но он не умрёт, а появится в теле другого Аджaнубаху, более великого и славного, который положит конец могульскому владычеству... Аджанубаху II отмстит за Аджaнубаху I, отечество коего было унижено и разграблено ненавистными сынами лжепророка". Сказав эту святотатственную в глазах учеников речь – старый колдун исчез – "будь его имя проклято", набожно добавляет мусульман­ский автор.

Прошу читателя держать в памяти как подчёркнутую мною фразу, так и хронологию событий. Сделанное нами недавно открытие, быть может, и ничего не значит, но совпадения и имена многозначительны. Во всяком случае оно представляет более чем простой интерес для русских читателей. Легенд насчёт пандита Васишти что деревьев в лесу дремучем; но я выбрала лишь ту, прямо относящуюся к делу. Что этот пандит был русский, взятый мальчиком в плен татарами во время победы Иоанна Грозного в 1552 над Золотой Ордой, при Казани, то это не представляет для меня теперь ни малейшего сомнения. А что касается вопроса: кто именно таков был этот легендарный "пандит", что он имел общего с княжескими русскими фамилиями, то предоставляю это на разрешение самих читателей. Наша песня ещё впереди, и самое странное из этой странной истории ещё не сказано, хотя, конечно, одно имя Аджaнубаху ничего ещё не значит. Это прозвище даётся здесь вообще всем адептам "тайных наук". Народная молва уверяет, будто особа, предназначенная судьбой сделаться "владыкой тайных сил природы", родится с весьма длинными руками... Возвращаюсь к истории.

Во время взятия Дели приступом в 1857-58 году, когда англичане ворвались наконец в город, произошло следующее историческое событие: город был взят, но старый король исчез и его нигде не могли отыскать. Наконец, как и всегда при таких затруднениях, нашёлся и между могулами Иуда-предатель. За мешок золота да щедрые обещания прощения и пенсии сам тесть наследного принца, мирза Эллахи-Букт, с помощью некоего Руджиб-Али, "мунши" (учителя), предал Великого Могула в руки авантюриста Ходсона, а вместе с ним и четырёх принцев Делийского дома – шахзада. Короля нашли спрятан­ным там, где его бы никогда не открыли, и если бы не это предательство, то он успел бы уйти за Гималаи. Разузнали, что он уже успел передать некоторый ящик с драгоценностями и бумагами принцам, и капитан Ходсон, – одно имя коего заставляет краснеть от стыда нелегко краснеющую английскую армию, – бросился в погоню за принцами. Их нашли спрятан­ными в окрестностях Дели в одном из тайников гробниц "Долины Смерти". Живыми их взять было трудно, так как все они со всеми сопутствующими им домочадцами приготовля­лись взорвать себя на воздух, а Ходсон желал овладеть и получить в сохранности если не самих принцев, то находящиеся при них драгоценности. Он пошёл на хитрость. Обещая им от имени правительства прощение, дарование жизни и полное помилование, он их уговорил сдаться, и их повезли в город. Стоит лишь прочитать Войну сипаев сэр[а] Джона Кея, очевидца описываемых им событий, чтоб узнать в подробности, что́ затем произошло. После всех своих обещаний подлец Ходсон приказал остановить паланкин принцев, а им самим выйти и стать пред ним на середине дороги, где он их ожидал верхом. Предчувствуя предательство, принцы вышли одни, оставив одного из щитоносцев с ящиком и небольшим древним серебряным ларчиком у паланкина. Тогда, притворясь, будто он желает с ними переговорить, Ходсон начал с ними разговор, а между тем его солдаты по условленному знаку перерезали четырёх принцев и их свиту, как баранов. Затем он бросился к паланкину, но ни ящика с драгоценностями, ни ларчика, ни человека, оставленного там, уже не было. Во время свалки и этой ужасной резни сипай, хранитель сокровищ, исчез, и о нём никогда не слыхали более. Что сталось с сокровищами – не берусь сказать. Но ларчик с бумагами оставил по себе следы. По крайней мере, по рассказам, один из свитков пергамента находится у некоего воеводы Северо-Западных провинций. Рукописи написаны частью по-персидски, частью на языке хинди, и каждая бумага носит на себе собственную печать императора. Это заметки, записки, документы, кои в целом составляют как бы записную книжку императора Джеллал-Уддина Акбара. Узнала же я о существовании их и содержании одного из пергаментов следующим курьёзным манером. Один из членов нашего Теософского общества, близкий родствен­ник обладающего таинственным свёртком, пожелал узнать от меня, нет ли в числе русских княжеских фамилий имени и фамилии "Васишти Аджaнубаху".

– Нет, никогда не слыхала, – говорю. – Есть у нас имя Василий, но не Васишти, а про "Аджанубаху" не слыхивала. Это что же за имя такое? Аджaнубаху в переводе с санскритского, кажется, "длинные руки" (аджaну – длинные, баху – руки). Так прозывался Шиваджи, великий вождь маратхов и основатель их царства? О нём, что ли, идёт дело!..

– Нет, – говорит, – не совсем. Ну, а имя Лонгиманус есть в России?

– И того нет; а есть фамилия Долгоруких, если буквально перевести с латинского Лонгиманус и санскритского Аджaнубаху.

– Ну вот и добрались, – замечает мне мой собеседник, – теперь для меня всё ясно...

– A для меня так стало ещё темнее!..

Тогда я узнала от него легенду о пандите Васиште и Акбаре и только что рассказанный мною эпизод при Дели. Записки Акбара интересовали его уже с давних пор. Хорошо знакомый с языками, он изучил заметки императора и, зная о легенде астролога Васишти в Агре, тотчас же смекнул, что одна из записей в них касается этого таинственного незнакомца. На все мои просьбы показать мне бумаги он должен был отказать мне, так как они хранятся в тайнике, известном одному их обладателю, старшему брату его. Но тут же обещал перевести слово в слово акбаровскую запись, которую он списал для себя. Он сдержал слово. Вот она, как была написана, по летосчис­лению мусульман, в 938 году хиджры.

Перевожу с английского перевода, сделанного из разбросан­ных заметок в документах Акбара.

Заметка 1-я. "В начале полнолуния, месяца морана 935 года (1557) приведен был из Гхёзни Патаном Асаф-Ханом, от "уламама" (?), молодой москов. Взят и порабощён в Кипчак-Ханате (Золотая орда) при деревне Казани (?), в те дни, когда шайтан в образе московского царя, говорят, разбил ханов... Зовут молодого москова в переводе на наш язык хинди (то есть санскритский) Коср Васишта Аджaнубаху, также – Лонгиманус на языке португалов падри (миссионеров). Он сын старшего косра (князя), убитого в Кипчак-Ханате... Васишта говорит так: "Язык свой, московский, знаю; также языки Ирана и Патана. Учился астрологии и мудрости в Гиляне (при Каспийском море). Оттуда повезли меня опять в Иран, где служил царю Тахмаспу. Падишах рассердился за дурной сон и подарил меня Асаф-Хану. Хочу учиться премудрости суфий и саманов... (вероятно, шраманов или шаманов, буддистов)... и хочу получить шаст (цепь, но в этом смысле талисман) с Великим Именем на нём"... "Пусть учится". А далее: "Отослан в Кашмир"".

Заметка 2-я. "...Вернулся для совещаний, получил Аллагу Акбар. Васишти отыскал Великое имя Хэ и посвящает суфиев благословенной Рабии".

А в 968 году рукой, по-видимому, самого императора, приписано: "Велик Васишта Аджaнубаху!.. В его руках и луна, и солнце. Он сбросил таклид (ошейник) обманчивых религий и нашёл истинную мудрость суфи, выраженную в следующей станце:

"Как лампа, так и свет её – одно, Одни глупцы лишь зрят в кумире и его брамине Отличные друг от друга два предмета"...

. . . . . . .

Так кончаются эти выписки. Кто такой был Васишта Аджaнубаху, останется, вероятно, навеки неразгаданной проблемой. Если то был один из князей Долгоруких, взятый в плен татарами при Иоанне Грозном, то ведь должно же это событие быть упомянутым где-нибудь в летописях этой фамилии, если не в истории? Но что он был русским – это мне доказано тем, что в одной "странной на неизвестном языке строчке", по выражению нашего друга, срисованной им с пергамента, я увидала и узнала подпись имени "князя Василия"; она начертана старинными церковными буквами и неумелым почерком, как писали наши прадеды триста лет назад, и подпись очень неясная; но как слово кнез, так и имя Василий могут быть сразу прочтены каждым русским.

Изумительны тайны твои, о седая, молчаливая древность! И чем более изучаем мы её в Индии, тем твёрже поселяется во мне непреодолимое убеждение, что как русские в частности, так и доисторическая Россия, Болгария и вообще все славянские народы теснее связаны с Ариавартой, нежели то известно исто­рии или даже подозреваемо современными ориенталистами.

Не раз приходилось мне на этих страницах категорически заявлять, что я не имею ни малейшего притязания соперничать с учёными этнологами и филологами; но, невзирая на их авторитетные заключения, всё же не могу удержаться, чтобы не противоречить им на каждом шагу, замечая, как часто и насколько их выводы, столь по-видимому логические и блестящие вне Индии, делаются слабыми и неправдоподоб­ными для того, кто изучает страну на месте и принимает в соображение не только местные предания, но и гармоническое сочетание последних в отдалённейших друг от друга пунктах страны. Вполне сознаю, что поступаю в этом случае в противность строгим научным принципам и выработанному новейшим языковедением методу; знаю, что, навостряя уши при одних фонетических сходствах между языками, помимо всяких других соображений, грешу против основных правил этимологии, установленных строгими языковедами и безропотно принимаемых в Европе последователями их школ. Профессор Макс Мюллер имеет полное право смотреть на меня с презрительной насмешкой и даже называть мой слух "диким", а теории unwissenschaftlich; и всё-таки, невзирая на этот жестокий урок (впрочем, счастливо пережитый мною), каждый раз, когда мне приходится в беседах наших с пандитами присутствовать при разговоре на санскритском языке или услыхать из уст нашего уважаемого друга и союзника свами Дайананды его частое воззвание к ученику: "Дехи ме агни", то есть дай мне огня, то в неучёной простоте духа своего не могу воздержаться, чтобы не воскликнуть: да это совсем по-русски! Позволяя себе перефразировать нашу народную пословицу: "живи просто, проживёшь лет со сто", я её тут же применяю к делу и слово "живи" заменяю словом "думай". И думается мне в такие минуты, что несравненно выше всех учёных языковедов мира сего, с точки простого здравого смысла, одна русская родственница моя, дама умная, образованная и весьма наблюдательная, хотя по-санскритски и неучёная, которая недавно прислала мне следующее замечание в письме: "Ты, мать моя, – пишет она, – заступайся за брахманское Тримурти и фантазируй над сокровенным смыслом и началом оного, сколько тебе угодно; а что твоё Тримурти в русском переводе выходит просто три морды, так это уж несомненно". И она совершенно права, так как слово "мурти" по-санскритски значит лицо и идол; а "Тримурти" в буквальном переводе – три лика, тройной образ Брахмы, Вишну и Шивы. Поэтому я не могу согласиться даже и с самим великим Максом Мюллером и сразу поверить ему, что "в немецком языке процент чисто санскрит­ских слов гораздо более, нежели в славянском и русском". Тем менее, так как в детстве нас заставляли спрягать немецкий глагол geben [давать], то мы чувствуем помимо всякой филологии, что повелительное наклонение "гиб мир фейер" столько же напоминает "дехи ме агни", как сам почтенный профессор во фраке – тибетского Далай-Ламу без оного. Грузинский язык, уверяют нас новейшие энциклопедии по авторитету г-д языковедов, полон чисто санскритских грамматических форм, а русский – огромным количеством скандинавских, татарских, финских и других не славянских корней. Но вопрос: не наполнился ли русский язык этими "не славянскими корнями" уже в позднейших периодах своего развития и только потому, что сами эти "не славянские корни" языков скандинавского, татарского, финского и проч. (заранее извиняясь за невежес­твенную гипотезу у г-д турано- и семитофилов) одни лишь диалекты или, как выражается профессор Макс Мюллер, примитивные деривации санскрит­ского, если не в его вполне законченной, совершенной форме, то, по крайней мере, как первобытного языка двух третей человечества, – так этот вопрос едва ли когда был не только решён, но даже и затронут г-дами языковедами. Не следует забывать многозначительного факта, что в России не существует ровно никаких памятников либо надписей, могущих указать нам на последовательное развитие русского языка.

Но всё это моё личное мнение, и читателям до него дела нет. Поэтому до поры до времени оставлю этот вопрос в стороне и займусь настоящею Индией, какою она является теперь.

Агра, как и разные другие города, построена на могилах многих предшественников. Настоящий её вид, за исключением исторических великолепных строений и памятников, большей частью могульских, самый плачевный. Грязь, вонь и ужасная, судя по наружному виду жилищ, нищета преобладают в мусульманских кварталах. Индусы «потурчились» и потеряли здесь всю свою оригинальность. Агра – преддверие в Раджастхан, род лакейской, в которой "господа" не живут, но чрез которую они только случайно проходят. Англичане, как и во всех других городах, отделясь китайской стеной казарм и гордости от туземцев, живут совершенно обособленно. У них свой квартал, где не осмелится поселиться ни один "негр", далеко от Джамны и Тадж-Махала, стоящего недалеко от Моти-Масджида, известной в народе под поэтическим именем "Жемчужной мечети". Действительно, как Масджид, так и Тадж можно буквально и безо всякой восточной метафоры сравнить с жемчужинами на куче навоза...

Но что за драгоценная жемчужина последний! Исчерпав все потоки красноречия в описаниях Дели, мне теперь приходится описывать это восьмое чудо света, Тадж-Махал, и я чувствую себя совершенно неспособной исполнить подобную задачу. Если бы возможно было вызвать из таинственной области (о существовании которой нас учат алхимики и каббалисты) промелькнувшие на земле образы, самые поэтические грёзы Микеланджело, то, быть может, не видавший Таджа в действительности успел бы создать себе подходящий к нему образ. Он представил бы себе этот величественный мавзолей, громадный, словно готический собор, законченный, как драгоценный царский венец: его четыре жемчужно-белые купола по углам квадрата, среди коих, возвышаясь над ними на 50 футов [15,24 м], сверкает центральный купол, увенчанный двумя золотыми шарами и золотым полумесяцем и сияя, словно перл, на мягкой синеве неба... Далеко ото всякого другого здания, окружённый прелестнейшим садом, Тадж-Махал стоит один в своей невыразимой красоте на берегу голубой Джамны, отражающей его чистый, горделивый облик... Это здание до такой степени совершенно в своих архитектурных размерах, очаровательно и закончено в исполнении малейших деталей, и вместе с тем величественно в своей простоте, что не знаешь, чему более удивляться – плану ли, работе или же материалу!..

Этот материал – массы самого дорогого белого мрамора, изредка перемешанного с чёрным и жёлтым, перламутровым, мозаичным, с яшмой, агатом, изумрудом, аквамарином, жемчугом и сотней других камней. Но белый мрамор преобладает. Во всём здании, от верхушки купола до последнего вершка фундамента, нет ни одного гвоздя, ни атома стекла или какого-либо дерева. Даже водосточные трубы мраморные; а стены до того отшлифованы, что, отражая на блестящей поверхности своей неуловимые тени небес и зелени, они напоминают скорее чистейший перламутр, нежели мрамор. Мы еле могли поверить, что Тадж – работа смертных, и были вполне готовы проглотить местную легенду, уверяющую правоверных, будто неутешный халиф был вознесён во время сна неким святым дервишем в райскую обитель Магомета, где сам Аллах повелел архангелу Гавриилу снять для него план одной из своих обителей. По этому плану и был выстроен Тадж-Махал над телом обожаемой супругом Мумтазы, известной под названием Арджуманад Бану – "венца сераля"...

Когда подъезжаешь со стороны Джамны, первый бросающийся в глаза предмет – массивный четырёхугольник из ослепительно белого мрамора в 964 фута [293,8 м] от востока к западу и 229 футов [69,8 м] от юга к северу. То платформа – пьедестал, поистине достойный такого памятника. Самый низ подножия – из красного песчаника, но почти теряется в прибрежной зелени кустов. По обеим сторонам – по одной мечети, тоже из песчаника, с накладными узорами из чёрного и белого мрамора и тремя белыми куполами на каждой. Но эти мечети как бы не принадлежат к памятнику, а словно поставлены двумя бессменными часовыми возле него. На первой платформе и на террасе, в 400 ф. в квадрате [37,2 кв. м] и в 60 ф. высоты [18,3 м], тоже из белого мрамора, возвышается мавзолей; по её четырём углам, блестя на солнце, как четыре ледяные башни, стоят высокие, необычайно изящные минареты во 150 ф. вышины [45,7 м] каждый из того же материала и под такими же куполами. Императорский мавзолей с саркофагами внутри стоит на северной стороне четырёхугольника. Ко главному строению ведут великолепные ворота со сводом, красные стены коего сплошь покрыты изречениями из Корана накладной работы из чёрного мрамора; затем – сад, разбитый на четырёхугольные скверы с фонтанами в мраморных бассейнах, окружённые партерами самых редких цветов, полный вековых кипарисов, тёмная зелень коих превосходно гармонирует с общим видом белого здания. Прямо пред входом длинная тенистая аллея замыкается широкою мраморною лестницей в два яруса, ведущею на верхнюю платформу, пол которой состоит из громадных белых мраморных плит, обведённых траурною каймой из чёрного мрамора.

Взойдя на верхнюю площадку, в сорока шагах от вас, вы видите самый мавзолей, и просто замираете... Чувствуешь себя точно во сне: словно пред вашими глазами внезапно предстало видение из другого, лучшего, более чистого мира, и вы стараетесь опомниться, уверить себя, что вы наяву и что пред вами действительность, а не фантазия вашего воображения, грёза из Тысячи и Одной Ночи!..Видела я соборы и св. Петра в Риме, и Кёльнский, и Страсбургский; нагляделась досыта на все лучшие произведения известнейших итальянских художников. Но никогда ни один памятник, ни одно изваяние, ни картина и никакой храм не производили на меня такого впечатления, как это здание, задуманное весьма нелюбимыми мною магометана­ми, исполненное кто знает кем. Говорят, будто в продолжение 22 лет 20 000 мастеровых беспрерывно работали над этим мавзолеем и что, не считая даровых рабочих и такого же материала, он стоил три миллиона фунтов стерлингов. Корреспондент лондонской газеты Illustrated News, известный в журнальном мире Симсон, живописец, архитектор и археолог, возвращаясь в прошлом году из Кабула в Англию, говорил мне, что он не взялся бы выстроить такого памятника за все бывшие сокровища Голконды. "Таких исполнителей нет более в нашем холодном, всё-отрицающем веке", рассуждал современный артист. "Для одной отделки этой мраморной глыбы потребовались бы Фидий и Бенвенуто Челлини с Микеланджело им в подмогу"!.. Мнение это нисколько не преувеличено.

Пред вами мраморный фасад величественного в своей изящной простоте храма. Стены совершенно белые и гладкие. Только под стрельчатой аркой, над широким портиком, извиваются затейливые, сквозные, словно окаменелое кружево, украшения из того же материала, представляющие цветы, фрукты и арабески; да над карнизом купола и вдоль боковых стен тянутся узким бордюром изречения из Корана огромными золотыми буквами. Из-под портика вход прямо во внутренность огромной залы в мавзолее, окружённой коридорами и приделами. Те же ослепительной белизны стены с панелями, покрытыми мозаикой – гирлянды прелестнейших цветов из драгоценных камней. Некоторые из них так натуральны, артист так верно копировал природу, что рука невольно приближается к ним, как бы желая удостовериться, что то дело одного искусства. Ветки белого жасмина из перламутра перевиваются с красным гранатовым цветком из сердолика и деликатными усиками виноградной лозы и жимолости; а нежные олеандры выглядывают из роскошной зелени листвы. Всё это выложено по белому мрамору не микроскопической мозаикой флорентинцев, а восточной мозаикой Индии, т. е. кусками такой величины и формы, что они не портят цельности драгоценного камня. Каждый листик, каждый лепесток – отдельный изумруд, яхонт, жемчужина или топаз; и насчитываешь иногда таких камней до ста штук для одной веточки цветов, а подобных этой ветке – сотни на панелях и решётках! Таинственный полумрак царил в этой обители смерти, и мы с первого взгляда не различили, сколько сокровищ погребено вместе с царской четой. Принесённые факелы, ярко осветив панели, разом зажгли миллионы драгоценных искр, вырывая у нас невольные крики удивления.

Потолок под куполом, освещаемый дневным светом из решётчатых стрельчатых окон, вырезанных в цельном мраморе стен, густо покрыт такими же цветами и фруктами из разноцветных камней; только, вместо гладкой поверхности, мозаика выложена на мраморных украшениях рельефом, так что издали действительно скорее напоминает собой цветущую беседку из живых растений, нежели бездушный камень. Раз увидев Тадж, турист уже готов прочитать без улыбки красноречивый отзыв некоего набожного местного историка, оканчивающего своё описание мавзолея следующим наивным заявлением:

"Нет никакого сомнения, что план этого перла Востока, которым мы, мусульмане Индии, так справедливо гордимся, был с самого своего начала предназначен великим Пророком, дабы внушить правоверным правильное понятие о благословенных райских обителях".

Прямо под сводом купола стоят два кенотафа, окружённые сквозной мраморной, как и все остальные, решёткой в шесть футов [1,83 м] вышины, сверху донизу выложенною по узорам такими же драгоценными цветами и с бордюром, напомина­ющим цветы лилии. Резная работа до того мелка и изящна, что, невзирая на толщину решётки (в несколько дюймов), она представляет совершенное подобие кружева. Гробницы, коих четыре, хотя царских покойников всего два (красавица Мумтази Махал да её верный по гроб и за гробом супруг, халиф Шах-Джахан), сделаны каждая из куска цельного белого мрамора. Два кенотафа в верхней зале – образцы изящной простоты и резко отделяются от покрытой драгоценностями решётки. Из портика мы спустились по широким ступеням в погребальную залу, где стоят рядом два другие саркофага. Гробница императрицы изобилует арабесками, мозаикой, драгоценными камнями и стихами из Корана. Гробница халифа немного выше первой, но проще. Как и верхние, оба саркофага ограждены решёткой необычайно сквозной работы, но без мозаики. Потолок со сводом, как и верхний, но без украшений, а зала восьмиугольная. День и ночь серебряные и золотые лампады освещают эту тёмную залу, а по пятницам получаются обильные приношения правоверных своему "халифу", приношения, попадающие, конечно, в карман муллы, так как о ремонте мавзолея и его сохранности заботится правительство.

Осмотрев весь мавзолей, мы взобрались по витой лестнице на северный минарет и сидели, часа два, отдыхая в нём. Невозможно было оторваться от этой чудной картины. С мина­ретов окрестности Агры на много миль кругом открываются, как на ладони. Разбросанные по обоим берегам извивающейся серебристой лентой Джамны виднеются великие памятники династии Тимура – крепости, дворцы, мечети, башни... Город с этой высоты теряет свой грязный вид и тонет в зелени кустов и деревьев. Описывать что-либо в Агре после Таджа было бы нелепостью. Моти-Масджид – "Жемчужная мечеть", красотою коей так восхищаются, прелестна, быть может, и замечательна как архитектурное произведение, но оно способно остановить надолго внимание лишь того, кто не видал мавзолея. Колонны, купола и белый мрамор, глыбы последнего, водружённые на платформах из красного песчаника, – вот описание в двух словах дворцов и прочих мечетей Агры.

Поселясь в двух шагах от Тадж-Махала, мы посещали его ежедневно и можно сказать сделали нашу гостиную и приёмную из тенистого прохладного сада. Сидя там, мы слушали местные легенды и дышали свободнее, чем в душном дак-бунгало, устроенном правитель­ством в одном из древних мавзолеев и мечети возле ворот Таджа. В этой же мечети над погребальною залой устроена англичанами "с весьма сомнительною деликатностью и тактом", по выражению Гордона-Кемминга, "танцевальная зала для пикников"!!

"Вообразите, каковы были бы чувства нас, христиан, – добавляет автор, – если бы покорившие нас ново-зеландцы вздумали отплясывать свой военный танец в наших мавзолеях или, скорее, в наших весьма неромантичных кладбищенских часовнях!"

Воздерживаясь от комментариев сама, нарочно привожу эту критику их же соотечественника, дабы показать англича­нам, что не одни русские, в каждом из коих им грезится шпион, замечают, выставляя на суд света, их отвратительный эгоизм и неделикатность к чувствам порабощённых наций. Не Россия, а сами они навлекают справедливую ненависть азиатских народов подобными опасными выходками.

Говорят, что после смерти его многолюбимой Мумтазы, идола души его, бедный халиф впал в глубокую меланхолию. Но вот явился святой дервиш и направил его мысли к сооружению умершей такого памятника, который удивил бы весь мир, обещая ему для этого покровительство Пророка. Дервиш сдержал слово. По первоначальному плану, халиф готовился выстроить и для себя совершенно подобный этому мавзолей на противоположном берегу Джамны, соединив оба памятника мостом из белого мрамора. Но задолго ещё до окончания Таджа император заболел и сам очутился у преддверия смерти. Тогда его четыре сына, дети Мумтазы, не дожидаясь его смерти, затеяли войну за престол. Аурангзеб остался победителем в этом почтительном сыновнем турнире и запер как трёх братьев, так и собственного сына в Гвалиорскую крепость – род Бастилии Индии, куда нередко попадали ближайшие родственники могульских халифов. А отца – бедного, овдовевшего Шах-Джахана – он заключил в старую крепость Агры, где сверженный император прожил семь лет и где он и умер, утешаясь лишь тем, что постоянно глядел из окна на мавзолей возлюбленной подруги жизни своей и горюя лишь о прекращении работ... На своё заключение, впрочем, ему следовало бы взирать как на нечто весьма естественное и в природе вещей. Ни один ещё император, за исключением Акбара, не овладевал могульским престолом без кровопроли­тия и заключения всех мешавших ему претендентов в вечную тюрьму. Шах-Джахан сам взошёл на престол лишь по трупу родного брата, которого с сердечным прискорбием вынужден был собственноручно зарезать, ибо таков уж кисмет; отец же его, Джехангир, сын Акбара, посадил на кол не менее 800 родственников из дома Тимура, прежде чем спокойно уселся на родительском троне.

По смерти узника-отца Аурангзеб, как истый магометанин и почтительный сын, воздал всякую честь переставшему быть опасным родителю. Он похоронил его возле "Венца Сераля" и окончил мавзолей на деньги перерезанных для этого случая богатых вельмож. Он даже пошёл далее отца в бешеных издержках: соорудил пред настоящими воротами в сад другие ворота из чистого серебра с целыми главами Корана, вычеканенными на них и украшенными, как кубок Бенвенуто Челлини. Летописи португальских миссионеров из Гоа в своих описаниях этих ворот уверяют, будто бы над ними работал чёрт, окончив их в одну ночь; но в этом благочестивые отцы, быть может, и ошибаются... Также была приделана по приказанию императора внутренняя, ныне исчезнувшая калитка из цельного куска агата, такой красоты и ценности, что, по словам тех же правдивых историков, "она явилась из фабрик преисподней". Но если так, то судьба этих двух драгоценностей только послужила к оправданию пословицы, гласящей, что "чёрт ничего не дарит, а лишь занимает". Едва четверть столетия спустя торжествующие маратхи увезли ворота и переплавили их на рупии, а из калитки сделали ширму для Шивы во храме Гвалиорского махараджи. Куда эта калитка девалась – теперь никто не знает. Полагают, что её, в свою очередь, увёз махараджа Бхаратпурский и зарыл где-то в волшебных садах Дига. Но он умер скоропостижно, и тайна о местонахождении калитки умерла вместе с ним.

До сих пор в Агре ходят в народе мрачные предания и сказания о "тайном" (ещё более, нежели о явном) могуществе Акбара. Император был не только великим государственным мужем и полководцем, но и посвящён в тёмную науку некромантии и магии. Умирая, он предсказал, что величие рода его падёт в четвёртом от него поколении в лице его правнука, обещал явиться пред тем царствующему императору... и сдержал слово. Вот как это случилось.

Великий халиф явился Аурангзебу "великолепному" в построенной им самим и ныне, как и во времена оные, знаменитой крепости Агре, известной под именем Акбаровского форта. То было в 1680-х годах. "Великолепный" восседал в одно прекрасное утро на троне в "зале аудиенций", где некогда предок его судил и правого, и виноватого помимо всякого свода законов. История умалчивает о том, в каком он находился настроении духа и в каком состоянии находились вообще все его придворные. Вероятнее всего, что, подобно другому правоверному хану, халиф "сидел потупя взор, янтарь в устах его дымился"...

За последнее десятилетие могулов крепко колотили маратхи, и бедные правоверные очень этим огорчались, тем более, что маратхи действовали под предводительством непо­бедимого Шиваджи – декканского Ильи Муромца. Аджанубаху II, по пророчеству пандита Васишти, угрожал захватить в свои "длинные руки" все дотоле покорённые императором государства Индии и отмстить за родину Аджанубаха I. Вдруг Аурангзеб (буквально "краса престола") затрясся, как осиновый лист, и, вскочив, молча и с полными ужаса глазами, указал придворным в угол. Придворные ничего в углу не увидали, но все слышали, как раздался чей-то дряхлый, но громкий голос и слова "горе... горе великому дому Тимура! Пришёл конец его величию!.." Император повалился без чувств. Он клялся, что видел тень своего предка Акбара, который и повторил это ужасное пророчество, уже раз произнесённое им, по преданию, на смертном одре...

С той минуты всё царство пошло вверх дном и разорилось во прах. Аурангзеб умер в 1707, а с "красою престола" исчезло и всё величие его династии.

Мы не верили в это происшествие, но посетив "залу аудиенций" и увидав тот самый угол, в котором Акбар являлся своему правнуку, принуждены были сдаться пред очевид­ностью. В городе Агре, в Акбаровской крепости находилась оружейная, которою сипаи воспользовались в 1857, дабы перерезать всех англичан. Теперь оружейную перенесли в "залу аудиенций" и сделали из неё крепость в крепости, держа оружие под 77 замками. В моём скромном мнении, лучше бы англичане не плясали на мавзолеях халифов и вообще бы менее безобразничали, что и оказалось бы наипрочнейшею предосторожностью.

Крепость тянется на целую милю [1,6 км] по берегу реки, и её стены в 85 футов [25,9 м] высоты и необычайной толщины способны вселить страх в души осаждающих оную... но только тех, кто явился бы без новейшей усовершенствованной артиллерии. С помощью последней эта цитадель, хотя и укреплённая ещё более за последнее двадцатилетие, также оказалась бы неспособною выдержать штурм, как и в 1803, когда лорд Лэк с небольшим количеством древних пушек принудил к капитуляции в первый же день осады засевших в ней 6000 маратхов.

Между сокровищами "оружейной", куда нас, впрочем, на этот раз не пустили, находятся две половины великолепных резных ворот в 12 футов [3,66 м] вышины с богатейшею мозаичною выкладкой и украшенные гербами из чистого серебра. С этими воротами, у которых своя история, произошла необычайная и никем ещё не разгаданная метаморфоза. Они были из сандалового дерева, наполняли ароматом окрестности и когда-то составляли, по истории, часть украшений брахманской великой пагоды в Сомнатхе; но в 997 году были унесены оттуда афганским султаном Махмудом, который в том году разорил, предав мечу и огню, весь Гуджерат с целью наказать язычников и вместе с тем наградить самого себя добычей. Эти сандаловые ворота считались chef d’oeuvre туземной резьбы; они были до того драгоценны и почитаемы народами Индии, что Махмуд приказал их с большими издержками перевезти в Газни, где им впоследствии сделали честь, поставив их у входа в мавзолей самого султана. Это присутствие столь священного в глазах индусов предмета на мусульманском кладбище, рассчитанное на то, чтобы напоминать народу о верховной власти могулов, стояло клином в горле у брахманов. Много раз порывались они отнять силой, а не то так и украсть священные ворота, но всё было напрасно. Много жизней уже стоили они и всё-таки оставались на прежнем месте. Так прошло 800 лет, когда лорд Элленборо, явясь победителем в Газни, увидал знаменитое яблоко раздора. Услыхав же историю ворот, он захотел, в свою очередь, показать могулам, что уже более не они, а англичане хозяева в Индии, и с этою целью приказал перевезти их в Агру. Эта перевозка совершилась с величайшими затруднениями и стоила много денег и проклятий со стороны английских солдат. Но зато индусы торжествовали.

"Ворота Сомнатхского храма сделались вдвойне историческими, – говорит Руководитель к достоприме­чательностям Агры, – они служат памятником победы лорда Элленборо и его прокламации в конце Кабульской войны и вместе с тем составляют ещё одно редкое произведение искусства, прибавленное нами (то есть англичанами) к стольким другим сокровищам".

Но вот является вслед за другими ахающими от восхищения посетителями полюбоваться воротами и мистер Симсон, о котором упоминалось выше, аккуратный и весьма прозорливый шотландец. Критически осмотрев их, к великому ужасу англичан он вдруг положительно объявляет, что ворота – подменены!.. На воротах, взятых султаном Махмудом, по всем древним описаниям, представлены чуть ли не все 33 миллиона богов Индии: на этих же резьба чисто в магометанском вкусе. Бросаются, мечутся во все стороны и, наконец, получается из Калькутты приказ осмотреть их в микроскоп. Увы! Последний анализ доказывает самым положительным образом, что эти доставленные с такими издержками ворота, взглянуть на которые приезжали из-за тридевять земель, даже не сандаловые, а просто сосновые!.. Случись это открытие несколькими годами позже, можно было бы побиться об заклад, что английская печать обвинила бы в покраже Россию!.. Теперь бедные ворота стоят в углу, в пыли и забытые.

"Великий храм" Сомнатха, индийского Осириса, бога, перед судом коего являются души умерших и от которого зависит их будущий образ по закону метемпсихоза, один из огромнейших и богатейших в Индии. Он находится в Гуджарате, на берегу Индийского океана. Во времена Махмуда при этой пагоде состояло 2000 жрецов, 500 танцовщиц (нотчей), 300 священных свирельщиков и 300 брадобреев. Узнав о его богатстве, султан решился заглянуть в него и поделиться добычей с богом. Войдя во храм, он увидел себя в просторной зале со сводом, поддерживаемым 56 серебряными колоннами и с золотыми богами по стенам. Приказав солдатам уложить божков в обоз, Махмуд подошёл к великому идолу Сомнатха и без разговоров отбил ему нос. Тогда брахманы попадали ему в ноги и молили пощадить их великое божество, предлагая ему за милость столь громадную сумму денег, что его визирь советовал ему принять предложение. Но султан был строгий магометанин и отверг предложение, за что и был вознаграждён Пророком. Когда Сомнатха разбили на куски, то внутри его нашли несметное сокровище, состоящее из жемчуга и бриллиантов, на сумму вдесятеро бoльшую той, что предлагали брахманы. Таким образом добродетель ещё раз восторжествовала на земле.

Самый дворец, где был заключён Шах-Джахан, уже в развалинах, но от него мы прошли в зенану (гарем) через двор, где Тавернье видел в своё время ванну в 40 футов [12,2 м] длины и 25 ширины [7,6 м] из серого мрамора. Все стены бессчётных комнат покрыты тысячами выпуклых зеркал на персидский манер; и здесь опять всё из белого мрамора – крыши, колонны, столбы, стены... Отдельные прелестные павильоны висят, словно кружевные звёзды, на своих красных пьедесталах, окружённые сквозными балкончиками, покрытые вьющимися растениями. Все эти чудеса архитектуры, где люди жили, любили и страдали, всё это ныне пусто, заброшено и словно заснуло непробудным сном... Одни зелёные попугаи прерывают торжественное молчание этой нежилой части крепости, пробуждая ленивое эхо; да голубокрылые пташки вьют гнёзда в углублении панелей, каждый отдельный кусок коих может служить образцом резчику. Ночью, при лунном свете, это место представляет нечто волшебное. Словно воевода-мороз пролетел над королевством спящей царевны и покрыл все здания узорчатым инеем... Эта волшебная ажурная работа скорее походит на миниатюрную резьбу из слоновой кости, нежели на что-либо знакомое нам в произведениях европейских мраморщиков.

Тут же, в крепости, через стену от Тадж-Махала, "Моти Масджид", мечеть, выстроенная Шах-Джаханом во время его семилетнего заключения. Прежде всего другого осмотренный мавзолей помешал нам отдать должную справедливость "жемчужной мечети". Но она, поистине, драгоценнейшая жемчужина меж всеми мечетями. Совершенная по архитек­турной форме, в высшей степени поэтическая по обстановке, белая, как вновь выпавший снег, без малейшей примеси другого цвета, она к тому же останавливает внимание и заслуживает симпатию посетителей уже вследствие своей печальной легенды. Говорят, будто идея построить эту прелестную мечеть принадлежит Джеханари, любимой дочери султана-узника. Видя страдания отца и его безутешную печаль, принцесса, которая настояла, чтобы разделять с ним его заключение, придумала и уговорила его заняться этой работой, которая одна могла, по её мнению, рассеять его меланхолию. Уверяют, будто, соглашаясь, свергнутый султан воскликнул в глубокой сердечной горести своей: "Да будет по-твоему, дочь моя, и да назовётся будущая святая мечеть "Жемчужиной"... Ибо, как настоящая жемчужина, обязанная своим зародышем, развитием и красотой внутри раковины страданиям и мукам жилицы оной, так Моти Масджид да будет обязана своим существованием неисходному горю, испытываемому злосчас­тным отцом жестокого Аурангзеба!" И вот задуманная мечеть, дитя горьких часов заключения, вдруг появилась, канув у подножия Тадж-Махала, словно застывшая слеза "ангела судеб", обязанного вносить в книгу раскаяния всё земное горе и страдание.

Впоследствии мы видели в Дели последнее жилище, могилу преданной дочери султана – Джеханари: по внешнему виду – горделивый белый мраморный саркофаг со скульптурными украшениями и мозаикой, как и всё прочее; но внутри мавзолея зелёный свежий садик с незатейливым партером и цветами, которые ежедневно и с величайшим тщанием поливает старый сгорбленный могул, ставший полуидиотом после пережитых им ужасов Дели. Живая развалина среди мёртвых руин, этот старик – воплощение неизменной любви и преданности к угасшему дому падишахов – единственный и последний потомок длинного ряда доверенных слуг султанов, избежавший общей участи только вследствие своей дряхлости и ничтожества. Ему лет под сто. Дрожа и шатаясь на костлявых ногах, он повёл нас во внутрь, указав на стене погребальной залы эпитафию, сочинённую самою Джеханари перед ранней смертью и вырезанной по её желанию на её гробнице. Принцесса просит, чтобы одни цветы и трава указывали место, где будет лежать её прах... "Пусть одни цветы, сорванные рукой Аллаха, смешиваются с тлеющим остовом смертного пилигрима – Джеханари... Они – лучшее украшение последней обители освобождённого от земных оков духа..." – говорит между прочим надпись. Мы дали несколько монет могульскому Кащею и, верный до гроба слуга, спрятав их в высокой траве и поглаживая дрожащею рукой мрамор саркофага, тут же стал шептать, как бы обращаясь к самой покойнице: "Я куплю тебе, Бегум-ханум, новые цветочки... я посажу тебе взамен погибших, увядших роз свежие!.." В Тадж-Махале, во время назойливых попрошайничеств жирного и час за часом богатеющего муллы, который не отставал от нас, прося для своего халифа "ещё одну, только одну рупию", мне вспомнилась эта сцена. Бедный, дряхлый Кащей, вся догорающая жизнь коего сосредоточилась на могиле умершей за два века до того принцессы, только потому, что она была прабабкой его любимых убитых господ, возник предо мною, как последнее проявление в нашем веке горячей преданности к нам нашей "меньшей братии"...

В этой пространной крепости, в отделении гарема на каждом шагу натыкаешься на замурованные комнаты, тайники и подземные ходы, заделанные века тому назад и нечаянно найденные англичанами. Сколько кровавых, страшных сцен произошло внутри этой крепостной ограды! Сколько жертв, долгих мук и роковых, навеки погребённых тайн!.. Английские солдаты находятся здесь, говорят, в состоянии хронического суеверного страха, невзирая на строгие наказания. Как выразился в разговоре с У*** один сержант, ирландец, "кому же приятно ночевать изо дня в день среди язычников с того света... поумиравших некрещёными и покумившихся со “старым Гарри” (чёртом). Тут и благословен­ный Св. Патрик ничем не поможет!" Пройдя длинный ряд коридоров, нам показали место, где английские инженеры, пробив глухую стену, нашли в ней расположенную над рекой келью; в келье три широко ухмыляющиеся скелета – молодого человека и двух женщин, одной старой, другой молодой. Последняя была богато одета и вся покрыта дорогими каменьями. Здесь их замуровали, оставив погибнуть голодной смертью; как бы из желания довести их предсмертные муки до nec plus ultra утончённой жестокости, посреди комнаты чернело отверстие глубокого колодца, с журчащею внизу водой, заделанное толстой железной решёткой... В одном из подземных проходов была найдена почти бездонная пропасть, поперёк жерла коей было вделано толстое бревно. На этом бревне, словно пучки сухой травы, на верёвке висело около дюжины женских скелетов!.. Сколько таких молодых жизней попадало с этого бревна в ужасную, чёрную пропасть, никто не знает, разве один ангел смерти. Но Азраил не выдаёт тайн своих, особенно нам, неверным, ибо, по просьбе Магомета, он более не является в видимой оболочке... Таким образом гаремная жизнь представляется чрезвычайно привлекатель­ной, и нам остаётся лишь позавидовать счастливым Зюлейкам...

В другом квартале Агры рабочие, рывшие в саду бассейн, недавно напали на следы обширного дворца и, наконец, нашли ход в одну из подземных комнат, известных под именем тикхана (прохладного покоя), где хозяева проводят самые жаркие часы дня. Здесь заинтересовала их двойная стена; они проломали её и нашли в ней узкий коридор, где прикованные к стене стояли пять скелетов в великолепных одеждах. Трое из них, как пишут, по-видимому, принадлежали к высшей знати: молодой человек и по обеим сторонам две женщины с длинными чёрными косами. Их платья и вуали были вышиты золотом; на руках и щиколотках золотые браслеты, а на шеях драгоценные цепи, нитки жемчуга и колье с талисманами. Последние, как видно, доказали свою чудотворную предохраня­ющую от беды силу... Все эти драгоценности были проданы правительством за две тысячи фунтов стерлинг[ов]. Другие два скелета принадлежали старухам, вероятно, прислужницам.

Милях в девяти [14,5 км] от городских ворот, на поляне, в саду деревни Секундры, похоронен сам великий Акбар. Его мавзолей – второе издание его крепости, только в уменьшенном виде. Он занимает сорок десятин [43,6 га] земли, стоит в саду или скорее в загороженном парке, разбитом на несколько вёрст в квадрате. Мавзолей находится на четырёх постепенно уменьшающихся кверху террасах, с обычными минаретами, увенчанными куполами по углам. Все купола покрыты черепицами из мозаичной работы – зелёной и голубой с золотом. Непостижимо, как ни краски, ни накладная работа не изменились ни на одну полутень в продолжение целых трёх веков в климате, где сырость и жара губят в один год самые прочные работы европейских мастеров.

На саркофаге выложены золотом и персидскими буквами девяносто девять качеств Аллаха. Кругом нижней террасы мавзолея с трёх сторон колоннада с бесчисленным множеством арок и колонн, покрытых, как веленевая страница, изречени­ями из Корана и позднейшими проклятиями неверным; изречения, как и проклятия, выложены чёрным мрамором. В каждой амбразуре промеж колонн окно, тоже столь обыкновенное в архитектуре Индии – окаменелое кружево. Как весьма справедливо выражается сестра Гордона-Кёмминга, шотландского Нимрода современной Англии, эта кружевная работа из мрамора начинает под конец казаться самым пустым делом. "И однако же, – добавляет она, – если бы мы только могли перенести одно из таких окон в любой христианский собор, какая давка, сколько восклицаний восторга и удивления вызвало бы оно у знатоков! Но здесь, в Индии, ведь это только работа этих презренных негров, а наш истый британец даже и не потрудится взглянуть на неё!"

Таково мнение англичанки и – патриотки.

На другое утро мы расстались с Агрой рано; так рано, что заря не успела даже ещё зарумянить белоснежные купола Тадж-Махала... Нам предстояло сделать двадцать четыре мили [38,6 км] до завтрака, приготовленного для нас в Футхепуре Сикри – знаменитейших развалинах северо-западных провин­ций, где нас ожидал наш друг и покровитель – такур. Гулаб Лал Сингх даже и не заглянул в Агру – место, которое он почему-то ненавидел, хотя он полуобещал встретить нас там. Но мы давно уже привыкли к его своеобразным действиям, к его неожиданным появлениям и таким же исчезновениям, и никогда ни о чём его не расспрашивали.

В это утро мы оставляли чисто британскую территорию и вступали на классическую землю Раджастхана – хотя не совершенно свободную и независимую, но страну, с которой англичанам приходится считаться. В Бхаратпуре, например, туземном владении, которое граничит с Агрой, нет не только политического резидента, но даже ни одного англичанина, ни в самом городе, ни в окрестностях. Англо-индийское правитель­ство и Бхаратпур сносятся лишь политически. Раджастхан – родина такура, которой он так гордится и история коей прослежена английскими ориенталистами за 600 лет до Ксеркса, а Тодом за 3000 до Р. Х.; то земля сказочных и исторических героев, бешеной удали и рыцарских чувств к женскому полу, столь мало ценимому, презираемому и даже угнетаемому во всей остальной Индии... Здесь Гулаб Сингх был у себя и готовился принимать нас хозяином. Нам словно легче дышалось... Едва дребезжащие, полуразваленные вагоны поезда, идущего до Джайпура, остановились у Футхепурской станции, как у всех нас, за исключением двух англичан, вырвался крик облегчения. В одну секунду, как бы выросшие из-под земли, щитоносцы такура перенесли наш багаж в кареты, присланные диваном (министром) махараджи Бхаратпурского. "Его высочество в Хардваре, на богомолье, но диван к вашим услугам и приказал простереться пред американскими братьями-саибами", проговорил высокий юный раджпут с длинными волосами и в белом тюрбане: "Кареты к вашим услугам".

А вот и такур-саиб... верхом и с полдюжиной плечистых, бородатых, длинно-кудрявых оруженосцев, которых мы ещё не видали... Чёрный силуэт всадника ярко обрисовывается на безоблачном тёмно-синем горизонте, и громадная фигура напоминает мне конную статую Петра Великого. Мы все довольны... Одна мисс Б*** с обычным тактом и, обернувшись не то к посланнику дивана, не то к лошадиным хвостам, восклицает плачевным голосом:

– Великое небо... Какие мрачные, дикие окрестности!.. Говорят, раджпуты ужасные разбойники... Не опасно ли нам будет ехать вовнутрь страны... одним?..

Я чувствую непреодолимое желание задушить бестактную дуру, но воздерживаюсь и, сгорая от стыда пред раджпутами, взглядываю на подъехавшего к нам Такура.

Гулаб Лал Сингх спокойно поглаживает усы. Но в рассеянно устремлённом на англичанку взоре я улавливаю ту же быстро сверкнувшую молнию сдержанного гнева, скажу более, ненависти, как и в Дели. И этот гнев, и ненависть разом отражаются в позеленевшем лице Нараяна Кришнарао.

– Успокойтесь! – раздаётся ровный, насмешливый голос нашего друга. – Вы забываете, что Раджпутана имеет честь быть под протекторатом Великобритании... А её прозорливость и отеческая бдительность безграничны, как и её горячая заботливость о нас, бедных... разбойниках. Оглянитесь... ваше правительство ни на минуту не потеряет ни вас, ни нас из виду... Так боится оно, как бы мы не попали в дурные руки!..

И он кивает по направлению железнодорожной станции. Там на платформе суетится возле своего багажа, ящика с содой и водкой, златоусый шпион в белом кителе.

Радда-Бай

Сноски

---