ЕПБ-Письма из пещер-27

Ш

Елена Петровна Блаватская

Из пещер и дебрей Индостана

Письма на родину

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 Предисловие редакции • Приложения

<<   ☰   >>

eng • рус

Письмо XXVII

Милях в четырёх [6,44 км] от Канпура, на скалистом правом берегу Ганга, в тёмном и почти дремучем лесу, находятся замечательные руины. То остатки нескольких огромных древних городов, построенных один на развалинах другого. От последнего остались одни лишь колоссальные куски стен, бойниц, храмов, да развалины когда-то величественных дворцов, от которых там и сям уцелело по одной, много по две комнаты, скорее стены бывших покоев. Над этими стенами бедные поселяне начали устраивать крыши из листвы и селиться в них, пока мало-помалу не превратили древний город Джаджмоу в деревню. Но развалины тянутся на много миль, а новое поселение скучилось кое-как, оставив прочие руины в полное владение обезьянам. Об этих городах история (англичан) умалчивает, отвергая предания летописей Индии, что Джаджмоу стоит на месте родной сестры и соперницы своей Асгарты – города солнца. Асгарта, по словам древней летописи в Пуранах, построена сынами солнца, два века спустя по взятию царём Рамою острова Ланки, то есть за 5000 лет до Р. Х. по летосчислению брахманов. А прошлое Джаджмоу, несколько раз разорённого набегами из-за Гималайских гор, совершенно неизвестно европейским историкам. Раз только упоминается этот таинственный, ныне "не помнящий родства", город, – это в автобиографии Бабура (Захир-ад-дин Мухаммад), могульского императора, жившего в начале XVI века. В одной из его многочисленных кампаний против афганцев, последние искали убежища и пожелали укрепиться в древнем городе Джаджмоу, – пишет султан. Но Хумайюн, его сын, разбил их. Таким образом, эти развалины одно из многих мест, совершенно неизвестных англичанам ни в прошлом своём, ни, добавим, в настоящем.

Дорога к Джаджмоу – ужасная. Мы ехали на слонах, и только благодаря твёрдой поступи этих умных животных не полетели несколько раз в глубокие овраги, как и не повисли новыми Авессаломами за волоса на ветках. Тихо и осторожно ступали слоны по карнизам обрывов, останавливаясь пред каждым низко висящим сучком и раздробив его на щепки хоботом, прежде чем сделать хоть шаг далее. Собственно им, слонам, ветки и не мешали: но они уже так приучены и относятся к ездокам необычайно понятливо. Мы ехали мили три [4,83 км] по скалам и лесу, прежде чем доехали до первых развалин, и почти всё время по узким тропинкам, по которым не проехать на быках даже и туземной скорлупе, называемой "эккой". Наконец, мы стали проходить пред жилыми зданиями, из одного оврага в другой, из ямы в провалы, и окончательно попав на что-то вроде широкой тропы, оглянулись вокруг. И оглянувшись – онемели! Ни одного человеческого существа кругом, но зато не было той развалины, куска стены или повалившейся колонны, на которой бы не восседало несколько десятков обезьян. Их было без преувеличения несколько тысяч. Жители жалуются, что они воруют у них последнюю провизию; что, как далеко ни припрятать просо или кукурузу, или какую-либо зелень, – эти лесные "дакоиты" непременно украдут её ночью. И однако же ни в одну из них туземец не осмелится бросить камнем: то священные, как и всюду, обезьяны, "дэва-саабы", или в буквальном переводе "господа-боги". Жители умирают с голоду, зато мартышки жиреют.

У самой опушки леса протекает Ганг, и на правом его берегу ещё доселе виднеются гигантские остатки мраморных ступеней, ширина коих как бы предназначалась, во времена оны, для великанов. Весь песчаный берег на протяжение многих миль, весь лес покрыты глубоко осевшими в землю обломками колонн, разбитыми резной работы пьедесталами, идолами и барельефами. Рисунок резьбы, архитектурные остатки, самый размер развалин представляют нечто грандиозное, неожиданное даже для тех, кто побывал в Пальмире и в египетском Мемфисе. Непонятно, почему эти развалины никем ещё не описаны, тем более что они под самыми стенами Канпура. В пространном сочинении О территориях, приобретённых Ост-Индской компанией сказано о них всего два слова.

«Джаджмоу – бывший город, ныне деревня с пустым развалившимся базаром. Как говорят местные летописи, он построен на развалинах двух городов. Расстояние от Калькутты 620 миль [997,79 км], шир. 26° 26', долг. 80° 28'».

Вот и всё! И однако же, под Джаджмоу похоронен древнейший город древней Индии... Для прямого доказательства его древности достаточно следующего примера. Немного лет тому назад, во время сильного урагана, несколько толстых и старых баньянов были сломлены грозой, а некоторые так и совсем вырваны с корнями. На концах последних были найдены куски изваянного мрамора, в которые корни совсем вросли. Стали копать глубже, и ярда на четыре [3,66 м] под землёй найдены вершины развалин громадных зданий. Но дело теперь не столько в этих зданиях, как в том, сколько веков потребовалось, во-первых, для такого наноса на берегах Ганга, чтоб уровень земли пришёлся наконец не только в уровень зданий (некоторые из них в 300 ф. [91,44 м] высоты), но даже покрыл их на четыре ярда землёй; а во-вторых, сколько промежуточного времени прошло между этим событием и временем, когда ныне 1200-летние баньяны стали пускать корни в эту наносную землю? По концентри­ческим кругам стволов было доказано, что этим баньянам не менее двенадцати веков, а есть в лесу деревья старее и этих. Особенно одна группа этих ficus indica поразила нас своим ростом, разве немногим менее знаменитого баньяна на берегу Нербудды, возле Броча и называемого в народе "Кабир-Бар". Это последнее дерево – историческое. Ему было 700 лет уже тогда, когда Александр Македонский отдыхал под тенью его со всею своею армией. Теперь оно состоит из 356 толстых стволов и около 3000 меньших, а ещё 200 лет тому назад другая семитысячная армия отдыхала под его сенью.

Мы кочевали в лесу целые три дня. Такуру были известны все закоулки и тропинки, и он сдержал своё слово. Он повёл нас туда, куда действительно не заходила ещё нога англичанина: в тёмное подземелье на глубине 140 с лишком футов [42,67 м] под землёй. Мы отправились туда до зари, когда ещё все спали. Такур кроме нас взял с собою лишь одного Нараяна, да доверенного слугу, старого, седого раджпута, который сопро­вождал нас от самого Бомбея. У*** и мисс Б*** оставались в Джаджмоу с бабу и Мульджи, и даже не знали, когда и куда мы ушли. Это подземное путешествие осталось для меня, как и для полковника, самым интересным событием нашего путешествия – вероятно, вследствие его необычайной таинственности...

Более часу нам пришлось идти лесною чащей, спугивая еле продравши глаза обезьян, кидавших в нас непечатными продуктами. Словно стая лесных демонов карликов, они щёлкали на нас зубами, сверкая хитрыми глазками из-за каждого куста. Наконец мы вступили в узкое, заросшее кустарниками ущелье – не то природное, не то искусственное, разбирать было некогда. Впереди шёл такур, за ним я, за мною Нараян, потом полковник со слугой раджпутом в замке. Пробираясь гуськом, мы шли в глубоком молчании, так как путь становился труден и было не до разговоров. Наконец мы стали спускаться по крутым извилистым ступенькам, у подошвы коих вышли на маленькую поляну. Направо у одинокой скалы стояла лачуга, в которую мы и вошли. Если не светло было в лесу, так как не совсем ещё рассвело, то в этой мазанке, осенённой густыми баньянами и прислонённой в упор к скале, которая таким образом служила ей задней стеной, царила полная темнота. Раджпут высек огня и зажёг глухой фонарь, который и подал такуру. Тогда, взяв в одну руку фонарь, а другой мою руку, последний прошёл со мной, как мне показалось, в этой египетской темноте прямо сквозь стену. Новость ли необычайного положения или просто следствие постоянно возбуждённых нервов, но, признаюсь, при вступлении в эту неизвестную остальному миру подземную область меня стало сильно коробить; однако любопытство и стыд превозмогли, и я молча последовала за ним. Фонарь слабо освещал наш путь, бросая резкую полосу света лишь под самые ноги; кругом царила непроницаемая мгла, а меня неудержимо увлекала вперёд мощная, одетая вся в белое фигура гиганта, лицо которого мне казалось теперь темнее самой ночи... Он быстро и не колеблясь шёл вперёд. Все молчали, и даже наши шаги беззвучно падали на ровный, мягкий грунт прохода, словно мы ступали по толстому ковру. Невзирая, однако, ни на торжественность шествия, ни на радклифовскую обстановку, полковник и тут не утерпел, чтобы не побалагурить. "Великолепная тёмная камера для вызывания духов… Жаль, что между нами нет медиума!" – неожиданно раздались трунящие слова. Несмотря на выражение шутливости, звук его голоса в этой зловещей тишине заставил меня, да кажется и его самого, сильно вздрогнуть. Как-то глухо, словно надорванный, и вместе с тем протяжно прозвучал он, словно сверху, и понёсся далеко, далеко вперёд, пробуждая по дороге сонное эхо…

Вдруг такур остановился, крепко сжав мне руку.

– Что это?.. Неужели Вы в самом деле и серьёзно... трусите? – неожиданно спросил от меня, презрительно подчёркивая последнее слово. – Рука Ваша дрожит как в лихорадке!..

Я почувствовала, как вся кровь хлынула мне в лицо при этой заслуженной обиде; но сделала то, что всякий другой сделал бы на моём месте: внутренне "поднялась на дыбы" и попробовала оправдаться.

– Я не трушу... да и бояться мне нечего... – пробормотала я, чувствуя в темноте вперённый в меня взгляд Гулаб Синга. – Я просто устала...

– Жён-щи-на... – тихо и как бы про себя прошептал с какой-то снисходительною горечью в голосе такур, но пошёл тише.

Не имея в руках достаточно веских доказательств противного и не отрицая этого нового как мне самой, так и моему полу оскорбления, я проглотила его и смолчала. Так шли мы четверть часа, если не долее, по ровной, немного покатой и мягкой дороге и, как мне казалось, необыкновенно высокому проходу; мой старый приятель не выпускал моей руки, полковник уже начинал громко пыхтеть, а я внутренне злилась на собственную слабость и посрамление. Но вот наконец такур снова остановился и, высоко подняв фонарь, разом открыл все его глухие стенки. Пред нами явилась гладкая и ровная стена из скалы. Ни одной трещины не было видно на ней.

– Вот взгляните, – обратился Гулаб Синг к полковнику, – и убедитесь, какие чудеса совершали наши механики-предки, незнакомые, по мнению европейцев, с науками. Держу пари на что угодно, что явись сюда все лучшие механики Запада, им никогда не открыть секрета этой... двери! Я вам теперь хочу доказать, что это – дверь, а не скала.

Наш любознательный президент, получивший когда-то медаль за лучшее сочинение о механике в Ранселаровском (Rensselaer) Технологическом Институте Трои (Нью-Йорк), стал зорко исследовать стену. Его старания увенчались полным фиаско. Ни постукиванье, ни ощупывание впадин ни к чему не привели. Между тем, пользуясь полным светом открытого фонаря, я разглядела местность. Род полукруглой комнаты, со скалистыми стенами и теряющимся на огромной высоте потолком; грунт словно усыпан чёрным порошком.

– Если верите мне на слово, – заметил наконец такур, терпеливо следивший за исследованиями полковника, – то я могу вас уверить, что этот ход прорыт и устроен много тысяч лет тому назад. Как видите, – добавил он, дотрагиваясь и напирая плечом на угол скалы, – "сыны Солнца" были хорошо знакомы с законом рычага и подъёма, а также и с правилами центра тяжести ещё до Архимеда. Иначе как бы они могли придумать вот это?..

И когда он напёр сильнее и повернул какой-то незаметный в стене штифт, пред ним неслышно и тихо образовалось отверстие фута в два шириной [0,61 м] и во весь его рост в высоту, – точно одна из новомодных дверей в американских домах, вся до замка ускользающая в стену. Но здесь дверной ручки не было; не видно было и продолблённой дверной стены...

Мы все вошли, и такур снова неуловимым движением и давлением на что-то задвинул стену. Невзирая на любопытство полковника и его бесконечные расспросы, он отказался выдать секрет прохода. "Довольно того, что я доказываю вам, что эти тайные подземные ходы существуют уже много тысяч лет в Индии", – говорил он нам, – "и ещё более тысяч народа нашли здесь в разные времена спасение через тех, кто посвящён в тайну их существования. Теперь таких уже немного осталось", – добавил он, как мне послышалось, с нотой грусти в голосе. –"И не успели они спасти против её воли одну из храбрейших, благороднейших женщин Индии, последнюю из великих героинь нашей "матери!"... Чрез несколько минут мы сядем отдохнуть, и тогда я вам расскажу эпизод из последнего мятежа. В Европе он почти, если не совсем, неизвестен"...

Теперь мы шли по широкому, высокому коридору со сводом. По всей вероятности, последний сообщался, так или иначе, с поверхностью земли, ибо воздух в подземелье, хотя и немного сырой, был однако же чистый, невзирая на его 140 футов [42,67 м] глубины под землёй. Впрочем, дорога шла всё время покато, немного под гору, и только к концу третьего коридора из пещеры, которую тотчас опишу, шла незаметно в гору. Очевидно, часть этих проходов была уже подземельем в то время, когда Асгарта ещё находилась в числе других городов, процветая на земной поверхности. По обеим сторонам коридо­ра нам попадались бездверные отверстия, продолговатые квадраты, ведущие в другие боковые ходы; но такур нас туда не водил, заметив только, что они ведут в жилья, т. е. иногда занимаемые покои. Что подземелье посещалось ещё весьма недавно, в этом мне служила порукой находка старого измятого конверта, с какими-то иероглифическими знаками, но совершенно современного покроя и с клеем под запечатанною стороной. Весь этот проход, то есть коридоры, насколько мы могли судить, длиной вёрст в пять или шесть [5,3 – 6,4 км]. Пройдя мили три [4,83 км], считая от потаённой двери, т. е. почти на середине между двумя ходами, мы очутились в природной и огромной пещере, с небольшим озером в центре и искусственными вырубленными из скал скамьями кругом бассейна. В воде, посреди озерка, стоял высокий гранитный столб, с пирамидальною верхушкой и толстой заржавленной цепью, обмотанной вокруг него. Уже идя по коридору, мы замечали, что временами темнота почти рассеивалась и слабый, словно сумеречный свет озарял нас в такие минуты сверху; в пещере же – вероятно самая низкая местность подземелья – было темно, как в Гизехской пирамиде. Но тут такур приготовил нам сюрприз. Он дал старому раджпуту приказание на непонятном для нас диалекте, и тот, словно снабжённый глазами кошки, тотчас отправился куда-то в темноте, пошарил в углу и тут же начал зажигать один за другим факелы, вставляя их в приделанные к стенам железные кольца. Скоро вся пещера осветилась ярким блеском. Тогда, уставшие и крепко проголодавшиеся, мы разместились на окраине озера и принялись за корзину с провизией.

А теперь постараюсь вкратце рассказать историю как пещеры, так и обещанный такуром эпизод из мятежа 1857 года. Последний принадлежит прямо к истории, хотя англичане и старались исказить оный, как исказили и даже скрыли многие из фактов этой позорной для них эпохи. Услыхав о нём впервые от Гулаб-Лалл-Синга, мы впоследствии узнали касающиеся этого случая интересные подробности от многих старых индусов, из коих некоторые были даже очевидцами в этом деле; а в одном случае и от англичанина, старого англо-индусского офицера.

О древнем городе Асгарте и его печальном конце Пураны рассказывают следующую легенду. Судаза-Риши был священным главой духовенства "браматмой", а его брат Агасти – махан-кшатрией (великим царём-воином) Асгарты. В отсутствие обоих, царством управляла махарани (великая царица), бывшая некогда кумарикой (Девой Солнца) во храме Сурья-Нари (Солнца-Природы). Её красота пленила царя; и вот в самый момент её приношения себя в жертву на алтаре огня (то есть религиозного самосожжения), он, воспользовавшись древним обычаем, дававшим право царям спасать индийских весталок от смерти, потребовал её к себе в жёны. До него уже раз явился другой претендент на её руку, царь Гиммавата, но она отказалась от предложения, предпочитая смерть в пламенных объятиях супруга-бога, священного огня. Оскорблённый за-гималайский царь поклялся отомстить. Много лет спустя, когда Агасти-царь был на войне в Ланке (Цейлоне), его побеждённый соперник, воспользовавшись его отсутствием с войсками, сделал набег на Асгарту. Царица защищала свой город с храбростью отчаяния; но наконец он был взять приступом. Тогда, собрав всех "дев Сурьи" из храмов, жён и дочерей своих подданных и собственных детей, всего 69 000 женщин, включая кумарик, царица заперлась в громадных подземельях храма Сурьи-Нари и, приказав построить священные костры вдоль всего подземелья, сожглась на них вместе с другими женщинами и всеми сокровищами города, предоставляя в распоряжение победителей лишь пустые здания.

Вернулся царь и, найдя на месте дворца, царицы и детей лишь пепел, бросился догонять победоносную армию. Настигнув её, он разбил её совершенно и, захватив вместе с царём её 11 000 пленных, вернулся к развалинам Асгарты. Здесь он заставил пленных выстроить на пепелище погибшего новый и ещё более богатый город, и затем, когда он был окончен, соорудить посреди города, пред храмом Нари, костёр, способный вместить в себе 11 000 человек. На нём и гиммаватский царь, и его воины, среди проклятий и поруганий со стороны всего народа Асгарты, были сожжены живыми в отмщение за погибшую царицу.

По преданию и древним летописям, уже пройденное нами подземелье, как и то, которое нам оставалось пройти, по другую сторону пещер, есть то самое подземелье храма, в котором сожглась царица. Этот мягкий грунт, принятый мною за чёрный и мельчайший песок, есть пепел 69 000 женщин и кумарик, то есть девственниц!

Это – легенда; а теперь следует быль. Всего двадцать два года прошло с того времени и в Пуне, как и в Гвальйоре, все подробности этой эпической трагедии ещё свежи в памяти людской.

По дороге от Агры к Сагору расположена территория Джанши (Jhansi). Теперь она находится в британской провинции Бунделькунда, но в 1854 году принадлежала независимым пешвам маратхским. Радж Джанши состоит из двух частей, разделённых лишь одною узкою полосой земли, принадлежа­щею к территории туземного раджи или такура Техри. К северу западная часть Джанши обрамлена Гвальйором и Дуттеей, к востоку – Техри, к югу и к западу – снова Гвальйором. В 1832 году, по статистике Ост-Индской Компании, в этом радже было 956 деревень и 286 000 населения, разбросан­ного на пространстве 2 922 квадр. миль [740,74 кв. км]. Давало оно круглым счётом 28 лак[ов] рупий доходу. Часть владения Урзхского раджи из фамилии принцев Бунделлы, она была им уступлена ещё при Шиваджи пешвам, которые и посылали туда управлять своих субадаров (губернаторов). В 1804 году англичане заключили с одним из них, в качестве данника пешвы, оборонительный союз; а в 1817, когда друзья и союзники отняли по своему обыкновению у пешвы все права и он уступил!! им, между прочим, и право владения Бундель­кундом, Компания заключила с субадаром Джанши другой договор, по которому она признавала его независимым раджой "с правом передачи наследия детям, а если не будет таковых – ближайшим наследникам" за плату Компании 74 000 рупий в год. В 1832 году принц Рам-Рамчунд-рао был формально признан раджой. Но в 1838 он умер без прямого наследника мужского пола, оставив престол внучке, недельному ребёнку его дочери, с тем, чтобы выбранный для неё муж наследовал трон. Но Компания, невзирая на договор и не только против желания народа, а даже и против самого закона престолонасле­дия в Индии – закона, запрещающего прокажённым царствовать, – выбрала дядю умершего раджи Ругоната-рао. Прокажённый, полубезумный и болезненный раджа умер три года спустя. Компания только этого и ждала. Под тем предлогом, что из туземцев никто не умеет управлять своим домом и делая вид всё время, что они ищут приличного для Джанши наследника, англичане, назначив пенсию Лакшми-бай, замужней внучке прямой наследнице и её мужу Гунгадару-рао, овладели раджем в 1843 году. В 1854 году, за три года до мятежа, Гунгадар-рао, муж Лакшми-бай, умер, оставив вдову и сына, который имел все права на престол прадеда и матери. Но англичане объявили ребёнка незаконным сыном и даже отняли у Лакшми-бай пенсию. Ей было тогда 16 лет. Её-то Такур и назвал величайшею героиней современной Индии.

Махарани Лакшми-бай была двоюродною сестрой как махараджи Синдии Гвальйорского, так и Наны Сагиба. При самом начале восстания, когда последний сбросил маску, она открыто приняла его сторону и, успев собрать двадцатидвух­тысячную армию в Джанши, приготовилась поддерживать Нану Сагиба до конца. Говорят, будто Нана Сагиб успел привлечь на свою сторону не только войско Гвальйора, но и самого Синдию. Но на следствии махараджа вполне оправдался, где и доказал, что обвинение шло от его врагов. Получив известие, что войско Синдии готово, по соглашению с Наной Сагибом, махарани во главе своей армии направилась на Гвальйор, столицу Синдии, где ожидала по прибытии своём найти ворота крепости отпёртыми, а войско и народ приготовленными объявить свою независимость. По предварительному соглашению эта индийская Иоанна д’Арк должна была, вступив в Гвальйор, завладеть городом во имя Наны Сагиба, а затем уже при счастливом окончании дела возвратить Синдии его владения. Но вышло иначе. "Диван" (первый министр), на которого надеялись, что он всё приготовит и предупредит народ, как и армию, оказался изменником общему делу. Махараджи Синдии тогда не было дома – он был с англичанами. Вместо того чтоб отпереть ворота города Лакшми-бай и её армии, "диван" заперся и послал предупредить англичан, угрожая всё время своим солдатам местью махараджи и его союзников Компании. Солдаты колебались и, услыхав ночью условленные знаки, не знали, что им делать. Между тем, "царица Джамши", видя, что ей не отпирают ворот, и подозревая измену, ворвалась в город с другой стороны, взяв его положительно приступом. Рассказывают, будто ей отперли другой, потайной ход.

Тогда началось царство ужаса и продолжалось в городе целую неделю, пока не поспели на помощь англичане. Лакшми-бай перерезала бо́льшую часть армии Синдии, умерщвляя всякого, кто только колебался присоединиться к ней. Диван успел скрыться. Когда английская армия прибыла на помощь Гвальйору, некий брахмачарья, одетый в платье санньяси аскета, предложил ей спастись, уверяя её наперёд, что иначе она погибнет. Он умолял её последовать за ним с сыном в окрестности Канпура, где в подземелье Джаджмоу она найдёт друзей и полную безопасность. Но Лакшми-бай гордо отвергла предложение, уверяя его, что смерти не боится и предпочитает её даже жизни в виду унижения её родины. Тогда началась возле городских ворот и вне крепости, которую наша героиня не успела взять, памятная на долгие годы в стране битва. Махарани сама повела своих солдат на бой верхом на бешеной лошади. На минуту произошла в их рядах паника и бо́льшая часть непривыкших к регулярной службе новобранцев бросилась бежать. Одна с горстью приверженцев она защищала свою позицию с мужеством отчаянной решимости в продолжение трёх часов против неприятеля втрое её сильнее. Заметив, наконец, что её силы слабеют, она приказала своим приближённым тут же воздвигнуть костёр и приготовить всё необходимое, дабы зажечь его тотчас же, как раздастся её приказание. "Братья, – воскликнула она по словам очевидца, – клянусь тенью всех павших в честном бою предков моих умереть прежде, нежели коснётся одной нитки моего сари рука беллати. Поклянитесь и вы, коли мне суждено здесь пасть, сжечь моё тело, не дозволяя врагу прикоснуться даже и до праха его!" Все поклялись, и Лакшми-бай ринулась верхом в самую густую толпу сражающихся. Говорят, будто ещё и в эту торжественную минуту тот же таинственный аскет снова предложил ей спасенье, но она снова отвергла его. Всё увеличивающая народная молва уверяет, будто она собственноручно убила несколько сот англичан! Но что она убила многих также верно, как и то, что англичане тщательно скрывают это постыдное для них событие. Наконец, её лошадь, чего-то испугавшись, рванулась так бешено, что махарани выпустила поводья из рук. В несколько скачков обезумевший конь отнёс её назад под городские стены, где сражённый неприятельскою пулей пал, далеко сбросив с себя наездницу. Махарани не была, однако, убита. Она была в полной памяти и только обе ноги её, вероятно, были сломаны. Её посадили у стены, и она продолжала отдавать приказания. Но заметив, что несколько англичан, видя её падение, спешили к ней с целью овладеть ею и уже перерезывали её приближенным дорогу к костру, она мигом решилась и отдала последнее приказание. Пока часть её верных товарищей удерживала приближение неприятеля, другая, положив махарани на сено и навалив на неё целую кучу соломы и хвороста, мгновенно зажгла её. Затем и они кинулись отражать наступление англичан, дозволяя им рубить и резать себя одного за другим лишь бы дать огню время довершить свою работу, а махарани превратиться в пепел…

– Этот благородный пепел, вполне достойный смешаться навеки с пеплом царицы Асгарты, покоится здесь и его уж никто и никогда не потревожит, – так кончил наш собеседник.

Мы вышли из пещеры другим коридором, и этот узкий проход повёл нас в гору. Дорога шла отлого; ноги также утопали, как и в первом, словно в мягком ковре. Наконец, круто повернув вправо, она привела нас к такой же глухой стене, как и первая. Единственная между двумя разница состояла в том, что запиравшая отверстие скала, вместо того чтоб уходить в боковую стену, при открытии опускалась вниз, оставляя низкую, фута в полтора [46 см], стенку, которую нам и пришлось перешагнуть. За этой стеной в небольшой пещере находится глубокий колодезь. Здесь кругом нас, на 16 миль в квадрате [41,44 кв. км], погребены развалины давно усопшего города Асгарты.

Чтобы выбраться снова на землю, нам пришлось всходить три раза сряду по бесчисленным ступеням. Ещё нечто вроде двери – камень между двумя скалами, поворачивающийся на чём-то неизвестном мне, – и мы снова в какой-то пещере; свет, хотя и слабый, ослепляет нас после восьми часов темноты. Выйдя на чистый воздух, мы почувствовали, как должен чувствовать себя человек, вышедший из прохладного погреба и залезший в духовую печь. Жара стояла невыносимая. Всё спало в лесу и, кроме неумолкаемой трескотни кузнечиков, не слышно было ни шороха. Даже обезьяны дремали в листве... Был полдень, и нам приходилось, под страхом апоплексии, выжидать в тени, пока не спадёт полуденный зной. Шагах в десяти стоял старый разрушенный храм, от которого остался один гопарам, ворота с комнатой или двумя внутри здания. Там мы скрылись от этого ужасного, невыносимого зноя, спугнув по дороге сотни разноцветных попугаев, сверкавших словно подвижная радуга пред нами своими блестящими крыльями на солнце...

Мы вернулись на кочёвку к вечернему чаю.

Говорить подробнее о подземном путешествии не приходится по многим причинам, из коих главная та, что эта местность совершенно никому неизвестна; да и многое из виденного и слышанного нами так странно, что, вероятно, у меня не достало бы и слов для более точного описания. Есть и другие подземелья, например в Амбере, возле Джейпура, в которых не был ещё, кроме нас, ни один европеец, также подземный, ведущий далеко под море ход из Элефанты, где, забравшись мили на две [3,22 км] в его глубину, мы чуть было не задохлись, вместе с сопровождавшими нас парсами. Но про эти ходы известно и англичанам, хотя никто из последних ещё не посещал их. Про подземелья же в Джаджмоу, к удивлению своему, сколько я ни расспрашивала англичан, никто ничего не знает. Недаром наш друг такур, взявший с нас честное слово никогда не намекать о дороге, ведущей к ним, так спокоен насчёт их открытия англичанами. Индусы – народ скрытный и загадочный вообще; а изо всех индусов такур загадочнее всех их, взятых вместе. Недавно, собираясь описывать эту поездку, спрашиваю его:

– Вы ничего не имеете против моего описания для русской публики вашего подземелья в Джаджмо́у?

– Ровно ничего, – говорит, – коли надеетесь на свою память.

– В памяти я уверена. Но Вы говорили, что англичанам самое даже существование этого места неизвестно? A если они, которые с жадностью читают все русские газеты, немедленно переводя всё сколько-нибудь касающееся Индии и вообще Азии, прочтут моё описание да примут к сведению?

– Что ж из этого? Пусть принимают.

– А если пойдут искать, да и отыщут его?

Гулаб-Синг как-то странно прищурился и посмотрел на меня не то пытливо, не то немного презрительно.

– Что же в моих словах такого странного? Кажется, предположение весьма естественное?

– Весьма... – подчеркнул такур, – только с точки зрения европейцев, а не с нашей. Извиняясь заранее в смелости, осмеливаюсь предположить, что я, быть может, немного более вас изучил не только англичан, но и человеческую природу вообще. А, изучив её, скажу вам наперёд следующее: девять шансов из десяти, что, прочитав это описание, всякий англичанин примет ваш рассказ за сочинённую вами сказку. Они народ слишком гордый и чванный, чтобы допустить, что есть такие места в их владениях, о которых они ещё никогда не слыхали и куда не ставили ещё своих часовых...

– Ну, а если билет вынется, как нарочно, с десятым нумером... что тогда?

– Тогда они пойдут на поиски и – ничего не отыщут.

– Да как же вы можете так наверное ручаться?.. Ведь подземелье существует... Не исчезло же оно с лица земли?..

– Именно потому, что оно существует в действительности, они и не найдут его. Вот если бы вы выдумали его, то они нашли бы его непременно, если бы даже им пришлось для того прорыть его самим... Они бы сделали это, хоть бы для того, чтобы задать нам, туземцам, острастку и вместе показать дома – вот какие мы в Индии тонкие молодцы: ничто не ускользает от нашего всевидящего ока!.. Ведь сочиняли же они подложные политические корреспонденции и ловили мнимых политичес­ких преступников, подкупая для этого воров из острога; и всё это только для того, чтоб оправдать ими же сочинённые и посланные самим себе доносы...

– Последнее предположение. Они, то есть все власти и их шпионы, знают, что Вы были с нами в Канпуре и Джаджмоу... Ведь я опишу дело, как оно было... Если они пристанут к Вам показать им, где это подземелье, – извините меня, – если они вздумают заставить Вас открыть им эту тайну... что Вы тогда станете делать?..

Такур засмеялся тем тихим, неслышным смехом, от которого меня всегда бросало и в жар и в холод.

– Успокойтесь, этого никогда быть не может. Но в случае, если б они вздумали "приставать", то предупреждаю Вас наперёд, что Вы, а не я увидите себя в фальшивом положении. Поверьте, что я даже и слова не вымолвлю в таком случае, а предоставлю защиту коллектору моего округа и всем знающим меня жителям. А коллектор мистер В. донесёт, что с 15 марта по 3 мая 1879 я не выезжал из своего "раджа" и что он посещал меня два раза в неделю, а жители, между прочим все англичане, подтвердят это...

С этими словами он встал и, сев на свою лошадь, простился и уехал, бросив мне на прощание следующее немного насмешливое замечание.

– Почём Вы знаете... быть может, у меня есть брат близнец, о котором миру так же мало известно, как и о подземелье?.. Вот запишите и это; не то и Ваши земляки примут Вас, вместе со всем нашим Теософским обществом, за дополненное издание барона Мюнхгаузена.

И наверное примут.

Подобное событие уже раз случилось с такуром. Его все видели в Пуне, где он открыто показывался в продолжение целого месяца. Когда же его захотели замешать в одно политическое дело, коллектор, магистрат и два миссионера показали, что Гулаб-Лалл-Синг не выезжал из своего поместья более шести месяцев. Заявляю факт, отказываясь, как и всегда, объяснить его. Ещё не прошло и года, как оно случилось.

Радда-Бай

Сноски

---