ЕПБ-Письма из пещер-35

Ш

Елена Петровна Блаватская

Из пещер и дебрей Индостана

Письма на родину

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 Предисловие редакции • Приложения

<<   ☰   >>

eng • рус

Письмо XXXV

Мои соображения и думы об отсутствии "личной" души в Ананде были внезапно прерваны самым для нас неожиданным образом. Мы проезжали между двумя рядами зданий, с выступавшими почти на середину переулка террасами, когда над нашими головами на полотняный верх фургона что-то вдруг тяжело упало, забегало, засуетилось, застрекотало, и с визгом, который покрыл разом даже разнохарактерные звуки, издаваемые нашим шарабаном, нас атаковала, а, быть может, по своему и приветствовала целая стая больших и маленьких обезьян. Они цеплялись за бока экипажа, заглядывали в боковые отверстия, лезли одна через другую и через наши головы и плечи. Их появление было так внезапно, что я с трудом могла сообразить, что такое случилось. Все они разом накинулись на стоявшую на скамье, к несчастью, незакрытую корзинку с провизией. В одно мгновение ока бутылка с холодным кофе была разбита, Мульджи выкупан в чёрной жидкости, коробка с чаем разорвана на лоскутки, а чай рассыпан по фургону и мостовой; и мы увидели полковника, увенчанного рисовою лепёшкой, а моё платье всё испачканное вареньем...

Их было десять или пятнадцать штук, и в первую же минуту их появления в шарабане распространился такой острый, специфический запах, что я чуть было не задохлась. Обезьяны не тронули никого, явно производя лишь простую разведку насчёт съестного; наш кучер не успел ещё, повёртывая за угол, остановить лошадей, а вся стая уже исчезла так же быстро, как и появилась... Два брамина с бритыми головами, подскочившие было на помощь к шарабану, увидав своих "богов" ретирующимися, спокойно вернулись на свои места у ступеней пагоды...

Чтобы добраться до приготовленного нам места отдыха, нам пришлось проехать почти вдоль всего города. Матхура, освещённая ярким утренним солнцем, лучи которого скрывали вековую копоть и грязь древних домов, показалась нам очень живописной. Город расположен веером на западном, крутом берегу Джамны, и весь разостлался на высоких, убегающих вдаль зелёными волнами, пригорках. Шри-Кришна, аватар Вишну, доказал свой артистический вкус, избрав Матхуру сперва местом своего рождения, а затем сделав эту местность ареной своих амурномистических похождений с гопи – пастушками, от избытка коих он, вероятно, и посинел. Насколько верна эта гипотеза – сказать не берусь, но в таком духе было объяснение бабу при виде благоговейного ужаса Мульджи пред громадным идолом бога-пастуха, окрашенного в тёмно-голубую краску с ног до головы, от щёк до свирели. Далее мы рассмотрим филологически и этнографически причину его синего цвета.

Мы переехали реку по мосту из плоскодонных лодок, конструкцию которого почему-то восхваляют сравнительно с прочими. Священная река, соперница Ганга, по утреннему обычаю была переполнена очищающимися от грехов индусами обоего пола. Вдоль крутого берега ведут к воде ряды мраморных ступеней, платформы которых все до одной украшены миниа­тюрными храмиками, каждый в честь одной из пастушек.

Весь город искрещен переулками, восходящими и нисходя­щими, наподобие переулков Мальты, с кривыми каменными ступеньками, по которым не проехать и на лошаке, а слоны, тоже священные, свободно ступают по ним своими колодообразными, тяжёлыми ногами, отправляясь друг к другу в гости, от одной пагоды к другой. Случается так, что, встретясь хобот к хоботу и видя невозможность, не сворачивая одному из них назад, разойтись, одному в гору, а другому под гору, слоны пускаются на следующую штуку. Обменявшись несколькими фразами с похлопыванием ушей и обниманий хоботами и убедясь в обоюдной дружбе, слон поменьше становится к стенке, а слон побольше ложится наземь, стараясь по возможности стушеваться. Затем первый поднимает ногу и осторожно, не торопясь, лезет через товарища с лёгкостью и грацией; но иногда слон спотыкается и падает, хотя хобот лежащего, поднятый в виде вопросительного знака на всё время опасной переправы, всегда наготове и помогает изо всех сил меньшему, слабейшему брату. Уважение и услуги, оказываемые слонами один другому, вошли в поговорку, служа живым упрёком людям.

Матхура настоящий зверинец. В нём более животных, чем людей, хотя цифра его народонаселения доходит до трёхсот тысяч в месяцы паломничества. Все улицы буквально запружены "священными" быками и слонами; крыши домов и храмов покрыты "священными" обезьянами, а над головами носятся тучами, затемняя Божий свет, "священные" павлины и попугаи. И всё это живёт на свободе, не принадлежит никому, а, напротив, распоряжается по-хозяйски как городским добром, так и самими людьми. Злополучные торговцы и торговки на базарах принуждены приносить провизию в герметически закрытых корзинах, полуоткрывая их для покупщиков с величайшими предосторожностями; иначе обезьяны, вечно торчащие настороже у базарных ворот и привыкшие взимать контрибуцию с каждой повозки – чем и объясняется их атака на нас – тотчас же всё разнесут, да вдобавок и за волосы оттреплют того, кто станет защищать слишком энергично свой товар. Одни слоны ведут себя с величайшим достоинством и честью. Они никогда не возьмут ничего сами, но будут скромно стоять у лавки с лакомствами и ждать терпеливо, пока их попотчуют. В Матхуре считалось в 1880 году до 30 000 обезьян, до 5000 быков и кажется несколько сот слонов. Запах был там такой, что в продолжение целого дня моей побывки в священном городе я не отрывала платка с одеколоном от лица. Святость окружала нас со всех сторон. Святость веяла на нас из-за каждого угла, била нам в нос так, что к вечеру у нас, "белых", распухли носы от чиханья. Святые саньяси стояли вверх ногами на каждом перекрёстке; святые быки устилали мягким ковром собственного произведения немощёные улицы, а святые макашки кидали в нас с крыш переваренные их ненасытными желудками награбленные ими плоды и овощи... К вечеру я перестала укорять бабу в его атеизме. Я вполне понимала его ненависть к "богам" и сочувствовала ему.

Но, святость в сторону, Матхура один из интереснейших и древнейших городов Индии. Во дни много наблюдательного Мегасфена греки унесли с собою на родину воспоминания о многих священных ваишнавам местах. Так, цитируя посланника Селевка, Арриан говорит о Маттре (Mathoras) и о Клизабаре (?), называя их главными городами шурасенов. Под Клизабаром Мегасфен вероятно подразумевал Кайласпур, так как и Матхура, и этот город построен потомками Шурасены, деда Кришны. Далее греческий писатель говорит о Будеусе (Βυδύας) и Крадевасе (Κραδεύας) как о прародителях этого племени шурасенов, главного в стране в те времена. Мегасфен, по своему греческому обыкновению коверкавший имена, вероятно, говорит о Будде и Кроштдэве, родоначаль­никах племени яду расы индувамшей, то есть "лунной". По родословному дереву, официально проверенному и засвидетельствованному прави­тельством раджи Удайпурского, эти два имени действительно стоят во главе потомков Будды и Эллы (земли), одним из коих был Кришна, и они часто упоминаются в Пуранах. А уже во дни процветания Кришны (по уверению браминов за 5000 лет, а по показанию ориенталистов за 1200 лет до Р. Х.) Матхура была древним городом.

Но теперь от этого когда-то сильно укреплённого города уцелели всего трое полуразрушенных ворот, да остатки когда-то грандиозной крепости. Обезьяны довершили начатое афган­цами разрушение, и самая мечеть Арангзеба, с её четырьмя изразцовыми голубыми башнями, покривилась от запущения. Теперь мусульманам нет больше в Матхуре места. Даже нелегко выживаемые из гнёзд идолопоклонства американские миссио­неры спасовали пред обезьянами да быками и давно уже обратились в бегство. Остались полновластными хозяевами тёмно-лазуревые Кришны, да их зверинец с прислуживающи­ми ему браминами.

А было время, когда место рождения Кришны, божественного Дон Жуана Индии, славилось своею роскошью и богатством; слава эта и привлекла первых афганских завоевате­лей. Во времена своей экспедиции против Каннауджа в 1017 году Махмуд Газнийский, прослышав о сокровищах города "Кришны-вос-Дэвы", направился туда со своею армией и, найдя город беззащитным, потому что брамины его справляли в то время пуджу, овладел им и предал грабежу. Ханумановская армия, видно, выродилась; её потомки все разбежались: "В течение десяти лет после поругания погаными могулами священный город не видал в своих недрах любимых богами союзников" (то есть обезьян), – гласят летописи Матхуры. Хороши союзники! Видно, нечего стало им есть в священном граде, оттого и разбежались.

Махмуд сжёг и поразбивал множество идолов и собрал громадные сокровища, много золота, серебра и драгоценных камней. Он разорил бы и многочисленные храмы, но нашёл, что работа разрушения потребовала бы целых месяцев; другие летописцы уверяют, что он их пощадил ради их неописанной красоты. Одно верно, – и это мы видим из его письма к губерна­тору Газны, – Махмуд был поражён внешним видом города и его богатствами. Вот выдержка из этого письма, переведённая мною из документов, собранных и напечатанных Ост-Индскою Компанией:

"В городе Матхуре тысяча зданий, прочных, как вера правоверных, и бо́льшая часть из мрамора; кроме того, несчётное число храмов. Невероятно, чтобы сей город достиг своего настоящего вида и состояния без затраты на него многих миллионов динариев или чтобы другой такой же мог быть выстроен в период менее двух веков".

Затем автор письма рассказывает, что между находками в храмах Матхуры оказались "пять идолов из чистого золота, глаза коих были каждый из цельного рубина, стоимостью в 50 000 динариев. На одном идоле был найден сапфир, весом в 400 мискалей [1,8 кг]; "самоё изображение, по сплавке, принесло 98 300 мискалей [446 кг] чистого золота". Кроме этих идолов, "найдено и увезено 100 идолов из серебра, навьюченных на такое же число верблюдов". Махмуд оставался в Матхуре "двадцать дней, в течение коих город сильно пострадал от огня", кроме других потерь от разграбления.

После этого Матхура была оставлена в покое на много веков до вторичного её разграбления афганами армией Ахмад-Шаха-Дуррани в 1757 году. Ахмед не командовал лично афганскими войсками, передав начальство над этими разбойниками своему сардарю Иеган-хану, прозванному иезуитами Занусом. Тифенталер пишет, что эта армия была силой в 25 000 человек кавалерии, и добавляет: "Матхура чрезвычайно населённый город с богатейшими жителями. В этом, как и в другом городе, Бендробане (прославленном аватарами Кришны), афганцы учинили много жестокостей, выказывая свою ненависть к идолам тем, что сжигали дома со всеми живущими в них; убивали жителей мечом и копьём; уводили дев и юношей в плен; резали священных, в глазах суеверного индуса, коров и быков в их храмах и заливали кровью алтари и улицы города"...

Наконец, по смерти Муджуф-хана Синдия, маратхский царь завладел в свою очередь Матхурой и затем подарил её французскому авантюристу Перрону за оказанные им услуги и под условием будущего союза. Только в 1803 году город был занят британскими войсками без малейшего со стороны жителей сопротивления и укреплён в том же году трактатом за Ост-Индскою Компанией. Таким образом, англичане сделались ещё раз "победителями", как они любят величать себя в Индии.

Впрочем, за исключением нескольких укреплённых городов вся страна перешла в цепкие руки Англии таким же способом, под политический шумок. Высокоблагороднейшие (most honourable) отцы Компании никогда не пренебрегали захватом того, что плохо лежит. Сперва они делались покровителями и заступниками, отцами и благодетелями угнетённых царьков Индии; затем начинали представлять последним всю выгоду союза с ними; кончалось тем, что, невзирая на всевозможные трактаты и соглашения, скомандо­вав в один прекрасный день союзнику ôtes-toi de lа que je m’y mette, они присоединяли его владение к другим царствам, побеждённым ими столь же воинственным образом, и завладевали им навеки. Зачем терять драгоценную силу, побеждать suo Marte, когда оно лучше даётся в руки per casum obliquum?

В своих политических «Мемуарах» честный полковник Тод передаёт полученный им в 1817 году замечательный ответ старого (тогда уже слепого) Нестора Индии, Залим-Сингха, такура Котского. "На все мои уверения, – пишет резидент, – что мы не ищем расширения наших владений в Индии, он мне отвечал недоверчивою улыбкой: “Вполне уверен, что Вы так теперь думаете, – сказал он мне однажды с обычною ему учтивостью, – но недалеко то время, когда вся Индия увидит себя под одною сикхой (экка сикха – одна эмблема власти). Вы явились в нашу страну махарадж[ей] в счастливое для вас время: пфут был созревшим и вам оставалось только класть его себе в рот по кусочку. Не думайте, что ваше могущество и храбрость делают вас господами Индии. Вы этим обязаны только нашему разъединению и ссорам между владетелями”."

Как ни странным оно покажется, но кончая эту цитату, Тод добавляет к ней собственное и, по-видимому, совершенно искреннее размышление: "Эти слова не лишены своего глубокого значения, хотя я и уповаю, что пророчество его никогда не сбудется".

Оно, однако же, сбылось, и слово в слово. Господа англи­чане проглотили все куски распавшегося пфута один за другим и даже ухитрились вернуть изо рта Франции раньше ею проглоченные куски... У Джон-Буля пищеварение превосходное.

От англичан перейдём к патрону города Матхуры. Известно ли что-либо о Кришне верного, про то надо спросить ориенталистов. Если бы составить каталог их различных мнений, в итоге получились бы следующие точные данные:

1. Кришна – один из десяти аватаров Вишну. Период его рождения ещё не установлен. Он колеблется между 1200 годом до Р. Х. и 1200 годом по Р. Х.

2. Кришна – лицо историческое, ибо его называют "чёрным (кри) принцем" племени яду, и всё указывает на его эфиопское происхождение.

3. Кришна – либо миф, либо обезьяна; ибо его изображают голубым, а голубых людей, как известно, нет, тогда как есть голуболицые макашки.

4. Кришна – олицетворение всех добродетелей: следуют восторженные цитаты из Багават-Гиты.

5. Кришна – олицетворение безнравственности: приводятся в пример Пураны и секта валлабачариев.

Этого достаточно, дабы убедиться, что сумма сведений об этом герое-боге равняется нулю. Ориенталисты строят гипотезы, потому что брамины молчат; а публике европейской вообще мало дела до одного из многочисленных богов Индии. Тут интересно, конечно, не позднейшее обоготворение Кришны, а то, что в нём, как и во многих других божествах браминов, всё указывает на одного из тех древних, доистори­ческих героев, более точные сведения о коих могли бы повести к очень важным с точки зрения этнологии открытиям и пролить яркий свет на доисторические, а затем уже и вполне исторические расы как Европы, так и Азии. Что скандинавские, египетские, греческие, среднеазиатские, германские и славян­ские боги были почти все, по крайней мере главные, когда-то жившими героями древности и родились в доисторической Индии и Азии вообще, для меня теперь стало совершенно ясно. Но следовало бы, чтоб оно сделалось ясно и авторитетам, которые управляют умами профанов, не специалистов, тех, что сами, ничего не изучая и не открывая, принимают на слово заявления "авторитетов". Впрочем, во всех вопросах, которые касаются прежних и до сей поры сохранившихся религий, основанных на символизме, как например, вера браминов, наши лучшие ориенталисты такие же профаны (pro fano), как и их поклонники. Они стоят "вне храма", как и остальная публика, потому что брамины не пускали ещё ни одного из наших учёных восточников внутрь пагод, в этот настоящий, закулисный мир их публичных представлений. Но для нас, как это известно всей Индии, много делалось исключений, и к великой злобе англо-индийцев нас пускали туда, куда ещё не заходил ни один из них.

Так было и в Матхуре. Пред Анандой Свами, посланным такура, растворялись все двери, наглухо замкнутые для всех, кроме священнодейству­ющих ваишнавов, и нам было дозволено входить в такие места, куда со времён афганцев не вступала ещё нога феринга или млечха. Но и здесь, как в Джебельпуре, пускали нас только двоих: полковника О*** да меня, а проигравших касту индусов заставляли ждать у дверей.

В Матхуре мы окончательно убедились, что обитатели греческого Олимпа родились ближе к Гималаям, нежели к родине Гомера; что Парнасс следует искать на Бамиане; что Аполлон, Геркулес, Вакх и Орфей суть аватары Кришны, Бальдэвы, Вакхиши и Арджуны, друга Кришны и одного из Пандавов. Недаром такие энтузиасты как Покок, автор «Индии в Греции», доказывал, не видав даже того, что мы видели в хранилищах храмов Матхуры, что вся Греция с её богами, как и Египет с его зоолатрией, перешли целиком из Индии, не нынешней Индии, конечно, замкнутой в её гималайских границах, а из доисторической.

В одном из храмов мы видели Кришну, в сообществе других богов играющего на свирели на горе, которую брамин, сопровождавший нас, назвал "Парнаса". Нам объяснили, что часть Паропамиза (Бамиан) так называлась в древности. Вообще эти горы звались, да и поныне зовутся: Дэваники, так как предание населяет их "земными богами бху-дэви (бху-ми – "земля"), то есть обоготворёнными героями. В пуранах сказано, что жилище богов во время их периода религиозного отшельничества было всегда на горах, где они строили себе хижины из тростника, которые и называются парнас(ами) до сей поры; сам Рама и Кришна жили на горе Парнасе, в "парнасах".

Как Вакх есть аватар Вакхишты, так и Аполлон – греческое воплощение Кришны. Всё указывает на это. Кришна зовётся Мура-лидхара, то есть "держащий флейту" или свирель; он – бог музыки. Свирель была выдумана ранее лиры, которой первобытные пастушеские народы не знали; и Пураны объясняют, что бханзли (свирель из тростника, от слова бханз, тростник) была любимым инструментом Кании (одно из имён Кришны), потому что его стада предпочитали бханзли своего божественного пастушка ситару или вине (лире).

Кришна является в одной Матхуре, не считая других посвящённых ему городов (как Дварака и Натхдвара), в семи различных личностях, или аспектах, из коих над каждым ориенталисту следовало бы серьёзно призадуматься. Совпаде­ния и сходство этих дополнительных "личностей", как бы других богов, с богами западных мифологий – поразительное!

Взглянем поближе, например, на Кришну-Канию. Здесь бог индийской музыки представлен ищущим себе места для религиозных обрядов и медитаций на азиатском "Парнасе". Теперь сравните с ним Аполлона в гимне к этому богу (Гимн, 22-24), где поэт описывает его на окраинах греческого Парнаса отыскивающим себе также место для алтаря. Холмы, горы, ручьи и реки, вся природа воспевает хвалы обоим богам почти в одинаковых выражениях; у ручья, возле грота, Кришна-Кания встречается со змеем Нага-Путхой и побеждает его. Аполлон находит змея Пифона и убивает его таким же образом. Между змиями – Putha и Python сходство не в одном созвучии.

В музах Аполлона мы узнаем многих из гопи, пастушек, любимых Кришной. Главные из них – аспекты богинь наук и искусств, Сарасвати – богини мудрости, Лакшми – богини поэзии и т. д.

Изображение "Кришны на Парнасе" перенесено сперва из пещеры "Вихары Гирдханской" в Натхдвару, а затем и в Матхуру. Как и в культе Аполлона, "мистерии" Кришны происходили прежде в пещерах. Аполлона Пифийского можно признать и в другом изображении, в большой статуе Каньи-Кришны, убивающего чёрного змия Кали-Нагу, который, по местным и пуранским преданиям, отравлял воды Джамны, пока не был, наконец, убит этим героем. Кришна-Канья представлен вытаскивающим многоголовую чёрную гидру из реки, а затем раздавливающим ей голову пятой.

Диодор пишет, что Кан было одним из титулов Аполлона египетского в его качестве бога-солнца. От Кан’а до Кании недалеко. Кришна-Канья, вследствие своего лазоревого цвета, зовётся Нила-наф (голубой бог). Затем Нила-наф сопутствует душам умерших в Сурья-Сваргу (солнечный рай) и в таком аспекте у него вместо человеческой орлиная голова, а в руке лотос. Во всякое время орёл служит ему ваханом. В Турине находятся иероглифы, описывающие или скорее представляю­щие египетского Кана так: голова орла на голубом теле, в руке лотос и лотосы пред ним на алтаре. Как Ниланаф, Кришна рисуется голубым, потому что он есть символ пространства, Уранос. То же можно сказать и о Кане. Оба, Кания и Кан, так называемые "боги таинств"; в честь их совершались в древности "мистерии" в Египте, Греции, Индии, где они и теперь ещё совершаются. Увидав Кришну-Ниланафа с его птичьею головой во храме Матхуры, я приняла было его за Осириса с головой ибиса, за супруга и брата Исиды, которого он очень напоминает. Наконец, одно из имён Аполлона Делоского – Улиос; и этот тоже голубой, тоже с головой орла. Кто же у кого перенял? Египтяне ли у индусов, или брамины у греков и египтян?

И все эти боги суть так называемые "солярные", солнечные; все они – герои, воины, пастухи – со стадами коров и быков, как Гермес, Меркурий и другие. И в каждой стране, где им был и теперь ещё есть почёт, мы находим их в окружении быков и коров, которые в мифологиях всегда находятся в таинственной связи с солнцем (Хари).

У современных парсов, выродившихся поклонников Зороастра, корова и её продукты до сих пор считаются священными; бык – также. Парс в Бомбее с восходом солнца протягивает руки к Ормазду "огнеокому" и выпивает, не поморщась, чайную ложку ниранга. Это его амброзия, коровий нектар. Корову и быка боготворили в Халдее, как и в Скандинавии, в Египте, как и теперь в Индии. Мы видим рога коровы на голове у Исиды и быка, убитого Ахриманом. Гермес и Аполлон пасут "стада светила дня", а Кришна – стада Вишну (того же солнца). Дочь Брахмы превращается в корову, дабы избежать греховной страсти к ней отца, и, невзирая на метаморфозу, Брахма всё-таки оплодотворяет её. Бык Апис считался священнее фараона, и жизнь его была драгоценнее народу, нежели целое царство. До сей поры англо-индийцы со всем их деспотизмом не решились ещё не только убить, но и ударить забредшего в их сад "священного" быка. Корова была у всех древних народов символом земли, природы, которую творец её, дух непознаваемый, оплодотворяет и животворит; "корова – тот же брамин", говорил нам шастри в Матхуре в ответ на наши расспросы. Корова – вахан пуруши (духа).

"Рамаяна – сказка! Махабхарата – собрание нелепейших суеверий, дикий вымысел", – слышали мы не раз. Посмотрим. Рама, первое воплощение Вишну, идёт на Ланку и его сопро­вождает Хари, тот же Кришна, только в первом своём образе. Рамзес-Сезострис, олицетворение того же солнца (Осириса, Вишну, Аполлона и tutti quanti), совершает экспедицию в Индию. В армии Рамы его союзники: обезьяны, медведи, орлы – всё животное царство. В армии Рамзеса – кинокефалы, сатиры и другие мифические существа. А теперь вспомним следующее: до сего дня многочисленные племена раджпутов носят названия различных зверей и животных. Так, например, у индувамшей есть племена ашвас[ов] (лошадей), такшаков (змей), шассу [шашаев] (зайцев) и так далее; а у сурьявамшей, во главе которых стоял Рама, существует и теперь племя муши (мышей), и известно из генеалогий, что было и племя обезьян (бандар[ов]) и гаруды (орлов). А вспомнив и узнав все эти подробности, столь интересные для археолога и этнолога, как не пожалеть, что ориенталисты вместо того, чтобы поработать да проникнуть под эту завесу исторических событий, даже не берут труда отдёрнуть её хоть немного, дабы увериться, не кроется ли в Рамаяне и Махабхарате чего поважнее одних сказок об армиях зверей да волшебников. Нужно сперва распутать эту канитель богов, богинь да непонятных для нас названий, а затем уже судить и рядить. Если изучить "мифологию" браминов беспристрастно, то, наверное, найдётся руководящая нить, которая прямо нас приведёт к открытию начала тех многих рас, что теперь исчезают для археологов и историков в непроницаемом тумане перепутанных фактов и искажённых греками имён.

Здесь, конечно, не место доказы­вать наши взгляды. До нас ещё много было сделано таких заявлений; но всё оказывалось напрасным, разбиваясь о скалу предубеждений, и никто из ориенталистов не давал этим воззрениям хода. А ведь ещё Платон говорил, что религия Греции целиком взята из Египта и что её боги, как и египетские, все пришли с Востока. Да не только боги: мы находим в Индии имена племён, названия гор, озёр и местностей, а в добавок сохранившиеся о них легенды, которые ясно указывают нам следующее: либо греки и римляне, а раньше их и сами египтяне, перенесли свой пантеон богов из Индии, да и сами эти народы с предшествовавшими им автохтонами, пелазгами и этрусками, – выходцы из Азии; или же брамины "с берегов Оксуса" впервые увидали свет на берегах Нила, Эгейского моря или Тибра. Невозможно, чтобы такие постоянные совпадения, такое сходство в именах, легендах и всё переживающих обычаях было делом одной случайности. Нет того бога, той реки или горы в древней Греции и Риме, которому не нашлось бы pendant в Индии древней и современной. Мы узнаём почти каждое имя, как и всегда, более или менее перековерканное греками; например "Сандракоттус" Мегасфена вдруг оказывается царём Чандрагуптой, дедом Ашоки. Возьмём для примера пелазгов. Ими одно время столько интересовались, что, наконец, видя как их начало, словно клад в руки, никому не даётся, бросили их как нечто неразрешимое. Но пробовали ли когда разузнать, нет ли у них, подобно автохтонам Греции, какого-либо отношения к народам древней Индии? Сколько мне помнится, некогда над Пококом, автором книги «Индия в Греции», много смеялись. Но это было тридцать пять лет тому назад, когда о Пуранах ещё очень мало знали. Если бы вопрос о пелазгах и доисторических греках мог снова быть поднят, то уверения Покока в том, что "первобытная история Греции и Рима есть древняя история Индии" оправда­лись бы. Но до тех пор пока все заявления брахманической литературы будут считаться сказками, первоначальная история заселивших Европу первых пришельцев из Средней Азии останется покрытою непроницаемым мраком. Всего страннее видеть, как мало внимания обращается на легенды браминов, которые всё ещё ожидают своего Шамполиона. А уж наверное Махабхарата сто́ит усилий, сделанных для знамени­того "Розетского камня", и, наверное, настанет день, когда всё, называемое баснями и мифами на греческом языке, окажется фактами и историей на санскритском.

Взглянем прямо в лицо фактам; они колют нам глаза и их сто́ит отдать на суд, если не публике, то хоть некоторым специалистам по части филологии и археологии. До "великой войны", например, вся страна, что теперь зовётся Бенгалией, принадлежала индувамшам, то есть детям луны, буддистам, до Гаутамы Будды и задолго до эпохи реформатора; словом, Джайнам-Гая (ныне Будда-Гая) была столицей Пелази, древнее название провинции Бихара. Ещё ранее она называлась Паливартой и Паликтаном, то есть страной, где жители говорили на языке пали, ныне молитвенном языке буддистов. Пали, как известно браминам, предшествовал санскруте, что доказывается именами обоих языков. Пали стоит в том же отношении к санскритскому, как язык славянский к современ­ному русскому. Пали значит: первобытный, грубый, а санскрута – нечто уже полированное, доконченное, совершен­ное.

Что знает история о пелазгах? Об их языке, верованиях и начале историкам ничего не известно или же так мало известно, что о них перестали и говорить. Все собранные сведения ограничиваются несколькими стихами Азия, поэта, жившего за 700 лет до Р. Х., да несколькими словами из Эсхила. Первый рассказывает, что царь Пелазг, родоначальник пелазгов, вырос из чёрной земли и называет его, вероятно, вследствие этого, "богоподобным".

Ἀνηίθεον δὲ Πελαζγὸν ἐν ὑυικόμοιζιν ὄρεζιν Γαῖα μέλαιν’ ἀνέδφκεν, ἵνα θνηηῶ γένος εῖη.

Asius (ap. Paus., VIII, 14)

А Эсхил делает Пелазга сыном Палехтона (Παλαίτθφν). Не естественнее ли, ввиду вышесказанного, предположить, как уже и предполагали многие (сэр У. Джонс в том числе), что этот мифический Пелазг родился в Гайе – столице Пелази, или Бихаре, а не вырос из гайи ("земля" на греческом языке)? Не прав ли скорее Покок, – которого подняли на смех за предполо­жение, что царь Пелазг был действительно сыном Палехтона, "старой родины" греков, то есть Паликтана, страны, где говорили на языке пали в древней Бенгалии, – нежели ориенталисты-авторитеты, из коих один, филолог, уверяет, что пелазги есть название, имеющее своим корнем пелагос (море [πέλαγος]), потому что пелазги-де приплыли в Грецию морем; другой, этимолог, производит их имя от πελαργοί (аисты); а третьи – Вахсмут и Мюллер – от слов πέλω и άγρος [пе́ло – двигаться, устремляться; а́грос – пашня]? Ведь в таком случае и в англичанах можно видеть пелагосов, потому что и они должны всегда приезжать и уезжать морем и что и их земля окружена "пелагосом", а также и "аистов", перелётную птицу, ввиду их привычек; да и не было того земледельческого народа, пахавшего свои поля, который не имел бы права на название пелагров!

На это нам могут ответить, что и первая гипотеза est un peu trop tiré par les cheveux? Не спорю. Но ведь родился же царь Пелазг где-нибудь и от кого-нибудь? Во всяком случае, предположение, что Пелазг, сын Палехфона, родился в Пелази, провинции Паликтана, гораздо благоразумнее того, что он выполз, как червь после дождя, из "чёрной земли". И не странно ли, что при всём своём неведении о началах народов Греции и Италии учёные академики Европы всегда осмеивали попытки некоторых ориенталистов показать, что колыбели всех этих таинственных, доисторических народов, первобыт­ных и очевидно цивилизованных жителей Европы, какими были этруски и пелазги, следует искать в Индии между её многими племенами. А между тем, изучив только одни генеалогии раджпутских племенных начальников, их раджей и такуров, да древние географические названия страны, по Пуранам, весьма легко убедиться, что не найдётся почти ни одного народа в Греции, ни географического имени, которые не совпадали бы самым необъяснимым (отвергая нашу гипотезу) образом с именами племён и местностей в Индии. Так почему бы и не проверить нашей теории, которая в то же самое время и гипотеза некоторых ориенталистов из самых известных в мире науки? Тем более что в одной древней Греции множество греческих названий, не представляющих на этом языке никако­го смысла, чего никогда не бывает с коренными именами ни людей, ни местностей. Покок находит в одних географических урочищах Греции целый каталог не относящихся ни к чему и, по-видимому, бессмысленных прозвищ, если искать их корни в греческих наречиях; а как только их сопоставить с именами, находимыми в Пуранах на санскритском языке и с генеалогия­ми Раджастхана, тотчас и является смысл. К таким необъясни­мым этимологией именам мы можем причислить Стимфу, Додону, Хаонию, Кроссу, Итаку, Локры, Коринф, Оссу, Аркадию, Ахаию, Беотию, Элиду, Лариссу, Фарсал и т. д. В племенах сурьявамшей и индувамшей, куров и пандов, ушедших, по сказанию Махабхараты, после "великой войны" в "Кукарму-дес", землю порока (то есть на Запад), мы можем проследить почти все имена греческих древних племён, сражавшихся на полях Трои. Вальмика и Вьяса – Гезиод и Гомер древней Индии. Её бхарты (барды) родились до скандинавских бардов, провансаль­ских трубадуров, до миннезингеров древней Германии; и эти бхарты, которым, как и их европейским потомкам, народ приписывал дар предвидения, оставили нам в своих песнях как древние, так и более современные названия ушедших из Индии соплеменников, сделавшихся их врагами, а затем населивших Европу, Малую Азию, даже часть Африки. Тридцать шесть раджпутских племён, раджкула, содержат в себе ключ к началу племён Греции.

Посмотрим в двух-трёх приводимых нами примерах, возможно ли не призадуматься над "совпадениями". Начнём с племени "гокла" из земли Гоклудес, живущего с незапамятных времён на Джамне. О них говорят в Пуранах как о храбрейших воинах, искусных в стрельбе из лука и племени, которое в промежутках между войнами было пастушеским народом. Область Гоклы была театром любовных побед Кришны в его юности над гопи (пастушескими нимфами) и обителью Нанды, его воспитателя. До сего дня гокладеши знамениты постройка­ми своих домов в виде круглых башен, как у пелазгов, и чрезвычайно крепких. Несколько ориенталистов уверены, что греческие циклопы (κύκλωπες), куклопесы, – индийские гокулу­десы. Древние, как и современные, этимологи гадали, да не отгадали о них многого, хотя некоторые и подходили к истине. Чего только из этих циклопов ни творили! Сперва они явились "строителями", вековыми архитекторами; затем "стрелками", а потом и "рудокопами". От Гомера до немецких филологов Крузе и Бауера и от Страбона до майора Джакоба о циклопах являлись теории одна удивительнее другой. Лампа, которую они как рудокопы прикрепляли-де себе на лоб, послужила якобы "основанием басни об одноглазом Полифеме". Один писатель думает одно, другой – другое. Крузе уверяет, что циклопы получили своё название от круглой формы (κύκλος) жилищ пелазгов, ульеобразной и с круглым, похожим на глаз (ώψ), отверстием. Это благоразумнее гипотезы другого ориенталиста, который производит название "одноглазого" от греческого представле­ния олимпийского бога, будто бы закрывающего один глаз, прицеливаясь в кого- или во что-нибудь "громовою стрелой". Но и гипотеза Крузе не годится. А вот если кто желает получить ещё одно лишнее подтверждение гипотезы Покока в том, что мифические циклопы – поныне здравствующие гокладеши на Джамне, то ему сто́ит лишь пожить в Матхуре или Двараке, да побывать на их годовом пастушеском празднике в честь Кришны и его пастушек. Если это кому удастся, и он будет присутствовать, подобно нам, на этом торжественном празднестве или же в день рождения Кришны, то он увидит представление, в котором кроме актёров осталось всё – костюмы, обстановка, малейшие детали до варварской туземной музыки – таким, каким видали эту религиозную мистерию Гери кулы, Агни кулы, Гокли кулы Раджастхана в начале "Чёрного века" (кали-юги) 5000 лет тому назад, по уверению местных хронологов.

Постараюсь описать это аллегорическое и своеобразное представление в будущем письме.

Радда-Бай

Сноски

---