Письмо XVII[1]
Чтобы рассеять неприятное впечатление утренней истории, Шамраό предложил нам, между тем, сидеть у открытой двери молельни и взирать, как он будет совершать свои утренние обряды, поклонение богам. Для нашей любознательности ничего не могло быть приятнее этого, и мы, усевшись на веранде, стали наблюдать за ним в широкое, заменяющее дверь, отверстие...
Было девять часов утра, обыкновенный час утренней молитвы туземцев. Шамраo пошёл к колодцу приготовиться и "одеться" как он выражался, тогда как злые языки сказали бы: "раздеться". Через несколько минут, вернувшись в одном дхоти, как за столом, и с непокрытою головой, он направился прямо к кумирне. В то самое время, как он входил туда, раздался громкий удар привязанного к потолку молельни колокола, который и не переставал звонить во всё время обрядов. Звонарь оставался невидимым; но бабу сообщил нам, что то звонит мальчик с крыши...
Шамраό вошёл правою ногой и очень медленно. Затем он подошёл к алтарю и сел, поджав и скрестив ноги на низенькую, стоявшую перед ним скамеечку. В глубине комнаты на алтаре, похожем на модную этажерку, стояли расположенные на покрытых красным бархатом полукруглых полках домашние боги. Идолы были из золота, серебра, меди и мрамора, смотря по достоинству и заслугам. Так Махадэва (Шива) был золотой, Ганапати или "Ганеша" (сын Шивы, бог со слоновою головой) был серебряный; Вишну – в образе Шалиграна, чёрного круглого камня из реки Гандаки в Непале (Вишну в этой форме называется Лакшми-Нарайян); другие неизвестные божества находились там под видом больших раковин, известных под названием чакра; бог солнца Сурья, и другие боги и богини (куладэвы, домашние боги), стояли на заднем плане. Сам алтарь находился под куполообразной беседкой из сандалового с великолепною резьбой дерева; а по ночам эти боги и приношения покрывались огромным стеклянным колпаком от крыс. На стенах молельни висело много образов, представлявших главные эпизоды в жизни высших богов.
Пока мы с любопытством рассматривали всё это, Шамраo, бормоча всё время молитвы, наполнил золой горсть левой руки и, закрыв её на минуту правой, налил в неё воды и, растерев золу между ладонями, стал проводить большим пальцем правой руки линию от кончика носа до средины лба, а отсюда к углу правого виска, а потом назад – от правого к левому. Совершив эту разрисовку своей физиономии, он стал по порядку натирать той же мокрой золой горло, живот, левую руку, грудь, правую руку, плечи, спину, уши, глаза и голову; после этого, направясь в угол комнаты к освящённому фонтану, он трижды окунулся с головой, как был в дхоти, в огромной полной водою бронзовой купели, откуда и вынырнул, изображая собою неуспевшего высохнуть на солнце толстого тритона. Встряхнув распущенною прядью, он свернул её на манер того, что в старину русскими горничными называлось куделькой[2], и, забрав опять воды в правую горсть, стал ею водить вокруг головы. Эта операция завершила первое действие.
Действие второе началось молитвами сандля (религиозною медитацией) и мантрами, которые набожные люди повторяют по три раза в день, утром с восходом солнечным, в полдень и на закате солнца. Он громко произносил имена 24 богов, и каждое имя сопровождалось ударом колокола. Кончив, он сперва закрыл глаза, заложил уши ватой, а двумя пальцами правой руки левую ноздрю и, шумно вытянув воздух правой, захватил большим пальцем и другую ноздрю, крепко сжав губы, чтобы не дышать. В этом положении всякий благочестивый индус должен мысленно повторить некий стих с метром Гайатри: то священные и непроизносимые слова, которые ни один индус не осмелится повторить громко, и, даже читая их мысленно, удерживает насильственным образом дыхание, чтобы не вдохнуть в это время чего-либо нечистого. Дав честное слово не повторять всего стиха, я могу однако, привести отрывочные фразы; молитва начинается так:
"Ом!.. Земля!.. Небо! да осенит меня обожаемый свет... (этого имени нельзя произносить)... Твоё солнце, о Единый, да осенит меня, недостойного... я закрываю глаза, затыкаю уши, не дышу... дабы видеть, слышать, дышать одним тобою... Да озарит наши мысли (снова тайное имя)".
Любопытно сравнить с этой молитвой индусов Декартовскую молитву, Meditation III в его «L'Existence de Dieu» (1.641). Если читатели помнят, в ней говорится следующее:
"Я теперь закрою глаза, заложу уши, отгоню все пять чувств от себя... и остановлюсь над одною мыслию о Боге, задумаюсь над Его качеством и стану взирать на красоту этой чудной светозарности".
Кончив эту молитву и держа между двумя пальцами священный брахманский шнурок, индус читает тихо и про себя другие молитвы. Потом, смешав немного рису и сандалового порошка, он берёт стоящий на алтаре кувшин с водой и, отмыв старые пятна, налепляет на него свежие из только что сфабрикованного им теста. За этим следует церемония "умовение богов".
Снимая их одного за другим, по чину, он опускает их сперва в купель с водой, а затем купает в молоке, в другой бронзовой купели у алтаря. Молоко перемешано с простоквашей, маслом, мёдом и сахаром, так что вместо купанья выходит пачкотня. Но все это смывается в третий раз в первой купели и вытирается досуха чистым полотенцем. Поставив идолов на место, индус рисует на них кольцом с левой руки сектантские знаки, употребляя для Линги белый сандал, а для Ганапати и Сурьи – красный. Потом он их окропляет разными душистыми маслами, посыпает цветами, принося каждый день свежие, и оканчивает длинную церемонию звоном изо всей силы идолам под нос посредством маленького колокольчика – "дабы разбудить их", говорят брахманы, вероятно полагая не без основания, что боги в это время все со скуки уснули. Заметив или же воображая (что иногда одно и то же), что боги проснулись, он начинает им подносить свои жертвы: зажигает курительные свечи, лампады и раскуривает им кадильницей фимиам, по временам щёлкая пред их физиономиями пальцами, чтобы, как надо полагать, они "смотрели в оба". Покурив во все стороны ладаном и камфарой и набрав в руки цветов,[3] он осыпает их снова, становится за скамейку и, произнося последние молитвы, проводит ладони обеих рук над пламенем свечей и ламп, трёт себе руками лицо и, обойдя три раза вокруг алтаря, кладёт трижды земной поклон и удаляется, лицом к алтарю и идя задом.
В то время как хозяин кончает свой утренний обряд, в молельню входят женщины и, сев на низенькие принесённые ими скамейки, начинают перебирать чётки и молиться. Чётки здесь играют немалую роль, как и у буддистов. У каждого бога свои особенные чётки, и факиры покрываются оными.[4]
Оставив женщин молиться на свободе, мы последовали за Шамрао в коровье стойло. В лице этого животного поклоняются "кормилице-земле", природе. Отперев дверь, он сел возле коровы и стал обмывать ей ноги, сперва её же молоком, затем водой. Потом он покормил её рисом и сахаром из горсти, выпачкал ей голову сандаловым и другими порошками, украсив рога и все четыре ноги гирляндами из цветов; покадив под морду ладаном и покрутив над головой зажжённою лампой, он обошёл её трижды и сел отдохнуть. Есть такие индусы, что обходят вокруг священной коровы до ста восьми раз с чётками в руках. Но наш Шамрао был человек с маленькою тенденцией повольнодумничать и слишком начитался Геккеля. Отдохнув, он наполнил кружку водой, обмакнул в неё хвост коровы и – выпил!..
Таким же образом он исполнил обряд поклонения священному растению туласи[5] (жене Кришны) и Солнцу, с тою только разницей, что так как он не мог исполнить над этим божеством обряда омовения, то, став пред светилом дня на одной ноге и набрав в рот воды, он прыснул на Сурью три раза, обрызгав, вместо Солнца, всех нас.
Причина странного поклонения растению туласи до сих пор ещё остаётся для нас загадкой. Знаю только одно, что хотя в сентябре каждого года совершается брачная церемония этого растения с богом Вишну, но туласи называется женой Кришны, быть может, потому, что Кришна воплощение Вишну. В этот день все индусы (у которых нет ни одного дома без горшка с этим растением) разрисовывают и украшают мишурой горшки, в которых растёт туласи, затем горшок становится в сад и вокруг него чертят мелом какой-то магический квадрат; брахман берёт идола Вишну в обе руки, и, став пред растением, начинает венчание: последнее состоит в том, что двое женатых берут шаль и, раскрыв её, держат между цветком и идолом вроде ширмы, пока брахман бормочет мантры, а женщины и девушки (особенно поклоняющиеся туласе) бросают на растение и бога рис и шафран. По совершении брачной церемонии шаль дарится брахману, идола ставят под тень его жены, все индусы хлопают в ладоши, дерут уши там-тамом[6], пускают ракеты, дарят друг друга кусочками сахарного тростника и всячески веселятся до утра...
В прошлом сентябре мы были случайно очевидцами этого венчания в собственном саду, где наш мали (садовник, фанатичный индус) не согласился бы ни за какие деньги дозволить иностранцам осквернить своим присутствием священный tête-à-tête[7] с богами.
Но вот настал вечер, и мы опять на слонах, и снова собираемся в путь; но это ненадолго. До логовища старой колдуньи (пифии Индостана) всего пять миль [8 км], и дорога хотя и пролегает через густые джунгли, но гладкая и ровная. Даже и джунгли с их свирепыми обитателями уж не пугают нас. Прежние трусливые слоны отосланы домой, и мы сидим на других, присланных нам соседним раджей. Они не раз охотились за тиграми, и рёв всех зверей в околотке не испугает этих старых патриархов лесов; словно два тёмных холма стали они пред верандой... Итак, в дорогу!.. Красноватое пламя факелов ослепляет глаза, усугубляя мрак окружающего нас со всех сторон леса. От этого яркого освещения он кажется ещё чернее, ещё таинственнее...
Есть что-то невыразимо заманчивое, почти торжественное в подобных ночных путешествиях по Индии. Тихо и глухо всюду: всё спит кругом, внизу и над головами. Один тяжёлый мерный звук гигантских шагов слона глухо раздаётся в тиши ночной, словно удары молота по наковальне в подземной кузнице Вулкана[8]. По временам разносятся по лесу странные голоса и звуки, будто кто-то тихо воет меж разбросанными скалами руин. "То ветер завывает", говорим мы: "удивительный феномен акустики"... – "Бхута! бхута!" – шепчут испуганные факельщики, трижды потрясают вокруг себя зажжёнными факелами, и быстро крутятся на одной ноге, щёлкая пальцами, чтоб отогнать расходившихся духов. Жалобный вой замолк, и снова слышится одно металлическое трещанье ночных сверчков, заунывное кваканье древесной лягушки, да мелко выбиваемая дробь кузнечика. Временами всё это умолкает, чтобы через минуту снова наполнить лес стройным хором... Боже мой! сколько бытия, сколько жизненной силы скрывается под каждым листиком, под малейшей травкой этих тропических лесов! Мириадами горят звёзды на тёмной синеве неба, и, словно бледное отражение далёких светил, такими же мириадами светятся фосфорические искры светляков и огненных мушек, со всех сторон мигая нам на ещё темнейшей зелени кустов, точно указывая и освещая наш путь...
Радда-Бай
Сноски
- ↑ Московские ведомости, № 76, 17.03.1880, с. 3; Русский Вестник, январь 1883, Приложение, том 163, сс. 157-163.
- ↑ Куделька – завиток волос, кудряшка. – Ред.
- ↑ У каждого божества и богини свой любимый, привилегированный цветок.
- ↑ Эти чётки, называемые мала, имеют сто восемь зёрен; их делают или из чёрных ягод вроде шиповника – рудракша, или же из светлого дерева туласи. Повторяя молитвы с чётками, набожные индусы часто прячут руки в особенной формы мешок, который они зовут "коровьим ртом" (гамукли).
- ↑ Царский Basilicum, попросту базилик.
- ↑ Там-там – ударный музыкальный инструмент азиатского происхождения, представляющий собой выпуклый диск значительных размеров, изготовленный из металлического сплава (близкого бронзе), разновидность гонга. – Ред.
- ↑ [Общение] с глазу на глаз (фр.). – Ред.
- ↑ Вулкан – бог огня и покровитель кузнечного ремесла в древнеримской мифологии. – Ред.