- Дописано ЕПБ
- Подчёркнуто ЕПБ
- Зачёркнуто ЕПБ
- <Пометка редактора>
- <Пометка архивариуса>
- Утеряно
Отрывок из дневника
14-го января.
Сегодня я был на торжестве.
Один не классик, переименовавший себя в Тита Аврельича, вздумал переменить и имя своей жены, которое ему показалось слишком тривиальным. Составлен был фамильный совет и, после зрелого обсуждения вопроса, решено было дать супруге Аврельича самое популярное имя в Закавказье – имя Нины – и ознаменовать это событие целым рядом торжеств. Для торжеств избрано было 14-е января – день св. Нины. В этот день устроен был, во-первых, званый обед. Первою явилась Аграфена Тимофеевна, старинная знакомая и почитательница дарований Аврельича.
– Добро пожаловать! Воскликнул Аврельич, вводя Аграфену Тимофеевну в гостиную.
– Что за праздник у вас сегодня? Спросила, садясь, Аграфена Тимофеевна.
– Сегодня я праздную именины моей жены, ответил Аврельич.
– Как это? Воскликнула старушка. Уж не светопреставление ли? Ведь я вашу Аннушку, можно сказать, нянчила: как же она превратилась в Нину?
– Аграфена Тимофеевна, об этом рассуждать не будем, а пойдём лучше в столовую, где в ожидании обеда, подкрепим наши силы.
Вошли в столовую и уселись за стол.
– Обед у меня будет такой, какого не ест и наш губернатор: будет суп à la printanie’re, плюс разварная говядина à la anglaise, плюс поросенок под хреном à la russe, плюс…
– Да вы всё говорите плюсами: видно, что математик, заметила Аграфена Тимофеевна.
– И дидактик, прибавил с апломбом Аврельич, поправляя очки. Сегодня холодно. Отведаем редкого напитка, привезённого мною лично из-за границы.
– Нина, Ниночка, Нинуци, моё сокровище, моё имущество! Достань-ка…
Через несколько минут, как бы по мановению волшебного жезла, очутилась на столе довольно объёмистая бутылка с зеленовато-жёлтою жидкостью.
– Этот напиток, сказал с торжественным видом Аврельич, зовётся «Бенедикторум»; он приготовляется швейцарскими монахами. Право, большие умницы эти монахи, изобретшие столь хороший напиток. Расскажу вам, как эта бутылка очутилась в нашем городе. Когда я был за границей... а ведь я был за границей…
– Слышала, слышала об этом, прервала Аграфена Тимофеевна.
– Вот. Когда я был за границей, продолжал Аврельич, то остановился в одной немецкой гостинице. Сижу я однажды ночью в своём номере. Вдруг слышу серенаду под моими окнами. Долг приличия требовал, чтобы я показался на балконе. Вот, набросив на себя свой любимый красный плед, я и вышел на балкон. Едва только я показался на балконе, как грянуло со всех сторон: Виват граф! Паф! паф! паф! Я благодарил, раскланивался на все стороны, а в конце концов поставил бочонок пива почтившим меня немцам. В этой-то, столь памятной для меня, гостинице я и приобрёл ту бутылку Бенедикторум, которая в настоящее время стоит перед нами.
Между тем влага из приснопамятной бутылки была разлита по рюмкам.
– За здоровье Анны Власовны! – провозгласила Аграфена Тимофеевна, поднимая свою рюмку.
– Если вы, Аграфена Тимофеевна, хотите нанести мне смертельную обиду, то называйте мою жену пошлым именем – именем Анны, сказал оскорбленный Аврельич.
– Да как же можно переиначивать имена? – спросила Аграфена Тимофеевна.
– Что же тут странного? Я вам скажу больше: я думаю переменить и имя покойного её отца. Влас… волос – это слишком тривиально, и я переменю это имя в Вильгельма.
– Да здравствует Нина Вильгельмовна! – провозгласила торжественно старушка.
Но в это время раздался звонок в передней, Аврельич, выбежал в гостиную. Стали являться гости: явился гусарский офицер, явилась краснощёкая старинная знакомая Аврельича, не потерявшая ещё своих прелестей, явился и страстный охотник, и приехавший недавно акробат, явились и другие почётные гости. После непродолжительного времени, гости попарно отравились в столовую. Шествие открыл гусарский офицер, ведший под руку Нину Вильгельмовну. За ними последовал Аврельич, ведший под руку краснощёкую даму. Дальше следовала Аграфена Тимофеевна, за ними шли другие гости, тоже попарно. Они закусили, отведали знаменитого напитка Бенедикторум и уселись за стол.
Блюда шли своим чередом.
– Как вы находите обед? Спросил у гусарского офицера Аврельич, когда был подан поросёнок под хреном. Мой кухмейстер был когда-то поваром у английского посланника в Константинополе. Прибывши в наш город, он поступил к губернатору; но так как последний не имел средств его держать, то он поступил ко мне. Доложу вам, что здесь всё чертовски дорого: я напр. могу сказать, что живу в обрез, а между тем на один стол у меня выходит в год четырнадцать тысяч… одна закуска обходится…
– Виноват! Прервал гусарский офицер. Правда, что вы получаете большое казённое содержание; но
200px|thumb|rиght|SB, v. 6, p. 69, back
всё-таки оно недостаточно для такого образа жизни.
– Что моё казенное содержание!
Это – плёвое дело: оно идёт на башмаки, юбки и вообще гардероб жены. Живу я доходами с моих имений.
– Хорошо быть статским: и хорошее содержание получаешь, и богатую невесту можно подцепить.
– И это говорит гусарский офицер! Воскликнул Аврельич. Кто же, как не гусары, обладатели сердец прекрасного пола?
– Всё это хорошо, а суньтесь-ка жениться на богатой – наверно получите отказ. Вот, напр. мой товарищ, продувшись в картишки, вздумал было поправить свои дела женитьбою, самою незавидною: он просил руки старой девы, дочери, увы, ростовщика… И что же? Подлый барышник, без дальних обиняков, сейчас же сказал: она ещё молода…
– Но вы предварительно можете получить хорошее место в статской службе.
– Какое? Где?
– По учебному напр. ведомству.
– Прошло уже то блаженное время, когда нам давали места начальников учебных заведений. Да и Бог знает, каких там натворили чудес: ввели там, напр. и латынь, и греческий язык. Приятно ли быть чурбаном на экзаменах, или на уроках? А школьники, шалуны, сейчас пронюхают это, да и нарочно станут при ответах своих смотреть тебе в глаза… Вот и потупишь глаза… Скандал! Унижение!
– Всё пустяки: стоит только вооружиться синими очками, и тогда мальчуганы ничего не вычитают из ваших глаз. Впрочем, не думайте, чтобы я был поклонником службы по учебному ведомству. Она хороша только в начале карьеры, а затем каждый благомыслящий человек должен искать другого служебного поприща, на котором бы можно было шире развернуться: можно поступить в коммисариат, в полицию или в таможню. Таможня, таможня! Ах, таможня! Получаешь Бенедиктинорум прямо из Швейцарии, шампанское из Шампана…
– Из Шампании, заметила в полголоса жена Аврельича.
– Пожалуйста, не имей обыкновения меня перебивать, заметил не без досады Аврельич.
Между тем лакей, наряженный в ливрею с жёлтым воротником и с жёлтыми выпусками, ливрею, сочинённую Аврельичем, поместился с бутылкою шампанского сзади Аврельича, другой лакей, в таком же костюме, тоже с бутылкою шампанского, стал vis-à-vis. Аврельич встал. Настала торжественная минута. Аврельич попросил внимания.
– Господа, сказал он. Позвольте просить вас выслушать кантату, сочинённую мною по случаю сегодняшнего торжества.
Гости встали. Водворилось глубокое молчание. Началось чтение кантаты. Приводим её целиком.
Да здравствует она,
|
Ура! Повторили гости. Ура! Раздалось в коридорах. Гости стали поздравлять Аврельича. Аврельич, от избытка чувств, пожимал руки гостям.
Кончился обед. Последовало катание в экипажах, затем чай.
Ночью здание, занимаемое Аврельичем, было иллюминировано. С фасада здания красовался транспарант, представлявший апотеозу[2] Аврельича: он был изображён мчавшимся на лошади, среди бенгальских огней, в многоугольной шапочке, в красном пледе, перекинутом через левое плечо, и, «в ботфортах длинных, брюках парусинных». Когда же фонари и плошки потухли и на улицах водворилась тишина, то под окнами кабинета Аврельича раздались звуки романса:
Ночной зефир струит эфир, |
Романс этот пелся при акомпанименте двух скрипок, одной флейты и трёх гитар. Ночь была лунная, и луна осветила певцов и артистов. То были подчинённые Аврельича, пришедшие выразить чувства преданности своему начальнику. Растроганный до глубины души, Аврельич вышел на балкон и произнес:
– Чувствительно благодарю, – я глубоко тронут…
*) Содержатель цирка, очень хрошо известный публике больших городов Закавказья.
**) Речь идёт об одном местном, quasi-учёном совете.
<†> У Маркова слабость хвастаться всем и своим и жениным. Она очень плохо рисует собачьи головы, но всем хвастается ими. Жену Маркова зовут Анна. Он нашёл, что это банально и окрестил её в Нину. Эту глупость писал Кн. Эристов. У меня за прошлый год пропасть смехотрворных сти.. о Маркове, Неверове и пр. гораздо лучше этой.
х (х Совершенно верно!)
<‡> (Много раз был уличаем в незнании и арифметики и правописании)
Сноски