- Дописано ЕПБ
- Подчёркнуто ЕПБ
- Зачёркнуто ЕПБ
- <Пометка редактора>
- <Пометка архивариуса>
- Утеряно
< Зеркало (продолжение со стр. 5-108) >
вор коснулся случайно спиритизма. Конечно, ни один из нас в духов не верил, и все мы наперерыв заявляли это, говоря то что говорится обыкновенно в подобных случаях, то есть повторяя избитые фразы.
– А, знаете ли, Юрий Иванович, сказал мне один из моих гостей, – недавно меня уверяли, что нет ничего страшнее как в полночь, разумеется, одному, встать перед зеркалом, взять по свече в руки и три раза громко, но медленно сказать своё имя, не сводя глаз с зеркала. Говорят – ужасно робеешь, редкий человек это сделать может.
Всё пустяки, возразил другой, вставая и отыскивая свою шляпу. – Это как толкуют, что никто не может шампанского ложкой из глубокой тарелки есть: при мне делали! Впрочем, штуку со свечами можете сами испытать, прибавил он, обращаясь ко мне. – В вашем пустом доме оно должно выйти преторжественно. А нам восвояси пора, – завтра поезд в 9 часов утра отходит.
Гости ушли. Мой камердинер пришёл спросить, не надо ли чего, и удалился на другой конец дома, где помещался в какой-то клетушке, на чердаке. Я остался один.
Мне право совестно припомнить что со мной случилось, но делать нечего, попробую. Как мне, отцу семейства, почётному мировому судье, словом, вполне степенному, положительному человеку могло придти в голову сделать на себе только что рассказанный опыт с зеркалом, – я до сих пор постичь не могу. Помрачение какое-то нашло. Взглянул я на часы – двенадцать без четверти. Самое время. Взял я со стола две свечи, зажёг и пошёл в большую залу.
Надо вам сказать, что средину моего дома занимает длинная зала в два света: её только что начинали тогда исправлять. Вдоль стен стояли подмостки для работ, всюду валялись брёвна, тёс. С одного конца её огромная дверь выходит в сад; на противоположном вделано в стену таких же размеров зеркало. Лучшего места для вызывания духов не сыскать. Трудно теперь отдать себе ясно отчёт в том настроении, с которым я шёл по мрачному коридору. Но весь день я был так скучно занят, так прозаически раздражён, что едва ли настроение моё благоприятствовало таким опытам. Помню что отворяя дверь я обратил внимание на изящную, но попорченную резьбу, и подумал как дорого станет поправка. Я был спокоен совершенно спокоен.
Когда я вошёл, меня обдало запахом гнили, сырости, штукатурки и свежего дерева. Воздух был тяжёл; душно было и вместе холодно. Огромные окна без штор и занавесок чёрными квадратами вырезались на голых стенах; осенний дождь (я его не подозревал сидя в моём кабинете) бил в стёкла; вздрагивая от порывов ветра, они по временам дребезжали и звенели в старых рамах; пробираясь в щели, ветер выводил заунывные ноты. Звук моих шагов будил какой-то особый гул… Я остановился – звук не прекратился сразу, а медленно, медленно точно замер вдали…
Странное чувство вдруг овладело мною. Не страшно стало мне, нет, а как-то болезненно, грустно на душе; пробуждённое тишиной необычной об.. многое ..шее долгие годы среди суеты будничной жизни; Бог весть откуда, незваные гости поднялись картины детства, молодости: воспоминания, светлые воспоминания, надежды не сбывшиеся, тяжело пережитое горе, столь же тяжело передуманные думы, всё это точно одновременно встало предо мной, и образы прошедшего, настоящего, охватили меня, путаясь, перерываясь, то представляясь резкими картинами, то стушёвываясь в смутные ощущения.
Но как во сне не покидает нас вполне вчерашнее горе или завтрашняя радость, так и тут надо всеми грёзами ложилась холодным туманом, серым осенним дождём, холодно-серая действительность… Безотчётная, безнадёжная, глубокая усталость охватила меня…
Шорох должно быть пробежавшей через залу крысы рассеял мои размышления; я подошёл к зеркалу, сдёрнул полотно, которым оно было завешено, и вздрогнул увидав себя: бледное, грустное лицо с какими-то странными тенями, глядевшее на меня каким-то незнакомым взглядом, я едва признал за своё. В зеркале отражалась вся глубина залы: брёвна и доски подмостков, завешенные статуи, и между колоннами чернели стёкла двери ведущей на террасу; слабое пламя двух свечей едва разгоняло темноту на потолке, и люстры рисовали на нём таинственно-причудливые пятна; от моих ног в разные стороны ложились по паркету две громадные тени, сливавшиеся с темнотой углов; при всяком движении, тени эти перебегали направо и налево, сокращались и удлинялись. Опять взглянул я на часы: было без трёх минут двенадцать. Придвинул я к зеркалу стул, положил на него мой хронометр и, держа в руках свечи, стал ждать полночи. Тихо было совершенно. Слышался слабый стук часов и изредка падение капель просачившегося дождя. Но вот стрелки сошлись; я выпрямился, решительно взглянул в зеркало и медленно, громко, отчётливо произнес:
«Ю-рий И-ва-но-вич Та-ни-шев.»
Если я едва узнал своё лицо, я совсем уже не узнал своего голоса. Точно издали долетели до меня звуки, точно чужой кто-то окликнул меня.
С зеркала я не спускал глаз. Побледнел я ещё более, глаза открылись шире, свечи дрожали в руках. Всё было спокойно только мои две тени задвигались и, сошлись, опять разделились и быстро стали расти, удлиняться, скользнули по завешанным статуям, вырезались на мгновение на белизне стен, взбежали по колоннам, разошлись по потолку и стали надвигаться ближе и ближе…
«Юрий Иванович Танишев», вторично выговорил я, и на этот раз голос был ещё глуше, слышалась в нём грусть, укор, предостережение…
Нет, этот мягкий, надорванный голос чей-то чужой, но близкий, знакомый… я слышал его не раз, во сне ли, наяву… Не успел он замолкнуть, как одно из стекол вздрогнуло и зазвенело, точно лопнула струна: чистый, тонкий звук разлился по зале и , будто вторя ему, ветер запел жалобным, умоляющим голосом. Я обернулся было, но вспомнил, что надо смотреть в зеркало, взглянул опять – и обомлел.
Меня в зеркале не было!
Да, я не спал, не бредил; я различал все мелочи: стул с часами стоял на месте; ясно, отчётливо видел я в зеркале всю залу с подмостками, люстрами; всё было по-прежнему; но на паркете не ложилась уже моя тень, комната была пустая, меня, меня самого не было.
Ужас овладел мною. Ни прежде, ни после ничего подобного я не испытывал. Казалось, что я вторично переживаю эти мгновения, что всё это уже было, что на том же месте, освещённом тем же слабым светом, в той же тяжёлой, мрачной тишине уже ждал я… чувствовал, что что-то случится, что оно подходит неслышным шагам, что оно подступает незримое к двери, что эта пустая зала – сцена, что занавес уже поднят, ещё мгновение, ещё усилие, ещё раз произнести имя, только раз… и дверь распахнётся…
«Имя, имя выговорить в третий раз», мысленно твердил я, стараясь оправиться. Но сила воли пропала, я точно окаменел, я был не самим собою, а частью чего-то; я не мыслил, а только чувствовал себя бессильно-увлечёным в круг роковых событий и продолжал с тупым ужасом смотреть в зеркало, и видеть ту же пустую залу…
Отчаянным усилием высвободился я от оцепенения; «Юрий Иванович»… начал было я, но голос оборвался… резким, дрожащим, нечеловеческим звуком пронёсся он в зловещей тишине; ветер завыл, застонал, окна, двери вздрогнули, щёлкнул замок, я закричал, бросил свечи, схватился руками за голову и как сумасшедший выбежал вон.
Что было потом – не помню. Очнулся я на другой день утром в постели, с каким-то туманом в голове; постепенно стал я припоминать случившееся, и готов уже был решить, что всё это мне приснилось, когда удивлённый камердинер принёс мне часы и подсвечники, найденные рабочими в зале.
Я рассказал быль: объяснять не берусь. Знаю только что перед зеркалом себя больше вызывать не стану, да и другим не советую.
Князь А. Церетелев
Красный Рог,
август, 1875г.
Петербургская хроника
На днях в Петербурге скоропостижно скончалась молодая девушка, княжна М–––я. Обстоятельства, сопровождавшие эту неожиданную смерть, любопытны в высшей степени. Княжна была совершенно здорова. В ночь, предшествующую её смерти, она видела сон, что она в этот день умрёт – и что поэтому необходимо исповедоваться и причаститься. Утром девушка рассказала этот сон своим окружающим, и как она была сильно взволнована, то послали за доктором. Освидетельствовав, доктор нашёл её совершенно здоровою. Тем не менее, по настоянию княжны, послали за священником. Священник беседовал с нею около двух часов, исповедовал её и причастил. Так прошло время до вечера. Когда неожиданно для всех – княжна почувствовала себя дурно и умерла от разрыва сердца.
- ↑ Автор не известен, «Петербургская хроника».