ЕПБ-Альбомы-3-212

Альбомы с вырезками Е.П. Блаватской

в Адъярской штаб-квартире международного Теософского общества

том 3 (1875-1878)

<< ☰ >>

< Ещё один выдающийся новообращённый (продолжение со стр. 3-211) >

постоянное верченье столов, явление стуков и рук. Не найдено ли было так-называемыми “медиумами” какого-нибудь средства или способа постоянно мистифицировать и эксплуатировать публику, доверчивую и склонную к мистицизму? Но в то же время допускать фокусничество в данном случае, при тех условиях, при которых происходили спиритические явления в присутствии Юма, мне казалось делом в высшей степени затруднительным.

Юм, родственник по жене профессору Бутлерову, жил в его квартире в течении нескольких месяцев. Следовательно, Бутлеров и его домашние имели случай наблюдать за ним постоянно в течении довольно долгого периода времени. Невозможно, чтобы кто-либо в это время не подметил каких-либо подготовлений; а те явления, которые происходили в его сеансах, требовали не одного ловкого престидижитаторства, а махинаций более или менее сложных и, следовательно, весьма затруднительных для выполнения.

Из личного моего знакомства с Юмом и рассказов Бутлерова я узнал о нем следующее. Юм прежде всего человек болезненно-нервный, способный впадать в сомнамбулическое состояние, человек, подверженный почти постоянно разным припадкам, о которых наши медицинские познания слишком недостаточны и темны. Во время его пребывания здесь, в Петербурге, я имел случай присутствовать на двух его спиритических сеансах. В одном из этих сеансов ровно ничего не произошло. Были легкие, незначительные движения стола, слабые, едва уловимые, неопределенные стуки. Мы сидели около полутора часа вокруг ломберного стола, и разошлись весьма недовольные этой неудачей. А между тем на эффект этого сеанса Юм, очевидно, рассчитывал. Сеанс быль заранее указан и обставлен мистическими подготовлениями. Во время его одна дама постоянно играла в соседней комнате разные шотландские мелодии. Этот сеанс мне ясно показал, что Юм не может управлять или располагать спиритическими явлениями, что они находятся вне его воли.

Другой сеанс быль довольно удачен; он точно так же, как и первый, происходил за ломберным столом, раскинутым и покрытым тонкой шерстяной салфеткой. На столе горели две стеариновые свечи, лежал колокольчик и гармоника. За столом, кроме Юма и меня, сидело пять человек, из которых трое были мои хорошие знакомые или товарищи. Один из незнакомых, сидевший по левую руку Юма, быль старый генерал, давно уже занимающейся спиритизмом. Я сидел по правую сторону Юма. Минуть череп десять-пятнадцать после начала сеанса, начались легкие движения дрожания стола и стуки. Стол слегка наклонялся то на ту, то на другую сторону, и это движение, очевидно, не было произведено Юмом. Его руки свободно лежали на столе; он часто снимал их, складывал ладонями вместе, и очевидно, не обращал на них, занятый разговором, никакого внимания. Раза два кресло его вместе с ним отодвигалось от стола, он преспокойно придвигал его снова, говоря: “меня оттолкнули!” — Чем дольше мы сидели, тем сильнее становились явления, причем в них замечалась очевидная периодичность. Они как-бы наплывали волнами, дорастали до очевидного максимума, после которого наступало полное затишье. Стуки, сперва едва уловимые, которые были слышны только Юму и людям, привыкшим к ним, сделались вполне явственны. Стуки глухие, как-бы под сурдинкой, но происходившие без сомнения в определенных местах — в столе, в стенах, в полу, под нашими ногами. Один раз, когда стол очень сильно и последовательно наклонялся на все четыре стороны, каждый наклон его сопровождался очень сильным резким стуком, как будто внутри стола, в самую его середину, кто-то ударял со всего размаха кулаком. При этих стуках, повторяемых несколько раз последовательно, один из присутствовавших, постоянно занимавшийся спиритизмом, спросил, нужна ли будет азбука; в след за эти вопросом раздались три удара, и присутствовавший начал отчетливо и мерно произносить французский алфавит. С некоторыми буквами совпадали стуки в столе и принимались за указания на эти буквы. Но никакого слова из этих букв не составилось. Признаюсь, этот процесс стологоворения на меня произвел крайне неприятное впечатление. Я уже прежде слышал об этих таинственных и ребяческих сообщениях с духами, и мне неприятно было сознавать, что я сам теперь принимаю до некоторой степени участие в этом суеверном приеме. Я очень быть рад, что этот прием оказался неудачным, но в то же время думал, что он мог удаться, и что очень легко могло, вследствие случайных совпадений, образоваться из указанных букв слово к крайнему удовольствию присутствовавших спиритов.

Вскоре после этого неудачного стологоворения, салфетка на столе в том месте, где сидел Юм, начала натягиваться, как будто кто-нибудь тащил ее вниз. Вслед затем около левой руки Юма ближе ко мне, появилось небольшое возвышение или бугорок, который двигался и переходил с одного места на другое. Я быстро положил на него свою руку, и бугорок исчез. Вскоре он снова появился, почти на том же месте, ближе ко мне, причем форма его яснее определилась. Он напоминал сложенный кулак или горсть руки. Я снова быстро прижал его рукой, и он опять мгновенно исчез. Юм взял со стола гармонику, опустил ее вниз клавитурою, держа на весу в уровне со столом в той стороне, где сидел генерал. Гармоника начала делать сильные размахи, качаясь свободным концом то в ту, то в другую сторону. Через несколько минуть Юм отнял свою руку, гармоника держалась на воздухе.

— Monsieur le général! — обратился он к генералу — посмотрите пожалуйста, внизу ее кто-то держит.

Генерал нагнулся и провел рукою между полом и гармоникою. — Никого нет! — сказал он.

Через несколько минут она упала. Юм поднял ее. Доска с клавитурою оказалась отклеенною.

— А! вот почему она не могла играть! — догадался он.

Но почему же она могла держаться в воздухе, и притом с отклеенной доской?

Из всех виденных явлений я вынес одно ясное, неопровержимое убеждение: движение стола и стуки действительно существуют. Это суть явления чисто-реальная, объективная, вероятно принадлежащая с одной стороны к области физики, а с другой—к явлениям психическим. Но далее следует, казалось мне, другая сторона этих явлений. При особенном настроении всех присутствующих и в особенности медиума, который представляет нечто в роде камертона в заседающем кружке, — эти явления переходят незаметно в субъективные, в область галлюцинаций, паники, психиатрии. Вот почему в этих явлениях сильно играет мистический элемент и те странные толкования, которые приписывают им спириты. Несколько раз во время последнего заседания Юм спрашивал присутствующих: не видят ли они что-то белое, что стоит впереди его перед столом? Но этот предмет был виден только для Юма, или, лучше сказать, он существовал только в его воображении. Нет ничего удивительного, что если бы особенное, загадочное нервное настроение, которое может эпидемически распространяться, охватило нас, то и мы стали бы участниками этой галлюцинации, и мы точно также увидели бы это нечто белое, которое при дальнейшем развитии болезненного настроения могло бы принять форму человеческой фигуры. Точно также могли показаться объективными те кажущиеся прикосновения, которые ощущали некоторые из присутствующих. Я сам чувствовал, как что-то касалось моего колена, но ощущение было так слабо, так неопределенно, что я нисколько не затруднился принять его за чисто субъективное. Мне казалось, что ряд спиритических явлений начинается всегда с объективных, совершенно реальных, выраженных более или менее определенно стуками и движениями стола. Затем, когда присутствующие, с одной стороны утомятся долгим сиденьем, с другой — нервная система их начнет приходить в особенное возбужденное состояние, <Продолжение на стр. 3-213>