Мэсси Ч.К. - Личность истинная и ложная (пер. В.В.Базюкина): различия между версиями

Мне доводилось слышать такие слова: “Да вся эта мирская жизнь, все её дела и заботы тут же закончились бы, наступил бы конец всей его здравой деятельности, конец коммерции, искусствам, промышленности, общественным связям, государственности, законам и наукам, посвяти мы, все мы, целиком себя занятиям йогой, которая мало чем отличается от ваших собственных представлений об идеале”. И критика эта вполне справедлива и обоснована. Только, думаю, проблема гораздо глубже.  

Давайте же перестанем говорить о том, что идеал безличного, универсального бытия, присутствующего в индивидуальном сознании, – это якобы лишь мечта, никем не засвидетельствованная грёза. Мы ясно ощущаем ограниченность этого мира, она раздражает нас, и всё это наилучшая гарантия неокончательности и преодолимости этой существующей ограниченности. Откуда же тогда у меня эта способность взглянуть на себя как бы со стороны, способность разглядеть всю никчёмность своих псевдосуждений, всех предрассудков моих с их зловещими всполохами страстей, моих сиюминутных интересов, скоротечных вожделений, всей этой чувственности эгоизма, которой я, тем не менее, поддаюсь настолько, что мне начинает казаться, будто это и есть моё истинное “я”? Вглядываясь в эту беспокойную атмосферу, я вижу, как за ней и далеко над ней высится ''некто'' – чистый, бесстрастный, точно отмеряющий пропорции и соотношения вещей. Для него, строго говоря, не существует ничего сиюминутного со всеми присущими этой сиюминутности фантазмами, фальшью и полуистинами. Он не несёт в себе ничего личного в том смысле, что не ощущает своей противопоставленности массе других связанных с ним личностей. Истину он провидит, а не продирается к ней с помощью логики, и истина эта такова, что я не в состоянии сейчас составить о ней даже приблизительного представления. Действия его не скованы никакими сомнениями ума, не извращены никаким моральным уродством. Ему нет и дела до последствий своих действий, ибо не ими он выверяет и оценивает свои действия. Я взираю на него с чувством благоговения и страха, ибо в бесстрастии своём он, как мне кажется порой, чужд подлинной любви. Однако я знаю, что это не так – любовь его рассеяна по таким пространствам и в своей абстрактности парит на таких высотах, что ни мой взор, ни разумение не способны постигнуть её. В этом ''некто'' я и вижу своё идеальное, своё наивысшее, единственно истинное – одним словом, своё бессмертное “я”.