Блаватская Е.П. - Хорошо известная книга и книга новейшая

Девятнадцатый век – это век борения и раздора преимущественно на почве религиозного, политического, социального и философского противоборства. Биологи не могли и не остались безмолвными свидетелями этого достопамятного переломного момента. Облачённые с головы до пят в доспехи точных наук, закалённые в битвах с невежеством, суеверием и обманом, они поспешили занять свои позиции, вклинившись в ряды борцов и, поскольку эти воины люди авторитетные, приступили к своей разрушительной работе.

Однако тот, кто разрушает, должен созидать новое; а точная наука ничего подобного не делает, по крайней мере, в вопросе высших психических устремлений человечества. Как ни странно, хотя это, при всех условиях, неопровержимый факт, но именно на сообщество спиритуалистов, при его всё возрастающей численности, выпала обязанность разгребать безобразные завалы, порождённые боевыми действиями, и возводить из руин прошлого нечто более ощутимое и более неоспоримое, чем туманные теории богословия. С самого начала спиритуализм подкреплял свои позиции наглядными демонстрациями, неспешно, но уверенно вытесняя фантазийные гипотезы и слепую веру последовательным рядом явлений, которые, в случае их подлинности, подвергаются окончательной проверке со стороны самых взыскательных экспериментаторов.

В высшей степени любопытная особенность нашего времени наблюдать за наукой в её двойственной роли, когда она и нападает, и подвергается нападкам. И, право, это зрелище – наблюдать за поступательным движением колонн «безбожия», атакующего твердыни Церкви, и одновременно за оттеснением материализма в направлении его последних полевых укреплений в исполнении спиритуалистов. В последнее время обладающие глубокими знаниями и искушённые в своём деле авторы подвергают резкой критике и фундаментальные богословские доктрины, и холодный негативизм науки. И вряд ли можно отрицать, что в станах обеих критикуемых сторон наблюдаются заметные признаки колебаний, говорящие о явном намерении капитулировать.

183 «Комментарий выступающего» (The Speaker’s Commentary), за которым последовало новое, пересмотренное и исправленное издание Библии и который, отчаявшись, отказывается от до сих пор высоко ценимых Моисеевых чудес, и недавний численный прирост партии спиритуалистов за счёт нескольких крупных деятелей науки относятся к явлениям, производящим глубокое впечатление. Каноник Фаррар (Farrar) из Вестминстерского аббатства разрушает устаревшее верование в вечный ад, а опытный воин и философ-эрудит д-р Фихте из Германии, умирая, почти признаётся в своей вере в философию спиритуализма! Увы и ах для филистеров от биологии; этот Голиаф, которого они, однако, выдвигали в качестве своего воинствующего сторонника, был сражён единственным медиумом, а копьё, которое выглядело таким же большим и крепким, «как навой у ткачей», вонзилось в их собственные бока!

Самым недавним событием этого двойного противостояния стала книга, которая просто призвана своим появлением одним ударом нивелировать пагубные последствия другой работы, которая предшествовала ей. Мы имеем в виду «Механизм человека» г-на Сержанта Кокса и «Антропогенез» профессора Геккеля. Последний труд посеял ветер и пожал бурю, иногда переходившую в неистовый ураган. Публика начала посматривать с уважением на профессора из Йены как на нового спасителя от «тёмных суеверий» предков. Началось брожение. Блуждая между угасающей непогрешимостью Церквей, далеко не сверх-удовлетворительными результатами спиритуализма и для обычных людей слишком глубокими и философскими исследованиями Герберта Спенсера, Бэна и великими светочами точной науки, публика колебалась и пребывала в недоумении. С одной стороны, у неё было сильное и всё нарастающее желание следовать прогрессу, идущему рука об руку с наукой; однако, несмотря на свои последние завоевания, наука на каждом шагу натыкается на отсутствующие звенья, обнаруживает удручающие пробелы в своём знании, «пропасти», на краях которых её сторонники трепещут, опасаясь пересечь их. С другой стороны, до нелепости не справедливое осмеяние, излившееся на верящих в феномены, удерживало широкую публику от личного участия в исследованиях. Правда, церковь, или скорее «схоластическая философия», ошибочно называемая христианством, как это делает Гексли, изо дня в день предлагала компромисс, и при небольшом дипломатическом усилии можно было оставаться 184внутри паствы и в то же время не верить даже в олицетворённого дьявола без риска «прослыть человеком с душком».

Но время упущено, а авторитет совсем подорван. Для веры нет компромисса. Она должна быть или полностью слепой, или она захочет понять слишком многое. Подобно воде, она перестаёт быть чистой, как только в неё вводится малейший чуждый ингредиент.

Публика подобна большому ребёнку: она лукава и к тому же доверчива, не уверена в себе, но и легковерна. В таком случае, удивительно ли, что в то время когда она находилась в нерешительности в выборе между конфликтующими сторонами, человек подобный Геккелю, тщеславный и самонадеянный, несмотря на свою большую учёность, всегда готовый рассуждать безапелляционно о проблемах, решения которых человечество жаждет веками и ответить на которые не рискует, в итоге, позволить себе ни один истинный философский ум, – привлёк к себе всеобщее внимание своим «Антропогенезом»? В выборе между такими людьми, как Стюарт Балфур, Дюбуа-Реймон, и другими честными учёными, которые признаются в своём незнании, и человеком, который объявляет, что он решил все загадки жизни и что природа открыла ему свою последнюю тайну, публика редко будет колебаться. Как замечает один из критиков Геккеля, уличный шарлатан со своим лекарством-панацеей зачастую собирает гораздо более щедрую и многочисленную публику, чем честный и осмотрительный врач. «Антропогенез» вовлёк в глубокий материализм больше умов, чем любая другая книга, известная нам. Даже великий Гексли был одно время склонен (см. «Дарвин и Геккель», Popular Science Monthly, март 1875 г.) более, чем того требовалось, поддерживать взгляды Геккеля и хвалил его книгу, которую он назвал «вехой, означающей прогресс теории эволюции», «настоящей книгой жизни, мощной и одухотворённой, в основе которой лежит практическая, оригинальная работа, и мало кто из ныне живущих мог бы предложить что-либо, сравнимое с ней». Продолжает ли отец протоплазмы думать так и поныне, не столь важно, хотя мы и сомневаемся в этом. По крайней мере, публика в скором времени освободилась от иллюзий, благодаря совместным усилиям величайших умов Европы.

В этом знаменитом труде Геккеля человеку не только отказано в душе, но ему навязан предок в 185облике бесформенного, желеобразного батибия Геккелия (Bathybius Haeckelii) – протоплазменная первопричина человека – который обитал в илистой массе на морском дне «прежде чем древнейшие из окаменелостей отложились в горных породах». Претерпев в своё время трансформацию в цепочку занятных животных – состоявших в одних случаях из одной лишь кишки, в других исключительно из носа (Monorhinae), являющихся от начала до конца порождениями бездонной изобретательности профессора Геккеля – наша генеалогическая линия прокладывается далее и внезапно заканчивается на человеке, не имеющем души!

Мы ничего не имеем против физической стороны теории эволюции, общий план которой мы и сами признаём; ни против Геккелевых червей, рыб, млекопитающих, ни против, в конце концов, бесхвостых человекообразных – всех их он предъявляет нам, чтобы заполнить лакуну между человекообразной обезьяной и человеком, в качестве наших предков. Не более того возражаем мы и против изобретённых им названий для них, увязывания их со своим собственным именем. Что вызывает наше возражение, так это крайнее безразличие профессора из Йены по отношению к другой стороне эволюционной теории: к эволюции духа, который безмолвно развивается и всё более и более проявляет себя в каждой по-новому организованной, усовершенствованной форме.

Что ещё вызывает у нас возражение, так это то, что этот изобретательный эволюционист не только намеренно игнорирует, но в ряде случаев, фактически, высмеивает идею духовной эволюции, успешно прослеживая и вникая в физическую, хотя он мог бы проследить её с тем же научным подходом, с каким он делал остальное и – более честно. При таком подходе он, пожалуй, упустил бы шанс на неуместные похвалы протоплазменного Гексли, но заслужил бы благодарность общества за свой «Антропогенез». По сути, теория эволюции не нова, ведь всякая космогония – даже еврейская Книга Бытия, для тех, кто понимает это, – содержит её. А много тысячелетий тому назад Ману, который перемежает определённый этап творения периодическими возвращениями, или пралайями, прослеживал цепь преобразований от низшего животного до высшего – человека, даже более полно, пусть и менее научно (в современном значении этого слова), чем Геккель. Если бы последний более придерживался основной тенденции современных открытий биологии и физиологии, чем их мертворождённых и своих собственных теорий, он, возможно, возглавил бы новую хиджру 186науки, разрывающей в неистовом порыве отношения с холодным материализмом эпохи. Никто – даже самый преданный поборник позитивизма – не будет отрицать, что чем больше мы изучаем организмы животного мира и убеждаемся в том, что органом всякого психического проявления является нервная система, тем больше мы осознаём необходимость глубокого погружения в метафизический мир психологии и проникновения за пограничную линию, заранее очерченную для нас материалистами. Линия разграничения между двумя образами жизни растительного и животного миров всё ещё неизведанная земля (terra incognita) для любого естествоиспытателя. И уже никто не будет протестовать против научно установленного трюизма, что проявление интеллекта находится в прямо пропорциональной зависимости от церебральной эволюции в последовательном ряде животного мира. Тогда, прослеживая развитие только этой системы – от непроизвольных движений, вызываемых простым процессом, называемым рефлекторным движением моллюска типа асцидий, к примеру, инстинктивных движений пчелы к движениям высшего порядка у млекопитающих и заканчивая, в итоге, человеком – если мы постоянно находим неизменное соотношение устойчивого усиления в эволюции мозговой деятельности и, следовательно, соответствующее возрастание умственных способностей, интеллекта, то неопровержимым становится логический вывод, что наряду с физической эволюцией должна существовать и духовная.

Это азбука физиологии. И стоит ли нас убеждать, что не существует никакого дальнейшего развития, никакой эволюции в отношении человека? Что для живущей на земле гусеницы есть перспектива стать бабочкой, для головастика – развиться в более высокую форму, а для всякой птицы – жить после высвобождения из плена скорлупы, в то время как у человека, который эволюционировал от низшей к высшей точке физического и умственного развития на нашей земле, всякое дальнейшее развитие сознания и чувственного восприятия должно остановиться после распада его материальной структуры? Что в тот самый момент, когда он достиг кульминационной точки, и мир души начинает раскрываться перед его духовным оком; в тот самый момент, когда уверенность в иной и лучшей жизни начинает доходить до его сознания, его память, рассудок, чувства, самосознание, интеллект и все его высшие устремления должны в один краткий миг покинуть его и уйти в вечную тьму? Если бы это было так, то знание, наука, жизнь и вся природа 187были бы самым идиотским из фарсов? Если нам говорят, что такой научный анализ не относится к сфере точного естествознания, что никакие точные и логичные выводы не могут быть сделаны из сугубо метафизических предпосылок, то мы, в таком случае, хотим выяснить, почему выводы, такие гипотетические выводы из исключительно воображаемых данных, как в случае геккелевского батибия и бесхвостого антропоида, принимаются за научные истины, в то время как ни одного такого недостающего звена так никогда и не было найдено, прежде чем было доказано, что беспозвоночное животное, монера, прародитель замечательного амфиокса (amphioxus), или этот философический отшельник – батибий когда-либо существовали?

И вот, мир праху нашего прямого предка! Глубокоуважаемый профессор Вирхов, поддержанный армией разъярённых естествоиспытателей, мимолётом, подобно знойному хамсину, ветру из пустыни, пронёсшемуся над равнинами гипотетических построений, разрушил все наши лучшие надежды на более тесное знакомство с нашими славными родственниками из илистой топи. Начав с батибия, которого он извлёк из его придонного морского лежбища – чтобы доказать, что он не существует – берлинский учёный проявил не больше уважения к узконосой обезьяне (Simiae Catarrhinae) (нашему предку, осчастливленному хвостом), которого он отбросил в небытие. Он пошёл дальше и сокрушил, лишив жизни, даже великолепную бесхвостую человекообразную обезьяну – недостающее звено! Мнение в отношении достоинств труда Геккеля прозвучало так мощно, что почти сбило с ног даже невинного, тем не менее, первопричину «Антропогенеза» – самогó великого Чарльза Дарвина.

Но чёрное дело сделано, и потребуется сильнодействующее, мощное, приводящее в сознание средство, чтобы вернуть экс-обожателей Геккеля к вере в человеческую душу. «Механизм человека: Ответ на вопрос: Кто Я?» Сержанта Кокса, вышедшая уже в третьем издании, будет оставаться одним из самых убедительных ответов на смертельно скучную софистику Геккеля и ему подобных. И какая радость для учёных обнаружить, что научная работа на такую неудобную тему, книга, которая рассматривает вопросы психологии и её феномены, горячо встречена высокообразованной публикой. В рецензии на неё лондонский еженедельник очень точно отмечает, что:

«... Учёные недавно получили возможность использовать её с наибольшей выгодой; они сумели спровоцировать массу сомнений по поводу серьёзнейших вопросов 188жизни; но ни оказались не способными устранить и одно из разногласий, которые они возбудили. Немногие отважились вступить на поле битвы, занятое ими, и противостоять им, и потому повсюду отзывались эхом поднятые учёными хвастливые вопли, что испокон веков известные основные принципы веры в Бессмертие есть мифы, подходящие для слабоумных людей. В сержанте Коксе, однако, робкие верующие нашли воинствующего защитника, способного вести бой с учёными их собственным оружием, способного проанализировать выдвинутые ими теории и сделанные ими умозаключения, способного сорвать маску надменной спесивости с людей, которые склонны разрушать только потому, что они не могут понять, людей, которые предпочитают разрушать, но не способны построить что-либо взамен снесённого сооружения».

Но позволим автору сказать самому:

«... Учёные начали с отрицания фактов и феноменов, а не с опровержения их; априори с аргумента, что их не может быть и потому не существуют. Если это не срабатывало, следующим шагом была дискредитация очевидцев. Они-де не были честны; а если честны, они были некомпетентны; если компетентны в рамках общего интеллекта и опыта, то в отдельных случаях они были жертвами обмана чувств или введения в заблуждение. Такова нынешняя расстановка сил в этой полемике. Тем не менее, в этом споре по-прежнему и с абсолютной убеждённостью утверждается, что Механизм Человека управляется и определяется некой разумной силой внутри самого механизма; что существование этой силы доказано фактами и явлениями, сопровождающими работу этого механизма в его обычных и аномальных условиях; что эта сила с той же очевидностью является продуктом чего-то иного, отличного от молекулярного механизма тела; что это нечто есть некая сущность, отличающаяся от молекулярной структуры, способная на действие вне её и отдельно от неё; что это Нечто есть то, что называют ДУШОЙ, и что эта душа продолжает жить и после своего отделения от тела».

Этот постулат – что у человека есть душа – который так много учёных, особенно терапевты и психологи, не признают, рассматривается в научной работе, о которой идёт речь, предельно квалифицировано. Этот талантливый первооткрыватель предоставляет нам бесчисленные новые возможности – как результат подтверждённого практикой знания; в его искусной трактовке надежда, которая была разрушена на какое-то время брутальной дланью позитивизма, вновь зажжена в сердце читателя, и смерти отведена вовсе не ужасная роль. Автор так уверен, что от разъяснения этой загадки – которая является таковой только для тех, кто не хочет видеть – зависят важнейшие для человечества вопросы, такие как болезнь, старость, хронические и нервные страдания, многие из которых человек, как принято считать, не в силах облегчить, что, по его мнению, полная осведомлённость в вопросах психологии 189будет, возможно, величайшей помощью в лечении даже самых трудноизлечимых болезней. Он определённо напоминает своим читателям, что:

«... Вряд ли кто поверит, но это, без преувеличения, правда, что самый знающий врач не скажет нам, посредством какого процесса то или иное лекарство, которое он применяет, осуществляет свои лечебные воздействия! Он может только сказать, что опыт показывает определённые результаты, часто считающиеся следствием применения определённых лекарств. Но он, безусловно, не знает, каким образом эти медикаменты приводят к таким результатам. Удивительно и печально наблюдать, какие противоречащие здравому смыслу предрассудки всё ещё господствуют во всех вопросах, связанных с физиологией тела и души и их обоюдными взаимосвязями и взаимовлияниями, даже среди людей, во всём остальном хорошо осведомленных и считающих себя образованными. Ещё более удивительно, что не самые беспристрастные как и не самые осведомлённые в этих вопросах встречаются в той профессии, которая должна заниматься поддержкой человеческого механизма в здоровом, рабочем состоянии».

Сержанту Коксу вряд ли стоит надеяться на причисление практикующих врачей в сонм своих почитателей. Его последнее замечание более применимо не к Европе, а к китайской медицине, где практикующие врачи оплачиваются своими пациентами только до тех пор, пока они сохраняют их в здоровом состоянии, и перестают получать оплату при первых симптомах болезни у их кормильцев. Европейский врач, по-видимому, более «занимается» сохранением человеческого механизма в нездоровом состоянии. Человеческие страдания для европейских врачей то же, что муки ада для священника – неиссякаемый источник дохода.

Автор, однако, предполагает, что «причина этого неведения в отношении законов жизни, психической физиологии и психологии» в том, что «они не изучаются так, как мы изучаем структуру, которая движет эту Жизнь и управляет этим Интеллектом». Он вопрошает,

«... неужели врачу и философу-менталисту никогда не приходило в голову, что, быть может, в закономерностях жизни, в физиологии души, во взаимоотношениях обладающего сознанием Я и тела, именно скорее, чем в самой структуре, могут быть обнаружены причины многих болезней, которым эта структура подвержена, что, как следствие, скорее в исследовании этих закономерностей следует искать секрет действия лекарств, чем в молекулярной структуре, где доктора веками только и ищут их [причины] столь безуспешно?»

Д-р Уильям А. Хаммонд (Wm, A. Hammond) из Нью-Йорка, выдающийся профессор в сфере психических заболеваний и болезней нервной системы, долгие годы экспериментировал со знаменитыми «Perkins’ Tractors», 190металлическими дисками, чья слава одно время почти сошла на нет из-за коварной подделки одного английского спекулянта. Этот учёный муж, который специализировался в лечении металлом, был замечен в подмене дорогих золотых, серебряных, медных и никелевых дисков дисками из дерева, окрашенного и позолоченного. Но результаты были неизменными: пациенты излечивались! Итак, это явный случай психологического и гипнотического воздействия. А сам д-р Хаммонд называет его «ничем иным, как властью одного разума над другим». Этот известный материалист твёрдо убеждён, что если один человек внушает некую мысль другому, который проникся абсолютной верой в могущество этого человека, тот, на кого воздействуют, будет испытывать все те ощущения, которые оператор может внушать ему. Он провёл ряд экспериментов и даже опубликовал, по-видимому, научные статьи на эту тему. И всё же у гипнотизма, спиритуализма и вообще оккультных, психологических феноменов, исследованию которых сержант Кокс придаёт важнейшее значение, нет иного злейшего врага или более действенного оппонента, чем эта нью-йоркская знаменитость. Достаточно лишь припомнить его категорическую позицию в отношении мисс Молли Фэнчер (Mollie Fancher) из Бруклина, порядочной молодой девушки, которая, по утверждению д-ра Чарльза Э. Уэста (Charles E. West) жила без пищи более девяти лет. Эта необыкновенная девушка никогда не спит – она отдыхает исключительно во время частых погружений в транс; она читает запечатанные письма, как если бы они были вскрыты; описывает друзей, находящихся далеко от неё; будучи совершенно слепой, она прекрасно различает цвета; и, наконец, несмотря на то, что правая рука неподвижна, и её завело за голову, как проявление остаточного паралича, она вышивает по канве и мастерит из воска, не получив никаких уроков ваяния и без знаний ботаники, и даже не имея никакого образца для подражания, прекраснейшие цветы изумительно естественного вида. В случае с этой феноменальной пациенткой имеется немало вполне заслуживающих доверия и образованных очевидцев, готовых засвидетельствовать подлинность феноменов. Есть протокол совместного свидетельства нескольких уважаемых священников, профессора Уэста, г-на Г. Паркхерста, астронома, и таких врачей как д-ра Спир, Ормистон, Киссам, Митчелл. На всё это, проверенное и доказанное, у д-ра Хаммонда, вопреки 191его личному впечатлению от «главенства духа над материей», не нашлось ни на йоту каких-либо доводов, чтобы предъявить репортёру в качестве объяснения этого феномена, кроме слов «вздор! – явный пример мошенничества!... Просто измышления истеричной девицы, сэр». ... «Но могла ли она обманывать всех этих священнослужителей и к тому же годами?» Осведомился репортёр.

«О, это ничего не значит. Священники – самые легковерные люди на свете, а врачам, которые не занимались изучением нервных болезней, свойственно быть обманутыми такими девушками»... (The N. Y. Sun, 25 ноября 1878)

Мы не уверены, произведёт ли даже эта дельная книга сержанта Кокса, при том что он является Президентом Психологического Общества Великобритании и, определённо, подходящим свидетелем, хоть сколько-то большее впечатление на такой ум, как ум целителя Хаммонда, чем снежный ком на скалу. А так как толпа соглашается быть ведомой у лжеучёного вроде него, этой умной книге придётся, пожалуй, дожидаться следующего поколения, прежде чем она получит ту толику признания, которую она заслуживает. Ведь ни один автор, пишущий на темы психологии, не выстраивал с большей научной точностью и силой аргументации свои доказательства существования души в человеке и её проявления в «механизме человека». Он завершает свой труд следующими замечаниями:

«... Учёные могут насмехаться над психологией, считая её мнимой наукой, основанной на не более чем предположениях и изучающей нечто, само существование которого проблематично. Однако её предмет изучения так же реален, как и то, чем занимаются они. Даже если бы это было не так, тем более было бы необходимо продолжать изучение её предмета, руководствуясь искренним стремлением выяснить, крепка или пуста та основа, на которой она зиждется – и если после должного исследования она окажется ошибочной, мир может перестать заниматься этой напрасной работой; но если она окажется истинной, у Человека будет благословенная убеждённость, как факт, а не только как вера, что он имеет Душу и наследует Бессмертие».

Мы желаем всем таким эрудированным авторам полнейшего успеха в их благородных усилиях помочь человечеству придти к Свету Истины – но мы не питаем больших надежд на девятнадцатый век.