Блаватская Е.П. - Наш цикл и следующий за ним

Наследие Е.П.Б.: Труды • Письма • Альбомы • Произведения с участием • Изображения • Биография • Цитаты | дополнения – вопросы – исправления – доделать

Информация о произведении

Большой теософский словарь Понятия (+) • Личности (+) • Литература (+) • Иноязычные выражения (+) • Источники Ш K П Л И A Б В Г Д E Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ч Ш Щ Э Ю Я A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z • 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Наш цикл и следующий за ним Елена Петровна Блаватская (английский: Helena Petrovna Blavatsky, Our Cycle and the Next) (май 1889) Публикации: Lucifer, Vol. IV, No. 21, May, 1889, pp. 177-188 BCW 11:186-202 Блаватская Е.П. - Что есть Истина. Новый цикл, M., Сфера, 2001. С. 170-193. Пер. Ю.А. Хатунцева Блаватская Е.П. - Напутствие бессмертным, M., Сфера, 2007 Читать оригинал: BCW 11:186-202 Внешние ссылки: Скачать оригинал: Теопедия ДАННЫЕ Название для ссылок: Блаватская Е.П. - Наш цикл и следующий за ним Кратко: Доделать: Добавить Ё

Елена Петровна Блаватская

Наш цикл и следующий за ним

Перевод на русский: Ю.А. Хатунцев

Великий век вернется, и земляОбрящет снова все, что потеряла,И, словно кожу старую змея,Зимы бесплодной сбросит покрывало.

Шелли. Эллада

Не думай, друг мой, будто райутерян безвозвратно;По силам воинству добравернуть его обратно...

Гёте

Что имел в виду автор "Прометея Освобожденного", когда писал о возвращении потерянного и новом начале великого мирового века? Возможно, дар поэтического предвидения превратил его "видение девятнадцатого века" в видение века "сто девятнадцатого" или же открыл ему прекрасные образы вещей, которые будут и в то же время уже были.

Фихте убеждает нас в том, что это "часто встречающийся, особенно в прошлые столетия, феномен": "То, чем нам предстоит стать, запечатлено в чем-то, чем мы уже были; и то, что нам предстоит приобрести, представляется нам тем, что мы некогда потеряли". И добавляет: "То, что Руссо, под именем естественного состояния, и древние поэты, под именем Золотого Века, помещают позади нас, на самом деле ждет нас впереди".

Ту же самую мысль высказывает и Теннисон:

Смотрят вспять и твердят мудрецы, будто время ушло золотое. Вы вперед посмотрите, глупцы, чтоб увидеть его пред собою...

["Золотой год"]

Счастлив тот оптимист, в сердце которого все еще поет соловей надежды, несмотря на все вопиющие беззакония и холодный эгоизм нынешнего века! Наш век преисполнен чванства, гордыни и ханжества и так же жесток, как и лицемерен.

О боги, сколько притворства и кощунственного пренебрежения истиной демонстрирует наш век, пропитанный ложью и обманом! Поистине тебя следует назвать "пексниффианским", о девятнадцатый век христианской эры! Ибо ты породил больше лицемеров на один квадратный метр своей цивилизованной почвы, нежели древность во всех своих идолопоклоннических странах за всю свою многовековую историю. И вы, современные Пексниффы, "настолько прониклись духом фальши, что остаетесь добродетельными и во хмелю, и во лжи, и даже будучи пристыженными и разоблаченными", следуя выражению автора "Мартина Чезлвита".

Если суждение Фихте верно, то суть его поистине ужасна! Ибо перспективы, которые оно нам сулит, неописуемо прискорбны. Неужели нам и вправду следует ожидать, что в одном из периодически возвращающихся циклов мы снова станем теми, кем "мы уже были" или кем мы являемся сейчас? Но это значит, что, для того чтобы заглянуть в будущее, достаточно изучить ныне существующее положение вещей. И что же мы при этом обнаружим?

Вместо правды и честности мы увидим условности и холодную, рафинированную politesse; иначе говоря – притворство. Фальшивки преследуют нас везде: суррогат моральной пищи и суррогат пиши телесной. Для желудка – маргарин вместо масла; и такой же маргарин для души. Красота и яркие краски снаружи, и тлен и разложение внутри. Вся жизнь – непрерывный бег, лихорадочная гонка, цель которой – удовлетворение своих эгоистичных амбиций, гордости, тщеславия, жажды денег и почестей. Наездники в этой скачке с препятствиями – человеческие страсти, а кони – наши не очень стойкие собратья. Приз же в ней добывается ценою крови и страданий бесчисленного множества ближних и духовной деградации победителя.

Кто в нашем столетии осмелится открыто высказать все, что думает? Сейчас человек должен быть поистине героем, чтобы говорить правду, зачастую сопряженную с риском для его жизни и благополучия. Сам закон запрещает говорить правду, лишь иногда настаивая на этом в своих судах, под страхом обвинения в лжесвидетельстве. Но если ложь высказывается публично и в печати, то, не будучи богатым, почти невозможно заткнуть рот клеветнику. Начни вы излагать только факты, и вас объявят лжецом, но, если промолчите при виде совершенного у вас на глазах беззакония, ваши друзья станут считать вас его соучастником – сообщником. Таким образом, в нашем цикле стало невозможно открыто и честно высказывать собственное мнение. И недавно проваленный билль об отмене "законов о богохульстве" – наилучшее тому подтверждение.

"Pall Mall Gazette" за 13 апреля напечатала несколько содержательных строк по этому поводу. Однако изложенные в ней аргументы страдают некоторой однобокостью, в силу чего их следует воспринимать cum grano salis. Автор статьи напоминает читателю о том, что истинный принцип законов о богохульстве "уже давно изложен лордом Маколеем", и далее добавляет:

Высказывать свои религиозные или антирелигиозные взгляды в атмосфере абсолютной свободы – это одно, но излагать их в оскорбительном тоне, стараясь обидеть или унизить других людей, – это уже совсем другое. У себя дома вы можете носить какую угодно одежду или же не носить ее вовсе, но, если человек будет настаивать на своем праве гулять в одном исподнем по Риджент-Стрит, общественность имеет полное право возразить. Предположим, что какой-нибудь прилежный активист оклеит все афишные тумбы в Лондоне "комическими" изображениями Распятия. Конечно же, подобное деяние должно быть признано преступным даже теми, кто ни в какое распятие не верит.

Абсолютно точно. В наш век вы можете быть религиозным или антирелигиозным человеком – как вам заблагорассудится, только никого не оскорбляйте и следите за тем, чтобы не "обидеть" и не "унизить других людей". Интересно, под "другими людьми" здесь подразумеваются только христиане или все без исключения граждане? Кроме того, данный закон предоставляет угрожающе обширное поле деятельности присяжным, ибо кто может знать, где должна быть проведена демаркационная линия между оскорбительным и неоскорбительным! Для того чтобы вынести абсолютно справедливый и беспристрастный вердикт в этом вопросе, жюри должно быть смешанным и состоять из шести христиан и шести "язычников". Мы с юных лет привыкли считать, что Фемиде завязывали глаза только в древности и только язычники. С тех пор христианская цивилизация раскрыла ей глаза, и теперь аллегория великой богини правосудия возможна в двух вариантах. Однако мы все равно стараемся верить в лучшее и относимся к закону со всем уважением, а потому считаем, что закон, если он есть, должен быть единым для всех. И если этот принцип действительно имеет силу, то и "законы о богохульстве" должны защищать интересы всех, "без различия расы, цвета кожи или религии", как говорим мы, теософы.

Итак, если закон справедлив, то он должен быть одинаково справедливым для всех. Так значит ли это, что запрещение "обижать" и "унижать" распространяется на всех или же только на христиан? Если справедливо первое, то закон должен одинаково защищать и теософов, и спиритуалистов, и многие миллионы язычников, коих счастливая судьба сделала подданными Ее Величества, и даже вольнодумцев и материалистов, многие из которых легко ранимы. Вторая трактовка, то есть ограничение действия "закона" защитой одного лишь христианского Бога, абсолютно недопустима; да мы и не подозреваем закон в столь вопиющей и постыдной необъективности. Ибо слово "богохульство" применимо не только к Богу-Отцу, Христу и Святому Духу, не только к Деве Марии и Святым, но и ко всем богам и богиням. Этот термин употреблялся в том же самом криминальном значении в Древней Греции, Риме и даже в Египте за много столетий до нашей эры. "Не злословь на богов", – (именно так, во множественном числе) прямо сказано в книге "Исход" (XXII, 28), где приводятся заповеди "Бога", явившегося Моисею на горе Синай. Но если принять к сведению эту заповедь, то что тогда станет с нашими друзьями миссионерами? Если закон возьмет ее на вооружение, миссионеров ждут трудные времена. Нам остается только пожалеть их, ибо законы о богохульстве повиснут над ними в этом случае как дамоклов меч; ведь из всех богохульников, подвергающих осмеянию Бога или Богов других народов, они являются наиболее бесцеремонными. Почему для них должны делаться какие-то послабления, и почему нарушения закона о богохульстве, допускаемые по отношению к Вишну, Дурге или любому фетишу, или же в отношении Будды, Магомета и даже призрака, в котором спиритуалист видит свою покойную матушку, не следует ставить на одну доску с критическими выпадами "язычника" в адрес Иеговы? С точки зрения закона обезьяно-бога Ханумана следует защищать так же, как и любого бога христианской Троицы, в противном случае богиня правосудия ослепнет окончательно. Помимо того, что Ханумана почитают священным многие миллионы индусов, он так же мил нежному сердцу дарвиниста, и потому хула в адрес нашего первого кузена, бесхвостого павиана, способна "оскорбить" не только многих теософов-индусов, но и господ Гранта Аллена и Эйвлинга. Мы согласны с тем, что человек, рисующий "комические изображения распятия", совершает противозаконное деяние. Но точно такое же преступление совершает и тот, кто высмеивает Кришну и, превратно истолковав аллегорию его гопи (пастушек), говорит о нем гадости в присутствии индусов.

А как быть с грубыми и невежественными шуточками, которые позволяют себе во время проповедей отдельные служители Евангелия, то есть сами христианские священники, причем в адрес не Кришны, но самого Христа?

В последнем случае мы наблюдаем комичное противоречие между мертвой буквой и живым словом закона. Мы могли бы назвать несколько наиболее грубых преподобных "насмешников" подобного рода, но, насколько нам известно, единственными людьми, критикующими этих многогрешных служителей Христовых, были и до сих пор остаются исключительно "язычники" и атеисты в Англии и в Америке.

Мир перевернулся с ног на голову! Проповедников Евангелия обвиняют в невежественном богохульстве, ортодоксальная пресса не говорит по этому поводу ни слова, и только агностики выступают против этих клоунских профанации. В одном абзаце сочинений "Саладина" больше истины, чем в половине ежедневных газет Соединенного Королевства. В одном мизинце "безбожника" больше благоговейного почтения (на что оно направлено – это уже другой вопрос) и ощущения соразмерности вещей, чем во всей дородной и кичливой фигуре преподобного богохульника м-ра Сперджена, хотя первый – "агностик", или, как его называют, "хулитель Библии", а второй – известный христианский проповедник. Но карма, которой нет никакого дела до мертвой буквы человеческих законов и так называемой человеческой цивилизации или прогресса, неусыпно приглядывает за нашим вращающимся шариком праха и создает противоядие против всякого зла: отсюда и поклоняющиеся истине безбожники, коих она напускает на материально озабоченных проповедников, оскверняющих своих богов. У Америки есть свой Тэлмидж, которого "New York Sun" [за 6 апреля 1877 г.] вполне заслуженно называет "болтуном и шарлатаном", и свой полковник Роберт Ингерсолл. Но в Англии подражателям Тэлмиджа противостоит суровая Немезида в лице "Саладина". Проповедник-янки уже неоднократно получал нагоняй от атеистических газет за то, что ведет свою паству на небеса не по пути преклонения, но пытается сократить это долгое и трудное путешествие с помощью разнообразных библейских анекдотов. Кто в Нью-Йорке не помнит комическую пантомиму, которую Тэлмидж устроил 15 апреля 1877 г.? Мы помним ее очень хорошо. В тот раз он инсценировал "трио в Вифании", где каждый из трех dramatis personae был, по общему признанию публики, "совершенным подражанием оригиналу". Иисус, по сценарию преподобного арлекина, "нанес утренний визит" Марии и Марфе: усевшись "на тахте", он начал отнимать время у Марии, "любительницы этики", которая расположилась у его ног, но затем пришла Марфа и "побранила" (sic) его за то, что ей пришлось "прислуживать одной". Полковник Сэндис заявил в своей речи, произнесенной в палате общин против билля о богохульстве, предложенного м-ром Брэдло: "В то время как мы наказываем убивающих тело, этот билль призывает нас не применять никакого наказания к тем, кто убивает человеческие души".

Но не думает ли он при этом, что только безбожник убивает человеческие души, когда превращает священные верования в балаган, в то время как христианский проповедник, делая абсолютно то же самое, наполняет их благоговением? Этот же самый "депутат" напоминает членам парламента, что "по закону Моисея обвиненного в богохульстве полагается вытащить за пределы лагеря и там забить камнями до смерти".

По правде говоря, мы не имеем ничего против того, чтобы протестантские фанатики моисеевского склада переловили и забили камнями всех тэлмиджей и спердженов. Но в то же время мы хотели бы спросить у этого современного Савла: можно ли в таком случае обвинять фарисеев, распинавших Христа, или тех "некоторых из синагоги либертинцев", которые забили камнями Стефана, ведь и те и другие действовали в полном соответствии с Моисеевым законом? Однако пока мы ограничимся только следующим заявлением: если справедливость, как и милосердие, не останется "с нами", то та несправедливость, с которой закон зачастую относится ныне к вольнодумцам, агностикам, теософам и другим безбожникам, рискует стать предметом насмешек для будущих историков.

История любит повторяться. Сперджен насмехается над чудесами Павла; а мы советуем беспристрастному читателю раздобыть номер "Агностического журнала" за 13 апреля и прочесть в нем статью Саладина "Наобум", посвященную этому популярному проповеднику. Пусть они прочтут ее, если хотят узнать, почему в этой стране религиозное чувство иссякает день ото дня и что с таким успехом убивает его в христианских душах. Почитание подменяется повышенной эмоциональностью. Армия Спасения, прославляющая Христа "из последней силы фантазии", да "шапито" Сперджена, выдаваемое им за Скинию, – вот и все, что осталось от Нагорной проповеди в этой христианской стране. Распятие и Голгофа изображаются исключительно в виде странного сочетания адского пламени с "кукольным театром", чем как раз и является религия м-ра Сперджена. И можно ли удивляться, с учетом всего вышесказанного, резкости следующих строк Саладина?

...Если Эдвард Ирвинг был истовым мистиком и темпераментным Илией, то Чарльз Сперджен – насмешливый и экзотерический Гримальди. Едва вернувшись из Ментоны, где он лечился от подагры, Сперджен председательствовал на ежегодном собрании столичной епархии Церкви Скинии. В самом начале заседания, когда присутствующие собрались молиться, он сказал: "Сейчас холодная ночь, и, если кто-то собирается молиться слишком долго, он рискует замерзнуть насмерть. (Смех.) Однажды, когда Павел читал очень долгую проповедь, один молодой человек вывалился из окна и разбился. Я же – не Павел, и, если кто-то из вас замерзнет, я уже не смогу его воскресить, так что, пожалуйста, не делайте так, чтобы нам тоже потребовалось чудо, потому что я вряд ли смогу его совершить". (Смех.)

Если бы такой шутник жил в Палестине во времена "благого Господа", именем которого он получает сейчас свои доходы, то, пожалуй, мог бы шутя ткнуть этого "благого Господа" кулаком под ребро и спросить: "Ну как поживаешь, парень из Назарета?" И тогда у нас были бы Иуда, прозванный Искариотом, с ящиком для денег, и Чарльз, прозываемый Спердженом, в колпаке с бубенчиками.

Я несерьезно отношусь к галилейским сказочкам, потому что для меня это просто сказочки; но для м-ра Сперджена это самое настоящее "слово Божье", и не пристало ему относиться к ним с такой же легкостью даже для того, чтобы повеселить священное собрание средних умов своей церкви. Я порекомендовал бы м-ру Сперджену обратить свое благочестивое внимание на одну мысль, высказанную Цицероном в "De Legibus": "De sacris autem haec sit una sententia, ut conserventur". А поскольку м-р Сперджен всю свою жизнь провел в молитвах и потому у него вряд ли было время изучить какой-либо язык, помимо богатого и образного языка английских прачек, то я могу перевести для него значение этих слов: "Нам всем необходимо сойтись в одном мнении – священные вещи должны всегда оставаться священными". ("Агностический журнал", 13 апреля.)

Аминь – от всей души говорим мы в ответ на этот полезный совет. "Но он макает свое перо не в чернила, а в богохульную желчь!" – слышим мы голос священника, не так давно высказавшего свое мнение о "Саладине". "Да, – отвечаем мы, – но его перо – алмаз, а желчь его иронии чиста как кристалл и свободна от всех посторонних желаний, ибо преследует одну единственную цель – говорить правду и судить по совести". Учитывая живучесть "закона о богохульстве" и странную особенность законов этой страны объявлять любое суждение тем более клеветническим, чем больше в нем правды, и принимая во внимание более чем реальную возможность финансового разорения, коим применение этих законов грозит, по крайней мере одной из сторон, мы можем заключить, что в высказывании истины pro bono publico гораздо больше героизма и мужественного самопожертвования, чем в потакании общественным пристрастиям. За исключением, пожалуй, одного только смелого и откровенного редактора "Pall Mall Gazette", в Англии нет человека, которого мы так уважали бы за благородное бесстрашие, как уважаем "Саладина", а в искрометном остроумии ему просто нет равных.

Но в наши дни мир судит обо всем исключительно по внешнему виду. Мотивы не принимаются в расчет, а нынешний материализм имеет тенденцию априорно осуждать все, что идет вразрез с внешними приличиями и закостенелыми представлениями. О людях, идеях и целых народах судят на основании сложившихся предубеждений, а тлетворные эманации современной цивилизации убивают все доброе и истинное. Как подметил св. Георгий, дикие народы быстро исчезают, "уничтожаемые одним лишь соприкосновением с цивилизованным человеком". Без сомнения, индусам и даже зулусам послужит большим утешением мысль о том, что их уцелевшие собратья умрут (благодаря усилиям миссионеров) лингвистами и учеными, если только не христианами. Один теософ – выходец из семьи колонистов, уроженец Африки – рассказал нам как-то о зулусе, который предложил ему взять его к себе в услужение. Этот кафр был выпускником колледжа, знал латынь, греческий, иврит и английский. Выяснилось, однако, что при всех этих достижениях он скверно готовит и плохо чистит ботинки, и джентльмен вынужден был уволить беднягу, чем, возможно, обрек его на голод. Все это должно вызвать заслуженную гордость европейца. Но, как говорит тот же цитируемый нами автор, "европейцы забывают, что Африка быстро становится мусульманской и что ислам напоминает в своем монолитном единстве гранитную глыбу, бросающую вызов волнам и ветру и с успехом отражающую все европейские идеи, которые пока не могут причинить ей сколько-нибудь серьезного вреда". Так что Европа может в один прекрасный день проснуться мусульманской, если не "в порабощении" у "язычника-китайца". Но когда все "низшие расы" окончательно вымрут, кто или что займет их место в цикле, который придет на смену нашему?

Есть немало людей, которые, обладая довольно поверхностными знаниями о древней истории (да и о современной тоже), с пренебрежением и насмешкой отзываются обо всех достижениях древности. Читая о языческом жречестве, мы всякий раз сталкиваемся с напоминаниями о том, что они "возводили высокомерные башни" вместо того, чтобы "просвещать несчастных дикарей". Вавилонских магов все время сравнивают с "бедными патагонцами" и другими христианскими миссиями, и это сравнение неизбежно оказывается не в пользу первых. На это мы можем ответить, что если древние воздвигали "высокомерные башни", то и наши современники продолжают делать то же самое. Взгляните хотя бы на нынешнее парижское безумие – Эйфелеву башню. Никто не может сказать точно, сколько человеческих жизней погубили эти древние башни; но известно, что Эйфелева башня в самый первый год своего существования унесла уже свыше сотни жизней строителей, и строительство ее до сих пор не закончено. К тому же, если сравнить эту башню с Вавилонской по степени полезности, то пальму первенства по праву придется присудить древнему зиккурату – Планетарной Башне Храма Нэбо в Борсипе. Между "высокомерной башней", посвященной национальному Богу Мудрости, и другой "высокомерной башней", призванной привлекать зевак, все-таки есть некоторая разница; и последнюю никак нельзя ставить на одну доску с первой, если только не считать, что даже современная глупость стоит выше древней мудрости. Более того, современная астрогнозия обязана своим прогрессом халдейской астролатрии; а астрономические вычисления магов легли в основу нашей нынешней математической астрономии и помогли нашим исследователям сделать многие важные открытия. Что же касается миссий – в Патагонию или Аннам, в Африку или Азию, то у любого непредубежденного человека до сих пор вызывает затруднения ответ на вопрос, являются ли они благом или злом, посылаемым Европой в подарок "несчастным дикарям". Мы тоже не уверены в том, что следует считать наибольшим благом для "невежественных" язычников: позволить им и дальше оставаться предоставленными исключительно самим себе или же навязчиво приобщать их (ценою отступничества от своих прежних верований) к таким благам цивилизации, как ром, виски и разнообразные болезни, которые, как правило, приходят следом за европейскими миссионерами. Что бы там ни говорили любители софистики, но умеренно порядочный, даже по меркам собственной культуры, язычник гораздо ближе к Царствию Небесному, нежели лживый, жуликоватый и беспринципный христианский новообращенный. И коль скоро его уверили в том, что его одежды (то есть преступления) омыты кровью Иисуса и что Бог более радуется "одному раскаявшемуся грешнику", нежели 99 безгрешным святым, то ни он, ни мы не видим причин, почему он должен отказываться от подвернувшейся ему возможности.

"Кто в древности, – вопрошает Э.Янг, – мог бы пожертвовать двадцать миллионов – не по приказу самовластного монарха или деспотичного жречества, но повинуясь лишь спонтанному зову национального сознания, непреодолимому импульсу национальной воли?" И далее этот автор добавляет, что "даже пирамиды кажутся ничтожно малыми перед моральным величием" этого "денежного пожертвования". О гордость и самомнение нашего века!

На его месте мы не были бы столь уверенными. Если бы каждый спонсор этого "денежного пожертвования" внес в него свои "две лепты бедной вдовы", то все они вместе могли бы утверждать, что они дали "больше всех", больше, чем любая другая нация, и ожидать затем грядущего воздаяния. Но тот факт, что Англия является богатейшей страной мира, несколько меняет внутреннюю ценность всего предприятия. Двадцать миллионов в единой массе, конечно, могли бы стать мощным орудием для добрых дел. И такое "денежное пожертвование" могло бы обеспечить добрую карму самому жертвователю, если бы не было так тесно сопряжено с национальной гордостью и если бы нация не использовала его как средство самовозвеличения и не возвещала о нем с бахвальством по всем четырем сторонам света трубным гласом сотен печатных изданий. Истинное милосердие развязывает свой кошель невидимой рукою и,

...сделав доброе дело, забывает о нем...

Оно сторонится славы и никогда не бывает показным. И, кроме того, все в мире относительно. Один миллион в звонкой монете составлял 3000 лет тому назад в десятки раз больше, чем двадцать миллионов сегодня. Двадцать миллионов – это Ниагара титанической силы, способная затопить какую-нибудь массовую потребность и вызвать такую же массовую суматоху. Но даже если они смогут на какое-то время помочь десяткам тысяч голодных и несчастных, все равно останутся в десятки раз больше страждущих, сирых и голодных, для облегчения страданий которых даже этой огромной суммы окажется недостаточно.

В сравнении с такими необычайно щедрыми дарами предпочтительнее выглядят те страны, в которых вообще нет нуждающихся, например те небольшие общины, остатки некогда могущественных рас, которые не позволяют своим собратьям по вере опускаться до нищеты: мы имеем в виду парсов. В правление индусских и буддистских царей, таких, как Чандрагупта и Ашока, люди не ждали, как сейчас, пока случится какое-нибудь национальное бедствие, чтобы выплеснуть и так уже переливающийся через край избыток своего богатства на головы более или менее значительной части голодающих и бездомных, но век за веком, непрерывно, трудились ради общего блага: строили постоялые дворы для путешественников, рыли колодцы, сажали вдоль дорог фруктовые деревья, чтобы усталые пилигримы и бедняки без гроша в кармане знали, что они всегда могут рассчитывать на гостеприимство за государственный счет и повсюду могут найти отдых и пищу. Пусть маленький, но постоянно текущий ручеек прохладной и чистой воды, которой всегда можно освежить пересохшие губы, способен принести больше пользы, чем нежданный водопад, время от времени прорывающий плотину национального равнодушия.

Итак, если в будущем цикле мы должны стать такими, какими уже были, то лучше нам уподобиться людям времен Ашоки, а не нынешнего века. Правда, нас упрекают еще в том, что мы забываем о "христианском героизме". Но проявляет ли сейчас христианство, спрашиваем мы, тот же героизм, что и ранние мученики, или разделяет ли, по крайней мере, героизм современности? Как ни печально, но мы должны опровергнуть и это хвастливое заявление. Не приходится сомневаться в том, что героические поступки иногда совершаются и в нашем столетии, но, с другой стороны, кто больше всех боится смерти, если не рядовой христианин? Идолопоклонник-индус или же буддист, или любой другой азиат или африканец встречает смерть с невозмутимостью и спокойствием, неведомыми западному человеку. Что же до "христианского героизма", то, будь это средневековые или современные герои и героини – св. Луи или генерал Гордон, "Жанна д'Арк или Найтингейл, их героизм не нуждается ни в каких дополнительных эпитетах. Христианским мученикам предшествовали идолопоклонники и даже безбожники спартанцы, наделенные многими добродетелями, а отважным сестрам милосердия из Красного Креста – матроны Греции и Рима. Самоистязания, которым по сей день подвергают себя индийские йоги и мусульманские факиры, зачастую длятся годами и совершенно затмевают вынужденный героизм христианских мучеников. Тому, кто хочет узнать, что означает "героизм" в полном смысле этого слова, следует прочесть "Анналы и древности Раджастхана" полковника Тода...

"Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу" [Мтф., XXII, 21] – это золотое правило, наряду со многими ему подобными, сами же христиане первыми стремятся нарушить.

Гордыня и самомнение – две ужасные язвы, пожирающие сердца цивилизованных наций, а себялюбие – меч, коим преходящая личность пытается разрубить золотую нить, связывающую ее с бессмертной Индивидуальностью. Старик Ювенал, вероятно, был пророком. Похоже, что нижеследующие слова он адресует непосредственно нашему веку.

Мы признаем твои заслуги, но скорбим О том, что разум твой гордыней одержим!

Гордыня – злейший враг прежде всего для самой себя. Ей невыносимо слушать, как кого-то хвалят в ее присутствии, и потому она набрасывается на любого соперника, но далеко не из каждой схватки выходит победителем. "Едина я, Божья избранница, – говорит гордая нация, – непобедимая и самая передовая, и пусть трепещут все вокруг меня!" Но неизбежно приходит день, когда она оказывается лежащей в пыли и крови. "И я Едина, – каркает в унисон с нею какая-нибудь индивидуальная ворона, ряженая в павлиньи перья, единственная настоящая художница, артистка, писательница или бог знает что еще... – И кого осеню я светом своим, тот избран среди народов, а к кому повернусь спиной, тот обречен на всеобщее презрение и забвение".

Пустое бахвальство и спесь. Благодаря знакомству с законами кармы и евангельскими истинами, мы знаем, что первые станут со временем последними, и наоборот. И те писатели, чьи мысли представляются омерзительными фанатичному большинству, останутся в памяти многих последующих поколений, а прочие, какими бы талантливыми и оригинальными они ни были, окажутся невостребованными в будущих циклах. Более того, коль скоро не ряса делает человека монахом, то и внешнее великолепие вещей, будь то шедевры литературы или искусства, не может служить гарантией моральной красоты их создателей. Некоторые известнейшие поэты, философы и писатели вели, как свидетельствует история, далеко не примерный образ жизни. Руссо хотя и создал свою этическую систему, сам следовал ей отнюдь не всегда, а об Эдгаре По говорят, что свои лучшие поэмы он написал в состоянии, близком к delirium tremens. Жорж Санд, невзирая на свою выдающуюся психологическую проницательность, высокоморальный характер своих героинь и благородные идеи, врядли смогла бы претендовать на приз Монсьона за добропорядочную жизнь. Более того, талант, а тем более гений, является не следствием эволюции в нынешней жизни (которой мы только и имеем основания гордиться), но результатом предыдущего существования, и любые иллюзии насчет обратного чреваты большими опасностями. "Майя, – говорят азиаты, – набрасывает самую плотную и самую обманчивую завесу на самые красивые места и объекты в природе". Самые красивые змеи, как правило, наиболее ядовиты. Дерево анчар, чьи отравленные испарения убивают все живое, рискнувшее приблизиться к нему, по праву считается королем красоты африканских лесов.

Следует ли нам ожидать того же самого в "приближающемся цикле"? Неужели мы обречены и дальше терпеть то зло, которое терпим сейчас?

И все-таки даже тогда, когда прогнозы Фихте станут явью и заря "Великого Века" Шелли воссияет над человечеством, карма будет действовать так же, как и всегда. И мы, в свою очередь, станем "древними людьми" для тех, кто придет после нас. И люди новой эпохи так же будут считать себя единственно совершенными существами и так же насмехаться над "Эйфелем", как мы сейчас насмехаемся над Вавилонской башней. Мы – рабы привычки и расхожих мнений, и те, кто будет жить в следующем цикле, тоже станут считать единственно правильными собственные действия и оценки.

"Ату их! Ату!" – будут кричать они в адрес тех, кто, подобно тому, как мы сейчас защищаем древних, осмелится сказать доброе слово о нас с вами. Град насмешек и все прочие виды оружия будут немедленно обращены против того, кто дерзнет сойти с проторенной дорожки, против "богохульников", которые позволят себе называть богов этого будущего цикла их настоящими именами или отстаивать собственные идеалы. Нетрудно предвидеть, что напишут в будущих биографиях знаменитых безбожников нашего времени. Об этом можно заранее судить по тем биографиям, которых уже удостоились некоторые наиболее известные английские поэты, например по посмертным отзывам о Перси Бише Шелли.

Да, теперь его осуждают за то, за что в другое время восхваляли бы, поскольку еще в детстве он написал "Апологию атеизма"! Сейчас говорят, что его воображение унесло его "за пределы реальности", а его метафизика "лишена разумного основания". Но это может означать только одно: его критики заявляют, будто знают все о разграничительных вехах, установленных природой между реальным и нереальным. Этакие ортодоксальные тригонометрические топографы абсолюта, провозгласившие себя единственными специалистами, избранными их Богом для установления границ и пределов, всегда готовые раскритиковать независимого метафизика. Они стали характерной чертою нашего века. Нет ничего удивительного в том, что в случае с Шелли метафизика молодого автора "Королевы Мэб", описанная в популярных энциклопедиях как "безжалостная и богохульная атака на христианство и Библию", показалась его непогрешимым судьям "лишенной разумного основания". Для них "разумным основанием" представляется лозунг Тертуллиана: "Credo quia absurdum est".

Бедный великий молодой Шелли! Он трудился не покладая рук на протяжении нескольких лет своей слишком короткой жизни ради облегчения страданий неимущих и утешения отчаявшихся и был готов, по утверждению Медвина, отдать последний шестипенсовик совершенно незнакомому человеку, обремененному нуждой, но был назван атеистом только за то, что отказывался признавать Библию буквально!. Пожалуй, причины этого "атеизма" мы могли бы найти в "Разговорном словаре" (Conversations Lexicon), где сразу же за бессмертным именем Шелли следует имя Сима (Шем), "старшего сына Ноя... умершего, как сказано в Писании, в возрасте 600 лет". Автор этой энциклопедической информации (которую мы цитируем дословно) не смог удержаться от того, чтобы не добавить: "Вряд ли можно говорить без субъективного, но искреннего осуждения о писателе, который смолоду отверг все общепринятые представления" (под которыми, надо полагать, имеется в виду прежде всего библейская хронология). Однако тот же самый автор не позволяет себе ни единого комментария по поводу циклических лет Сима, благочестиво (или же предусмотрительно) обходя молчанием этот вопрос!

Таков наш век, ныне с таким шумом, но, к счастью для всех, готовящийся к своему финальному прыжку в вечность. Из всех прошедших веков этот – наиболее откровенно жесток, развращен, аморален, кичлив и нелеп. Это гибридный и неестественный продукт, чудовищное дитя своих родителей – честной матери, именуемой "средневековым суеверием", и бесчестного, вороватого отца – беспринципного обманщика, обычно называемого "современной цивилизацией". Поистине невеселые мысли навевает вид странной, немыслимой упряжки, ныне влачащей телегу прогресса сквозь триумфальные арки нашей цивилизации. Наш восточный склад ума заставляет нас видеть в ортодоксальной набожности, запряженной вместе с холодным, насмешливым материализмом, красноречивый символ нашего столетия. Мы усматриваем его в колониальном творении европейской этики (увы, живом творении!), известном как люди смешанной культуры. Услышав это прозвище, мы тут же представляем себе елейное лицо кофейного цвета, высокомерно взирающее на мир через лорнет, плоскую и мохнатую голову, увенчанную высокой шляпой и водруженную на пьедестал из белого, накрахмаленного воротничка, такой же рубахи и модного атласного галстука; а рядом с этим гибридом стоит, опираясь на его руку, такое же плоское, смуглое лицо смешанной красоты, сияющее из-под стильной парижской шляпки, представляющей собой немыслимую пирамиду из марли, пестрых ленточек и перьев...

В самом деле, эта комбинация из азиатской плоти и европейского облачения выглядит не менее смехотворно, чем существующая ныне смесь моральных и интеллектуальных идей и представлений. М-р Гексли и "Жена, облаченная в Солнце", Королевское Общество и новый пророк из Брайтона, который раскладывает буквы "перед Господом" и получает для нас ответные послания "от Иеговы Ангелов", который, не краснея, подписывается "Царь Соломон", а письма свои пишет на листах со штемпелем "Святилище Иеговы" (sic) и который называет "Мать" – вышеупомянутую Солнечную "жену" – "той проклятой" и вызывающей отвращение.

И все-таки их учения сплошь авторитетны и ортодоксальны. Только вообразите себе, как м-р Грант Аллен пытается убедить генерала Бута в том, что "жизнь обязана своим происхождением химическому процессу разделения эфирных волн на более холодной земной поверхности, в особенности двуокиси углерода и воде", а английский "le brave general" возражает, что такого быть не может, поскольку "более холодная поверхность" была сотворена только лишь в 4004 г. до н. э., и потому его (Гранта Аллена) "существующее многообразие органических форм" обязано своим возникновением вовсе не "частному взаимодействию динамических законов" (в чем он пытается уверить неосторожного читателя в своей новой книге), но только тому праху земному, из которого "Господь Бог сотворил зверей полевых" и "всякую птицу небесную".

Эти двое олицетворяют овец и козлищ, которые будут отделены друг от друга в Судный день, альфу и омегу ортодоксии и точную картину общества нашего столетия. Тех несчастных, которые оказались зажатыми на нейтральной полосе между двумя этими полюсами, пинают и бодают теперь с обеих сторон. Повышенная эмоциональность и тщеславие (первая – следствие нервной неуравновешенности, а второе – то чувство, которое заставляет нас плыть по течению, чтобы не прослыть косными реакционерами или безбожниками) служат мощным оружием в руках наших современных благочестивых "овец" и наших ученых "козлищ". И только карма тех, кто не смог противиться этому оружию, знает, сколько людей загнали оба эти недостатка в тот или другой воинствующий лагерь...

Те же, кто не подвержен ни истерическим эмоциям, ни священному страху перед обществом и приличиями, те, в ком пробудился уже голос совести — "тот все еще слабый голос", который, будучи однажды услышанным, способен заглушить даже могучий рев Ниагарского водопада и уже не позволяет лгать своей собственной душе, остаются за пределами этой схемы. Для них в уходящем веке уже не остается никакой надежды. Они просто родились не в то время. Такую ужасную картину рисует наш нынешний цикл, близящийся теперь к своему завершению, для всех, с чьих глаз спала пелена суеверия, предрассудков и предубеждений и кто видит истину, скрытую за видимыми проявлениями нашей западной "цивилизации". Но что готовит человечеству грядущий цикл? Будет ли он просто продолжением нынешнего, только окрашенным в еще более мрачные и гнетущие тона? Или же для человечества воссияет заря нового дня – солнечного дня истины, милосердия и подлинного счастья для всех? Ответ на этот вопрос во многом зависит от тех немногих теософов, которые остаются верными своему флагу и в дни общественного признания, и в дни гонений и продолжают бороться на стороне Истины с силами Тьмы.

Одна атеистическая газета опубликовала несколько оптимистических строк, связанных с последним пророчеством Виктора Гюго, которому приписываются следующие слова:

Вот уже четыре сотни лет ни один шаг, сделанный человечеством, не остается без последствий. Мы вступаем в великую эпоху. Шестнадцатый век войдет в историю как век художников, семнадцатый назовут веком писателей, восемнадцатый – веком философов, а девятнадцатый – веком апостолов и пророков. Чтобы соответствовать девятнадцатому столетию, необходимо быть художником века шестнадцатого, писателем семнадцатого, философом восемнадцатого, а еще, подобно Луи Блану, обладать врожденной священной любовью к человечеству, которая как раз и делает человека апостолом и дарует пророческое видение будущего. В двадцатом веке войны умрут, эшафоты умрут, вражда умрет, королевская власть умрет, догмы умрут, но человек будет жить. Для всех будет только одна страна, и страной этой будет вся земля; для всех будет только одна надежда, и надеждой этой будет все небо.

И потому все приветствуют благородный двадцатый век, который примет наших детей и который наши дети получат в наследство!

Если победа останется за теософией и ее всеобъемлющая философия прочно укоренится в умах и сердцах людей, а ее учения о перевоплощении и карме, иными словами, о Надежде и Ответственности, станут определяющими факторами в жизни последующих поколений, то заря нового дня, дня радости и счастья, действительно воссияет для всех страждущих и отверженных. Ибо настоящая теософия – это альтруизм, и мы не устанем это повторять. Это братская любовь, взаимопомощь и непоколебимая преданность Истине. И если люди когда-нибудь поймут, что именно в этом истинное счастье, а не в богатстве, собственности или каком-то ином способе удовлетворения собственного эгоизма, то черные тучи рассеются и на земле родится новое человечество. И тогда действительно вернется золотой век.

А если нет, то разразится буря и наша самодовольная западная цивилизация и вся ее просвещенность утонут в море ужаса, какого до сих пор еще не знала история.

Сноски

---