Перейти к содержанию

Блаватская, Елена Петровна: различия между версиями

Блаватская, Елена Петровна (посмотреть исходный код)

Версия от 07:43, 26 февраля 2011

29 663 байта добавлено ,  26 февраля 2011
→‎Письма
Строка 832: Строка 832:


{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|7}}
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|7}}
<small>Сестра и племянница Е.П.Б. навестили ее в Остенде в 1886 году. Вот что она писала им вскоре после их отъ­езда: </small>
Возьмусь за работу, благо я теперь совсем одна, и из Вечного Жида-скитальца превращусь в «рака-отшельника», в оцепеневшее морское чудище, вы­брошенное волною на берег. Буду писать и писать, — единственное мое утешение! Увы, блаженны те, кто способен ходить. Что это за жизнь такая: все время больна, да еще к тому же без ног...
<small>После своей тяжелой болезни в Остенде весной 1887 года Елена Петровна пишет сестре:</small>
Милая моя, не пугайся: я в очередной раз надула безносую. Кое-кто помог мне выкарабкаться. Со мною такие чудеса творятся! Ты пишешь: «Как ты можешь быть такой беспечной!» Будто я могла простудиться из-за беспечности. Я никогда не встаю с кресла, никогда не выхожу из комнаты, сижу над своей «Тайной Доктриной» как прикованная. Я всех при­влекла к работе над нею: графиню, доктора Кей­т­ли, кузена которого ты видела в Париже. Он приехал в качестве делегата из Лондона, чтобы меня туда пригласить, а я возьми да нагрузи его работой!
Ты же, наверное, не знаешь, как это все было. Дней за десять до моей болезни лондонское [Теософское] Общество стало усиленно зазывать меня к себе: очень я им нужна, говорят, без меня никак не справляются. Хотят изучать оккультизм и потому горят желанием лишить Остенде моего благотворного присутствия. Перед этим получала ворохи писем с мольбами, но хранила молчание. Отстаньте, думаю про себя, не мешайте, дайте спокойно написать книгу. Как бы не так: присылают ко мне депутацию. Доктор Кейтли мне сообщает: «Мы сняли для вас прекрасный дом с садом, мы все для вас приготовили и перевезем вас прямо в кресле. Не упорствуйте!» И вот я уже стала склоняться к тому, чтобы передумать. Графиня принялась укладывать вещи; первым делом она вознамерилась собрать в дорогу меня, а затем поехать в Швецию и продать там свою собственность, чтобы жить вместе со мною, как вдруг я слегла! Такова уж, видно, моя звезда.
И вот тебе еще одно чудо. 27 марта мы должны были выезжать, а семнадцатого я после обеда ус­нула в кресле без всякой причины. Ты же знаешь, такого со мною никогда не случается. Я погрузилась в глубокий сон и вдруг во сне заговорила, обращаясь к графине (как она мне впоследствии рассказывала, ибо сама я ничего не помню): «Учитель говорит, что вы не должны уезжать, потому что я заболею и буду при смерти». Графиня воскликнула: «Что вы такое говорите?» Я проснулась и тоже давай кричать в изумлении: «О чем вы тут вопите? Что стряслось!»'' Tableau''!<ref name="ftn134">Ну и картина! (франц.).</ref>
Через два дня, когда мы об этом уже почти забыли, я вдруг получаю письмо от одного члена [Тео­софского] Общества в Лондоне, которого я раньше никогда в жизни не видела, — от доктора Эштона Эллиса, врача Вестминстерской амбулатории; он мис­тик, поклонник Вагнера, большой любитель музыки, совсем еще молодой человек. В своем письме он тоже настаивает на моем приезде по той простой причине, что я, понимаешь ли, явилась ему в видении и он узнал меня, ибо видел на портретах. Он пишет, что сидит он за письменным столом, и тут за другим концом стола появляюсь я и пристально на него гляжу. Нас с Констанцией* позабавило его восторженное заявление: «Моя жизнь странным образом связана с вашей, с вами лично и с Теософ­ским Обществом. Знаю, что вскоре мне предстоит с вами увидеться». Нас эти слова развеселили, но вскоре мы позабыли о них.
Затем я простудила горло — совершенно не понимаю, каким это образом, и мне становилось все хуже и хуже. На пятый день — после того, как я вынуждена была слечь, а врачи в Остенде заявили, что надежды никакой, поскольку стали отказывать почки и началось заражение крови, а я все время дремала и обречена была, не выходя из дремоты, погрузиться в вечный сон, — на пятый день графиня припомнила, что ведь этот Эштон Эллис — известный врач. Она дала ему телеграмму с просьбой прислать хорошего специалиста. И вот этот совершенно чужой нам человек телеграфирует в ответ: «Еду сам, прибуду ночью».
Помню смутно, сквозь сон, как ночью кто-то вхо­дит в комнату, берет мою руку, целует ее, дает что-то проглотить; затем садится на край кровати и начинает массировать мне спину. Ты только представь себе, этот человек три ночи и три дня не спал, растирая и массируя меня каждый час...
<small>Далее г-жа Блаватская рассказывает в письме, что услышала, как кто-то говорит, что ее тело не позволят кремировать, если она умрет, не написав завещания.</small>
И вот тут-то я пришла в сознание, в ужасе от того, что меня зароют в землю, что я буду лежать вместе с католиками здесь, а не в Адьяре... Я позвала окружающих и заявила: «Скорей, скорей, адвоката!» — и, поверишь ли,'' встала''! Артур Гебхард, который только что вернулся из Америки и явился сюда со своей матерью, прослышав о моей болезни, помчался и привез адвоката и американского консула, а я (совершенно не понимаю, откуда только силы взялись) — я продиктовала и подписала завещание...
Покончив с этим, я почувствовала, что больше не выдержу. Пошла обратно к своей кровати со словами: «Ну все, прощайте, теперь я умру». Но Эштон Эллис превзошел самого себя: целую ночь он массировал меня и все время поил какою-то дрянью. Я, однако, ни на что уже не надеялась, ибо видела, как тело мое становится серым и покрывается темными желтовато-синими пятнами, и, теряя сознание, я уже мысленно со всеми вами прощалась...
<small>Тем не менее лечение возымело свое действие. Елена Петровна проспала целые сутки и вновь пробудилась к жизни.
По поводу той же самой болезни она пишет г-же Фа­деевой:</small>
''Воскресенье, католическая пасха''. Мой старый товарищ и друг, написала вам о своей болезни дней десять назад, когда еще не вставала с постели. Так почему же вы жалуетесь, что я «снова дурака валяю»? Однако я действительно чуть было не сваляла дурака навеки: снова я была на волосок от смерти и снова воскресла из мертвых.
Когда и как я умудрилась простудиться, не выходя из комнаты, это выше моего понимания. Началось все с бронхита, а кончилось тяжелым осложнением на почки. Врачи в Остенде мучили меня без всякой пользы, вытягивая из меня деньги и едва меня не угробив, но меня спас один из наших теософов, д-р Эштон Эллис, который в награду за это лишился высокооплачиваемой должности, ибо покинул без разрешения Вестминстерскую амбулаторию и девять дней не отходил от моей постели (массируя мне спину)... Когда все местные доктора поставили на мне крест, графиня вспомнила об Эштоне Эллисе, который прослыл хорошим врачом, и попросила у него дать совет или прислать толкового специалиста, а он ответил в телеграмме, что выезжает сам и прибудет вечером.
Он все бросил и примчался сюда. И представьте себе, он меня никогда раньше не видел и знал только по моим книгам и статьям. Меня совесть замучила — просто не знаю, куда деваться: он так много из-за меня потерял. Хорошо еще, что он холостяк... Он спас меня при помощи массажа, растирал меня день и ночь, глаз не смыкая все это время. На днях он съездил в Лондон и вчера вернулся, сообщив мне, что не оставит меня, пока я полностью не поправлюсь, и намерен сам отвезти меня в Лондон, как толь­ко на улице потеплеет.
Госпожа Гебхард все еще со мною; вместо того чтобы праздновать пасху в кругу семьи, она ухаживает за мною, как за ребенком, следит, чтобы я принимала лекарства, а графиня тем временем отправилась в Швецию, чтобы продать там свое поместье. В будущем она собирается жить со мною неразлучно, дабы присматривать за мною и уха­живать.
А что вы скажете о той преданности, которую проявил по отношению ко мне Эштон Эллис! Где еще найдешь такого человека, который отказывается от своей работы, от хорошего места — и все лишь ради того, чтобы освободиться и приехать спасать от смерти какую-то старушку, совершенно чужую и незнакомую?.. И все это — за свой счет: у меня он ни гроша брать не желает, да еще потчует меня каким-то старым добрым «бордо», которое где-то раздобыл. И ведь все это исходит от иностранца, более того, от англичанина. Говорят, «англичане холодны, ан­гличане бездушны». Видать, не все...
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|10}}
<small>В письмах и разговорах Е.П.Б. часто упоминала о своем долге благодарности по отношению к графине Вах­т­мейстер, г-же Гебхард и особенно доктору Эштону Эллису за их преданность и самоотверженность во время ее болезни. В одном из писем, которые она посылала г-же Желиховской из Остенде, Елена Петровна пишет следующее:</small>
Прямо не знаю, что и подумать! Ну кто я для них? С чего бы графине проявлять по отношению ко мне такую преданность, что она ради меня готова жизнь отдать? Кто я для Эллиса, который меня прежде ни­ког­да не видел; кто я такая, чтобы, пренебрегая риском, без разрешения, оставить свою больницу на целую неделю ради меня, а теперь вот лишиться своего места, своего прекрасного жалованья и квартиры при Вестминстерской амбулатории. Он съездил домой и, вернувшись сюда, смеялся: плевать, говорит... Теперь, говорит, у него осталась лишь частная практика и будет больше времени на теософию...
Да что все это значит? Что они во мне нашли? Что же это, у меня на роду написано влиять на чужие судьбы? Серьезно тебе говорю,'' мне страшно''! Я перестаю понимать что к чему и совершенно теряюсь. Знаю только то, что я разбудила некую неизвестную силу, которая связывает судьбы других лю­дей с моею судьбою, с моею жизнью... Знаю также, и это служит для меня большим утешением, что мно­гие из этих преданных мне людей смотрят на меня как на свою спасительницу. Многие из них были бездушными эготистами, неверующими материали­стами, любителями житейских благ, бездумными сенсуалистами<ref name="ftn0">''Сенсуализм'' (от лат. sensus — восприятие, чувство) — направление в теории познания, согласно которому основой достоверного познания являются ощущения, восприятия.</ref>, а стали серьезными людьми, неутомимыми тружениками, жертвующими ради работы всем: положением, временем, деньгами — и думающими лишь об одном — о своем духовном и интеллектуальном совершенствовании. Они в некотором роде принесли себя в жертву идее самопожертвования и живут исключительно ради блага ближних, видя во мне свое спасение, свой свет.
А что я такое? Я то, чем и была всегда. По крайней мере в том, что касается их. Я готова пожертвовать последней каплей крови ради теософии, но что до теософов, то едва ли испытываю любовь к кому-либо из них лично. Я не способна любить ко­го-нибудь лично, кроме вас, моих родных... Какое же я слепое орудие, должна признаться, в руках то­го, кого я называю своим Учителем!.. Я не знаю,'' не знаю, не знаю''...
Для меня, как и для любого из нас, феноменальное рождение нашего [Теософского] Общества (по ''моей'' инициативе), его ежедневный и ежечасный рост, его несокрушимость под ударами врагов со всех сторон — нерешенная загадка. У меня нет этому логического объяснения, но я вижу, я знаю, что Тео­софскому Обществу предопределено свыше обрести всемирное значение. Оно станет одним из событий мирового масштаба! [Теософское] Общество обладает нравственной и духовной энергией, мощь которой, подобно девятому валу, захлестнет, поглотит и сметет все, что оставили на берегу менее крупные волны человеческой мысли, все чужеродные осадки, все осколки и фрагменты религиозных и философских систем. Я — всего лишь слепой двигатель этой силы, но великая мощь заключена в ней самой.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|11}}
В третьем, ноябрьском, номере, будет напечатана моя статья «Эзотерический характер евангелий»*, в которой я отстаиваю учение Христа, прославляя, как обычно, его истинное учение, а не искаженное папизмом и протестантизмом. Я (то есть мы, теософы), конечно же, буду разоблачать любое подобное фарисейство, любые суеверия такого рода. Я не пощажу ни католицизма, облачившего учение Христа в ненужную мишуру и пустую обрядность, ни протес­тантизма, который в пылу борьбы против папского свое­волия и тщеславия католического духовенства ободрал древо истины, сорвав с него не только пус­тоцветы, привитые папством, но и лишив его всех здоровых цветов и плодов. Мы намерены, не скрою, задать жару фанатизму, фарисейству, ожесточенному материализму, но эти газетчики выбрали не то слово, окрестив наши устремления «буддизмом».
Впрочем, хоть горшком назови, только в печь не сажай. Люди меня называют «язычницей», да и сама я, должна признать, зову себя так же. Я просто не в силах выслушивать рассказы о том, как несчастных индусов или буддистов обращают в англикан­ское фарисейство или в христианство папского толка; от этого меня просто дрожь пробирает. Но когда я слышу о распространении русского православия в Японии, сердце мое ликует. Объясни это, если сумеешь. Меня тошнит от одного вида иностранного клерикала, но привычный облик русского попа я выношу без всяких усилий...
Я наврала тебе тогда, в Париже, когда заявила, что не желаю идти в нашу церковь; мне было стыдно признаться, что я побывала там перед твоим приездом и стояла там, разинув рот, словно перед своей родной матушкой, которую не видела долгие го­ды и которая меня уже просто не узнает!.. Я не верю ни в какие догмы, мне противен любой ритуал, но к нашей православной церковной службе я испытываю совсем иные чувства. Возможно, мозгам моим не хватает седьмого винтика... Наверное, это у меня в крови... Я не устану утверждать: к учению Христа в тысячу раз ближе буддизм — совершенно гармонирующее с ним чисто нравственное учение, нежели современные католичество и протестантизм. Но сравнивать буддизм с верой русской церкви я не возьмусь. Ничего не могу с собою поделать. Такова уж моя глупая, противоречивая натура.
{{Пропущено}}
Каждый месяц я пишу от со­рока до пятидесяти страниц «эзотерических инструкций»* по тайным наукам, не подлежащих публикации. Пять-шесть добровольцев-мучеников из числа моих эзотериков должны рисовать, чертить, писать и литографировать по ночам до 320 экземпляров этих инструкций, которые мне необходимо просмотреть, исправить, сравнить и откорректировать, чтобы не закрались ошибки и мою оккультную информацию нельзя было посрамить.
Ты только представь себе все это! У меня берут уроки седовласые ученые каббалисты и посвященные масоны... Далее, на мне целиком лежит издание журнала «Lucifer», от передовицы и некоторых других мало-мальски живых статей для каждого номера до вычитки гранок. Далее, моя дорогая графиня д’Адемар присылает мне «La Revue Theosophique», и я не могу отказать ей в помощи. Далее, я должна чем-то питаться, как и любой другой человек, а это значит, что мне нужно писать еще статьи, дабы заработать себе на хлеб насущный. Далее, официальные приемы, еженедельные собрания, сопровождающиеся уче­ными дискуссиями, когда за спиною у меня сидит стенографист, а иногда еще и два-три репортера по углам, — все это, как ты легко можешь догадаться, занимает некоторое время.
Я должна специально готовиться к каждому четвергу, изучая материалы, ибо люди, которые сюда приходят, — это не какие-то там невежды с улицы, а такие персоны, как электротехник К., доктор Уиль­ям Б. и натуралист К.Б. Я должна быть готовой отстаивать учение оккультизма в борьбе с адептами прикладных наук, и поэтому доклады, зафиксированные стенографистом, печатаются, причем без корректуры, в нашем новом ежемесячном издании под названием «Протоколы Ложи Блаватской». Уже одно это — услуги стенографиста и типографские работы — влетает нашим теософам в 40 фунтов каждый месяц...
Со времени твоего отъезда они тут все с ума посходили: так сорят деньгами, что у меня волосы дыбом встают... Видишь ли, они разослали тут циркулярное письмо теософам всего света: «Е.П.Б., — заявляют они, — стара и больна, Е.П.Б. не­­­дол­го еще пробудет с нами. А если Е.П.Б. умрет, то­гда ведь мы ни с чем останемся. Некому будет учить нас хорошим манерам и тайной мудрости. Так давайте организуем сбор подписных взносов в фонд расходов...» и т.д. и т.п. И вот они организовали сбор подписных взносов, а теперь тратят деньги. А «Е.П.Б.» все трудится, протирая локти до дыр, трудится за всех и всех их учит. Из­­лиш­не говорить, что за такого рода обучение я не мо­гу принять ни гроша. «Денежки ваши пропадут вместе с вами, если вы рассчитывали купить за деньги милость Божью», — повторяю я каждому, кто воображает, будто сможет Божественную мудрость многих столетий приобрести за фунты и шил­линги.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|12}}
Что же до меня, то я теперь самый что ни на есть теософский папа: меня единодушно избрали президентом всех европейских теософских филиалов. Но что мне с того?.. Побольше бы здоровья — вот это было бы дело. А почести и титулы — это совсем не по мне.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|13}}


'''Сноски'''
'''Сноски'''
Источник — https://ru.teopedia.org/hpb/Служебная:Сравнение_версий/8450