Перейти к содержанию

Блаватская, Елена Петровна: различия между версиями

Блаватская, Елена Петровна (посмотреть исходный код)

Версия от 07:21, 26 февраля 2011

62 657 байт добавлено ,  26 февраля 2011
→‎Письма
Строка 647: Строка 647:
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Вильяму Хюббе-Шляйдену|2}}
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Вильяму Хюббе-Шляйдену|2}}


<small>
Году в 1875 г-жа Желиховская*, известная как личным вкладом в литературу, так и тем, что она — сестра г-жи Блаватской, прослышала о том, что Е.П.Б. начала писать свои работы каким-то особым способом, который еще несколько лет назад был бы для нее совершенно невозможен. Каким образом она обрела знания, удостоившиеся единодушного признания и английской, и американской прессы, было совершенно необъяснимо. Поползли слухи, что в основе всего этого лежит «колдовство», и, терзаемая страхами и дурными предчувст­виями, г-жа Желиховская написала сестре, умоляя ее объяснить все это. Она получила следующий ответ:
</small>
Не бойся, я не безумна. Все, что я могу сказать, — это что некто определенно'' вдохновляет меня''... бо­лее того, некто входит в меня. Говорю и пишу не я — это нечто внутри меня, мое высшее, лучезарное Я думает и пишет за меня. Не спрашивай меня, друг мой, что я при этом испытываю, ибо я не в состоя­нии ясно объяснить. Я и сама не понимаю! Единственное, что я знаю, — это то, что теперь, с возрас­том, я стала чем-то вроде кладезя чьих-то чужих знаний...
''Некто'' приходит, окутывает меня туманным облаком и неожиданно выталкивает меня из самой се­бя, и тогда я уже не «я» — Елена Петровна Блаватская, а кто-то другой. Кто-то сильный и могучий, рожденный совсем в иных краях. Что же касается меня самой, то я словно сплю или лежу рядом поч­ти без сознания — не в своем теле, а совсем рядом, и удерживает меня подле него лишь какая-то тонкая нить, связывающая меня с ним. Однако временами я совершенно отчетливо все вижу и слышу: я прекрасно сознаю, что говорит или делает мое тело или, по крайней мере, его новый владелец. Я даже понимаю и помню все это так хорошо, что могу по­том записать'' его'' слова...
В такие моменты я замечаю страх и благоговейный трепет на лицах Олькотта и других и с инте­ресом слежу за тем, как'' он'' с некоторой жалостью глядит на них моими глазами и учит этих людей, пользуясь для этого моим материальным, физиче­ским языком. Но не моим умом, а своим собственным, который окутывает мое сознание подобно облаку... Ах, на самом деле я не могу всего объяснить.
<small>
Изумление Е.П.Б., вызванное таким чудесным развитием ее способностей, видимо, было очень велико, судя по письму, которое она написала (примерно в 1875 или в 1876 г.) своей тетке, г-же Фадеевой, вместе с которой она воспитывалась и училась:
</small>
Скажите, милая моя, интересуют ли вас физиологическо-психологические тайны? Вот вам одна из таковых, вполне достойная того, чтобы повергнуть в изумление любого физиолога: в нашем [Теософ­ском] Обществе есть несколько исключительно образованных членов, к примеру, профессор Уайлдер, один из первых археологов и востоковедов в Соединенных Штатах, и все эти люди приходят ко мне, чтобы учиться у меня, и клянусь, что я разбираюсь во всевозможных восточных языках и науках, как точных, так и абстрактных, гораздо лучше, чем сами эти ученые мужи. Это факт! А факты — упрямая вещь, с ними не поспоришь.
Так поведайте же мне: как могло случиться, что я, чье образование вплоть до сорока лет столь ужасно хромало, вдруг стала светочем знаний в глазах по-настоящему ученых людей? Этот факт — непостижи­мая тайна Природы. Я — какая-то загадка пси­хо­логии, головоломка для будущих поколений, некий Сфинкс*! Вы только представьте себе: я, никогда в жизни ничего не изучавшая, не обладающая ничем, кроме поверхностных сведений самого общего характера, никогда не имевшая ни малейшего представления о физике, химии, зоологии и вообще ни о чем, теперь вдруг стала способна писать целые диссертации по этим предметам. Я вступаю в дискуссии с учеными мужами, в диспуты, из которых часто выхожу победительницей... Это не шутка, я совершенно серьезна, я не понимаю, как это все получается.
Это правда, что вот уже почти три года я днем и ночью все штудирую, читаю, размышляю. Но что бы мне ни случилось прочесть, все это кажется мне уже знакомым... Я нахожу ошибки в ученейших статьях, в лекциях Тиндаля, Герберта Спенсера, Гексли* и других. Если какому-либо археологу доводится вы­звать меня на спор, то при прощании он непременно заверяет меня, что я разъяснила ему значение различных памятников и указала ему на такие вещи, которые ему никогда не пришли бы в голову. Все символы древности с их тайными смыслами приходят мне на ум и стоят перед моим мысленным взором, как только в беседе заходит о них речь.
Один ученик Фарадея*, профессор Х., которого в ученом мире единодушно окрестили «отцом экспериментальной физики», провел со мною вчерашний вечер и теперь уверяет меня, что я способна «за­ткнуть за пояс самого Фарадея». Может быть, все они — просто глупцы? Но ведь нельзя предположить, будто и друзья и враги объединились, чтобы выставить меня светилом науки, если все, что я делаю, окажется на поверку лишь моими собственными ди­кими теориями.
И если столь высокого мнения обо мне придерживались бы только преданный мне Олькотт и прочие мои теософы, то можно было бы сказать: «''Dans le pays des aveugles les borgnes sont rois''»<ref name="ftn122">«В стране слепых одноглазые — просто короли» (франц.).</ref>. Но в доме моем постоянно, с утра до вечера, толпятся всевозможные профессора, доктора наук и доктора богосло­вия... Например, есть тут два еврейских раввина, Адлер и Гольдштейн, причем оба считаются вели­чайшими талмудистами. Они наизусть знают ''каббалу'' Симона Бен Йохая и «Назорейский кодекс» Бардезана*. Их привел ко мне г-н А. — протестантский священник и комментатор Библии, надеявшийся, что они докажут, что я заблуждаюсь по поводу одной формулировки в халдейской Библии Онкелоса*. И чем все кончилось? Я их победила. Я цитировала им целые фразы на древнееврейском и доказала раввинам, что Онкелос — один из авторитетов вавилон­ской школы.
{{Пропущено}}
В нашем [Теософском] Обществе каждый должен стать вегетарианцем, не потребляющим мяса и не пьющим вина. Это — одно из первейших наших пра­вил. Хорошо известно, какое вредное влияние оказывают испарения крови и алкоголя на духовную сторону человеческой природы, раздувая животные страсти в бушующее пламя; поэтому на днях я решила попоститься сильнее, чем обычно. Я питалась одним лишь салатом и даже не курила целых девять дней, спала на полу, и вот что произошло: перед моим внутренним взором вдруг промелькнула одна из самых отвратительных в моей жизни сцен, и я ощутила, будто выхожу из собственного тела и с отвращением смотрю на него со стороны — как оно ходит, разговаривает, самодовольно предаваясь излишествам и погрязнув в грехе. Фу, как я себя возненавидела!
На следующую ночь, снова укладываясь спать на жестком полу, я была уже такой уставшей, что вскоре уснула и меня окутала тяжелая, беспросветная тьма. Затем я увидела, как появляется какая-то звезда; она зажглась высоко-высоко надо мною и стала падать прямо на меня. Звезда опустилась мне прямо на лоб и превратилась в чью-то ладонь. Ладонь эта оставалась у меня на лбу, а я сгорала от лю­бопытства: чья же это рука?.. Я сосредоточилась на одной-единственной мольбе, на одном волевом импульсе, силясь постичь, кому же принадлежит эта светящаяся ладонь... И я поняла: тот, кто стоит надо мною, — это я сама.
Внезапно эта «вторая я» заговорила, обращаясь к моему телу: «Взгляни на меня!» Тело мое взглянуло и увидело, что половина второй меня была черна, как смоль, другая половина — бледновато-серая и лишь макушка — совершенно белая, сверкающая, лу­чезарная. И снова я обратилась к собственному телу: «Когда ты станешь такою же светящейся, как эта крохотная часть твоей головы, тогда взору твоему будет доступно то, что видят другие, чистые, сумевшие полностью очиститься... А пока что очищайся, очищайся, очищайся». И тут я проснулась.
<small>Одно время Е.П.Б. была в исключительно тяжелом состоянии из-за болезни ноги, связанной с прогрессирующим ревматизмом. Врачи сообщили ей, что началась гангрена, и сочли это безнадежным. Однако ее успешно исцелил некий негр, посланный «Сахибом». Е.П.Б. пишет г-же Желиховской: </small>
Он меня полностью излечил. И как раз в это вре­мя я стала испытывать весьма странное раздвоение. По нескольку раз на день я ощущаю, что кроме меня в моем теле присутствует кто-то еще, вполне отделимый от меня самой. Я никогда при этом не перестаю осознавать собственную личность; я просто чувствую себя так, словно сама я молчу, а «постоялец», который во мне, говорит моим языком.
Например, я знаю, что никогда не бывала в тех местах, которые описывает это мое «второе я», однако этот другой — «вторая я» — не лжет, рассказывая о местах и вещах, мне неизвестных, ибо он действительно их видел и прекрасно знает. Я решила не сопротивляться: пусть судьба моя ведет меня так, как ей заблагорассудится; да и что мне еще оста­ется? Было бы совершенно нелепо, если бы я отрицала обладание знаниями, о которых заявляет мое «второе я», давая повод окружающим считать, что я держу их в неведении из скромности. По ночам, когда я одна лежу в постели, вся жизнь моего «второго я» проходит у меня перед глазами, и я вижу вообще не себя, а совсем другого человека — другой нации и с другими чувствами. Но что проку об этом говорить? Так недолго и с ума сойти. Пытаюсь с головою окунуться в эту роль и забыть о странности своего положения.
Это не медиумизм и уж никак не общение с нечистой силой, ибо оно намного сильнее и выше нас и ведет нас к лучшему. Никакой бес не стал бы действовать подобным образом. Может быть, «духи»? Но если уж на то пошло, то мои былые «привидения» больше не смеют ко мне приближаться. Стоит мне войти в комнату, где проходит спиритический сеанс, как все такого рода феномены, особенно материа­лизации, разом прекращаются. Нет-нет, это нечто совсем иное, явление высшего порядка! Под руководством моего «второго я» все чаще происходят явления совсем другого рода.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|1}}
Тебе кажется странным, что какой-то индусский Сахиб столь вольно и бесцеремонно обращается со мною. Вполне могу тебя понять: человек, не привычный к такого рода феноменам, которые хотя и не являются из ряда вон выходящими, однако совершенно игнорируются, наверняка отнесется к ним с недоверием по той простой причине, что такой человек не привык погружаться в исследование подобных вопросов. Вот ты, например, спрашиваешь, не отказывает ли этот Сахиб себе в удовольствии попутешествовать по телам других людей так же, как он входит в мое тело.
{{Пропущено}}
Что же до Сахиба, то мы познакомились с ним уже давно. Двадцать пять лет назад он прибыл в Лондон вместе с премьер-министром Непала, а три года назад передал мне письмо через одного индийца, прибывшего сюда читать лекции по буддизму. В этом письме он напомнил мне о многих вещах, в свое время им предсказанных, и поинтересовался, верю ли я ему теперь и согласна ли ему повино­ваться, дабы избежать полного краха. После этого он являлся неоднократно, не только мне, но и другим людям, в том числе Олькотту, которому он повелел быть президентом [Теософского] Общества и наставлял его, как положить начало этому Обществу.
Я всегда узнаю Учителя и часто говорю с ним, не видя его непосредственно. Как получается, что он в состоянии услышать меня отовсюду и что я тоже по двадцать раз на дню слышу его голос через моря и океаны? Не знаю, но это так. Не берусь с уверенностью утверждать, что это он сам входит в меня: если это не он сам, то значит это — его сила, его влияние. Я сильна только его силой, без него я про­с­то ничто.
{{Пропущено}}
Ну вот, Вера, хочешь — верь, хочешь — нет, но со мною творится что-то чудесное. Ты и представить себе не можешь, в каком чарующем мире картин и видений я живу. Я пишу «Изиду»; вернее, не пишу, а скорее копирую и зарисовываю то, что Она сама мне показывает. Честное слово, временами мне кажется, что древняя Богиня Красоты собственной пер­соной ведет меня через все страны минувших веков, которые я должна описывать.
Я сижу с открытыми глазами и, судя по всему, вижу и слышу все действительно происходящее во­круг меня, но в то же время вижу и слышу то, о чем пишу. Чувствую, что у меня перехватывает дыхание, боюсь пошевелиться: как бы эти чары не развеялись. Медленно выплывают откуда-то издалека век за веком, образ за образом и проходят передо мною словно в какой-то волшебной панораме, а я тем вре­менем мысленно свожу их воедино, приводя в соответствие эпохи и даты, и знаю'' наверняка'', что не может быть'' никакой ошибки''.
Расы и народы, страны и города, давным-давно сгинувшие во тьме доисторического прошлого, возникают и затем исчезают, уступая место другим, а потом мне сообщают последовательные даты. На сме­ну седой древности незапамятных времен приходят исторические периоды; мифы излагаются мне наряду с действительно происходившими событиями и реально существовавшими людьми, и каждое мало-мальски значительное событие, каждая заново пе­релистываемая страница этой разноцветной книги жизни запечатлевается в моем сознании с фотографической точностью.
Мои собственные расчеты и выводы представляются мне впоследствии в виде отдельных цветных осколков различной формы, как в игре под на­званием'' casse-tete'' (головоломка). Я складываю их вместе и стараюсь расположить один за другим, и в конце концов возникает единое геометрическое целое...
И уж конечно, все это проделываю не я, а мое Эго — высший принцип, живущий во мне. И даже это я делаю с помощью моего Гуру и Учителя, который помогает мне во всем. Если я случайно что-нибудь позабуду, то мне достаточно мысленно обратиться к нему или к другому подобному учителю, и то, что я запяматовала, еще раз всплывает у меня перед глазами; иной раз перед моим мысленным взором проходят целые таблицы чисел, длинные перечни событий. Они помнят все. Они знают все. Не будь их, откуда бы я черпала свои знания?
<small>Вскоре после выхода в свет «Разоблаченной Изиды» на Е.П.Б. посыпались приглашения о сотрудничестве от всевозможных газет. Это ее чрезвычайно позабавило, и она написала г-же Желиховской:</small>
К счастью, усилия мои не пропали даром, и неважно, что у меня едва ли найдется хоть какое-то время на то, чтобы публиковаться за деньги в чужих изданиях... Работа наша расширяется. Я обязана трудиться, должна писать и писать — лишь бы нашлись издатели для моих сочинений. Поверишь ли ты мне, что, пока я пишу, я все время не могу отделаться от впечатления, что несу вздор, галиматью, которую никто никогда не сумеет понять? Затем на­писанное появляется в печати и кругом поднима­ется волна бурного одобрения. Люди это перепечатывают, приходят в восторг. Я нередко диву даюсь: ну как можно быть такими ослами, чтобы так восторгаться? Вот если бы я имела возможность писать по-русски и удостоиться похвалы соотечественников, тогда бы я еще поверила, что делаю честь своим предкам, блаженной памяти графам Ган-Ган фон дер Ротен Ган.
<small>Е.П.Б. часто объясняла своим близким, что не испытывает авторской гордости от написания «Разоблаченной Изиды», что не имеет ни малейшего понятия, о чем же она, собственно, пишет, что ей просто было велено сесть и писать и что единственная ее заслуга — в повиновении приказу. Лишь одного она боялась: что не сумеет должным образом описать то, что ей показывали в чудесных картинах. Она писала сестре: </small>
Ты не веришь, что я рассказываю тебе святую правду о моих Учителях. Ты считаешь их фигурами мифическими, но как же ты не уразумеешь, что без их помощи я не смогла бы ничего написать о «Байроне и серьезных материях», как выражается дядюшка Ростер? Что мы с тобою знаем о метафизике, древ­них философиях и религиях, о психологии и всяких прочих головоломных вещах? Разве мы не учились вместе — с тою лишь разницей, что ты лучше делала уроки? И теперь полюбуйся на то, о чем я пишу, а ведь люди — и какие люди! ученые, профессора — читают да нахваливают! Раскрой «[Разоблаченную] Изиду» на какой угодно странице — и сама делай выводы. Что до меня, то я говорю правду: Учитель мне все рассказывает и показывает. У меня перед глазами проходят картины, рукописи, даты, и все, что мне остается, так это копировать, а записываю я так легко, что это вовсе никакой не труд, а одно удовольствие.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|2}}
<small>Рисуя забавные подробности жизни своего окружения, Е.П.Б. не щадила и себя. Американское фре­­но­логи­ческое общество обратилось к ней в письме с прось­бой позволить написать с нее портрет и сделать гипсовый слепок с ее черепа, и профессор Бьюкенен, фре­нолог и психометрист, попросил ее о встрече. Е.П.Б. описывает этот случай в письме к г-же Желиховской:</small>
И вот прислали ко мне эту бедную жертву (жерт­ву ввиду чудовищности предстоявшей задачи) — эта­кого оккультиста от френологии, который заявился ко мне с гигантским букетом (словно я примадонна какая!), да еще и наврал с три короба, рассыпаясь в комплиментах. Он все щупал и щупал мою голову пальцами, вертел ее и так и сяк. Он пыхтел надо мною, пыхтел, как паровой двигатель, пока мы оба не вспотели.
— И это, по-вашему, голова? — спрашивает Бьюкенен. — Да это вообще не голова, а клубок про­тиворечий. На этой голове, — говорит, — идет не­скончаемая война между самыми противоречивыми шишками, сплошь турки да черногорцы*. Ничего не могу поделать с этим хаосом невероятностей и ва­вилон­ским столпотворением. Вот здесь, например, — говорит он, тыча пальцем в мой череп, — шишка самой пылкой веры и силы убеждения, а вот здесь, бок о бок с нею, горделиво высится шишка скептицизма, пессимизма и недоверчивости. А вот вам, если угодно, шишечка искренности, идущая рука об руку с шишкой лицемерия и коварства. Шишечка домашнего уюта и любви к родине соседствует с шишкой странствий и любви к переменам. И вы хотите сказать, что считаете свою голову достойной?
Профессор схватился за свою шевелюру и в отчаянии выдрал изрядный клок волос из своей до­стойной головы, отвечающей высшим стандартам фре­нологии...
Но все равно Бьюкенен описал и зарисовал бедную мою головушку и опубликовал ее изображение на потеху сотне тысяч подписчиков «Френологи­че­ско­го журнала». Увы, увы, «тяжела ты, шапка Мономаха!» Ореол собственного величия, столь неза­служенно обретенный, на меня просто давит. Вот высылаю вам копию моей несчастной головушки, как ты просила, кушайте без всякого соуса. Ею вот-вот полакомится сотня тысяч янки, так что я решительно настроена сохранить кусочек для своих родных!
<small>В следующем письме она пишет:</small>
А теперь внимание, братцы! Посылаю вам весьма любопытную вещицу. Изучайте ее, дивитесь и совершенствуйтесь. Английские масоны, Гроссмейстером которых является Принц Уэльский, прислали мне диплом, из коего следует, что я достигла высокого масонского звания, и мой титул теперь — «таинственная масонка». Увы мне! В следующий раз меня, вероятно, изберут папой римским за мои добродетели. Знак отличия, присланный ими, очень красив: рубиновый крест и роза. Посылаю вам вырезку из «Масонского журнала».
<small>В результате публикации «Разоблаченной Изиды» на Е.П.Б. со всех сторон посыпались почести. Одно весьма древнее общество в Бенаресе, основанное еще до начала христианской эры и носящее название «Сат Бай», прислало Е.П.Б. диплом на санскрите, украшенный мно­жеством символов. Примечательно, что в этом дипломе Елена Петровна упоминается как «брат женского пола». «С этого времени наш брат Рад за свои великие познания наделяется властью над служителями низших ступеней, посыльными, слушателями, писцами и глухими». Е.П.Б. получила также старинный экземпляр «Бхагавадгиты» в переплете из золота и перламутра — подарок от одного индийского князя.
Когда началась русско-турецкая война 1877—1878 гг., Е.П.Б. написала множество статей против католиков, по­скольку папа римский благословил турецкое оружие.</small>
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|3}}
<small>В письме к г-же Фадеевой, написанном в ноябре 1879 года, Е.П.Б. Пишет:</small>
Вы хотели бы ознакомиться с программой моей неотложной работы на месяц? Если да, то пожалуйста:'' во-первых'', проверить правильность каждой статьи для следующего номера журнала «Theo­so­phist»;'' во-вторых'', просмотреть переводы на английский язык от двух до четырех статей, написанных на санскрите и местных индийских наречиях;'' в-третьих'', лично написать передовицу и еще какую-либо другую знаменательную статью;'' в-четвертых'', изучить все статьи по мистике, дабы не дать Олькотту и дру­гим сотрудникам переборщить с пи­кантностью данных материалов;'' в-пятых'', от­кор­ректировать гранки, порою даже пять раз подряд;'' в-шестых'', ответить на три-четыре десятка писем на имя секретаря по пере­писке Теософского Общества;'' в-седьмых'', поблагодарить людей, присылающих кни­ги для нашей биб­лиотеки, и подтвердить полу­чение книг;'' в-восьмых'', отве­тить на несколько десятков частных писем;'' в-де­вя­­тых'', написать две-три обычные статьи для американских и индийских газет;'' в-десятых'', присутствовать на церемонии посвящения новых членов, внести их имена в списки и выдать им соответствующие дипломы — по дюжине и более;'' в-одиннадцатых'', зарегистрировать новых подписчиков;'' в-двенадцатых'', просмотреть около со­рока журналов и газет;'' в-тринадцатых'', при­нимать каждый вечер посетителей — всевозможных брахманов, буддистов, сикхов, джайнов, парсов, му­­суль­ман и европейцев, которые являются с науч­ными целями и с которыми я должна обсуждать философские и метафизические вопросы до одиннадцати часов ночи;'' в-четырнадцатых'', чаще всего в этом пунк­те мне выпадает много дополнительной работы: например, разослать шестьсот пятьдесят пригласительных открыток (подобную открытку я высылаю вам, ибо вы являетесь одним из наших членов) на великую церемонию, которая состоится завтра вечером, 29 ноября, в честь пятой годовшины образования [Теософского] Общества (в 1879 году), открытия нашей библиотеки и издания нашего журнала «Theosophist».
Вы легко можете представить, что за удовольствие вставать с постели, «невзирая» на эту жару увешивать себя всевозможными медалями, значками и лентами различных обществ и улыбаться шестистам пя­тидесяти обнаженным, полуобнаженным, одетым в муслин и в вечерние костюмы братьям-теософам.
{{Пропущено}}
<small>Несмотря на явно нелюбезное отношение к ней со стороны русских газет, Е.П.Б. всегда подписывалась на многие русские газеты и журналы; если она не имела возможности читать их днем, то ей приходилось выкраи­вать время для этого за счет сокращения своего и без того короткого (пяти-шестичасового) ночного отдыха, — так сильно хотелось ей знать, что происходит у нее на родине. Получение одной из таких посылок с российскими газетами послужило толчком для следующего психометрического эксперимента, произошедшего осенью 1880 года. В своем письме г-же Фадеевой Е.П.Б. выра­зила признательность за отправленную ей бандероль с газетами:</small>
И вот какая интересная вещь приключилась со мною недавно. Получила я вашу бандероль с подборкой «Нового Времени» и вскоре после десяти часов вечера пошла укладываться спать (как вы знаете, встаю я в пять утра). Прихватив с собою одну из газет, наугад, ту, что ближе лежала, я сладко потянулась и погрузилась в размышления об одной санскритской книге, которая, по моему разумению, помогла бы мне хорошенько посмеяться над Максом Мюллером на страницах моего журнала. Так что вы понимаете: в тот момент я никоим образом о вас не думала. А газета все это время лежала на подушке у меня за головой, слегка прикрывая мне лоб.
И вдруг я почувствовала, что переношусь в какой-то чужой и в то же время привычный, известный мне дом. Комната, которую вижу, для меня но­вая, а вот стол посреди нее — мой старый знакомый. А за столом сидите вы, друг мой милый, и потягиваете сигаретку, глубоко задумавшись. Ужин на столе, но в комнате больше никого нет. Только показалось мне, что я мельком заметила, как через дверь выходит тетушка. Тут вы протягиваете руку, берете со стола газету и откладываете ее в сторону. Я лишь успела прочесть название «Одесский вестник», и ви­дение исчезло.
Вполне может показаться, что ничего необыч­ного в произошедшем нет, но вот что странно: я была совершенно уверена, что взяла с собою номер «Нового Времени», и, разглядев в своем видении рядом с вами ломтики черного хлеба, я вдруг испытала столь сильное желание отведать этого хлеба, хотя бы маленькую крошку, что даже ощутила во рту его вкус. Я подумала про себя: что же все это значит? Что может вызвать подобную фантазию? И дабы избавиться от этого желания, которое невозможно удовлетворить, я развернула газету и стала читать. И что же? В руках у меня действительно оказался «Одесский вестник», а вовсе не «Новое Время». Более то­го, к газете прилипли крошки столь вожделенного ржаного хлеба!
Вот так эти крохотные кусочки, прикоснувшись к моему лбу, перенесли в мое сознание сцену, которая, по-видимому, происходила в тот момент, когда они прилипали к газете. В данном случае крошки ржаного хлеба сыграли роль фотографического аппарата. Эти сухие хлебные крошки подарили мне такое глубокое наслаждение, на мгновение перенеся меня к вам. Меня переполняла атмосфера домаш­него уюта, и от радости я лизнула самую крупную крошку, а те, что поменьше, — вот они, я их соскребла и посылаю вам их обратно. Пусть вернутся домой вместе с частичкой моей души. Поступок, быть может, довольно глупый, зато совершенно искренний.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|4}}
<small>В начале 1881 года Е.П.Б. была чрезвычайно тяжело больна, и все доктора сходились на том, что ей следует делать прижигание спины. Вопреки этому она пыталась игнорировать постельный режим, хотя спина ее была в ужасном состоянии; однако в постели или вне ее Е.П.Б. продолжала постоянно работать. В минуты отчаяния она писала:
</small>
О Господи! Какое несчастье жить и чувствовать! О если бы было возможно впасть в нирвану! Какое неотразимое очарование заключено в идее вечного покоя! О дорогие мои, только бы увидеть вас еще разок и знать, что смерть моя не окажется для вас слишком большим горем.
<small>В своих последующих письмах Елена Петровна пока­зывает, что ей стыдно за эту минутную слабость. Убеждения ее, по словам г-жи Желиховской, были слишком глубокими; она прекрасно осознавала, что даже в смерти далеко не каждому дано обрести вожделенный отдых. Е.П.Б. с презрением и страхом отвергала саму мысль о добровольном искусственном прекращении страданий, видя в страданиях действие закона воздаяния, нарушение которого вызовет к жизни еще худшие страдания как до, так и после смерти. На случай внезапной болезни Е.П.Б. всегда оставляла указание о том, чтобы через Олькотта или через одного из ее секретарей о факте бо­лезни известили ее близких.
В данном случае родственники Е.П.Б. изумились, ко­г­­­­да вскоре после того как они узнали о ее страданиях, им стало известно, что в начале августа 1881 года она внезапно отправилась в Симлу на севере Индии, а затем проследовала еще дальше на север. Из Мирута она собственноручно написала родным, что ей приказано покинуть железнодорожные пути и прочие оживленные дороги и в сопровождении человека, специально посланного к ней с этой целью, углубиться в джунгли, в священный лес «Део-Банд». Там она должна встретиться с одним великим ламой по имени Дебодургай, который будет возвращаться в Тибет из паломничества к дереву Будды и который уверен, что вылечит ее. Она пишет:
</small>
Я была без сознания. Не помню, как меня глубокой ночью тащили в гору, поднимая на такую высоту. Но я проснулась, вернее, очнулась лишь на следующий день, ближе к вечеру. Я лежала посреди огромной и совершенно пустой комнаты с каменными стенами. Вдоль стен стояли высеченные из камня статуи Будды. В расставленных вокруг меня котелках варились какие-то курящиеся благовония, а надо мною стоял лама Дебодургай, совершая магнетические пассы.
<small>Благодаря этому лечению ее хроническое заболевание в значительной мере пошло на убыль, однако на обратном пути она схватила тяжелую ревматическую ли­хо­радку. Этим недугом Е.П.Б. была в немалой степе­ни обязана переживаниям, связанным с убийством царя Алек­­сандра II*. Услышав о гибели императора, она писала г-же Желиховской:
</small>
Господи Боже мой, что же это за новая напасть? Неужели близится последний день России? Или сам дьявол вселился в детей земли русской? Да что они там все с ума посходили, эти несчастные русские люди? Чем все это кончится, чего нам ждать от будущего? О Господи! Люди могут говорить, если им хочется, что я — атеистка, буддистка, отступница, гражданка республиканской страны, но я чувствую горечь! Как мне жаль императорскую семью, ца­­ря-му­ченика, всю Россию. Ненавижу, презираю и полностью отвергаю этих подлых чудовищ — террористов. Пусть все надо мною смеются, если им угодно, но мученическая смерть нашего Государя вызывает во мне, хотя я и американская гражданка, такое сострадание, такую боль и такой стыд, что даже в самом сердце России люди не могут переживать гнев и скорбь сильнее.
<small>Е.П.Б. было очень рада, что «Pioneer» напечатал ее статью о царе, и пишет об этом сестре:
</small>
Я вложила в нее все, что смогла вспомнить, и только представь себе, они не выбросили ни единого слова, а некоторые другие газеты ее перепечатали! Но все равно многие, впервые увидев меня в трауре, спрашивали: «Что вы хотите этим сказать? Разве вы не американка?» Я так разозлилась, что направила в «Bombay Gazette» что-то вроде общего ответа всем сразу: не как российская подданная облачилась я в траур (так я им написала), но как русская по рождению, как одна из многих миллионов тех, чей благодетель был тем добрым, сострадательным человеком, которого сейчас оплакивает вся моя страна. Этим поступком я желаю выразить уважение, любовь и искреннюю скорбь в связи со смертью Государя моих отца и матери, моих оставшихся в России братьев и сестер.
Эти строки заставили вопрошавших замолчать, но две-три газеты успели воспользоваться случаем и по­­шутить по поводу траура, в который погрузилось здание редакции и сами сотрудники журнала «Theo­sophist». Ну вот, теперь им ясна причина — и пусть катятся ко всем чертям!
<small>Получив по почте фотографию покойного императора, запечатленного в гробу, Е.П.Б. 10 мая 1881 года пишет г-же Фадеевой:
</small>
Поверите ли, как только я взглянула на снимок, у меня стало твориться что-то неладное с головою; я ощутила какой-то безудержный трепет, заставивший меня осенить себя большим русским крестным знамением, склонив голову к мертвой руке Государя. Все это произошло так внезапно, что я замерла в изумлении. Неужели и вправду я, которой за восемь лет после смерти отца ни разу не приходило в голову перекреститься, вдруг поддалась такой сентиментальности? Это сущее бедствие: вообразите, что даже сейчас я не в силах читать русские газеты, не теряя при этом самообладания! Я превратилась в веч­ный, неиссякаемый фонтан слез; нервы мои совсем никуда не годятся.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|5}}
<small>Несмотря на это приглашение, г-жа Фадеева и г-жа Желиховская предпочли остановиться вместе с Е.П.Б. в Париже, где они втроем прожили полтора месяца, в те­че­ние которых произошло много интересного. В это же время в том же самом доме проживал и У.К.Джадж. Ког­да пришла пора расставаться, Е.П.Б. должна была вы­ехать в Лондон часа на два раньше, чем ее тетка и сест­ра уезжали в Россию, и они поехали проводить ее на Гар-дю-Нор, где ее ожидала большая компания друзей и знакомых. Вот как описывает проводы г-жа Желиховская: </small>
:Е.П.Б. чувствовала себя весьма неважно, с трудом передвигая опухшие ноги; каждый шаг причинял ей жуткую боль. Наверное, я была не единственной, кто лелеял нелестные мысли в адрес всемогущих Махатм: если они и вправду так добры, какими их изображают, то они вполне могли бы избавить мою сестру от страданий, хо­тя бы частично, при том, что ей еще предстояло долгое путешествие и горестное прощание с нами. По своему обыкновению, она вступилась за Махатм, уверяя нас, что хотя они и не считают благим деянием избавление людей от страданий (каковые являются законным воздаянием для каждого отдельного человека), тем не менее ее собственный конкретный Учитель нередко помогал ей, спасая даже от смертельного недуга.
:Я двигалась к перрону, поддерживая под руку сестру, как вдруг она остановилась и, взглянув на свое плечо, воскликнула: «Что это? Кто тронул меня за плечо? Вы видели руку?» Никто из нас не видел никакой руки, и мы удивленно уставились друг на друга. Но каково же было наше изумление, когда Елена Петровна улыбнулась, мягко отвела в сторону мою руку и зашагала вперед такою твердой и бодрой поступью, какую мне за по­следнее время ни разу не доводилось за нею наблюдать. «Ну вот, — сказала она, — это их ответ тебе, Вера. Ты их все бранишь за нежелание мне помочь, а я только что видела руку Учителя. Полюбуйся, как я теперь вышагиваю». И действительно, она прошла всю дорогу до перрона быстро и совершенно легко. Хотя сестре пришлось дважды переходить из вагона в вагон, она каждый раз входила и выходила без видимых усилий, уверяя нас, что боль совсем прошла и что давно уже она физически не чувствовала себя так хорошо.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|6}}
А теперь послушайте любопытнейшую историю: меня пригласил М.А.Хитрово, наш консул в Египте, и в беседе между прочим задал мне такой во­прос: «Кстати, вы получили нашу телеграмму за коллективной подписью всего экипажа фрегата “Стрелок”? Мы направили из Суэца в Порт-Саид выражение признательности Радде Бай<ref>''Радда Бай'' — русский литературный псевдоним Е.П.Блаватской.</ref> за ее добрые пожелания и приветствие соотечественникам. — Я молчу, ни слова не понимаю. — Разве вы не помните, — говорит он, — я как консул должен был провожать нашего посла в Китай и поэтому оказался на борту фрегата, который вы встретили на Суэцком канале».
Тут я наконец вспомнила. Припоминаете, я рассказывала вам в Париже о шутке, которую я разыграла в Суэце, 3 марта, если не ошибаюсь. Нашему пароходу компании «Мессажери» пришлось встать на прикол, чтобы пропустить большой русский фрегат, направлявшийся в Китай. И тут я достала одну из своих визитных карточек и написала на ней: «Русская женщина, долгие годы не видевшая ни еди­ного русского лица, от всего сердца шлет поклон, горячий привет и желает счастливого пути всем русским людям, от капитана с офицерами до матросов. Боже, храни Россию и ее Царя!» И подписалась: Радда Бай. А на обратной стороне указала свое настоящее имя и мой адьярский адрес. Мы положили визитку в жес­­тянку и как следует закрыли. Когда фрегат поравнялся с нами, Олькотт весьма ловко перебросил банку группе офицеров и матросов на его борту, а я прокричала: «Послание капитану!»
Письмо немедленно ему вручили, и он тут же у нас на глазах его прочитал. Все офицеры сняли фуражки и помахали ими, приветствуя меня, и весь экипаж фрегата прокричал «Ура!» Я была ужасно рада. «Нас всех весьма позабавила ваша изобретательность, — заметил Хитрово, — и крайне растрогала ваша записка. Посол и все офицеры сошлись на том, что нужно немедленно телеграфировать вам в Порт-Саид, выразив нашу благодарность». Вообразите, ка­кая досада: мне эту телеграмму так и не переслали... Я сказала Хитрово, что настаиваю на ее вручении мне на память.
{{Подпись-ЕПБ-Письмо|Родным|7}}


'''Сноски'''
'''Сноски'''
Источник — https://ru.teopedia.org/hpb/Служебная:Сравнение_версий/8442