Блаватская Е.П. - Христианский священник о теософии

Skeptomai по-гречески означает «я спрашиваю». В изначальном смысле этого слова я скептик по отношению к теософии. Я ее не понимаю, но прилагаю все усилия, чтобы выяснить, что она из себя представляет. Я тщательно прочитал зеленый буклет, который вы мне дали. Я имею в виду «Полный отчет о выступлениях на конференции, посвященной седьмой годовщине Теософского Общества и проходившей в бомбейском Институте Фрамджи Ковасджи 26 ноября 1882 года» («седьмая», включая четыре нью-йоркских?); поверьте, что мое внимание не ослабевало до самого конца, ибо четверть содержания соответствовала моим высказываниям и идеям, о которых пишет мой двоюродный брат Тилден из Симлы, что в Гималаях. Да, я вижу в ней пользу.

Без условно, что сейчас теософия означает именно свободу. Она проповедует доверие к себе и самоконтроль. В наши дни она означает смелость и независимость. Единственное, что вызывает у меня опасение, так это ее узость в смысле ограничения жизненных планов. Самым поразительным и очевидным в древнем индуизме является культ поклонения. В этом учении сказано, что Бог во всем, и все есть Бог, и что нет ничего или, вернее, не существует ничего, кроме Бога. С этим я согласен. Но индуизм и буддизм убивают чувства, убивают любознательность, убивают инициативу ради достижения единства с Богом — Нирваны, то есть того совершенства, которое вместе с тем означает покой, бесконечный отдых от работы, занятий и общества. Я не хочу такого эгоистичного отдыха ни сейчас, ни в будущем. Я жажду покоя — вечного, святого, безопасного; покоя в Боге навеки. Но не такого, при котором нарушается моя связь с Ним и с родственными душами во время благостного религиозного экстаза. Я ищу покоя в чувстве братства с Бесконечным и Вечным Творцом, Мыслителем, дающим Любовь и Жизнь. Я не желаю, чтобы мой сын растворился во мне. Я считаю, что ошибка индуизма и буддизма заключается в призыве забыть себя в Боге.

Патриарх Дебендранат Тагор однажды сказал мне:

«Мне нравится ваше определение Нирваны — “растворение в Боге” — это очень точно». Индуизм и буддизм (в чистом виде) запрещают думать, а как раз этого требуют от нас и Жизнь, и Бог. Но люди все равно мыслят, и потому существует несколько школ Нирваны, то есть способов прекращения мыслительных процессов. Один известный индус уверял меня, что его Нирвана позволяет ему узнавать друз ей на небесах. Для меня смысл всей религии — это Жизнь, а смысл всей Жизни — рост новых побегов из старого генеалогического корня.

Если бы теософия заставила Солнце вращаться в обратную сторону или изменила Божественный закон прогресса и эволюции, я и тогда не согласился бы с ней и отрицал бы ее. Некоторые докладчики на юбилейной конференции в Бомбее высказались по этому поводу даже откровеннее меня. Однако кое-кто из них придерживался противоположной точки зрения. Например, на с. 77 сказано, что теософия «есть древняя арийская философия», не больше и не меньше. Автор упомянутого доклада является в этом смысле «бескомпромиссным теософом». Он не сообщает, признает ли он Ишвара- или Ниришва ра-санкхью, то есть теистов или агностиков. Что касается нас, то мы не приемлем ни ту, ни другую. У него, безусловно, очень твердые убеждения, которые, по его словам, не допускают компромисса. Этому магистру гуманитарных наук, делегату из Рохилкхунда, нужен древний индуизм и больше ничего. Но м-р Синнетт вступает с ним в спор. Он говорит (с. 6), что теософия «объединяет всех правдоискателей независимо от их вероисповедания». Он приглашает «этого индийского философа осознать (с. 7), работая вместе с европейцами, как много приобрела бы его философия, применив четкие прагматические методы мышления, разработанные европейской наукой». «Это качество европейского ума делает его необходимым дополнением» индусского (арийского) интеллекта.

Полковник Олькотт поддерживает своего друга, м-ра Синнетта. А издатель «Indian Mirror» говорит (с. 19): «Я больше удовлетворен практической работой нашего Общества. Я не подвергаю критике английское образование in toto. Единственное, что вызывает у меня порицание, так это узкоспециальная образовательная система Англии, оставляющая вне поля своего зрения национальную литературу и науку. Я не хочу, чтобы отдаленное прошлое нашей страны превратилось в его ближайшее будущее. Это было бы верхом нелепости. Я только желаю, чтобы мои соотечественники почувствовали наш национальный дух (qu ere, почитания Бога или осознания себя Богом?), изучая свою историю, и, озаренные светом ее понимания, продвигались по пути прогресса». Кто, спрашиваю я, может этому возразить? Ни один нормальный человек.

Опять-таки, представитель Теософского Общества Пуны, единственный, кто делал доклад на древнеиудейском языке, оценивает теософию как «ключ к правильному толкованию иудейских рукописей» (не арийских, а семитских). Для него нет ничего таинственного. Он заявляет (с. 49): «Даже десятая часть членов Теософского Общества не верит в аномальные явления слепо. Они верят только тогда, когда знают, что это истинно... Не отрицая хорошо проверенные феномены, они хотят изучать материю без предвзятостей. Теософия предоставляет широкие возможности для исследования каждой отрасли знания без предрассудков и догматизма. Она рассматривает религию как часть науки. Одна из ее задач — глубоко осмыслить древние религиозные системы и выяснить, что же лежит в их основе — фантазии или научные факты». Без сомнения, он является последователем учения Бэкона. Именно этим занимается Азиатское Общество еще со времен Вильяма Джоунса. У меня есть опасение, что при таком размахе теософия рискует получить очень мало завершенных работ. «Лучше меньше, но лучше» — вот правильный девиз.

Был ли настоящим теософом тот, кто двадцать столетий назад в своих мыслях и чаяниях собрал воедино «все нации» и сказ ал религиям «Востока и Запада»: «Я был голоден, и вы накормили меня; Я был наг, и вы одели меня»? И когда некоторые народы спросили его:

«Как же мы могли накормить тебя, если мы никогда тебя не видели?», — Иисус ответил: «Делая это для бедняков, моих братьев, вы делали это для меня». Это звучит как призыв к общечеловеческому братству. Так же как и другие речения этого отпрыска Авраама и сына Давида (теософа?) вроде «не называйте никого своим отцом на земле; ибо у вас один отец, справедливый Бог, а вы (все люди) — братья». Один из Его любимых учеников сказал: «Испробуйте все и твердо придерживайтесь того, что содержит добро и истину». «Слава, почет и мир (Нирвана) каждому, кто трудится добросовестно». А другой Его ученик сказал: «Человек любой нации, боящийся Бога (а арийцы почитают его?) и поступающий праведно, будет воспринят Богом» как истинный человек.

Если такова суть теософии, то чем шире она будет распространяться, тем лучше. Я считаю, что именно она заставила Раммохан Роя, истинного эклектика, который никогда, насколько мне известно, не называл себя «христианином», постоянно объявлять себя «последователем Христа». Смотрите, как Раммохан Рой в своей последней и самой большой работе (объемом в 640 страниц) под названием «Заповеди Иисуса — путь к миру» открыто провозглашает себя приверженцем Иисуса Христа — будучи по рождению индусом и изучив многие религии. Честность — бесценный дар.

Все, о чем я прошу — это благоразумие, свет знания и порядочность. Полковник Олькотт прочувствованно заявил в Утакамунде, что он друг фундаментального христианства и всеобъемлющей и неподдельной истины. Прошлой и настоящей и во всех областях. Пока что взгляды полковника Олькотта и м-ра Синнетта совпадаю т с моими.

Мы опубликовали письмо преподобного м-ра Долла — двоюродного брата одного из преданных членов отделения нашего Общества в Симле, именуемого «Гималайским Теософским Обществом», — по двум причинам. Во-первых, чтобы поблагодарить его за искренние высказывания; во-вторых, чтобы указать на некоторые ошибочные представления, которые, похоже, владеют им.

Да, теософия — наука обо всем божественном, что есть в человеке и в природе. Это исследование и анализ известного и познаваемого, неведомого и не познаваемого иными способами.

«В своем практическом применении она действительно означает свободу (мысли), веру в себя и самообладание, мужество и независимость». А если это так, то почему наш достопочтенный доброжелатель «опасается ее узости в сфере жизненного применения»? Так же трудно понять, как может Нирвана, которая, по оценке нашего благожелательного критика, означает «растворение в Боге», «отдых в Боге, отдых в Бесконечности», одновременно представляться его воображению как «связь с Ним и с родственными душами... как сотрудничество с Бесконечным и Вечным Тружеником, Мыслителем, дающим Любовь и Жизнь»?

Если бы мы могли хоть на мгновение наделить Бесконечность человеческими качествами, представить мыслящий мозг одною абсолютной мыслью и так далее, все же мы выразили бы нашу идею иначе. Мы бы говорили не о «братстве» и «союзе» (ибо эти слова во всех языках означают взаимную связь или равные отношения людей); а скорее об ассимиляции или идентичности с Абсолютом и поглощении им. Там, где происходит абсолютное и полное соединение и отождествление части с целым, — там не может быть братства. Существует огромная разница между отдельною каплей воды, брошенной обратно в океан или притянутой им, и двумя каплями — масла и воды. В первом случае капля «растворяется» в родительском источнике, поглощаясь им и ассимилируясь с ним, в результате чего возникает не «братство» или «союз», а подлинная идентичность. Во втором случае капля масла и капля воды являются двумя отдельными компонентами, и хотя их соединили вместе, о них нельзя сказать, что в конечном итоге они растворились друг в друге.

Следовательно, мы не считаем приемлемым такое определение Нирваны, которое принижает значение как «Бога», так и человека. Если характеристикой Нирваны является «растворение в Боге» — мы принимаем ее, но только заменив последнее слово на «Парабрахма», то есть Вселенскую Божественную Сущность, — тогда совсем не логично дальнейшее дополнение м-ра Долла к определению Нирваны как братства и личной связи с «родственными душами». Действительно, трудно понять, что он имел в виду, говоря: «Я считаю, что индуизм и буддизм совершают ошибку, призывая меня слиться с Богом», — а затем, сообщая нам на едином дыхании, что «патриарху Дебендранату Тагору» понравилось его, преподобного Долла, определение «...“растворение в Боге” — вы выразили это очень точно».

Каким бы ни был оккультный смысл сего явного противоречия, во всем остальном наш критик правильно охарактеризовал в своем письме теософию. Она приветствует «фундаментальное» христианство наряду с фундаментальным буддизмом, иудаизмом или индуизмом. Ибо все религии, освобожденные от рукотворных теологий и чрезмерно социологизированной церковности, имеют одну и ту же основу и направлены к единому фокусу — неискоренимой врожденной вере во внутреннюю природу, отраженную во внутреннем человеке, его микрокосме; на этой нашей Земле мы можем знать лишь об одном свете — том, который мы видим. Божественный Принцип — Единое — может быть представлен нашему сознанию только через природу и ее наивысшую форму — человека, который, по словам Иисуса, является единственным «храмом Господним». Следовательно, истинный теософ любого вероисповедания, отрицающий веру во внешнего вселенского Бога, тем не менее, признаёт реальное существование Логоса (в эзотерическом осмыслении этого понятия буддистами, адвайтистами, христианскими гностиками или неоплатониками[^[1]]), но не раболепствует ни перед каким клерикальным его определением, ортодоксальным и догматическим. Теософия сражается со всеми антропоморфическими концепциями о великом Непознаваемом и будет неустанно внедрять в сознание взрослеющего человечества мысль о том, что его детство и даже юность прошли и никогда не вернутся. Теософия постоянно учит своих последователей, что многовековые исследования обнаружили в плотском, смертном человеке недостаток всего, кроме чувственности. Будучи духовным и физическим синтезом всех форм и живых существ, через которые проходило его развитие, он не поддается исправлению и, потому, должен быть предоставлен времени и работе эволюции — а посему целесообразнее обратить наше внимание на духовного, или внутреннего, человека, вечного и бессмертного.

В своем более высоком аспекте теософия испытывает сострадание и оказывает помощь не только человеку, но и каждому живому существу, наделенному чувствами. «Настоящим», а с экзотерической точки зрения, и великим, теософом был тот, кто сказал и продолжает говорить «всем народам» и «всем религиям»: «Я был голоден, и вы накормили меня, я был наг, и вы одели меня», подразумевая под словом «я» человеческий Логос — соборное духовное человечество, духовное целое, представшее в своих частях и атомах, или, если позволительно так сказать, «Бога, проявившего себя в человечестве». А еще более совершенным теософом является тот, кто, глубоко осознав сокровенный эзотерический смысл этого экзотерического иносказания, питает и одевает все народы и все религии без ограничения; тот, кто всегда готов соотнести личное местоимение «я» не только с Иисусом или с любым из христов и богов, воплощавшихся в различные эпохи и в различных народах, но и со вселенским Логосом — божественным Эго. Короче говоря, тот, кто кормит голодных и одевает раздетых, независимо от их религиозной или национальной принадлежности, подобно благородному царю Ашоке.

«Персональный» Бог, по утверждению истинного теософа, есть плод воображения человека, эфемерного и животного, хотя и наделенного интеллектом. Следовательно, достопочтенный м-р Долл ошибается, задаваясь вопросом, мог ли Давид быть теософом. Человек, убивший другого человека, чтобы отнять у него жену и удовлетворить свою похоть, может быть «другом» антропоморфного Бога, но не теософом. Наш вопрошатель прав, интересуясь, был ли Иисус теософом. Воистину, «Сын Человеческий» и «Сын Скорби» полностью соответствует данному определению, и это, пожалуй, основная причина, почему столь немногие понимали и ценили его и почему он был распят. Он поклонялся Божественной Истине. Ни один теософ, будь то язычник или христианин, еврей или представитель другой нации, никогда не станет отвергать идеалистического Иисуса или отказываться почитать того, кто в течение своей жизни являясь одним из благороднейших и величайших из людей, посмертно был низведен до уровня самых незначительных божеств мирового пантеона. Теософы отказываются признавать только того Иисуса Христа, который был неправильно понят и искаженно показан в экклезиастических евангелиях. Верные знаменам Всемирного Братства, теософы всегда готовы принять незамутненную истину, преклониться перед человеком любой национальности или вероисповедания, который, будучи всего лишь смертным, прокладывая путь вперед и добиваясь очищения собственными усилиями, поднялся до высот измышленного персонального Бога. Но они всегда будут отказываться почитать или даже признавать добродетели и праведность внешнего космического божества. Ибо если оно является всем тем, что ему приписывают теисты и христиане, тогда у него нет никаких личных заслуг.

Если «бог» существует от вечности и в вечности, будучи кульминацией всех совершенств на небесах и на земле, тогда совершенство является его врожденным качеством; а какие личные заслуги могут быть у сущности, не поддающейся искушению и не впадающей в грех? Вместо того, чтобы воздавать почести такому богу, истинные теософы, отвергающие чудеса и сверхъестественное, испытывают потребность в обратном: сделать ему выговор и спросить его, почему, являясь квинтэссенцией Блаженства и Совершенства, он сотворил человека всего лишь «номинально» по своему образу и подобию, а в действительности сделал его таким беспомощным и несчастным, таким греховным и несовершенным? Как сказал Бученен: «Всемогущий Дьявол! Кто будет судить тебя в твой судный день?»

Разумеется, за такие высказывания можно получить упрек в «богохульстве». Но нам кажется, что подвергать логическому анализу персонального Бога, который, как мы утверждаем, является порождением человеческого ума, не более кощунственно, нежели анатомировать нравственное содержание и физиологическое строение человека, созданного Богом по своему физическому образу, ибо вряд ли можно говорить о духовном «подобии» при виде морального облика среднего грешного представителя нынешнего человечества.

Итак, теософы всегда будут уважать, восхищаться и даже следовать примеру истинного «слуги Христа». Но они всегда будут открыто презирать лицемерных христиан, не обладающих ни одною из христианских добродетелей, — таких, например, как мнимые проповедники, лицедействовавшие в недавнем судебном процессе «Пигот против Хасти». Можем ли мы, теософы, испытывать иное чувство, кроме отвращения к тем христианам — важным персонам и мелким сошкам, которые принимали участие в этой самой мерзкой узаконенной трагикомедии? Избави Бог от таких христиан. Вероятно, им надлежит быть в первых рядах псевдохристиан, но никак не среди теософов, даже посредственных.

Сноски

↑ Неоплатоники — последователи неоплатонизма: эклектической, пантеистической школы философии, основанной в Александрии Аммонием Саккасом. Она стремилась примирить учение Платона и систему Аристотеля с восточной теософией.

[ftn13-1] Неоплатоники — последователи неоплатонизма: эклектической, пантеистической школы философии, основанной в Александрии Аммонием Саккасом. Она стремилась примирить учение Платона и систему Аристотеля с восточной теософией.

[1]