ПМ (аноним), п.75

письма махатм

Письма Махатм А.П. Синнетту

Анонимный перевод под редакцией С. Арутюнова и Н. Ковалёвой

ш

скачать

анг. • рус.

письмо № 75

от кого:	Кут Хуми Лал Сингх, Мориа	написано 23.8.1882 из: –
кому:	Синнетт Альфред Перси	получено в: Симла, Индия

содержание: Обычаи Махатм при принятии в ученичество. Хьюм и Ферн; феномены и переписка с Учителями.

<<   ☰   >>

англ • аноним (75) • Базюкин (53) • Рерих (–) • Самара (81)

[К.Х. — Синнетту] Получено 23 августа 1882 г. Строго конфиденциальное

Мой терпеливый друг!

Вчера я послал по почте короткую записку вместе с длинным письмом Хьюму; оно отправлено заказным где-то на центральном почтамте счастливым свободным другом; сегодня — длинное письмо вам самому, и оно предполагается быть сопровожденным похоронным звоном сетований, печальным рассказом о расстройстве планов, который, может быть, заставит вас смеяться, как заставил моего старшего Брата, но который заставляет меня чувствовать себя, как тот поэт, не спящий ночами:

Ибо душа его светила огнями Всю ночь перед очами.

Я слышу, как вы шепотом произносите: «Что же такое он хочет сказать?» Терпение, мой лучший англо-индийский друг, терпение; и когда вы услышите о «неприличном» поведении моего проказливого, смеющегося более чем когда-либо Брата, то ясно увидите, почему мне приходится сожалеть, что вместо вкушения плодов Древа познания Добра и Зла в Европе я не остался в Азии, во всей святой простоте невежества по поводу вашего образа действий и манер, ибо тогда я бы тоже улыбался!

Я хочу знать, что вы скажете, когда узнаете страшную тайну! Я очень хочу это знать, чтобы избавиться от кошмара. Если бы вы теперь впервые встретили меня в тенистых аллеях вашей Симлы и потребовали от меня всю истину, вы бы услышали ее, но очень неблагоприятную для меня. Мой ответ напомнил бы миру (если бы вы были настолько жестоким, что повторили его) знаменитый ответ, данный Уорреном Хастингсом «собаке Дженнингсу» при первой встрече того с бывшим губернатором после его возвращения из Индии: «Мой дорогой Хастингс, — спросил Дженнингс, — возможно ли, что вы такой великий мошенник, как говорит Бэрк и чему весь мир склонен верить?» «Могу вас уверить, Дженнингс, — был печальный и кроткий ответ, — что, хотя я иногда вынужден казаться мошенником ради компании, в моих собственных глазах я таким никогда не был».

Я — жертва искушения за «грехи» Братства. Но — к фактам.

Разумеется, вы знаете — думаю, Старая Леди рассказала вам, — что, когда мы принимаем кандидатов в челы, они дают обет хранить и молчание в отношении каждого получаемого ими указа. Нужно доказать свою пригодность к ученичеству, прежде чем выяснить свою пригодность к адептству. Ферн находится под таким испытанием, и в хорошее же положение я поставлен! Как вы уже знаете из моего письма Хьюму, Ферн меня не интересует, я ничего о нем не знаю, кроме его замечательных способностей к яснослышанию и ясновидению и еще более замечательного упорства в достижении цели, сильной воли и т.п. Распущенный, безнравственный тип в течение долгих лет, «Перикл кабаков с милой улыбкой для каждой уличной Аспазии», он вдруг полностью исправился после вступления в Теософское общество, и М. взял его в руки серьезно. Не мое дело рассказывать даже вам, сколько из его видений бывают правдивы, сколько являются галлюцинациями или даже, возможно, выдумкой. Вероятнее всего, он неплохо надувал нашего друга Хьюма, так как последний рассказывал мне о нем самые чудеснейшие повествования. Но худшее в этом деле следующее — Ферн надувал его так хорошо, так эффектно, что, когда Хьюм не верил ни одному его слову, Ферн говорил правду, но почти каждую его ложь наш уважаемый председатель «Эклектика» принимал за евангельскую истину.

Теперь вы будете в состоянии понять, что мне нельзя открывать Х. глаза на истинное положение дел, так как Ферн является челой М., и я не имею никакого права, ни законного, ни обычного, согласно нашему кодексу, вмешиваться в их действия. Из многих неприятностей эта, однако, самая малая. Другим из наших обычаев — при переписке с внешним миром — является доверять челе доставку письма или любого другого послания, при том что он — если нет в этом абсолютной необходимости — больше никогда о них не будет думать. Очень часто письма от нас самих, если в них нет ничего важного и секретного, чела пишут нашим почерком. Именно таким образом в прошлом году некоторые из моих писем вам были осаждены, а когда приятное простое осаждение было оставлено — ну, тогда пришлось концентрировать свой ум, принимать удобное положение и – думать, а моему верному Лишенному Наследства оставалось только копировать мои мысли, лишь случайно допуская ошибку. О, мой друг, благодаря этому и легкая же у меня была жизнь вплоть до того самого дня, когда «Эклектик» начал свое неровное существование... В этом году по причинам, о которых нет необходимости упоминать, мне самому приходится выполнять всю работу. От этого иногда бывает тяжко, и я становлюсь нетерпеливым. Жан Поль Рихтер где-то пишет: «Из наших болей наиболее болезненна бестелесная, или нематериальная, а именно наше нетерпение и иллюзия, что это будет длиться вечно...» Однажды, разрешив себе действовать, словно я в своей душевной простоте поддался заблуждению, я вверил священную неприкосновенность своих писем в руки моего второго «я», безнравственного «властного малого», вашего «Прославленного», который недолжным образом воспользовался моим доверием и поставил меня в нынешнее положение! Бессовестный смеется со вчерашнего дня, и, сказать вам правду, я склонен оценивать происходящее таким же образом. Но вы, будучи англичанином, боюсь, будете поражены ужасом ввиду размеров его преступления. Вы знаете, что, несмотря на свои недостатки, мистер Хьюм пока что абсолютно необходим Теософскому обществу. Меня иногда раздражают его мелочные чувства и дух мстительности. Все же мне приходится мириться с его слабостями, которые заставляют его в один момент досадовать, что еще рано, а в другой — что уже поздно. Но наш «Прославленный» не совсем такого мнения, возражая, что гордость и себялюбие мистера Хьюма желают, согласно нашей пословице, чтобы все человечество стояло на коленях и совершало ему пуджу, и он, М., не собирается угождать Хьюму. Разумеется, М. никогда не будет умышленно вредить или досаждать ему. Наоборот, он намеревается всегда защищать Хьюма, как это делал до сих пор, но не поднимет и мизинца для того, чтобы вывести Хьюма из заблуждения.

[Хьюм и Ферн; феномены и переписка с Учителями]

Его аргументы сводятся к следующему: «Хьюм смеялся и посмеивался над действительными, настоящими феноменами (осуществление которых почти вызвало недовольство у Чохана в отношении нас) единственно потому, что демонстрация производилась не по его плану, не в его честь и не для его одного пользы. А теперь пусть он чувствует себя счастливым и гордым из-за таинственных явлений его собственного изготовления и творчества. Пусть он насмехается над Синнеттом в глубине своего собственного гордого сердца и бросает намеки другим, что даже Синнетту не оказана такая благосклонность. Никто никогда не пытался умышленно вводить его в обман, также никому не было разрешено делать что-либо подобное. Все шло своим естественным путем. Ферн находится в руках двух ловких «стражей порога», как назвал их Бульвер, — двух дуг-па, которых мы держим для работы мусорщиков и выявления скрытых пороков, если таковые имеются у кандидатов в ученики. И Ферн, в общем, проявил себя значительно лучшим и более нравственным, нежели от него ожидали. Ферн делал только то, что ему приказано было делать. И он не дает воли своему языку, так как это его первая обязанность. Что касается выставления им себя перед Хьюмом и другими как ясновидца, то раз он заставил самого себя в это поверить и поскольку лишь некоторые частности можно назвать фикцией или, менее мягко выражаясь, выдумкой, то тут действительно вреда нет никому, кроме его самого. Ревность и гордость Хьюма всегда будут служить препятствиями, не дающими ему верить истине настолько, насколько он верит приукрашенной фикции; а Синнетт достаточно проницателен, чтобы легко отличить реальность Ферна от мечтаний... «Почему же тогда должен я, или вы, или еще кто-нибудь — заключает М., — предлагать совет человеку, который ни в коем случае его не примет или, что еще хуже, в случае, если убедится, что ему позволили делать из себя дурака, вернее всего, станет непримиримым врагом Общества, нашего дела, многострадальных Основателей и всех? Пусть он останется в строгом одиночестве... Он не будет благодарным за раскрытие его заблуждения. Наоборот, он забудет, что некого винить, кроме себя, что никто никогда не шепнул ему ни одного слова, которое могло бы привести его к ненужному заблуждению. И станет более свирепо, чем кто-либо, нападать на Адептов, посмеиваться и будет называть их публично самозванцами, иезуитами и лицемерами. Ему явили пока один настоящий феномен, что должно было убедить его в возможности всяких других феноменов».

Таковы рассуждения М., и такими же были бы и мои рассуждения, если бы я не был непосредственно замешан во всем этом. Но теперь, вследствие надувательств этой маленькой двуличной обезьяны — Ферна, я вынужден побеспокоить вас — просить вашего дружеского совета, поскольку наш образ действия отличается от вашего — и наоборот.

Смотрите, что случилось: Хьюм в последнее время получил много писем от меня. Я надеюсь, что вы будете добры проследить со мною судьбу трех из них, полученных им с начала переписки. Постарайтесь также хорошо понять мое положение и иметь представление о моем состоянии. Так как у нас были три челы в Симле: два регулярных и один кандидат — Ферн, мне пришла в голову несчастная идея о сохранении энергии, ее экономии, точно у меня была «сберегательная касса». Сказать по правде, я стремился отделить, насколько обстоятельства позволяли, находящуюся под подозрением «штаб-квартиру» от всех феноменов, произведенных в Симле, начиная от переписки между Хьюмом и мною. Если бы Е.П.Б., Дамодар и Деб не были совершенно разъединены, трудно было бы сказать, что могло произойти. Первое письмо, которое было найдено в оранжерее, я дал М., чтобы тот отослал его с одним из двух регулярных чел в дом мистера Хьюма. М. передал его Субба Роу, которого видел в тот день. Субба Роу послал письмо обычным путем (по почте) Ферну с просьбой или передать мистеру Хьюму, или отослать по почте в том случае, если боится, что Хьюм будет его расспрашивать, ибо Ферн не мог и не имел права отвечать ему и, таким образом, был бы вынужден сказать неправду. Несколько раз Д. К[ул] пытался проникнуть в Ротни Кастл, но каждый раз так сильно страдал, что я сказал ему не делать этого. (Он готовился к Посвящению и вследствие этого легко мог не выдержать.) Ну а Ферн послал его не по почте, а с другом — своим дуг-па, — который и положил письмо в оранжерее около двух часов ночи. Это был феномен наполовину, но Хьюм принял его как полный и очень рассердился, когда М., как он думал, отказался подобрать его ответ тем же способом. Тогда, чтобы утешить его, я написал ему с такой откровенностью, какую допускало ненарушение доверия М. в связи с Ферном, что Д. К[ул] в настоящее время ничего не мог сделать для него и что письмо положил один из учеников Мории, и т.д. Думаю, мой намек был достаточно прозрачен и никакого обмана не было? Второе письмо было брошено ему на стол Джуал Кулом (его имя правильно пишется Гжуал, но фонетически это не так), и поскольку это было сделано им самим, то это был самый настоящий феномен, и Хьюму жаловаться было не на что. Несколько писем посылались ему различными путями, и он может быть уверенным в одном: каковы бы ни были способы доставки писем ему, они не могут не быть феноменальными, поскольку доставлялись в Индию из Тибета. Но это, кажется, не принимается им во внимание. А теперь мы приходим к худшей части всего этого, к обстоятельству, за которое я всецело обвиняю М., как позволившего это, и оправдываю Ферна, который иначе не мог.

Разумеется, вы понимаете, что я пишу вам это строго конфиденциально, полагаясь на вашу честь, и, что бы ни случилось, вы не должны выдавать Ферна. В самом деле (я расследовал это дело весьма внимательно), этот парень сделался виновным в умышленном иезуитском обмане, скорее, из-за постоянных оскорблений, подозрительного отношения и умышленного третирования со стороны Хьюма, нежели в результате какоголибо другого побуждения или нравственной распущенности. Далее, письма М. (продукция любезного дуг-па, в действительности экс-дуг-па, чьи прошлые грехи никогда не позволят ему полностью искупить свои злодеяния) ясно говорят: «Поступайте или так, или так, или вот таким образом». Они искушают его и приводят к мысли, что раз не причиняется вреда какому-либо человеческому существу и побуждения добрые, то всякое деяние становится законным!! Меня так же искушали в моей молодости, и я два раза почти поддался этому соблазну и был спасен от попадания в эту чудовищную западню своим дядей. И то же самое было с «Прославленным», который является самым ортодоксальным оккультистом и придерживается старых традиций и методов. То же было бы с любым из вас, если бы я согласился принять вас в качестве чел. Но так как я с самого начала был осведомлен, что вы признались в одном из писем Е.П.Б., что для европейских умов высшего класса в самом понятии проверки, нахождения на испытании имеется что-то в высшей степени отвратительное, то всегда уклонялся от принятия предложения Хьюма, часто им выражаемого, стать моим учеником. Это, может быть, снабдит вас ключом ко всей ситуации. Однако вот что произошло.

Ферн получил через одного челу мое письмо с указанием, что оно должно быть доставлено немедленно по назначению. Они шли завтракать, и нельзя было терять времени. Ферн уже бросил письмо на какой-то стол, и ему следовало бы его там оставить, так как тогда для него исключалась бы возможность лгать. Но он был раздосадован на Хьюма и придумал другую хитрость. Он спрятал письмо в складках салфетки Хьюма, и тот за завтраком вытряхнул письмо на пол. Кажется, это вызвало суеверный ужас Могги и чувство приятной неожиданности у Хьюма. Но у него возникли старые подозрения (в нем все время копошились подозрения с тех пор, как я написал ему, что мое первое письмо было доставлено ему в оранжерею одним из учеников М. и что мой чела мало что мог сделать, хотя перед тем посетил невидимо все части дома). Хьюм вглядывается пристально в Ферна и спрашивает его, не он ли подложил письмо туда. У меня сейчас перед глазами полная картина того, что происходит в голове Ферна в тот момент. Там быстро вспыхивает: «Это меня спасет... так как я могу поклясться, что я никогда не клал его туда» (имея в виду место на полу, куда письмо упало). «Нет», — смело отвечает он. «Я никогда не клал его туда», — добавляет он мысленно. Затем — видение М. и чувство огромного удовлетворения и облегчения, что он невиновен в непосредственной лжи. Спутанные образы некоторых иезуитов, которых он знал, своего маленького ребенка — несвязная мысль о своей комнате и дышле повозки в саду мистера Хьюма, и т.д. — и ни мысли о самообмане! Верно, наш друг был обманут только раз, но я бы заплатил любую цену, если бы мог предотвратить это событие и заменить свое письмо чьим-либо другим посланием. Но вы видите, в каком положении я нахожусь. М. говорит, что дает мне полную свободу говорить вам что угодно, но хочет, чтобы я ни слова не говорил Хьюму. Также он никогда бы не простил вам, говорит он, если бы вы стали между наказанием гордости Хьюма и судьбой. Ферна в самом деле нельзя обвинить за мысль, что, поскольку результат достигнут, подробности не играют роли, потому что он был так воспитан, а его сердцу действительно близка забота об успехе нашего дела, тогда как у Хьюма, на самом деле, себялюбие и самовлюбленность — главный и единственный мотив. «Самовлюбленный человеколюбец» — вот выражение, рисующее его портрет во весь рост.

Теперь о полковнике Чезни. Поскольку он действительно и искренне был так любезен, что, кажется, что-то усмотрел в чертах вашего бедного скромного друга — впечатление, извлеченное, по всей вероятности, из глубин воображения, нежели из какого-либо действительного присутствия такого выражения, как вы говорите, в творении Джуал Кула или М., — первый чувствовал себя гордым и просил моего разрешения на осаждение другого такого изображения для полковника Чезни. Разумеется, разрешение было дано, хотя я смеялся над этой идеей, и М. сказал Д. К[улу], что полковник тоже будет смеяться над тем, что сочтет за мое тщеславие. Но Д. К[ул] хотел попытаться и пошел просить разрешения самому преподнести изображение полковнику Чезни, в чем, разумеется, Чохан ему отказал и сделал ему выговор. Но картина была готова три минуты спустя после того, как я дал согласие, и Д. К[ул], казалось, этим был чрезвычайно горд. Он говорит — и был прав, я думаю, — что из всех трех этот портрет наиболее похож. Ну, он последовал обычным путем через Джуал Кула, Деба и Ферна, так как Е.П.Б. и Дамодар на этот раз оба были в Пуне. М. тренировал и проверял Ферна на производство феномена, разумеется, настоящего, с тем чтобы Ферн мог произвести в доме полковника Чезни демонстрацию; но если Ферн клялся, что ему нужны только три месяца на подготовку, М. знал, что за это время он никак не подготовится. По моему же мнению, он и в следующем году не будет готов. Как бы то ни было, он доверил новую картину Ферну, советуя ему опять послать ее по почте, ибо, если Чезни узнает, что здесь замешан Ферн, то даже не поверит, что она создана осаждением. Но Джуал Кул хотел, чтобы картина была доставлена немедленно, пока, как он сказал, «у полковника Учитель в голове еще теплый», а Ферн, самомнительный молодой дурак, ответил: «Нет, прежде чем что-либо делать с этим «пакетом», я должен изучить полковника Чезни полнее (!!) Я хочу на этот раз добиться наилучших результатов, какие только возможны, с первого раза. То, каким я видел автора «Сражения у Доркина», не смогло меня удовлетворить... Отец мне говорил, чтобы я был его «глазами и ушами» — ведь у него самого не всегда есть время, — я должен выяснить характер человека, с которым нам приходится иметь дело»!!

Тем временем я, опасаясь, что «учитель» Ферн вздумает, чего доброго, поместить портрет в складках салфетки полковника Чезни и произвести некое «духовный феномен своей ногой», написал вам из Пуны через Дамодара, давая весьма прозрачный, по моему мнению, намек, который вы, конечно, не поняли, но теперь поймете. Вчера утром Д. К[ул] пришел ко мне и сказал, что картина все еще у Ферна и что он опасается какого-либо трюка, уже проделанного или будущего. Тогда я сразу вывел своего слишком равнодушного Брата из апатии. Я показал ему, насколько опасно положение из-за неразборчивости парня, чье моральное чувство еще более притупилось «испытаниями» и обманами, которые он рассматривает почти как законные и допустимые, — и побудил его наконец к действию. Телеграмма, написанная собственным почерком М, была послана Ферну на этот раз из центральных провинций (из Буссаваля, полагаю, где живет один чела). В ней содержался приказ Ферну немедленно отправить пакет по почте в адрес полковника, и Ферн, как я вижу, получил ее вчера после полудня по нашему времени (во вторник 22-го). Таким образом, когда вы об этом услышите, вы будете знать всю истину.

Я строго запретил передавать мои письма или что-нибудь, имеющее отношение к моим делам, Ферну. Таким образом, мистеру Хьюму, вам и всем другим в Симле дается мое честное слово, что Ферн больше не будет иметь никакого отношения к моим делам. Но, мой дражайший друг, вы должны мне крепко обещать ради меня никогда никому не рассказывать ни единого слова из того, что я вам сообщил, и менее всего Хьюму и Ферну, если только последний своими выдумками не вынудит вас одернуть его. В таком случае вы можете сказать ему сколько найдете нужным, чтобы заставить его замолчать, однако так, чтобы он не понял, как и от кого вы узнали это. Кроме того, употребляйте это знание по вашему усмотрению. Читайте мое заказное письмо, посланное вчера из Буссаваля на ваше имя, вернее, мое письмо Хьюму, читайте внимательно и хорошо подумайте, прежде чем отправить его, ибо оно может вызвать у Хьюма припадок гнева, задеть его гордость и заставить сразу уйти из Общества. Лучше держите его как средство для крайнего случая, чтобы, по крайней мере, доказать ему, что я человек, который хочет, чтобы даже благосклонность противников не приобреталась нечестным путем. По крайней мере, я так смотрю на способы, которые мистер Ферн, кажется, весьма расположен применять. Но больше всего, добрый и верный друг, не позволяйте себе неправильно судить о действительном положении нашего Великого Братства. Хотя извилистыми могут показаться вашему западному уму те тропы и те дороги, которыми наших кандидатов ведут к Великому Свету, вы будете первым, кто их одобрит, когда узнаете все. Не судите по видимости, ибо этим вы можете совершить большую несправедливость и потерять ваши личные возможности узнавать больше. Только будьте бдительны и наблюдайте. Если мистер Хьюм согласится ждать, он получит значительно больше феноменов, чем раньше, чтобы прекратить критику. Употребите свое влияние на него. Помните, в ноябре наступит великий кризис, и сентябрь будет полон опасностей. Сохраните при этом крушении, по крайней мере, наши личные отношения. Ферн — страннейший психологически субъект, которого я когда-либо встречал. Жемчужина внутри, скрытая глубоко в непривлекательной раковине устрицы. Мы не можем разрушить ее сразу, но и не можем позволить себе терять таких субъектов. Защищая себя, защищайте его от Хьюма. Вообще, я никогда не доверяю женщине так же, как и эхо. Обе женского рода, потому что богиня Эхо, подобно женщине, всегда имеет последнее слово. Но с вашей супругой по-другому, и я твердо верю, что вы можете доверить ей вышесказанное, если найдете нужным. Но остерегайтесь доверять бедной миссис Гордон. Она — превосходная женщина, но заговорит саму Смерть до смерти. На этом я заканчиваю.

Ваш всегда верный К.Х.

Пожалуйста, не рассматривайте это как комплимент, но поверьте мне, когда говорю, что ваши два письма, в особенности «Эволюция человека», просто великолепны. Не бойтесь никаких противоречий и несоответствий.

Снова говорю: берите их (противоречия. — Ред.) на заметку и присылайте мне, и вы все поймете.

Я вас прошу, любезный сэр, заприте это дурацкое письмо, посланное вчера Хьюму-сахибу, в ваш сундук, и пусть оно лежит там, пока не потребуется. Я считаю, что оно сотворит только зло и ничего другого. К.Х. слишком чувствителен — он становится в вашем западном обществе настоящей барышней.

Ваш М.

Сноски

---