Блаватская Е.П. - Путеводный свет Неведомого: различия между версиями

Но независимо от того, украшают они собою алтарь науки или нет, эти теории вполне могут содержать в себе фрагменты истины. Если отсортировать, сравнить, проанализировать и правильно скомпоновать все эти гипотезы, то в один прекрасный день они смогут составить астрономическую аксиому, природный факт, который придет на смену химерам, сотворенным научным умом.

Примерно то же можно сказать и о рассуждениях, опубликованных некоторыми членами Теософского Общества. Их авторы хоть и принадлежат к теософскому братству, судя по всему, никогда не изучали подлинно эзотерических доктрин. Разумеется, эти рассуждения могут быть только гипотезами, хотя и окрашенными тем или иным лучом истины, но в них этот луч окутан хаосом фантазии, а то и просто глупости. И все же если выбрать их из общей кучи и систематизировать, то можно преуспеть в извлечении из этих идей философской истины. Следует понять, что теософские исследования дополняют научные, поскольку теософия рассматривает обратную сторону общепринятых истин. Она проверяет и анализирует каждый факт, утверждаемый физической наукой, стараясь разглядеть суть, изначальную и оккультную природу каждого космического или физического проявления не только в материальном, но и в интеллектуальном и этическом свете. Словом, теософское исследование начинается там, где заканчивается исследование материалистическое.

Официальная наука слушает то, что мы говорим, и смеется. Мы читаем ее отчеты, видим апофеоз ее мнимого прогресса с его великими открытиями, многие из которых еще больше обогатили кучку и без того уже богатых людей, но одновременно с этим ввергли миллионы бедняков в еще более ужасающую нищету, однако не мешаем ей делать то, что она считает нужным. И все же, когда мы замечаем, что физическая наука не продвинулась ни на шаг в познании истинной природы первичной материи со времен Анаксимена и Ионийской школы, мы тоже смеемся над нею.

То, чего теософы, придерживающиеся ортодоксальной и официальной науки, пытаются достичь, не выходя за пределы последней, оккультисты или теософы «внутренней группы» изучают в соответствии с методикой эзотерической школы. И то обстоятельство, что преимущества этой методики могут оценить пока только сами ученики (то есть те, кто связан обетом неразглашения ее сути), ни в коей мере не умаляет ее значения. Мало того, что значение, приписываемое терминам'' магия'' и'' волшебство'' (теургия), никогда не могло претендовать даже на приблизительную точность, так еще и само слово'' теософия'' сейчас воспринимается превратно. Определения этих слов, которые мы находим в словарях и энциклопедиях, столь же абсурдны, сколь гротескны. Вебстер, например, в пояснении к слову «теософия» убеждает читателя в том, что это «прямая связь или общение с Богом и высшими духами», и далее добавляет, что это «приобретение'' сверхчеловеческих и сверхъестественных'' знаний и способностей с помощью'' физических процессов'' [!?] и теургических операций платоников или же с помощью химических процессов немецких философов огня». Какой бестолковый набор слов! С тем же успехом мы могли бы сказать, что полоумный мозг можно усовершенствовать до ньютоновских масштабов и развить в нем математический гений, если каждый день проезжать не менее пяти миль на деревянной лошадке.

Но как бы ни варьировались формы этой науки, все более отклоняясь от Луча Истины с каждым новым поколением, ее фундаментальные, изначальные истины всегда остаются неизменными. Символы, используемые для передачи идей, могут быть самыми разными, но сами идеи неизменно одни и те же. Об этом говорил и Рагон — наиболее эрудированный из всех «сыновей вдовы» (масонов). Существует особый жреческий язык — «тайный язык», без знания которого невозможно сколь-нибудь значительно продвинуться в изучении оккультных наук. По объяснению Рагона, «построить, или основать, город» означало «создать новую религию», и, следовательно, когда эта фраза встречается у Гомера, она аналогична встречающейся в'' Брахманах'' метафоре — дарить «сок сомы». Это означало — «основать эзотерическую школу», но не «религию», как это утверждает Рагон. Значит, Рагон ошибся? Мы так не думаем. Но как принадлежащий к Эзотерической Школе теософ держит в тайне от остальных членов Теософского Общества то, что он пообещал не придавать огласке, так и Рагон, по всей вероятности, не считал возможным открывать своим тринософистам ничего, кроме относительных истин. Однако не приходится сомневаться в том, что он обладал, по крайней мере, элементарным знанием''' тайного языка'''.

«Как можно выучить этот язык?» — могут спросить нас. Мы отвечаем: изучая все религии и сравнивая их друг с другом. Но для серьезного обучения необходим учитель, гуру; поскольку для того чтобы преуспеть в самостоятельном изучении этого тайного языка, человек должен быть более чем гением и обладать таким же вдохновением, каким обладал Аммоний Саккас. Поощряемый со стороны церкви Климентом Александрийским и Афинагором, защищаемый учеными людьми из синагоги и академии и обожаемый неевреями, «он изучал'' тайный язык'', проповедуя общее происхождение всех религий и общую веру». Для этого ему достаточно было следовать древним канонам Гермеса, которые в свое время детально изучили и на основе которых создали свои философские системы Платон и Пифагор. Так стоит ли нам удивляться тому, что, обнаружив в самых первых стихах Евангелия Св. Иоанна учения, входившие в состав всех трех вышеупомянутых философских систем, он сделал вполне закономерный вывод, что великий Назорей стремился восстановить возвышенную науку древней Мудрости во всей ее первозданной полноте? Мы разделяем мнение Аммония. Библейские сюжеты и рассказы о богах могут иметь только два возможных объяснения: либо это величественные и глубокомысленные аллегории, отражающие универсальные истины, либо это просто басни, которые годятся только на то, чтобы рассказывать их на ночь невеждам.

''Числовое'' значение букв является одним из разделов «мистического» (или древнего жреческого) языка. О нем говорилось в ходе «малых мистерий», но серьезное изучение этого языка оставалось привилегией высших посвященных. Претендент должен был выйти победителем из ужасных испытаний Великих Мистерий, прежде чем приступить к его систематическому изучению. Вот почему Аммоний Саккас, следуя примеру Пифагора, требовал от своих учеников обещания хранить в тайне наиболее возвышенные свои учения, раскрывая их только тем, кто уже усвоил подготовительные доктрины и, следовательно, был готов к дальнейшему посвящению. Другой мудрец, живший за три столетия до него, требовал того же от своих учеников, объясняя им свою манеру давать все «в сравнениях» (в притчах) тем, «что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано... потому... что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют». [Мтф., XIII, 11, 13.]