Изменения

Выражаясь философским языком, исчезнуть должна будет “материя”, а меняться будет сама “форма”. Ответ на вопрос, сохраняется ли наша трансцендентная тождественность с нынешним<ref>“Человек может уже обрести бессмертную жизнь и оставаться на протяжении вечности всё тем же ''внутренним я'', каким он был на земле, но из этого вовсе не вытекает, что он непременно должен либо оставаться Смитом и Брауном, каким он был на земле, либо утратить свою индивидуальность” – ''Isis Unveiled'', I. P. 316 [см.: РИ, 1. С. 450 – Пер.] – Ч.К.М.</ref> “А” или “Б”, должен зависеть от ответа на другой высказанный выше вопрос: чем является дух Божий, нашей изначальной, стержневой сущностью или некой ипостасью? Но нахождение “под стражею закона” означает для нас невозможность действовать непосредственно и по собственной воле – в этом случае мы можем действовать лишь косвенно, то есть в добровольном согласии с чужой волей. Та воля, в соответствии с которой мы по природе своей привыкли действовать, – т.&nbsp;е. наша собственная воля – должна пониматься не как простое волеизъявление, а как вся наша природа – т.&nbsp;е. как та самая “властительница-любовь”, которая то-то и то-то делает для нас притягательным, а всё остальное отталкивающим.  

Выражаясь философским языком, исчезнуть должна будет “материя”, а меняться будет сама “форма”. Ответ на вопрос, сохраняется ли наша трансцендентная тождественность с нынешним<ref>“Человек может уже обрести бессмертную жизнь и оставаться на протяжении вечности всё тем же ''внутренним я'', каким он был на земле, но из этого вовсе не вытекает, что он непременно должен либо оставаться Смитом и Брауном, каким он был на земле, либо утратить свою индивидуальность” – ''Isis Unveiled'', I. P. 316 [см.: РИ, 1. С. 450 – Пер.] – Ч.К.М.</ref> “А” или “Б”, должен зависеть от ответа на другой высказанный выше вопрос: чем является дух Божий, нашей изначальной, стержневой сущностью или некой ипостасью? Но нахождение “под стражею закона” означает для нас невозможность действовать непосредственно и по собственной воле – в этом случае мы можем действовать лишь косвенно, то есть в добровольном согласии с чужой волей. Та воля, в соответствии с которой мы по природе своей привыкли действовать, – т.&nbsp;е. наша собственная воля – должна пониматься не как простое волеизъявление, а как вся наша природа – т.&nbsp;е. как та самая “властительница-любовь”, которая то-то и то-то делает для нас притягательным, а всё остальное отталкивающим.  

Пребывая “под стражею закона”, эта природа находится в подвешенном, “замороженном” состоянии, а поскольку это состояние относится только к её деятельности и проявлениям, но при этом отнюдь не отменяется, то закон этот – как замена чужой воли – нам необходим. Собственная наша воля, или природа наша, продолжает оставаться центральной в нас, а то, чему мы подчиняемся – старательно или идя против самих себя – является скорее периферийным или ипостатическим. Постоянство, с которым мы либо подчиняемся, либо сопротивляемся, заставляет периферийное выдвигаться всё более и более к центру, после чего и происходит тот самый “взрыв”, о котором писал Сен-Мартен. Под действием этого “взрыва” наша природная воля навсегда рассеивается и истребляется вследствие соприкосновения с божественным, и последнее отныне становится уже нашим собственным. Так “детоводитель” приводит нас “ко Христу”, и если под “Христом” мы будем понимать не историческую божественную личность, а логос, слово или проявления Бога ''внутри нас'', – то тогда, полагаю, мы и приходим к той главной истине, которую проповедовали ''веданта'', Капила, Будда, Конфуций, Платон и Иисус.  

Пребывая “под стражею закона”, эта природа находится в подвешенном, “замороженном” состоянии, а поскольку это состояние относится только к её деятельности и проявлениям, но при этом отнюдь не отменяется, то закон этот – как замена чужой воли – нам необходим. Собственная наша воля (то есть наша природа) продолжает оставаться в нас центральной, а то, чему мы подчиняемся – старательно или идя противу самих себя – является скорее периферийным или ипостатическим. Постоянство, с которым мы либо подчиняемся, либо сопротивляемся, заставляет периферийное выдвигаться всё более и более к центру, после чего и происходит тот самый “взрыв”, о котором писал Сен-Мартен. Под действием этого “взрыва” наша природная воля навсегда рассеивается и истребляется вследствие соприкосновения с божественным, и последнее отныне становится уже нашим собственным. Так “детоводитель” приводит нас “ко Христу”, и если под “Христом” мы будем понимать не историческую божественную личность, а логос, слово или проявления Бога ''внутри нас'', – то тогда, полагаю, мы и приходим к той главной истине, которую проповедовали ''веданта'', Капила, Будда, Конфуций, Платон и Иисус.  

Ту же самую истину можно изложить и чуть иначе, и указанием на это я обязан брату нашему Дж.У. Фаркухару. Это указание содержится у Сведенборга в его “Апокалипсисе объяснённом” (“Apocalypse Explained”) под номером 527:  

Ту же самую истину можно изложить и чуть иначе, и указанием на это я обязан брату нашему Дж.У. Фаркухару. Это указание содержится у Сведенборга в его “Апокалипсисе объяснённом” (“Apocalypse Explained”) под номером 527:  

Так что же нас так особенно поражает в этой замене природно-человеческой личности на личность божественно-человеческую? Может быть, утрата индивидуализма? (Индивидуализма, подчёркиваю, а не индивидуальности).  

Так что же нас так особенно поражает в этой замене природно-человеческой личности на личность божественно-человеческую? Может быть, утрата индивидуализма? (Индивидуализма, подчёркиваю, а не индивидуальности).  

У Иисуса мы встречаем ряд высказываний, которые многих из нас ранили в самое сердце, хотя не все могли в этом признаться даже самим себе. “Что Мне и Тебе, Жено?” [Ин.2:4 – Пер.], как и ряд других высказываний, в которых он отрекается от всяких уз и отношений с кем бы то ни было, чтó и не позволяет нам, глубоко почитающим его, проникнуться искренним сочувствием к его словам. В этом его отречении от индивидуализма, даже в самом дружеском кругу, есть что-то жуткое и непостижимое. Но как раз в арийских-то философиях мы и обнаруживаем то же самое отречение от всего того, что мы связываем с жизнью индивидуальной, и отречение это выражено в самой яркой и категоричной форме. И действительно, что как не эта невозможность описать достигшую ''мокши'' (освобождения от земных оков) душу иначе, чем с помощью негативных характеристик, и побудила усматривать в этом индуистском высочайшем свершении души утрату всякой индивидуальности и всякого осознаваемого существования? Нам нелегко развести между собой понятия “индивидуальность” и “индивидуализм”, вот почему мы и отворачиваемся от возвышенных представлений первобытной философии как от чего-то, что имеет к нам отношения не больше, чем та непрекращающаяся или зарождающаяся в мозгах у других мысль, отброшенная и отрезанная от мыслящего источника – а именно такое бессмертие и обещает м-р Фредерик Гаррисон<ref>Фредерик Гаррисон (Frederick Harrison) (1831-1923) – британский историк и юрист. Один из основателей общества позитивистов в Лондоне. – Пер.</ref> избранному кругу человечества, которое способно производить мысли, обладающие хоть какой-то репродуктивной силой.  

У Иисуса мы встречаем ряд высказываний, которые многих из нас ранили в самое сердце, хотя не все могли в этом признаться даже самим себе. “Что Мне и Тебе, Жено?” [Ин.2:4 – Пер.], как и ряд других высказываний, в которых он отрекается от всяких уз и отношений с кем бы то ни было, чтó и не позволяет нам, глубоко почитающим его, проникнуться искренним сочувствием к его словам. В этом его отречении от индивидуализма, даже в самом дружеском кругу, есть что-то жуткое и непостижимое. Но как раз в арийских-то философиях мы и обнаруживаем то же самое отречение от всего того, что мы связываем с жизнью индивидуальной, и отречение это выражено в самой яркой и категоричной форме. И действительно, что как не эта невозможность описать достигшую ''мокши'' (освободившаяся от земных оков) душу иначе, чем с помощью негативных характеристик, и побудила усматривать в этом индуистском высочайшем свершении души утрату всякой индивидуальности и всякого осознаваемого существования? Нам нелегко развести между собой понятия “индивидуальность” и “индивидуализм”, вот почему мы и отворачиваемся от возвышенных представлений первобытной философии как от чего-то, что имеет к нам отношения не больше, чем та непрекращающаяся или зарождающаяся в мозгах у других мысль, отброшенная и отрезанная от мыслящего источника – а именно такое бессмертие и обещает м-р Фредерик Гаррисон<ref>Фредерик Гаррисон (Frederick Harrison) (1831-1923) – британский историк и юрист. Один из основателей общества позитивистов в Лондоне. – Пер.</ref> избранному кругу человечества, которое способно производить мысли, обладающие хоть какой-то репродуктивной силой.  

Но, конечно же, эта горячая устремлённость индусского ума к нирване питается вовсе не их предпочтением идеи “ничто”, бессознательного поглощения, перед идеей ограниченности (''limitation''). Даже в упанишадах имеется множество примеров, свидетельствующих об обратном, а афоризмы Капилы у санкхьяиков недвусмысленно утверждают идею индивидуальности души (духа). Индивидуальность сознания сохраняется и, вероятно, бесконечно усиливается, но его “материя” уже перестаёт носить личный характер. Попробуйте-ка просто представить себе, что такое “свобода от желаний” – а это излюбленное выражение, с помощью которого в этих системах выражается отрицание индивидуализма. Даже в этой деятельной форме служения Божеству душа, как предостерегает её “Бхагавидгита”, должна оставаться безразличной к конечному результату.

Но, конечно же, эта горячая устремлённость индусского ума к нирване питается вовсе не их предпочтением идеи “ничто”, бессознательного поглощения, перед идеей ограниченности (''limitation''). Даже в упанишадах имеется множество примеров, свидетельствующих об обратном, а афоризмы Капилы у санкхьяиков недвусмысленно утверждают идею индивидуальности души (духа). Индивидуальность сознания сохраняется и, вероятно, бесконечно усиливается, но его “материя” уже перестаёт носить личный характер. Попробуйте-ка просто представить себе, что такое “свобода от желаний” – а это излюбленное выражение, с помощью которого в этих системах выражается отрицание индивидуализма. Даже в этой деятельной форме служения Божеству душа, как предостерегает её “Бхагавидгита”, должна оставаться безразличной к конечному результату.