− | человечества, как и всё остальное, будут представлять собой единое целое, в котором все будут одинаковы. Всё вольётся в ''Великое Дыхание''. Иными словами, всё "погрузится в Брахмана", в божественное единство. | + | человечества, как и всё остальное, будут представлять собой единое целое, в котором все будут одинаковы. Всё вольётся в ''Великое Дыхание''. Иными словами, всё "погрузится в Брахмана", в божественное единое. |
| Считать ли это уничтожением, аннигиляцией, как полагают некоторые? Или усматривать в этом ''атеизм'', как склонны делать другие критики, поклоняющиеся ''личному'' богу и отстаивающие нефилософскую идею рая? Ни то, ни другое. Нет никакого смысла возвращаться к вопросу о том, является или нет атеизмом то, что на самом деле представляет собой ''духовность'' самого возвышенного толка. | | Считать ли это уничтожением, аннигиляцией, как полагают некоторые? Или усматривать в этом ''атеизм'', как склонны делать другие критики, поклоняющиеся ''личному'' богу и отстаивающие нефилософскую идею рая? Ни то, ни другое. Нет никакого смысла возвращаться к вопросу о том, является или нет атеизмом то, что на самом деле представляет собой ''духовность'' самого возвышенного толка. |
− | Усматривать в нирване аннигиляцию — это всё равно, что говорить о человеке, погружённом в глубокий сон без сновидений — в такой сон, который не оставляет никаких впечатлений в физической памяти и мозге, так как высшее "я" спящего в эти часы находится в своём изначальном состоянии абсолютного сознания, — будто он также аннигилирован. Но последний пример отвечает лишь на одну часть вопроса — он затрагивает наиболее материальный его аспект, поскольку то воссоединение, о котором идёт речь в приведённой шлоке, ничуть не похоже на "сон без сновидений" — наоборот, это абсолютное бытие, это не обусловленное никакими качествами единство, то есть состояние, для описания которого наш человеческий язык абсолютно и безоговорочно непригоден. Более-менее полное представление об этом возможно составить только из панорамы видений, открывающихся душе, благодаря духовному мыслетворчеству божественной монады. Не теряется при этом и индивидуальность — и даже эссенция личности, если от неё вообще что-то остаётся, — потому что всё это также воссоединяется [с изначальным принципом]. И каким бы беспредельным состояние паранирваны ни казалось человеку, оно всё же имеет свои пределы в вечности. И по её (паранирваны) завершении та же монада вновь выходит из неё, уже в качестве какого-то более высокого существа, пребывающего на более высоком плане, для того чтобы приступить к новому циклу более совершенной деятельности. | + | Усматривать в нирване аннигиляцию — это всё равно, что говорить о человеке, погружённом в глубокий сон без сновидений — в такой сон, который не оставляет никаких впечатлений в физической памяти и мозге, так как высшее "я" спящего в эти часы находится в своём изначальном состоянии абсолютного сознания, — будто он также аннигилирован. Но последний пример отвечает лишь на одну часть вопроса — он затрагивает наиболее материальный его аспект, поскольку то воссоединение, о котором идёт речь в приведённой шлоке, ничуть не похоже на "сон без сновидений" — наоборот, это абсолютное бытие, это не обусловленное никакими качествами единое, то есть состояние, для описания которого наш человеческий язык абсолютно и безоговорочно непригоден. Более-менее полное представление об этом возможно составить только из панорамы видений, открывающихся душе, благодаря духовному мыслетворчеству божественной монады. Не теряется при этом и индивидуальность — и даже эссенция личности, если от неё вообще что-то остаётся, — потому что всё это также воссоединяется [с изначальным принципом]. И каким бы беспредельным состояние паранирваны ни казалось человеку, оно всё же имеет свои пределы в вечности. И по её (паранирваны) завершении та же монада вновь выходит из неё, уже в качестве какого-то более высокого существа, пребывающего на более высоком плане, для того чтобы приступить к новому циклу более совершенной деятельности. |