Перевод с 1-го английского издания: В.В. Базюкин
| 302 | 302 |
ЧАСТЬ II
ЭВОЛЮЦИЯ СИМВОЛИКИ В ЕЁ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНОЙ ХРОНОЛОГИИ
| 303 | 303 |
СИМВОЛИКА И ИДЕОГРАФИЯ
Изучение тайного смысла преданий занимало бóльшую часть жизни автора этих строк, и при этом было совершенно неважно, является ли данное предание религиозным или светским, и принадлежит оно великому или малому народу — главным же образом это были предания Востока. Она относится к числу тех людей, которые убеждены: ни один мифический сюжет, ни одно легендарное событие, сохранившееся в фольклоре любого народа земли, никогда не представляло собой плод чистой фантазии, а наоборот, каждое из подобных сказаний имеет под собой реальную историческую основу. И как бы высока ни была репутация ряда специалистов в области символики, но в этом вопросе автор не разделяет мнения тех из них, кто в любом мифе видит лишь очередное подтверждение склонности ума древнего человека к суевериям и предрассудкам и полагает, будто все мифологии возникли из солнечных мифов и строятся исключительно на них.
Столь поверхностные оценки были критически проанализированы поэтом и египтологом, м-ром Джеральдом Мэсси, в его замечательной лекции "Лунные культы в древности и в наши дни" ("Luniolatry, Ancient and Modern").[2] Мы считаем полезным привести в этой части нашей книги его острые критические замечания, поскольку они очень точно соответствуют и нашей точке зрения по этому вопросу, которую мы открыто заявили ещё в 1875 году, когда нами была написана "Разоблачённая Исида".
"Все последние тридцать лет профессор Макс Мюллер в своих книгах и лекциях, в своих публикациях в "Таймс" . . . и разнообразных журналах, в выступлениях с трибуны Королевского Института, с кафедры Вестминстерского Аббатства и с собственной кафедры в Оксфорде продолжает утверждать, будто мифология — это некая болезнь языка и что древняя символика есть результат какого-то помрачения ума у людей древности.
"Мы знаем", — вторит ему Ренуф в своих Гиббертовских лекциях, — "мы знаем точно, что мифология — это действительно недуг, охватывающий человеческую культуру на определённом этапе её развития".
Так поверхностно разъясняют противники эволюционизма этот вопрос, и все подобные объяснения до сих пор безропотно принимаются британской публикой, которая тем самым перепоручает мыслить
| 304 | 304 |
за себя кому-то другому. Профессор Макс Мюллер, Кокс, Губернатис и другие пропагандисты солярных мифов рисуют нам первобытного мифотворца в виде эдакого германизированного индуса-метафизика, отбрасывающего собственную тень на ментальный туман и затейливо рассуждающего о неком дыме или, в лучшем случае, об облаке. Небо у него над головой превращается в купол страны грёз, который сверху испещрён образами, почерпнутыми из ночных кошмаров этого аборигена!
Они смотрят на древнего человека через призму самих себя, считая его противоестественно склонным к самомистификации, или, как выразился Фонтенель, "склонным видеть вещи, которых на самом деле не существует". Они рисуют превратный образ древнего первобытного человека-идиота, который послушно следует туда, куда влечёт его живое, но не обузданное просвещением воображение, заставляющее его верить во все те небылицы, которым напрямую и непрерывно противоречит его же собственный ежедневный опыт; они рисуют образ игрушки собственной фантазии, находящейся в гуще мрачных реалий, которые по-своему перемалывали его собственный опыт, подобно могучим айсбергам, таранящим подводные скалы, оставляя на них свои следы.
Нам остаётся сказать только одно — и в один прекрасный день это будет признано всеми: к истокам мифологии и языка эти авторитетные учителя стоят не ближе, чем бёрнсовский поэт Вилли к Пегасу. Мой ответ им будет таков: всё это лишь плод досужего рассуждения метафизика-теоретика, полагающего, будто мифология представляет собой болезнь языка и всего что угодно ещё — но только не его собственного мозга.
Подлинные истоки мифологии и заложенный в ней смысл оказались целиком вне поля зрения этих соляристов и сочинителей басен! Мифология представляет собой первобытный способ оформления древней мысли. Она опиралась на факты природы, на природные явления, которые и сегодня поддаются проверке. В ней нет ничего безумного, ничего иррационального, надо только взглянуть на неё в свете эволюции и правильно понять её выразительные средства в виде языка знаков. Безумие возникает тогда, когда мы по ошибке принимаем миф за историю человечества или за божественное откровение.[1]
Мифология представляет собой хранилище самых древних научных знаний человека, и самое главное, что нас интересует в ней, состоит в следующем: если только мы сможем верно интерпретировать изложенные в ней сведения, то это будет означать смертный приговор всем лже-богословиям, которые она ненамеренно породила на свет.[2] В нашем сегодняшнем языке мы порой используем слово "мифический", когда хотим подчеркнуть, что то или иное сообщение явно не соответствует действительности, но древняя мифология не представляла собой системы или способа фальсификации действительности в этом смысле. Её иносказания были просто способом изложения фактов, и они не являлись ни подтасовкой этих фактов, ни чистым вымыслом. . . .
Например, когда египтяне изображали луну в виде кошки, то они не были настолько глупы, чтобы полагать, будто луна и есть сама кошка. И никакая самая буйная фантазия не могла бы их заставить усмотреть между кошкой и луной какое-либо сходство. Также и миф о кошке не является просто развёрнутой вербальной метафорой, да и не имели они никакого намерения заниматься загадками и ребусами. . . Просто-напросто они отметили следующие факты — кошка умеет видеть в темноте, ночью её зрачки расширяются, становясь совершенно круглыми, и начинают ярко светиться. Луна была наблюдателем ночной жизни на небесах, то же самое была кошка на земле. Вот поэтому-то самая обычная кошка и была выбрана в качестве символа, естественного знака, живой пиктограммой лунной сферы. . . . А из этого следует, что солнце, которое по ночам снизу видит всё, что происходит в преисподней, также может считаться как бы кошкой, ибо также способно видеть в темноте. В Египте
[1] В том, что касается божественного откровения, то мы согласны с высказанной мыслью, но не согласны в том, что касается "истории человечества" . . . Ведь в большинстве индийских легенд и "мифов" заключена именно "история", а под внешним слоем мифа скрываются события — самые что ни на есть реальные фактические события.
[2] Когда исчезнут эти "лже-богословия", тогда на первый план выступят истинные доисторические реалии, особенно хорошо сохранившиеся в арийской мифологии (древних индусов) и даже у эллинов догомеровских эпох.
| 305 | 305 |
кошку называют мау, что означает "видящий" (от глагола мау — "видеть").[3] Один из исследователей мифологии утверждает, будто, согласно египетским поверьям, "позади солнца находится огромная кошка, и само солнце — это лишь зрачок глаза этой кошки". Но всё это лишь современные фантазии. Это всё тот же товар из лавки Мюллера. Луна-кошка понималась как глаз солнца, поскольку Луна отражает солнечный свет и ещё потому, что глаз также способен зеркально отражать образы окружающих вещей. В образе богини Баст кошка сторожит Солнце, и своей лапой она попирает и ранит голову извечного врага Солнца, Змея Тьмы. . ." [4]
Таково очень точное изложение смысла лунных мифов в их астрономическом аспекте. Однако селенография принадлежит к числу наименее эзотерических разделов лунной символики. А для того чтобы овладеть — если мне будет позволено предложить новый термин — селеногнозисом, необходимо глубоко разобраться не в одном только её астрономическом аспекте. Луна (см. § IX "Луна, Деус Лунус, Феба"), как показано в стансе VI тома I, теснейшим образом связана с Землёй и имеет гораздо более непосредственное отношение ко всем тайнам нашей глобосферы, чем даже Венера-Люцифер, оккультная сестра и alter-ego Земли.
Неустанные изыскания в области символики, проводившиеся в прошлом и нынешнем веках на Западе, особенно в Германии, привели каждого оккультиста и большинство непредвзято мыслящих людей к пониманию того, что без помощи символики (с её семью разделами, о которых сегодня уже никому ничего не известно) невозможно правильно понять ни одно священное писание древности. Исследования в области символогии должны охватывать все её аспекты, поскольку каждый народ имел свои собственные, особые выразительные средства. Короче говоря, ни один египетский папирус, ни один пальмовый лист индусов,[5] ни одну ассирийскую табличку или еврейский свиток нельзя читать и толковать буквально.
Сегодня это понятно уже каждому исследователю. Довольно одних только блестящих лекций Дж.Мэсси, чтобы убедить любого здравомыслящего христианина в том, что доверять целиком и полностью мёртвой букве Библии означало бы впадать в ещё большее заблуждение и предрассудки, чем те, в плену которых пребывает ум какого-нибудь дикого островитянина из южных морей. Но даже самые искренние почитатели истины из числа востоковедов — как исследователей арийской культуры, так и египтологов — словно не видят того, что каждый символ, который мы встречаем на папирусе или на пальмовом листе, — это ведь как многогранный алмаз, каждая из граней которого не только должна интерпретироваться по-своему, но, кроме того, и связана с несколькими различными науками. Один из примеров этого мы только что видели в приведённом выше толковании образа кошки как символа луны — это пример сидерическо-теллурической (sidero-terrestrial) образности, хотя образ луны, помимо указанного смысла, у разных народов может нести в себе и другие идеи.
Как показал в своей "Большой энциклопедии масонства" учёный масон и теософ, ныне покойный Кеннет Маккензи, между эмблемой и символом существует огромная разница. Первая "заключает в себе более широкий ряд мыслей, чем символ, который, можно сказать, иллюстрирует какую-то одну конкретную идею".[6] Таким образом, символы (например, лунные или солнечные) нескольких стран, каждый из которых иллюстрирует какую-то конкретную идею или комплекс идей, все вместе образуют некую эзотерическую эмблему. Последняя представляет собой "конкретную наглядную
| 306 | 306 |
картинку или знак, изображающий принципы или комплекс принципов, легко узнаваемых теми, кто прошёл определённую подготовку"[7] (посвящёнными). А говоря ещё проще, эмблема обычно представляет собой комплекс графических изображений, которые прочитываются и интерпретируются иносказательно и которые, как в панораме, раскрывают ту или иную идею в виде последовательных изображений, следующих одно за другим. Так, пураны представляют собой набор письменно-литературных эмблем, так же как и Заветы Моисея и Христа, то есть Библия, а также любые другие экзотерические священные писания. В том же источнике говорится: —
"Все эзотерические общества пользовались эмблемами и символами: и пифагорейское, и элевсинское общества, и герметическое братство в Египте, и розенкрейцеры, и франкмасоны. Многие из этих эмблем не следует выставлять на всеобщее обозрение, а кроме того, самая мелкая деталь может придавать эмблеме или символу совершенно другой смысл. Сюда же следует причислить и магические печати, поскольку в их основе лежат определённые принципы чисел, и, какими бы устрашающими или забавными они ни выглядели в глазах людей необученных, они сообщают тем, кто был научен распознавать их, весь комплекс составляющих доктрину идей".[8]
Все вышеперечисленные общества относительно молоды, и самые ранние из них не старше эпохи средневековья. Насколько же осмотрительными должны быть в этом случае последователи древнейшей школы, восходящей к эпохе глубокой архаики, дабы не выдать человечеству тайн гораздо более важных (и опасных, окажись они в руках человечества), чем любые из так называемых "масонских секретов", превратившихся ныне, как говорят французы, в "секреты Полишинеля"! Однако ограничение это относится лишь к тем значениям символов и эмблем, которые касаются психологии, а вернее психо-физиологии, и Космоса, да и то лишь отчасти. Ни один адепт не имеет права сообщать тех условий и средств, с помощью которых может произойти взаимодействие психических или физических элементов, способных произвести либо вредный, либо благотворный результат. Однако он всегда готов поделиться с искренним учеником тем или иным секретом древней мудрости во всём, что касается истории, сокрытой под символикой мифологии, пополнить память ученика знанием о каких-то новых исторических вехах и тем самым расширить его ретроспективный взгляд на историю полезными сведениями о происхождении человека, эволюции рас и геогнозисе. А ведь именно на это обстоятельство громко сетуют сегодня не только теософы, но и люди мирские, интересующиеся данной проблематикой. "Почему адепты не раскрывают своих знаний?"
На этот вопрос можно было бы дать следующий ответ: "А зачем им это нужно, если они заранее знают, что ни один представитель науки никогда не примет поведанные ему факты не то что как теорию или аксиому, но даже в качестве гипотезы? Многое ли вы приняли и многому ли вы поверили из азбуки оккультной философии, изложенной в номерах журнала "Теософист", в книге "Эзотерический буддизм", а также в других книгах и периодических изданиях? Разве то малое, что уже было сообщено, не подверглось хуле и насмешкам, и не были ли этому противопоставлены "животная теория" и "теория обезьяны" Гексли-Геккеля, с одной стороны, и ребро Адама и яблоко, с другой?" Однако, невзирая на подобную незавидную перспективу, в нынешней книге, тем не менее, сообщается масса новых фактов. И в этой книге автор подробно, насколько это в его силах, рассказывает и о происхождении человека, и об эволюции нашего глобуса-сферы (глобосферы), и
| 307 | 307 |
о развитии рас, человека и животных.
Аргументы, подтверждающие правоту древних учений, широко разбросаны по священным писаниям древних цивилизаций. В огромном множестве они содержатся в пуранах, Зендавесте и в других произведениях древнейшей классики, но ни один человек пока ещё не дал себе труд собрать и соединить воедино все эти факты. Дело в том, что все события в этих произведениях зафиксированы языком символическим, и поэтому даже наилучшие из наших учёных, самые острые умы как среди исследоватетелей арийской культуры, так и среди египтологов зачастую оказывались в той или иной степени жертвами собственной предвзятости, а чаще всего — однобокого понимания скрытого смысла.
Но ведь любая притча — это вербальный символ. Кто-то видит в ней басню и вымысел, а мы — иносказательно представленную живую реальность, конкретное событие, факт. И так же, как из притчи выводилась некая мораль, выражавшая определённую истину или событие из жизни людей, так и то или иное историческое, реальное событие выводилось — людьми, искусными в иератических науках, — из определённых эмблем и символов, хранившихся в древних храмовых архивах.
Религиозно-эзотерическая история каждого народа запечатлена в символах, она никогда не грешила многословием. Все мысли и переживания древних рас, все их учения и знания, как поведанные им через откровение, так и приобретённые ими самостоятельно, находили у них образное выражение в виде иносказания и притчи. Почему? Да потому что слово, высказанное вслух, обладает такой внутренней силой, о которой наши сегодняшние "мудрецы" ничего не знают, о которой даже не догадываются и в которую наотрез отказываются верить. Потому что звук и ритм тесным образом связаны с четырьмя первоэлементами, о которых говорят древние мудрецы, и потому что возникающая в воздухе та или иная вибрация способна пробуждать соответствующие ей силы, союз с которыми может производить как благоприятный, так и злотворный результат. Ни одному ученику никогда не разрешалось рассказывать об исторических, религиозных и любых других реальных событиях подробно и в точных выражениях, дабы тем самым не пробудить вновь силы, связанные с данным событием. О таких событиях рассказывали лишь во время посвящения, и каждый ученик должен был запечатлевать их в виде соответствующих символов, которые он черпал из собственной фантазии, после чего они подвергались проверке учителем, и тот либо окончательно их одобрял, либо отклонял. Так со временем сложилась китайская письменность, а до неё — иератическое письмо в виде древнеегипетских символов. В китайском языке (письменные знаки которого могут легко пониматься также и носителями других языков[1] и который лишь чуть моложе египетского алфавита Тота), каждое слово имеет соответствующий символ, передающий смысл этого слова в графической форме. В этом языке насчитывается несколько тысяч таких символов-букв, логограмм, каждая из которых обозначает целое слово, так как собственно букв, то есть алфавита, в китайском языке нет, как не было его и у египтян до сравнительно недавнего времени.
[1] Так, любой японец, не знающий ни слова по-китайски, встретившись с китайцем, и слыхом не слыхивавшим о существовании японского языка, сможет легко с ним общаться посредством письма, и они прекрасно поймут друг друга, благодаря письменности, состоящей из набора символов.[9]
| 308 | 308 |
И вот теперь нами и будет предпринята попытка объяснить смысл самых главных символов и эмблем, поскольку том II, где пойдёт речь об антропогенезе, может оказаться весьма трудным для понимания без предварительного знакомства с символикой — по крайней мере, метафизической.
Но будет несправедливым начать разговор об эзотерическом толковании символики, не воздав должное человеку, который внёс в нашем веке крупнейший вклад в этой области, открыв главный ключ к древнееврейским символам, теснейшим образом связанный с метрологией, — один из основных ключей к когда-то всемирному тайному языку. Мы выражаем свою благодарность Ральстону Скиннеру (Ralston Skinner), автору книги "Еврейско-египетская мистерия и источник мер" ("The Hebrew-Egyptian Mystery and the Source of Measures"). Прирождённый мистик и каббалист, он много лет трудился в этой области, и усилия его увенчались большим и несомненным успехом. Вот что пишет он сам в своей книге: —
"Автор этой книги совершенно уверен в том, что когда-то существовал некий древний язык, по-видимому, напрочь забытый сегодня, но следы его во множестве сохранились и поныне. . . . Автор обнаружил, что это геометрическое отношение (интегральное отношение длины окружности к её диаметру — Е.П.Б.) является древнейшим и, возможно, божественным источником происхождения всех мер длины. . . . Почти доказанным является, по-видимому, тот факт, что точно такая же система геометрии, те же числа, то же отношение, и те же линейные меры были известны и применялись на североамериканском континенте задолго до того, как о них узнали возникшие позднее семиты. . . . .
Особенность этого языка состояла в том, что он мог бытовать в рамках любого другого языка, оставаясь скрытым и незаметным, и распознать его можно было лишь при наличии особых знаний. Его буквы и слоговые знаки одновременно обозначали числа, служили выражением для различных геометрических фигур, изображений, то есть идеограмм и символов, а заложенный в них смысл мог быть разъяснён с помощью рассказа-притчи или его отдельных фрагментов. С другой стороны, он также мог передаваться и с помощью целого ряда других самостоятельных и независимых выразительных средств: через картины, каменные скульптуры или земляные постройки.
Поясню, что я имею в виду под двусмысленным термином "язык". В первую очередь, это слово обозначает способность выражать идеи при помощи человеческой речи. Во-вторых же, оно может обозначать и аналогичную способность выражать идеи, но уже с помощью каких-либо других средств. В ивритских текстах этот древний язык используется следующим образом: буквенные знаки, относящиеся к языку в нашем первом определении, могут сознательно подбираться таким образом, чтобы на письме они передавали уже совершенно иной набор идей, чем тот, что передаётся при их произнесении вслух. Этот вторичный язык служит для завуалированного выражения тех или иных наборов идей, для изображения тех или иных чувственно воспринимаемых предметов, образы которых сохраняются у нас в памяти и могут воспроизводиться графически, а также для обозначения всего того, что относится к разряду реально существующего, но чувственно нами не воспринимается. Например, число 9 мы вполне можем рассматривать как реальность, однако для наших органов чувств оно не существует. Сюда же относится и вращение луны как факт, рассматриваемый отдельно от самой луны, с помощью которой это вращение происходит: мы можем считать, что оно рождает, вызывает у нас идею чего-то реально существующего, хотя собственно вращение не обладает никакой вещественностью. Символы этого языка идей могут, с одной стороны, выражать собой произвольно выбранные термины и знаки, имеющие весьма узкий круг понятий или не несущие никакого определённого смысла вообще, а с другой, могут представлять собой образцы столь глубинного проникновения в те или иные явления природы, что обретают колоссальное значение для всей человеческой цивилизации.
Изображение того или иного предмета, существующего в действительной природе, может порождать идеи, созвучные
| 309 | 309 |
друг другу по содержанию, или такие, которые расходятся в разнообразных, подчас противоположных, направленях, как спицы в колесе, а также такие, которые способны воспроизводить реальности природы в областях, не имеющих ничего общего с очевидным смыслом первоначальной, исходной картинки. Одно понятие может порождать родственное ему понятие, но в этом случае все вытекающие отсюда идеи должны возникать из исходного изображения и быть гармонично связанными и созвучными с ним, как бы несообразно это ни выглядело внешне. . .
Так, если графически изображается какая-то достаточно фундаментальная идея, то может возникнуть мысленный образ самого космоса, причём даже с подробным описанием его строения. Сегодня средства обычного языка так больше не используются, но у автора этих строк возник вопрос, а что если когда-то в далёком-далёком прошлом этот или подобный ему язык был языком международным и общемировым, но по мере того, как он обретал свою окончательную форму в виде набора арканов, он всё больше и больше становился достоянием лишь избранного класса или касты людей?
Под этим я имею в виду то, что даже народный, просторечный язык уже с самого начала стал использоваться как средство для этого своеобразного способа передачи идей. На этот счёт имеются убедительные доказательства. И действительно, складывается впечатление, что по причинам, которые, по крайней мере, сегодня, мы не в состоянии установить, в истории человечества произошёл отрыв от изначального, совершенного во всех отношениях языка и столь же совершенной системы науки — а может быть, они были совершенны из-за того, что имели божественное происхождение и пришли к нам божественным путём?"[10]
"Божественное происхождение" означает здесь не какое-то откровение, полученное на вершине горы от антропоморфного бога среди громов и молний, а, как мы понимаем, речь здесь идёт о языке и научной системе, переданной первобытному человечеству каким-то более продвинутым человечеством, которое настолько далеко ушло вперёд в своём развитии, что представляется божественным в глазах нашего младенческого человечества, — одним словом, "человечеством" из других сфер. В этой идее нет ничего сверхъестественного, и согласие или несогласие с ней зависит лишь от степени гордыни и высокомерия того, кому эта идея сообщается.
В самом деле, насколько поубавилось бы шансов на успех у нынешнего материалистического неверия, если бы профессора сегодняшней науки просто признались: да, им ничего не известно о том, что ожидает в будущем развоплощённого человека, — вернее, они не смогут согласиться, если им об этом рассказать, — но допускают, что в этом будущем им может открыться немало для них удивительного и неожиданного, как только их эго избавятся от своих нынешних грубых тел. Кто из них знает или способен ответить на вопрос о том, что случится после того, как цикл жизни нашей глобосферы подойдёт к концу и сама наша мать-земля упокоится последним сном? Кому достанет смелости утверждать, что божественные эго нашего человечества — эго, по крайней мере, лучших представителей нашего человечества, которое во множестве своём перейдёт в другие сферы — не станут, в свою очередь, "божественными" наставниками для какого-то нового человечества, которое они произведут на какой-то новой глобосфере и которое будет вызвано к жизни и к деятельности развоплощёнными "принципами" нашей Земли (см. станс VI, том I, часть 1)?[11] Всё это, возможно, уже имело место в прошлом, и запечатлевшие этот необычный опыт летописи облечены теперь в "тайный язык" доисторических веков — язык, который мы сегодня называем символикой.
Сноски
- ↑ Th. Carlyle, Sartor Resartus. Book 3, Ch. III "Symbols". Смысл эпиграфа будет, очевидно, более понятен, если привести его в контексте всего фрагмента: "Разве тому, кто имеет глаза, не представляется Символ всегда более или менее ясным откровением Божественного? Но, замечу я дальше, любой Символ имеет как внешнее, так и внутреннее значение. Чаще всего первое. Что такого особенного, к примеру, было в том знаменитом "башмаке", изображение которого крестьяне несли над головою своей в качестве собственной эмблемы во время Крестьянских войн? А в изображении "кошеля", под знаком которого героически сражались и побеждали нидерландские гёзы, прославив прозвище "нищих" в восстании против самого короля Филиппа? Внутреннего смысла в них не было никакого: один только внешний, ибо то были случайно выбранные штандарты, более-менее скрытно объединяющие под собой огромные массы людей, и в самом этом объединении, как я уже сказал раньше, есть что-то мистическое, что-то божественное. В эту категорию входят или входили также и наиглупейшие геральдические гербы, самые разные военные знамёна да и вообще все эти национальные и сектантские костюмы и обычаи: всем им недостаёт необходимой Божественности и даже ценности. Ценность у всего этого была лишь одна — внешняя. Но, тем не менее, сквозь всё это проблёскивает что-то от Божественной Идеи, как и сквозь все эти военные знамёна пробивается Божественная Идея Долга, героической Доблести, а в некоторых случаях и идея Свободы и Справедливости. И даже тот наивысший стяг, под которым когда-либо собирались и соединялись люди в едином объятии, сам Крест, не заключал в себе никакого иного смысла, кроме случайного и внешнего. Но совсем другое дело, когда Символ ваш имеет внутренний смысл и сам по себе достоин того, чтобы вокруг него объединялись люди. И стоит только Божественному чуть-чуть проявить себя чувствам, пусть только вечность более или менее ясно проглянет сквозь картину времени! Тогда он оказывается вполне достойным того, чтобы люди объединились вокруг него и молились сообща перед таким Символом, и так, изо дня в день, из века в век, привносили в него новую Божественность. К этому последнему роду Символов принадлежат все истинные произведения искусства: в них (если только ты можешь отличить произведение искусства от ремесленной поделки) разглядишь ты вечность, проглядывающую сквозь время, ту Божественность, которая становится зримой".
- ↑ Gerald Massey, Luniolatry; Ancient and Modern, 1887 (SDR, TUP).
- ↑ Древнеегипетская Книга мёртвых. М., 2011, гл. 21 ("Представление умершего богам. Хвалы и прославления"): "Этот кот-самец — сам бог Ра, и он был назван "Мау" из-за речи бога Сиа, который сказал относительно него: "Он подобен (мау) тому, что он сделал"; с тех пор имя Ра стало May".
- ↑ Gerald Massey, "Luniolatry; Ancient and Modern," 1887 — pp. 1-2 (SDR, TUP).
- ↑ Лист "олла" или "ола" (Ola leaf).
- ↑ Royal Masonic Cyclopaedia, p. 198.
- ↑ Там же.
- ↑ Там же.
- ↑ См. Ragon, Orthodoxie Maçonnique: "Так японцы и китайцы, у которых одни и те же пиктограммы, понимают друг друга, хотя и говорят на разных языках" — — p. 432 (примеч.) (SDR, TUP).
- ↑ Из неопубликованной рукописи Дж.Р. Скиннера. См. Blavatsky Collected Writings, v. VIII, p. 219 (SDR, TUP).
- ↑ См. станс VII, 7.