Блаватская Е.П. - Оккультная или точная наука?

1. перенаправление Шаблон:Стиль А-Заголовок

I

Ессе signum! Узрите признак прекрасного будущего: тот вопрос, который каждый вдумчивый и ответственный отец будет задавать себе в грядущем XX столетии, – вопрос, связанный с воспитанием детей. Но для начала хотелось бы напомнить, что "оккультную науку" не следует отождествлять ни с жизнью чела, ни с аскетизмом отшельника, ибо это действительно не что иное, как самая настоящая наука, содержащая в себе ключ к тайнам природы и раскрывающая строение вселенной и психофизического человека, и потому для ее изучения не обязательно вносить какие-либо радикальные изменения в свой привычный образ жизни.

Каждое новое открытие современной науки подтверждает истины, провозглашаемые древней философией. Истинному оккультисту неведомы такие научные проблемы, которые не могла бы разрешить эзотерическая наука при условии правильного подхода к ней; тогда как западные ученые до сих пор не могут похвастаться тем, что изучили хотя бы один естественнонаучный феномен до самых глубинных его основ либо объяснили его во всех без исключения аспектах. Науке это пока что не удалось, и в нынешнем цикле, увы, не удастся; чуть позже я объясню, почему. И все же чванство и спесь нашего столетия, столь рьяно восстающего против любого вмешательства в его жизнь науки древних (и в особенности трансцендентальных) истин, становятся с каждым годом все невыносимее. Скоро весь мир будет витать в облаках собственного самодовольства подобно Вавилонской башне и, возможно, в конце концов разделит судьбу этого библейского монумента.

В недавно изданном сочинении по антропологии читаем следующее:

Мы получили наконец возможность познавать (?), направлять, использовать и измерять те силы, которыми, как говорят, оперирует сам Бог... Мы сделали электричество своим почтальоном, свет – своим чертежником, магнетизм – своим разнорабочим, и т. д. и т. п. Эта работа была издана во Франции. Тому, кто знает кое-что о нынешних затруднениях точной науки, об ошибках, в коих ежедневно признаются ее представители, наверняка захочется, прочитав эту чушь, воскликнуть вслед за недовольным словами из Библии: "Tradidit mundum ut non sciant". Поистине "дан был им мир, который они никогда не смогут познать".

О том, насколько далеко продвинулись ученые в этом познании, можно судить хотя бы по тому, что сам великий Гумбольдт временами позволяет себе такие непродуманные высказывания, как например, это:

Наука начинается для человека только тогда, когда его разум начинает постигать сущность материи!

Пожалуй, данное утверждение было бы гораздо ближе к истине, если бы слово "материя" в нем было заменено на слово "дух". Но в этом случае почтенный автор "Космоса" вряд ли удостоился бы тех комплиментов, которые расточает в его адрес Э.Ренан.

Позволю себе привести несколько иллюстраций к тому, что изучения одной лишь материи в совокупности с "неощушаемой" силой (какой бы смысл ни вкладывали в это определение члены Королевского общества и Французской академии в момент его изобретения) явно недостаточно для успешного выполнения наукой стоящих перед нею задач. Более того, такая наука не в состоянии должным образом объяснить даже простейшие феномены объективной физической природы, не говоря уже об анормальных проявлениях, привлекающих к себе все более пристальное внимание биологов и физиологов. Как пишет в своей книге ("L'unita delle Forze Fisiche") известный римский астроном отец Зекки: "...если будет установлена подлинность хотя бы некоторых из выявленных в последнее время сил, то нам поневоле придется признать факт существования в космосе факторов качественно иного рода, нежели гравитация".

"Я прочел огромное множество сочинений по оккультизму и каббале, но не понял в них ни единого слова!" – признался недавно один ученый экспериментатор в области передачи мыслей, цветомузыки и т. п.

Охотно верю. Ведь прежде чем что-либо читать, не говоря уже о том, чтобы понимать прочитанное, необходимо сперва выучить буквы.

Лет сорок тому назад я знала одну девочку; ей тогда было лет семь-восемь. Так вот, эта девочка серьезно напугала своих родителей, когда сказала:

– Я так тебя люблю, мамочка. Ты сегодня такая добрая, такая хорошая. И слова у тебя выходят такие голубенькие...

– О чем это ты? – спросила мать.

– Я о том, что слова у тебя все получаются голубые, потому что ты сегодня ласковая; а когда ты меня ругаешь, у тебя слова красные... такие красные! Но еще хуже, когда ты ссоришься с папой, тогда слова у тебя оранжевые... такие страшные... вот как это... – и она указала рукою на камин, где в то время ярко пылал огонь, выбрасывая огромные языки пламени. Мама побледнела.

И после этого маленькая ясновидящая довольно часто связывала между собой звуки и цвета. Когда ее мать играла на фортепьяно, девочка приходила в настоящий восторг, потому что видела при этом "красивые-красивые радуги" (как она сама говорила); но, когда на фортепьяно играла ее тетя, "радуги" сменялись "фейерверками и яркими звездочками, которые выстреливали, как из пистолета, а потом... взрывались..."

Родители не на шутку испугались, поскольку подумали, что у ребенка не все в порядке с головой. Послали за семейным врачом.

"Избыток детской фантазии, – заключил тот, – вполне безобидные галлюцинации. Не позволяйте ей пить чай, и пусть она побольше играет со своими младшими братьями, пусть даже дерется с ними; ей полезны физические упражнения..."

С тем доктор и откланялся.

В России на берегах Волги есть один город; а в этом городе – больница, к которой пристроено отделение для душевнобольных. В этом отделении была заперта более двадцати лет (фактически до дня своей смерти) одна бедная женщина, которую считали тихо помешанной. А все доказательство ее помешательства заключалось согласно регистрационной книге в том, что плеск и шорох речных волн отражались в ее восприятии восхитительным "сиянием Славы Божьей"; в то время как голос начальника больницы казался ей черным и темно-красным, то есть окрашенным в сатанинские цвета.

Примерно в то же время (а именно в 1840 г.) о похожем феномене возвестили французские газеты. Подобное анормальное чувственное восприятие, по мнению докторов того времени, могло быть вызвано только одним обстоятельством: в тех случаях, когда указанная аномалия не имеет под собою видимых причин, ее считали следствием расстройства ума и слабости мозга, чреватого умопомешательством. Таков был вердикт науки. Люди более религиозные давали сему феномену иное объяснение, подкрепленное авторитетом сельских кюре. По их мнению, об одержимости в данном случае нет и речи, поскольку все это – не что иное, как результаты проделок проклятого "старого джентльмена" с сияющими рогами и на раздвоенных копытах. Но и у людей науки, и у суеверных "добрых женщин" в 1840 г. появилась реальная возможность слегка скорректировать свои взгляды.

Даже в этот сравнительно ранний период, еще до того как рочестерская волна спиритуализма захлестнула значительную часть цивилизованного европейского общества, стало очевидным, что тот же самый феномен можно производить и с помощью различных медикаментов и наркотических веществ. Группа отчаянных людей, коих не пугало то, что их могут объявить либо сумасшедшими, либо сотрудниками "Вельзевуловои канцелярии", провела ряд экспериментов и публично огласила их результаты. Одним из участников этих экспериментов был Теофиль Готье, знаменитый французский писатель.

Практически все, кто знаком с французской литературой тех лет, читали его великолепный рассказ, в котором он описывает видения "опиумоеда". Чтобы получить необходимую информацию, что называется, из первоисточника, он сам принял изрядную дозу гашиша.

Мой слух, – писал впоследствии Готье, – обрел изумительную чуткость: я слушал музыку цветов; звуки – зеленые, красные и синие – вливались в мое существо явственно различимыми волнами цветов и ароматов. Опрокинулся бокал, скрипнуло кресло, кто-то едва слышно шепчет неразличимые слова – все эти звуки отдавались в моем мозгу подобно ударам грома. Даже при самом легком прикосновении к окружавшим меня вещам или людям я начинал слышать звуки – долгие, протяжные вздохи, похожие на мелодичное пение эоловой арфы... (La Presse, July 10, 1840).

Без сомнения, возможности человеческой фантазии велики; и вряд ли кто-то усомнится в том, что даже самый здоровый человеческий мозг не застрахован от иллюзий и галлюцинаций, кратковременных или долговременных, возникающих в силу естественных причин или вызываемых искусственно. Но, помимо этих "анормальных" явлений, все-таки существуют еще и естественные феномены; и этот факт постепенно начинает проникать даже в академические ученые мозги. Феномены гипнотизма, передачи мыслей и провоцирования ощущений, часто пересекающиеся друг с другом в процессе своего оккультного проявления в нашем феноменальном мире, наконец-то смогли привлечь к себе внимание некоторых крупных ученых. Под руководством знаменитого доктора Шарко из Парижской клиники "Сальпетриер" несколько известных ученых Франции, России, Англии, Германии и Италии взялись за изучение этих феноменов. Свыше пятнадцати лет они экспериментировали, исследовали, теоретизировали. И каков же результат? Все, что они смогли предложить широкой публике, жаждущей познать истинную, внутреннюю природу этих феноменов, порождающую их причину и их подлинный генезис, это то, что сверхчувствительные люди, производящие указанные феномены, все поголовно страдают истерией! Что все они – психопаты и невротики; и это – единственная, чисто физиологическая причина, вызывающая все бесконечное многообразие отмеченных феноменальных проявлений.

Ничего не скажешь, данное объяснение выглядит вполне удовлетворительным на сегодняшний день и весьма многообещающим на будущее.

Таким образом, "истерическая галлюцинация" превращается в альфу и омегу любого феномена. Но ведь сама наука определяет понятие "галлюцинация" как "ошибку наших чувств, разделяемую (что вполне естественно) нашим разумом, коему ее навязывают всё те же чувства".

И если галлюцинация, вызванная сверхчувствительным человеком, становится объективной (как например, появление астрального тела) и начинает восприниматься не только "разумом" самого сверхчувствительного человека (или медиума), но и всеми остальными присутствующими, то вывод из этого в соответствии с заключением ученых может быть сделан только один: все прочие очевидцы феномена тоже необходимо должны быть психопатами.

Если так, то, похоже, всему миру грозит опасность превратиться к концу нынешнего столетия в одну большую психушку, в которой дипломированные врачи останутся единственной здравомыслящей частью человечества.

В этом плане галлюцинации являются наиболее трудноразрешимой и, пожалуй, наиболее досадной из всех ныне существующих проблем медицинской философии. И это вполне естественно, если учесть, что галлюцинации представляют собой одно из мистических следствий нашей двойственной природы, своего рода мост, переброшенный через пропасть, отделяющую мир материи от мира духа.

Пожалуй, оценить в полной мере это наблюдение смогут только те, кто сам предпринимает попытки перебраться через эту пропасть, и только им под силу осознать подлинный ноумен этих феноменов. У тех же, кто сталкивается с данными феноменами впервые, они способны вызвать только удивление и замешательство.

Но даже продемонстрировав материалисту творческие способности и потенциальное могущество человеческого духа и показав церковнику естественную сторону "чудес" и, так сказать, сверхъестественную сторону простейших следствий из естественных причин, вряд ли удастся заставить их понять и признать истинную природу галлюцинации; и материалист, и верующий христианин все равно останутся при своих прежних мнениях, ибо первый настолько же тверд в своем отрицании, насколько второй непоколебим в своем утверждении. "Галлюцинация, – утверждает цитируемый Бриером де Буамоном (Des Hallucinations, p. 3) авторитет, – есть репродукция материального аспекта идеи". Сказано также, что галлюцинация не зависит от возраста или личностных качеств; и, если сей фатальный опыт хоть чего-нибудь да стоит, "врач, уделяющий слишком много внимания данной проблеме или слишком долго и слишком серьезно изучающий ее, наверняка закончит свою карьеру среди собственных пациентов".

Это еще одно, дополнительное доказательство того, что к изучению "галлюцинаций" мало кто относится или когда-либо относился "слишком серьезно", ибо жертвенность не является отличительной чертою нашего века. Но если проблема изучена столь поверхностно, то почему бы нам не выдвинуть, в свою очередь, смелое и непочтительное предположение, что биологи и физиологи школы доктора Шарко сами стали жертвами галлюцинации, вызванной однобоким научным подходом к проблеме, стремлением приписать все феноменальные проявления одной лишь истерии?

Трудно сказать, повинна ли в этом коллективная галлюцинация наших медицинских светил или же общее бессилие материалистической мысли, но только простейший феномен, относящийся к категории, признанной и документально зафиксированной учеными в 1885 г., до сих пор остается для них таким же непонятным, каким был в 1840-м.

Если мы даже предположим в порядке рассуждения, что кое-кто из простых смертных из большого почтения (зачастую доходящего до идолопоклонства) к науке и авторитетам все-таки согласится с вердиктом ученых, согласно которому каждый феномен и каждое "анормальное" проявление следует рассматривать как результат проделок эпилептической истерии, то что же тогда делать всем остальным? Следует ли им уверовать в то, что самодвижущийся грифельный карандаш м-ра Эглинтона тоже заразился эпилептической истерией от своего хозяина-медиума, хотя последний даже не прикасается к нему! Или же признать все известные речения пророков и боговдохновенных апостолов всех эпох и религий обычным бредом невротиков и психопатов? А как же быть с "чудесами", которые производили Пифагор, Аполлоний, библейские и другие персонажи? Ведь они принадлежат к той же самой семье анормальных проявлений, что и галлюцинации мадмуазель Альфонсины (или как бишь ее там зовут на самом деле); а доктор Шарко утверждает, что все ее стихи и эротические описания являются "следствием вздутия ее толстой кишки из-за скопившихся в ней газов" (sic)! Боюсь, что подобные заявления обречены на провал.

Если уж изучать природу "галлюцинаций", то начинать следовало бы с тех из них, которые действительно вызываются физиологическими причинами, однако и это не было сделано надлежащим образом. Из сотен определений, данных известными французскими медиками (к сожалению, у меня нет сейчас под рукой информации о деятельности английских исследователей), приведем наугад несколько примеров; и что же мы узнаем из них об истинной природе "галлюцинаций"? Мы уже цитировали "определение" (если это можно назвать определением) доктора Бриера де Буамона; посмотрим теперь, что говорят его коллеги.

Доктор Л. Ф. Лелю называет их "безумием чувств и ощущений"; доктор Шомель – "простой иллюзией чувственного аппарата" (Dictionary of Medical Terms); доктор Лере – "иллюзией, возникающей в промежутке между ощущениями и их восприятием" (Fragments Psychologiques sur la Folie); доктор Мишеа – "бредом восприятия" (Du Delire des Sensations); доктор Кальмей – "иллюзией, возникающей вследствие злокачественных изменений в нервных тканях" и т. д. и т. п. (De la Folie, Vol. I)

Боюсь, что мир, прочитав это, не стал ни на йоту мудрее. Я же со своей стороны полагаю, что теософы поступят мудро, если предпочтут придерживаться старого определения галлюцинации (теофании) и безумия, данного около двух тысяч лет назад Платоном, Виргилием, Гиппократом, Галеном, а также многими древними школами медицины и теологии. "Существуют два вида безумия: в первом случае оно производится телом; во втором – насылается богами".

Лет десять тому назад, когда велась работа над "Разоблаченной Изидой", были определены основные задачи будущей книги; и заключались они в демонстрации и подтверждении следующих постулатов: а) в природе действительно существуют оккультные силы; б) существует "определенная группа людей", хорошо знакомых со всеми оккультными силами, знающих их и умеющих управлять ими; в) среди существующих ныне наук и искусств вряд ли найдутся такие, которые не упоминались бы в Ведах; г) арьям, жившим еще до создания Махабхараты, были известны in abscondito (как говаривали алхимики) сотни самых разных вещей, касающихся тайн природы, в том числе немало таких, которые до сих пор неведомы нынешним мудрецам XIX столетия.

И тому было представлено недавно еще одно доказательство, коим мы обязаны исследованиям, проведенным во Франции учеными "специалистами" (?), которые решили изучить феномен отождествления невротиками и психоманьяками цвета и звука – "музыкального" и цветовосприятия.

Впервые изучением этого явления занялся в 1873 году в Австрии доктор Нюссбаумер. После него к этой проблеме возвращались Блойлер и Леманн в Германии; в Италии – Веларди, Баредджи и др.; и наконец, совсем недавно во Франции – доктор Педроно. Однако наиболее интересные сообщения о цветомузыкальных феноменах опубликованы в журнале "La Nature" (№ 620, April 18, 1885, pp. 306-307 and № 626, May 30, 1885, pp. 406–408), в статье, автор которой, А. де Роша, проводил эксперименты с неким джентльменом, которого он называет "М.Г.П.".

Ниже следует краткое резюме его экспериментов.

М.Г.П. было тогда около 57 лет; по профессии он адвокат; жил в одном из предместий Парижа; страстно увлекался естественными науками, которые со всей серьезностью изучал; любил музыку, хотя сам и не был музыкантом; много путешествовал и прославился как талантливый лингвист. М.Г.П. никогда ничего не читал о том феноменальном явлении, что заставляет людей ассоциировать цвета со звуками, но сам обладал такой способностью с детства. Любой звук неизменно вызывал у него ощущение какого-нибудь цвета. Так, например, артикуляция гласных "выглядела" для него следующим образом: звук а представлялся ему темно-красным; э – белым; и – черным; о – желтым; у – синим. Дифтонговые сочетания гласных давали следующие результаты: ай – каштанового цвета; эй – серовато-белый; эу – светло-голубой; ой – грязно-желтый; оу – желтоватый. Практически все согласные были окрашены в темно-серые оттенки; и, если какая-либо из них составляла слог вместе с гласной или дифтонгом, последние прибавляли к ее цвету свой собственный. Так, слоги ба, ка, да все были красновато-серыми; би, си, ди – пепельного цвета; бо, ко, до – желто-серые и т. д. Если слово оканчивалось звуком с, произносившимся с легким шипением, как например, в испанском los campos, он придавал предшествующему слогу металлический блеск. Таким образом, цвет слова зависел от окраски составлявших его звуков, из-за чего человеческая речь казалась М.Г.П. пестрой, многоцветной лентой, изливающейся из уст говорящего. Цвета этой ленты определялись главным образом гласными, из которых состояла речь; а согласные были похожи на серые поперечные черточки, отделяющие друг от друга ее яркие "гласные" отрезки.

Отдельные языки тоже имеют свою особую, характерную окраску, зависящую от доминирующих в них звуков. Так например, немецкий, отличающийся обилием согласных, производит впечатление зарослей темно-серого мха; французский – тоже серый, но с сильной примесью белого цвета; испанский – весьма "цветистый" язык, где доминируют желтый и карминово-красный оттенки; а итальянский – тоже желтый с примесью карминового и черного, но его краски более нежны, а их сочетания более гармоничны, нежели у испанского.

Низкий, грудной голос казался М.Г.П. темно-красным, плавно переходящим в шоколадный; тогда как звонкий и пронзительный окрашивался в светло-синий цвет; но стоило голосу оказаться где-нибудь между этими двумя крайностями, как он тут же превращался в слегка желтоватый.

Голоса музыкальных инструментов тоже отличаются друг от друга, каждый из них имеет свою характерную окраску: пианино и флейта производят синие и голубые звуки; скрипка – черные; гитара – серебристо-серые и т. д.

Если в присутствии М.Г.П. кто-нибудь громко произносил названия музыкальных нот, это действовало на него так же, как и слова. А окраска пения и музыки зависела от диапазона и высоты звучания, ну и, конечно же, от выбора музыкальных инструментов.

Вот то, что касается речевых фигур; однако, когда он не произносил, но читал те же самые слова в книге, они окрашивались только в цвет чернил, которыми были написаны или напечатаны. Таким образом, для цветового феномена важно не столько содержание слов, сколько форма. Можно также сделать вывод, что цветовые эффекты во всех описанных случаях возникали внутри самого М.Г.П., рождаясь в глубинах его мозга; но некоторые другие ясновидящие производят феномены еще более удивительного свойства, нежели он.

Помимо интереснейшей главы на эту тему в книге Гальтона "Исследование человеческих способностей и их развитие", в "Лондонских медицинских отчетах" читаем любопытный рассказ ясновидящего о собственных впечатлениях: "Как только я услышу звуки гитары, я вижу вибрирующие струны, от которых исходит цветное марево". Тот же самый эффект производит фортепьяно: "...над клавишами начинают виться цветные образы". Один из парижских пациентов доктора Педроно тоже видел цветные образы отдельно от себя. "Всякий раз, когда поет хор из нескольких голосов, – говорит он, – я чувствую, как над головами поющих летает множество цветных точек. Я именно чувствую их, потому что взгляд мой не улавливает ничего необычного. Когда же я пытаюсь их разглядеть, я сразу перестаю их замечать и уже не вижу никаких точек там, где только что ощущал их присутствие". (Annates d'Oculistique, Nov. & Dec, 1882. // Journal de Medecine de l'Ouest", 4me Trimestre, 1882).

И напротив, есть ясновидящие, которые, глядя на цвета, начинают слышать звуки; и даже такие, кто в состоянии производить тройной феномен, когда какое-либо одно ощущение автоматически влечет за собою сразу два других. Например, один ясновидящий говорил, что всякий раз, когда он слышит игру духового оркестра, ощущает "привкус меди во рту" и видит темно-золотые облака.

Наука исследует подобные феномены, признает их реальность, но никак не может объяснить их. "Невроз и истерия" – вот единственный ответ ученых; и потому "собачьи галлюцинации" французских академиков, упоминаемые в 1-м томе "Разоблаченной Изиды", до сих пор сохраняют статус официального истолкования, универсального растворителя для всех феноменов подобного рода. Но то, что наука не может найти объяснения для феноменов света и звука, вполне естественно, поскольку признанные ныне учеными представления о свете как таковом до сих пор не проверены и весьма несовершенны.

Пусть же наши оппоненты от науки поиграют еще немного в "жмурки" с феноменами, не имея под ногами никакой иной почвы, кроме своих физиологических гипотез. Быть может, уже недалеко то время, когда им придется сменить тактику либо признать свое поражение в борьбе даже с самыми элементарными феноменами, вроде тех, что были описаны выше. Но что бы там ни говорили и ни делали физиологи, какие бы научные истолкования, гипотезы и предположения они ни выдвигали в настоящем и в будущем, нынешние феномены неумолимо возвращаются, подчиняясь закону цикличности, к своему первоисходному, истинному объяснению, изложенному в древних Ведах и других священных книгах Востока. Ибо несложно убедиться в том, что ведические арьи были хорошо знакомы со всеми свойствами света и звука. В те дни ментальные корреляции между зрительным и слуховым восприятием были самым обыкновенным – привычным и рядовым – явлением.

Каждый, кто изучает оккультизм, даже если это самый молодой чела, только что начавший постигать эзотерический смысл своих Вед, может догадаться, откуда на самом деле берутся вышеназванные феномены: просто начинается циклический процесс возвращения человеческого организма к своей первоначльной структуре, присущей третьей и даже четвертой коренным Расам, жившим в так называемые допотопные времена. На это указывает буквально все, даже такие точные науки, как филология и сравнительная мифология. Начиная с самых древних эпох, с самых первых дней существования великих цивилизаций, созданных предшественниками нашей, пятой, Расы, а ныне покоящихся на дне мирового океана, рассматриваемая способность была хорошо известна. И то, что сейчас считается аномальным исключением из правил, по всей вероятности, рассматривалось допотопным человеком как самое обычное состояние. А чтобы доказать, что это не пустые слова, постараюсь подтвердить их двумя примерами, избранными мною из множества других в силу того, что первый из них предоставляет нам филология, а второй – сравнительная мифология.

Опираясь на обширнейшую информацию, собранную в ходе лингвистических исследований, филологи начинают все чаще обращать внимание на некоторые весьма любопытные, но пока что необъяснимые факты. 1) Все слова, обозначающие эпитеты и характеристики света и звука, оказываются производными от одних и тех же общих корней. (Л. Ф. Воеводский. Введение в мифологию "Одиссеи", Одесса, 1881). 2) Мифология, в свою очередь, демонстрирует еще одну очевидную закономерность, исключающую в силу ее частой повторяемости всякую возможность случайного совпадения: говоря о своих богах солнца и лучезарных божествах, таких, как Заря, Солнце, Аврора, Феб, Аполлон и др., древние символисты всякий раз связывали их так или иначе с музыкой и пением (то есть со звуком), которые, со своей стороны, тоже ассоциировались с цветом и свечением. (Д. Н. Овсянико-Куликовский. Очерк вакхических культов индоевропейской древности.).

Но если все это пока только гипотезы, то Веды предоставляют нам более конкретные доказательства, ибо в них неизменно отождествляются друг с другом такие понятия, как "свет" и "звук", "слышать" и "видеть". В Гимне X, 71, стих 4 читаем: "Один, хотя и смотрит, не видит речи; а другой, хотя и видит, не слышит ее". И опять же в 7-м стихе, где говорится о компании друзей, соревнующихся в певческом искусстве, употреблены в непосредственном соседстве друг с другом два характеризующих их эпитета: акшаванта и карнаванта, что значит "наделенные зрением" и "наделенные слухом". Употребление последнего в данном случае вполне понятно – певец должен обладать хорошим слухом, коль скоро он надеется победить в певческом состязании. Но почему акшаванта непременно должен иметь еще и хорошее зрение? Удовлетворительный ответ на этот вопрос может быть дан только в том случае, если мы позволим себе предположить, что рассматриваемый гимн создавался в те времена, когда зрение и слух были синонимичными понятиями.

Более того, приобретающий все большую известность в научных кругах филолог и востоковед (проф. Д. Н. Овсянико-Куликовский, автор "Очерка вакхических культов...") сообщает нам, что "санскритский глагольный корень арч имеет два значения: а) петь и б) сиять, испускать лучи. Существительные рич и арчис, образованные от корня арч, означают соответственно 1) песня, гимн и 2) сияние, луч, солнце... По представлениям древних, речь можно было увидеть..." – поясняет он далее.

А что же говорит об этом "Тайная Доктрина", этот поистине универсальный растворитель для всех научных загадок и затруднений? Здесь мы должны обратиться к главе об эволюции рас, описывающей процесс эволюционного развития первоначального человека, который осваивает физический уровень, добавляя к своим прежним чувствам еще одно с каждой новой подрасой (а всего их семь) первой коренной расы четвертого Круга этой планеты. Человеческая речь в известной нам форме появилась во времена предшествовавшей нам коренной Расы – четвертой, или "атлантической", в самом ее начале, то есть в первой подрасе. Одновременно с нею развилось зрение как физическое ощущение; но другие четыре чувства (два из которых – шестое и седьмое – до сих пор неизвестны науке) остались на физическом уровне в латентном, неразвитом состоянии, хотя как духовные способности они уже вполне сформировались. Слух же у человека развился только в третьей подрасе. Поэтому изначальная человеческая "речь" звучала (из-за отсутствия у людей чувства слуха) тише самого неслышного шепота и представляла собой скорее ментальную артикуляцию, нежели речь per se – нечто вроде существующих ныне систем общения для глухих и немых.

В свете вышесказанного нетрудно догадаться, почему уже в те первые дни "речь" ассоциировалась со "зрением" или, иными словами, как люди, могли общаться и понимать друг друга с помощью одного лишь зрения и осязания. "Звук должен быть увиден до того, как он будет услышан", – сказано в книге "Киу-те". Вспышка молнии всегда предшествует раскату грома. С течением столетий человечество, поколение за поколением, все глубже погружалось в материю; духовное начало все сильнее подавлялось физическим, пока совокупность человеческих чувств, составлявшая на протяжении трех первых коренных рас единое и нераздельное чувство (духовное восприятие), не разделилась в конце концов на обособленные ощущения, которых нам теперь известно пять.

Но мы принадлежим к пятой расе и уже миновали осевую точку цикла нашей подрасы. И как свидетельствуют участившиеся в наше время феномены и рост числа сверхчувствительных организмов, уже начинается процесс быстрого продвижения человечества по пути чистой духовности. Этот процесс достигнет своего апогея (для нашей расы) в конце седьмой подрасы. Выражаясь более простым и конкретным языком (боюсь, однако, что он прост и конкретен только для некоторых теософов), в этот период мы окажемся на том же уровне духовности, что и первая подраса третьей коренной расы четвертого Круга; и вторая половина этого цикла (то есть та, в которой мы сейчас находимся) согласно закону соответствия будет аналогична первой половине третьего Круга. Следуя объяснениям того, в ком живут Истина и Мудрость (как бы ни искажались и ни критиковались его слова несведущими критиками и даже некоторыми теософами), "в первой половине третьего Круга изначальная духовность человека оказалась подавленной нарождающейся ментальностью"; человечество двигалось по нисходящей дуге в первой половине этого круга, а во второй его половине – по восходящей, то есть "его [человека] гигантский рост заметно уменьшился, а тело приобрело структурную завершенность, в результате чего он стал разумным существом, хотя и по-прежнему более похожим на обезьяну, нежели на Богочеловека". И коль скоро это так, то на основании все того же закона соответствий (непреложного для всей системы циклов) мы можем сделать следующий вывод: вторая половина нашего Круга, соответствующая, как было сказано, первой половине третьего, уже началась и теперь неуклонно ведет человечество к возрождению своей изначальной духовности, которая в конце четвертого Круга почти полностью затмит наш нынешний разум (под которым в данном случае понимается холодный человеческий интеллект).

Как будет показано и детально объяснено в будущей "Тайной Доктрине", цивилизованное человечество в результате действия все того же закона соответствий в скором времени должно стать если и не столь же "рационально мыслящим" на физическом уровне, то, во всяком случае, в гораздо большей мере богоподобным, нежели обезьяноподобным (коим оно, как ни плачевно это осознавать, является сейчас).

Подводя итог сказанному, хотелось бы отметить еще одно немаловажное обстоятельство: коль скоро наша естественная, все еще "обезьянья" предрасположенность заставляет нас со страхом относиться к перспективе быть индивидуально или коллективно выброшенными за пределы системы, в которой все более мелкие тела находятся в сфере притяжения центрального светила нашей Солнечной системы – науки и ее авторитетов, необходимо сделать что-то для исправления столь ужасного положения вещей. Поэтому во второй части данной статьи мне хотелось бы подробно остановиться на следующей проблеме: раз уж нам выпало жить в пятой подрасе большой расы, и ни одному из нас не приходится надеяться дожить до рождения седьмой подрасы, которая сама расставит все на свои места, то вряд ли разумно возлагать сейчас большие надежды на науку, как ортодоксальную, так и полуеретическую. Ученые не смогли помочь миру понять истинную природу феноменов, которые еще некоторое время останутся загадкой как для них самих, так и для большинства людей вообще, поскольку того требует закон циклов. Наука не может пока ни понять, ни объяснить их; и потому ученый является в данном вопросе не более авторитетным лицом, чем любой другой человек, никогда не изучавший оккультизм и те скрытые законы, которые управляют природой и человечеством.

Наука здесь бессильна; но не следует обвинять ее представителей в злом умысле или равнодушии, как это часто делается. Их склад ума (здесь имеется в виду скорее привычный образ мышления, нежели умственные способности) просто не позволяет им всерьез заняться оккультными исследованиями. Следовательно, бессмысленно требовать или ожидать от людей науки того, чего они не в состоянии дать в нынешнем столетии и что станет доступным для них лишь после того, как следующий цикл изменит и трансформирует их внутреннюю природу, усовершенствовав структуру их духовного разума.

II

Как уже отмечалось ранее, ни медицина, ни физическая наука не в состоянии объяснить primum mobile, или истинную природу, даже самого простого феномена, стараясь свести все исключительно к физиологическим причинам; и, если они не обратятся за помощью к оккультизму, им предстоит быть поверженными в прах еще до конца XX столетия.

Это утверждение может показаться чересчур смелым. Однако оно в полной мере подтверждается заявлениями самих же медицинских светил, согласно которым в основе каждого феномена непременно должны лежать физиологические и чисто физические причины. Но данное заявление можно перефразировать следующим образом: никакой феномен не может быть исследован исчерпывающим образом, если рассматривать его исключительно в свете физиологических и физических причин. Так будет точнее. К сказанному можно добавить, что представители точных наук и не могут позволить себе никаких других методов исследования. Но это означает, что, достигнув в своих экспериментах определенного предела, они необходимо должны остановиться и объявить свою задачу полностью выполненной, передавая тем самым дальнейшее изучение феноменов в руки трансценденталистов и философов.

Если бы они всегда были столь откровенны, их никто не смог бы упрекнуть в неудовлетворительном исполнении своих обязанностей; ибо никто не усомнился бы в том, что они делают все возможное при данных обстоятельствах, и, как будет показано ниже, требовать от них чего-то большего просто бессмысленно. Но пока что врачи-невропатологи только препятствуют прогрессу подлинного психологического знания. И до тех пор, пока не удастся приоткрыть хотя бы маленькое отверстие для доступа света высшего "Я", способного потеснить доселе господствующую в недрах их разума непроглядную темень чисто материалистических концепций и заменить ее светом, источник которого находится на уровне существования, недоступном для обычных физических чувств, цель их исследования так никогда и не будет полностью достигнута. И если верно то, что причины всех анормальных феноменов, воздействующих не только на духовные, но и на физические наши чувства (то есть объективно проявляющихся), необходимо должны иметь место в обеих сферах или на обоих уровнях существования – физическом и духовном, то столь же верно и естественно то, что материалист способен распознавать только те причины, которые он в состоянии воспринять, оставляя без внимания и даже отрицая все остальные.

Нижеследующий пример призван продемонстрировать истинность этого утверждения каждому просвещенному читателю.

Когда мы говорим о свете, тепле, звуке и т. д., что мы имеем в виду? Наверняка то, что каждый из этих природных феноменов существует per se. Но для нас они существуют лишь постольку, поскольку мы их ощущаем, и лишь в той мере, в какой это позволяют наши органы чувств. Ни для кого не секрет, что некоторые люди видят и слышат гораздо хуже остальных своих собратьев, хотя и не являются полностью глухими и слепыми; и что, зная необходимые упражнения и методику, мы можем развивать и тренировать свои чувства примерно так же, как и мускулатуру. Как гласит старинный афоризм: для того чтобы явить свой свет, солнцу нужны глаза. И хотя солнечная энергия существует с самого первого проблеска манвантары и до первого смертоносного дыхания пралайи, мы ничего не знали бы о ней, не будь у нас соответствующего органа для ее восприятия; весь Космос, с нашей точки зрения, был бы погружен в кромешную тьму, и мы дружно отрицали бы сам факт существования Солнца. Наука проводит разграничение между двумя видами энергии – теплом и светом. Но та же самая наука учит нас, что те создания, или существа, на которые оба этих вида энергии оказывают одинаковое воздействие, не ощущают разницы между теплом и светом. И напротив, те создания (существа), на ощущения которых невидимое человеческому глазу излучение солнечного спектра производит такое же заметное воздействие, как на нас его видимые лучи, способны разглядеть свет даже там, где мы вообще ничего не увидим.

Г-н А. Бутлеров – профессор химии и ученый с мировым именем – приводит множество примеров сформулированной выше закономерности. Он ссылается, в частности, на наблюдения сэра Джона Лаббока, изучавшего восприятие цвета муравьями. Этот выдающийся ученый заметил, что муравьи оберегают отложенные ими яйца от воздействия прямых солнечных лучей; и, как только яйца оказываются на свету, муравьи тут же переносят их в какое-нибудь темное место. Но когда на муравьиные яйца (личинки) направлен поток красного излучения, муравьев это нимало не беспокоит, как будто личинки по-прежнему остаются в темноте. Опыты показали, что муравьям абсолютно все равно, где складировать свои яйца – в полной темноте или же под красными лучами. Даже самые яркие лучи производят на них лишь очень небольшое впечатление, особенно если цвет этих лучей близок красному, например оранжевый или желтый. И напротив, направленные на них лучи синего или фиолетового цвета муравьи замечают сразу. Когда одна половина их норок освещена фиолетовым, а другая – красным светом, муравьи немедленно перетаскивают яйца с фиолетового поля на красное. Следовательно, фиолетовые лучи кажутся муравьям наиболее яркими из всех лучей спектра, что позволяет нам говорить о восприятии цвета муравьями как о диаметрально противоположном человеческому.

Этот контраст еще более усиливается другим обстоятельством: помимо световых лучей солнечный спектр содержит так называемые тепловые лучи (красные) и химические (фиолетовые) – это общеизвестный факт. Однако мы не видим ни тех ни других и потому называем их темными лучами. Зато муравьи их прекрасно видят, что подтверждается вышеописанными экспериментами, в ходе которых эти насекомые спешно эвакуировали свои личинки из освещенного одними лишь темными, фиолетовыми лучами и потому достаточно затемненного, на наш взгляд, пространства, явно предпочитая фиолетовому красный цвет. Следовательно, для них химические лучи хорошо видимы. Как объясняет сам профессор:

Благодаря этой особенности, муравьи видят окружающие их объекты в совершенно ином свете, нежели мы; эти насекомые наблюдают в природе такие цвета и оттенки, о которых мы не имеем, да и не можем иметь ни малейшего представления. Представьте себе на мгновение, что в природе существуют такие объекты, которые полностью поглощают все лучи солнечного спектра, отражая только химические лучи: эти объекты останутся абсолютно невидимыми для нас; для нас, но не для муравьев.

А теперь пусть читатель представит себе на мгновение, что какой-то человек смог с помощью тайных наук изготовить некий объект (назовите его талисманом, если хотите), способный задерживать на более или менее продолжительный срок направленные в его сторону лучи солнечного спектра. В этом случае обладатель данного объекта сможет сделать себя невидимым для окружающих, поскольку он окажется освещаемым исключительно "темными" химическими лучами. И наоборот, с помощью того же "талисмана", делающего видимыми темные лучи, он сможет разглядеть в природе те объекты, которые недоступны невооруженному человеческому глазу!

Возможно, это всего лишь беспочвенное предположение, а возможно, и нет – ученым виднее, ибо они возражают только против того, что считается сверхъестественным, выходящим за рамки их Природы, но не могут отрицать факт существования сверхчувственных объектов, если их воздействие каким-то образом отражается на нашем, чувственном мире.

То же самое наблюдается и в области акустики. Многочисленные эксперименты показали, что муравьи абсолютно глухи к тем звукам, которые слышим мы; однако это ни в коей мере не означает, что муравьи – глухие. Как раз наоборот: основываясь на данных все тех же экспериментов, все тот же ученый признаёт, что муравьи все-таки слышат звуки, "только не те, которые слышим мы".

Каждый орган слуха приспособлен для восприятия вибраций определенной частоты, но у разных существ диапазон этих вибраций может не совпадать. К тому же некоторое несовпадение диапазона может наблюдаться и у существ одного и того же вида; например у людей, обладающих анормальной (как это принято говорить) организацией – либо врожденной, либо благоприобретенной.

Наш обычный слух не воспринимает вибрации, частота которых превышает 38000 в секунду; но слуховые органы не только муравьев, но и некоторых людей, умеющих предохранять от перегрузок барабанные перепонки и создавать в эфире определенные корреляции, способны ощущать вибрации, намного превышающие по частоте колебаний 38000 в секунду; и, следовательно, они позволяют своим владельцам, будь то муравьи или люди {анормальные с точки зрения точной науки), слушать звуки и симфонии природы, недоступные "нормальному" человеку.

Там, где, по нашему мнению, господствует мертвая тишина, слуху муравья открываются тысячи самых разных и самых странных звуков, – говорит, цитируя Лаббока, проф. Бутлеров (Scientific Letters, Letter X), – следовательно, эти маленькие умные насекомые настолько же вправе считать нас глухими за нашу неспособность слышать музыку природы, насколько уверены в своей правоте мы, когда объявляем их глухими за то, что они не слышат звук выстрела, человеческий крик, свист...

Приведенные выше примеры достаточно ясно показывают, что научные знания о природе не охватывают всего, что в ней существует и прямо или косвенно проявляется на нашем уровне. Даже не обращаясь к другим планетам и сферам и оставаясь в рамках нашей Земли, можно убедиться в том, что нас окружают тысячи вещей, невидимых, неслышимых и неосязаемых обычными человеческими чувствами. Но предположим чисто теоретически, что существует некая наука, которая, не заключая в себе ничего сверхъестественного, просто исследует и описывает то, что могло бы быть названо сверхчувственной физикой и химией, то есть алхимия и метафизика конкретной (а не абстрактной) природы. В этом случае все затруднения снимаются. Ибо все тот же профессор утверждает:

Если мы видим свет там, где другое существо ощущает себя в полной темноте, но ничего не видим там, где это же существо без труда улавливает световые волны; и если мы слышим одни звуки, но остаемся абсолютно глухи к другим, которые тем не менее отчетливо воспринимаются крохотными насекомыми, то разве не следует из этого ясный как день вывод, что предметом изучения и анализа нашей современной науки является не сама природа в своей, так сказать, первозданной наготе, но только те изменения, ощущения и восприятия, которые она в нас пробуждает? Лишь на основании этих ощущений мы можем делать какие-либо заключения о внешних объектах и о действии законов природы, создавая для себя образ окружающего мира. То же самое можно сказать и о любом другом "ограниченном" существе: каждое из них судит о внешнем мире исключительно по тем ощутимым изменениям, которые последний в нем производит.

Этим, в частности, объясняется позиция материалиста: он судит о психических феноменах только по их внешнему аспекту, поскольку не имеет возможности проникнуть в их духовную сущность по причине неразвитости интуитивного восприятия и внутреннего зрения. Несмотря на несомненную аргументированность выбора, который сделали некоторые известные ученые, подтвердившие для себя реальность так называемых спиритических феноменов и ставшие в силу этого убежденными спиритуалистами; и на то, что многие из них, как и профессора Уоллес, Гиер, Цёльнер, Вагнер и Бутлеров, использовали все свое огромное знание для того, чтобы подкрепить свою позицию как можно большим числом доказательств, самые крупные козыри все равно остаются на руках у их оппонентов. Причем последним даже необязательно категорически отрицать саму возможность каких-либо феноменальных проявлений. Они просто заявляют, что основной предмет развернувшейся ныне грандиозной дискуссии между трансценденталистами от спиритуализма и материалистами сводится всего лишь к природе действующих сил – primum mobile, стоящих за всеми известными феноменами. И вот, на чем они особо настаивают: спиритуалисты не в состоянии доказать, что этой действующей силой являются именно разумные духи умерших людей; по крайней мере их доводов явно недостаточно для того, "чтобы удовлетворить требования точной науки или скептически настроенной на сей счет публики". И с этой точки зрения позиция скептиков действительно неприступна.

Читатель-теософ без труда догадается, что материалисту в общем-то все равно, что отрицать в данном случае – присутствие духа в традиционном понимании этого термина (будь то человеческий, недочеловеческий или сверхчеловеческий дух) или же какой-то иной силы, пока неизвестной науке и потому отвергаемой ею a priori. Ибо наука стремится свести все феноменальные проявления исключительно к тем силам, которые ей уже известны и признаны ею. Одним словом, наука категорически отвергает возможность математически обосновать реальность тех сил, которые признаются пока только в силу очевидности их действия, да и то далеко не всеми.

Совершенно очевидно, что позиция теософа (или, вернее, оккультиста) в дискуссиях с современной наукой еще более уязвима, нежели позиция спиритуалиста, поскольку большинство ученых оспаривают не подлинность феноменов per se, но характер и природу стоящих за ними сил. Если против "спиритических" феноменов выступают только материалисты, то в нашем случае все обстоит намного хуже. Теория "духов" вызывает возражения только у тех, кто не верит в жизнь человеческой души после смерти тела. Но оккультизм восстанавливает против себя целый легион академиков, поскольку отодвигает всех духов, добрых, злых и равнодушных, на второе (если не на последнее) место и в то же время отвергает сразу несколько жизненно важных научных догм. В данном случае абсолютно все ученые, как идеалисты, так и материалисты, будут одинаково возмущены, ибо все они, несмотря на расхождения во мнениях, выступают под одним и тем же знаменем. Есть только одна наука, хотя и разделенная на две различные школы – идеалистическую и материалистическую; и обе эти школы признаются одинаково авторитетными и ортодоксальными в вопросах науки. Лишь немногие из нас видят в оккультизме самую настоящую науку или отстаивают его научную ценность. И пока современная наука не будет полностью перестроена, она не сможет извлечь для себя пользу из оккультных учений, поскольку истолковать оккультные феномены, используя исключительно традиционные научные методы, раз в десять сложнее, чем найти разумное объяснение феноменальным проявлениям чисто спиритуалистического характера.

И сейчас, спустя почти десять лет напряженных споров с нашими учеными оппонентами, среди которых были как сторонники, так и противники феноменов, я хочу задать теософам прямой и недвусмысленный вопрос. Пусть они, дочитав до конца эти строки и как следует взвесив свой собственный опыт, сами решат: есть ли у нас хотя бы малейшая надежда добиться со стороны официальной европейской науки если не эффективной поддержки, то по крайней мере справедливого и непредвзятого рассмотрения проповедуемых нами оккультных наук? Я же говорю: нас не поддержит никто, даже те, кого внутреннее зрение уже побудило признать реальность медиумических феноменов.

И это вполне естественно. Какими бы они ни были, они все равно остаются прежде всего людьми современной науки, а уж потом – спиритуалистами; и если не все они, то по крайней мере большинство готовы скорее порвать все связи с медиумами и духами и отказаться от своей веры в них, чем расстаться с некоторыми великими и незыблемыми, на их взгляд, догмами точной науки. А признание оккультизма потребовало бы от них отказа от несравнимо большего числа ортодоксальных догм. Но иначе им никогда не приблизиться к порогу тайны и не увидеть ее в подлинно научном аспекте.

Именно это противоречие послужило причиной недавних злоключений теософии; поэтому уместным будет сказать еще несколько слов на эту тему, тем более что ларчик открывается просто. Теософы-неоккультисты не в состоянии провести достаточно серьезное и вдумчивое исследование феноменов (что же говорить в таком случае о представителях академической науки?); в то время как теософы-оккультисты необходимо должны придерживаться определенных принципов, от которых они не в состоянии отступить: их уста скованы, а возможные объяснения и демонстрации строго ограничены, и с этим ничего нельзя поделать. Но ученых не удовлетворяют половинчатые объяснения.

Знать, дерзать, стремиться и хранить молчание – этот девиз каббалистов настолько хорошо известен широкой публике, что объяснять его суть еще раз, пожалуй, нет никакой необходимости. Однако в данном случае он может быть полезен как пища для размышлений. Мы и так уже сказали слишком много, хотя, по сути дела, сказали слишком мало. Но то, что может показаться читателю явно недостаточным, мне самой представляется очевидным перебором; и это меня пугает. А успокаивает лишь то, что за свою излишнюю болтливость расплачиваемся прежде всего мы сами, а не кто-то другой. Напечатай я даже эту малость каких-нибудь четверть века назад, и последствия для нас наверняка оказались бы еще более ужасными.

Наука (я имею в виду западную науку) тоже обязана придерживаться определенных принципов. Она гордится своею способностью производить наблюдения и анализ и делать на их основе выводы и заключения. Поэтому, когда в ее поле зрения попадает какой-нибудь феномен анормального характера, она обязана разложить его весь по полочкам или же вовсе отступиться от него. Причем проводить свои исследования ученые могут только в соответствии с обязательными для них индуктивными методами, основанными прежде всего на показаниях наших физических чувств. Но как мы уже говорили, подобная методика заведомо несовершенна.

А если физических чувств и научной проницательности в самом деле оказывается недостаточно для исчерпывающего заключения, ученые, нимало не смущаясь, прибегают в своих исследованиях к помощи местной полиции. Так уже не раз случалось в истории; примерами тому могут служить Лоудун, Морцин, салемские ведьмы и т. д. Британское Королевское общество вызывает Скотланд-Ярд, Французская академия призывает на помощь своих mouchards, и они на свой собственный лад помогают ученым выйти из затруднительного положения. Для этого избираются два-три прецедента "крайне подозрительного свойства" и "разоблачаются", а все прочие феномены объявляются на основании этого не заслуживающими доверия. Отвергаются свидетельства очевидцев, достоверными признаются только доводы злопыхателей, а "безупречным" источником информации становятся самые нелепые слухи. Если читатель желает лучше узнать, какими средствами в подобных случаях пользуются люди науки (порою самые авторитетные), пусть проштудирует двадцать с лишним томов сочинений де Мирвиля и де Мюссо, охватывающих более столетия напряженных исследований самых разных феноменов.

И чего же нам в таком случае ожидать от ученых, пусть даже и от тех, кто принадлежит к идеалистической школе, приверженцы которой неизменно составляют самое незначительное меньшинство? Ведь какими бы искренними и прилежными исследователями, открытыми для восприятия истины, ни были эти последние, они все равно еще не готовы отказаться от некоторых догм ортодоксальной науки даже в случае аргументированного доказательства их ошибочности. Такими аксиомами являются, например, ныне существующие представления о материи, силе, свете, законе гравитации и т. д. и т. п. Их не в состоянии преступить ни один ученый, даже если он не имеет никакой личной заинтересованности в их сохранении.

Равным образом не следует сбрасывать со счетов ныне существующие воззрения большинства цивилизованного человечества, в особенности отношение его просвещенных классов ко всякого рода идеалистическим школам мышления (не говоря уже об оккультизме). Даже поверхностного взгляда будет достаточно для того, чтобы понять, что две трети из них заражены тем, что мы могли бы назвать грубым и утилитарным материализмом.

"Теоретическая материалистическая наука не признаёт ничего, кроме материи. Материя – ее святыня, ее единственный Бог". С другой стороны, нам говорят, что практический материализм не интересуется ничем иным, кроме того, что прямо или косвенно направлено на достижение личного блага. "Золото – его идол", – справедливо отмечает в "Scientific Letters" (Let. X) профессор Бутлеров (спиритуалист, который, впрочем, никогда не признавал даже самые элементарные оккультные истины, потому что "не мог их понять"). "Сгусток материи, – добавляет он далее, –

излюбленная субстанция теоретических материалистов – превратился в нечистых руках этического материализма в сгусток грязи. И если первые придают лишь очень небольшое значение тем внутренним (психическим) состояниям человека, которые недостаточно определенно проявляют себя во внешнем мире, то последний вообще игнорирует любые внутренние состояния жизни... Духовный аспект жизни не имеет никакого значения для практического материализма, поскольку мир ограничивается для него исключительно внешней своей стороной. Преклонение перед внешними явлениями получило наиболее исчерпывающее обоснование именно в догмах узаконившего его материализма".

Вот вам и объяснение сложившейся ситуации. Теософу (во всяком случае, оккультисту) нечего ждать от материалистической науки и такого же общества.

И если подобное положение вещей становится нормой повседневной жизни (хотя мы и убеждены в том, что любой обычай, идущий вразрез с наивысшими моральными устремлениями человечества, обречен на скорое забвение), то нам остается только одно – с надеждой глядеть вперед, в более светлое будущее. Нам не следует терять мужество, несмотря ни на что; и, если материализм, опустошивший небеса и стихии и превративший безграничный Космос из вечного обиталища жизни в темную и унылую гробницу, отказывается иметь с нами дело, значит, нам остается только одно – оставить его в покое.

Но сам материализм, к сожалению, оставлять нас в покое не желает. Никто не разглагольствует столько о точности научных наблюдений, о правильном отношении к человеческим чувствам и о полном освобождении разума от всяких предрассудков, сколько материалисты. Но как только речь заходит о феноменальных проявлениях и об ученых, исследующих эти проявления все в том же подлинно научном духе непредвзятости и объективности, материалисты, похоже, напрочь забывают провозглашаемые ими самими принципы и объявляют недействительными сформулированные этими учеными выводы, если последние не согласуются с их собственным концепциями. "Но если многие научные умы, – пишет профессор Бутлеров, – приученные годами обучения и практических исследований к детальнейшему изучению проблемы и многочисленным проверкам результата, высказываются в пользу определенных фактов, то приходится признать, что все они вместе prima facie не могут заблуждаться". "Однако они уже высказались, причем самым смехотворным образом", – возражают профессору его оппоненты; и в этом мы с ними, увы, полностью согласны.

Тут нам необходимо вспомнить одну древнюю аксиому эзотерической философии: "Ничто из того, что уже не существовало бы в видимом или невидимом Космосе, не может быть воспроизведено человеком искусственно или даже мысленно".

"Какая чушь! – воскликнет, прочитав это изречение, какой-нибудь воинствующий теософ. – А если я представлю себе живую, ходячую башню, внутри которой полно комнат, а наверху – человеческая голова, которая беседует со мною, значит, такое чудо-юдо действительно "существует во вселенной?"

"А разве могут попугаи вылупляться из миндальных орехов?" – спросит нас другой скептик. "А почему бы и нет? – ответим мы вопросом на вопрос. – Но, разумеется, не на этой планете". Откуда нам знать, что ни на одной из планет не существовали в действительности те диковины, которые вы описывали: например башнеобразные создания с человеческими головами? Воображение есть не что иное, как память прошлых рождений, учит нас Пифагор. Кто знает, возможно, вы сами были некогда таким "человеком-башней" и ваши внутренние комнаты служили убежищем, в котором прятались ваши домочадцы, подобно детенышам кенгуру. Что же до попугаев, вылупляющихся из миндальных орехов, то кто может поклясться, что ничего подобного никогда не существовало в природе в прошлые эпохи, когда эволюция создавала порою еще более причудливых монстров? Возможно, птицы, которые вылупляются из древесных плодов, тоже были одним из многих слов, изреченных в свое время эволюцией, – древним словом, последние отзвуки которого, подобные едва слышному шепоту, окончательно заглушил рев всемирного потопа. "Минерал становится растением, растение животным, животное человеком" и т. д. – так говорят каббалисты.

Говоря о возможности превращения фруктов в птиц, можно упомянуть тот факт, что даже самые крупные ученые некогда попадали впросак, не только уверовав в ее реальность, но и преподнося оную как бесспорный научный факт (вот вам и непогрешимость чувств как источника информации об окружающем мире).

"Когда же такое было возможно?" – спросит недоверчивый читатель. Сравнительно недавно, примерно 280 лет тому назад, в Англии. Причудливая вера в существование некой морской птицы, которая вылуплялась из плода, отнюдь не ограничивается концом XVI века и в пространственном отношении населением английских портовых городов. Было время, когда большинство ученых искренне верили в это; и не только верили, но и пропагандировали как научное знание. Плоды определенного вида деревьев, растущих на морском берегу (что-то вроде магнолии), из-за чего их ветви часто оказываются погруженными в воду, имеют свойство, как тогда считали, постепенно трансформироваться под действием соленой воды в некое подобие ракообразного, из которого вылупляется впоследствии живая морская птица, называемая в старинных естественных историях морской уточкой. Некоторые натуралисты признавали эту традицию неоспоримым фактом. Они исследовали и проверяли ее на протяжении нескольких лет, после чего она была признана и одобрена крупнейшими авторитетами того времени, а собранные на сей счет сведения опубликованы под эгидой различных научных обществ. Один из таких сторонников существования морской уточки, ботаник Джон Герард, поведал миру об этом поразительном феномене в своей весьма содержательной книге, опубликованной в 1596 г. В ней он подробно описывает весь процесс, утверждая, что строит свое изложение "на основании собственных ощущений". Он говорит, что видел все собственными глазами, каждый день прикасался к "фруктовому яйцу", наблюдал за его ростом и развитием, пока наконец ему не посчастливилось лично присутствовать при "родах" удивительной птички. Он видел, как сначала из-под лопнувшей скорлупы показались ножки цыпленка, а затем и все тело маленькой морской уточки, "которая тут же начала плавать". (Scientific Letters, Let. XXIV). Этот ботаник был настолько убежден в истинности своего рассказа, что счел возможным завершить его предложением каждому скептику приехать, чтобы лично повидаться с ним, Джоном Герардом, обещая продемонстрировать весь процесс.

Роберт Мюррей, другой английский savant, весьма авторитетный в свое время, тоже подтверждает реальность подобного превращения и тоже заявляет, что лично видел, как оное происходит.

Можно также добавить, что эту убежденность разделяли с Герардом и Мюрреем многие их ученые современники: Функ, Альдрованди и др. И что вы теперь скажете о морской уточке?

Конечно, я бы предпочла назвать ее "уткой Герарда – Мюррея" и воспринимать ее соответственно этому названию. Но это отнюдь не дает нам права смеяться над заблуждением ученых тех времен. Пройдет еще лет двести или даже менее того, и у наших потомков, возможно, будет еще больше оснований потешаться над идеями наших нынешних членов Королевского общества и их последователей.

Нельзя не признать, что противники феноменов имеют все основания ссылаться на эту басню о морских уточках как на наглядное подтверждение собственной правоты; но несложно заметить и то, что данный пример явно обоюдоострое оружие; и если кто-то пользуется им для того, чтобы доказать, что даже авторитетные ученые, верящие в спиритуализм и феномены, могут серьезно заблуждаться в своих наблюдениях и научных выводах, то мы можем направить это обвинение против самих обвинителей, превратив его в не менее убедительное доказательство противного: никакая научная "проницательность" не может служить достаточно веским подтверждением того, что какой-либо феномен однозначно характеризуется как "мошенничество в сочетании с доверчивостью", если наблюдавшие этот феномен свидетели признают в нем реальный факт. Ведь упомянутый пример научного заблуждения одновременно подтверждает и то, что даже опытного ученого могут подвести его чувства и восприятие и что в этом отношении его впечатления имеют ценность ничуть не большую, чем свидетельства любого другого смертного, особенно если наблюдатель заранее настроен во что бы то ни стало доказать несостоятельность феноменальных проявлений.

Даже коллективные наблюдения никоим образом не меняют суть проблемы, поскольку феномены производятся большей частью на том уровне, который некоторые ученые окрестили четвертым измерением пространства (что, впрочем, не совсем справедливо); и что же делать, если у всех ученых наблюдателей пока еще не развито соответствующее этому уровню шестое чувство?

В ходе литературной перестрелки, имевшей место несколько лет назад между двумя именитыми профессорами, вокруг этого, теперь уже навсегда прославленного, четвертого измерения было сломано немало копий. Один из участников этой дискуссии, уверяя читателя в том, что он признаёт исключительно "земные, естественные науки [читай – точную, или индуктивную, науку] и детальное изучение только тех феноменов, которые происходят в земных условиях пространства и времени", говорит тем не менее, что не может себе позволить не принимать в расчет те перспективы, которые открывает перед нами будущее. "Хочу напомнить своим коллегам, – продолжает далее этот профессор-спиритуалист, –

что те выводы, которые мы делаем на основе информации, получаемой в результате исследований, должны идти намного дальше наших чувственных восприятий. Границы чувственного знания должны непрестанно расширяться, а вместе с ними и масштабы наших умозаключений. Ведь никто не может с точностью определить, насколько эти границы будут раздвинуты будущими открытиями... Существуя в трехмерном пространстве, мы можем наблюдать и исследовать только то, что имеет место в этих трех измерениях. Но что мешает нам уже сейчас размышлять о пространстве с большим числом измерений и воссоздавать соответствующую ему геометрию?.. Оставив на время вопрос о реальности четвертого измерения, мы тем не менее можем... продолжать наблюдения с целью выявления в нашем трехмерном мире феноменов, объяснить которые можно лишь наличием четвертого измерения, и никак иначе".

Иными словами:

...нам надлежит выяснить, может ли что-либо относящееся к четвертому измерению появляться в нашем трехмерном мире... находить в нем свое отражение?..

Оккультист сразу же скажет на это, что на наши чувства могут воздействовать явления не только четырехмерного, но и пяти- и шестимерного миров. Однако для этого наши ощущения должны быть надлежащим образом одухотворены, поскольку посредником при передаче восприятий является в данном случае наше внутреннее чувство. Подобно тому, как "изображения объектов, существующих в трехмерном пространстве, проецируются на плоскую поверхность двухмерного экрана", четырехмерные существа и предметы тоже могут создавать свои проекции в нашем трехмерном мире грубой материи. Но если популярно и доходчиво объяснить широкой публике механизм изображения на плоском экране "реально существующих" объектов (а не каких-то химер или призраков) может только квалифицированный физик, то, соответственно, надо быть поистине великим мудрецом, чтобы суметь объяснить людям науки (не говоря уже о легионе просто "ученых людей"), что те "картины", которые они видят отраженными на нашем трехмерном "экране", могут в ряде случаев и при определенных обстоятельствах представлять собою проекцию реальных феноменов, создаваемых "четырехмерными силами" специально для их удовольствия и убеждения. "Ничто так не напоминает ложь, как голая правда", – гласит каббалистический афоризм; и еще одна общеизвестная аксиома: "Действительность зачастую превосходит любую фантазию".

Для того чтобы осознать возможность обмена феноменами между двумя мирами – видимым и невидимым, современного ученого с его складом ума явно недостаточно. Интуитивно отличить реальное от нереального, естественное от искусственно созданного "экрана" способен только высокодуховный, очень чуткий и восприимчивый интеллект. Но наш век противодействует духовности, ибо таким веком должен завершаться очередной виток цикла. Отсюда и изобилие феноменов, равно как и упрямая слепота некоторых людей.

Что же может сказать об идеалистической теории четырехмерного пространства материалистическая наука? "Как! – воскликнет она. – Вы хотите, чтобы мы, оставаясь в непреодолимом кругу трехмерного пространства, думали о каких-то дополнительных измерениях? Но как можно размышлять о том, что человек не в силах даже вообразить или описать хотя бы в самых общих чертах? Для этого необходимо какое-то иное существо, качественно отличающееся от человеческого, наделенное иной психической организацией. Словом, для того чтобы представить себе четырехмерное пространство, в котором присутствуют длина, ширина, высота и... нечто еще (?), необходимо быть неким "нечеловеком"".

Чем же, в самом деле, может быть это четвертое "нечто"? Похоже, что никто из ученых, настаивающих на его существовании (как можно предположить, исключительно вследствие своей приверженности спиритуализму и стремления объяснить наличием оного "нечто" известные спиритические феномены), сам толком не знает, что это такое. Может быть, здесь имеется в виду "прохождение материи сквозь материю"? Но для чего тогда называть это четвертое измерение "пространственным" – ведь в данном случае речь идет всего лишь об ином уровне существования (во всяком случае, такой вывод следует из самой формулировки)? Мы, оккультисты, говорили и повторяем, что самым точным определением, соответствующим материальным концепциям людей нашего нижнего уровня, в данном случае служит индусский термин махар (махарлока), обозначающий четвертый мир высшей семерки (в числе четырнадцати миров, "порожденных пятью элементами"), антиподом которого является расатала (четвертый в семеричной цепочке нижнего мира). Эти два мира окружают, так сказать, наш нынешний мир четвертого Круга. Любой индус без труда поймет, о чем идет речь. Махар – это верхний мир (или, вернее, уровень существования); в то время как уровень, к которому принадлежат упомянутые выше муравьи, скорее всего следует отнести к нижней семеричной цепи миров. И если мы назовем его нижестоящим миром, то будем абсолютно правы.

В самом деле, люди часто говорят об этом четырехмерном пространстве как о некоей обособленной местности или сфере, тогда как на самом деле это иное состояние бытия. С тех пор как этот термин был воскрешен профессором Цёльнером, он внес немало сумятицы в головы людей. Почему? Да потому, что проспиритуалистически настроенные ученые на основании заумного математического анализа сделали наконец важный вывод, что наши представления о Космосе могут оказаться весьма поверхностными и что наряду с нашим трехмерным пространством в нашей огромной Вселенной вполне могут существовать пространства с иным – большим или меньшим – числом измерений (во всяком случае, с математической точки зрения эта гипотеза не содержит в себе ничего невозможного). Но, как справедливо заметил один скептик:

...признание самой возможности существования пространств с иным, нежели у нас, числом измерений ни в коей мере не способствует нашему (то есть высших математиков) пониманию того, что представляют собою эти измерения. Признать некое вышестоящее "четырехмерное" пространство – все равно что признать бесконечность; мы можем признавать и то и другое, но сам этот факт вряд ли способен растолковать нам, чем они на самом деле являются... все, что мы знаем об этих вышестоящих мирах, это то, что они не имеют ничего общего с нашими представлениями о пространстве". ("Scientific Letters".)

"Наши представления" в данном случае означает концепции материалистической науки, из чего следует, что тут есть над чем поразмыслить менее ученым, но более одухотворенным умам.

Для того чтобы показать всю безнадежность попыток довести до материалистического сознания (пусть даже в самых общих чертах) идею присутствия среди нас, в нашем трехмерном мире, иных, более высоких уровней бытия, процитирую замечательные в своем роде возражения, приведенные одним из двух вышеупомянутых ученых противников гипотезы многомерного пространства. (См. газ. "Новое время", 1883 г. – рубрика "Научные письма").

Он спрашивает: "Можно ли предлагать в качестве объяснения разного рода феноменов действие такого фактора, о котором мы не можем сказать ничего определенного и не имеем представления даже о самой его природе и возможностях?"

Возможно, есть и такие, кто кое-что "знает", кто не так безнадежно безграмотен. Но если вы спросите оккультиста, он ответит – нет; тонная физическая наука должна отрицать само существование вышеназванного фактора, ибо в противном случае она станет метафизической наукой. Данный фактор невозможно исследовать ни с биологической, ни с физиологической точки зрения, а следовательно, его невозможно объяснить. Но все же его можно понять и принять чисто индуктивно, как например, гравитацию, о которой мы знаем только то, что ее действие проявляется на нашей трехмерной Земле.

Опять же: 1) говорят (сторонники рассматриваемой теории), "что мы живем в своем трехмерном пространстве, так сказать, безусловно, не ощущая никакой ограниченности!" Вероятно (и даже безусловно), "это происходит как раз потому, что мы способны воспринимать только такое пространство и абсолютно неспособны в силу своей собственной организации воспринимать его иначе как в трех известных нам измерениях!" 2) Иными словами, "даже наше трехмерное пространство не существует само по себе, но является всего лишь продуктом нашего собственного понимания и восприятия".

По поводу первого заявления оккультист мог бы сказать, что те, кто неспособен воспринимать никакое иное пространство, кроме трехмерного, правильно делают, что не позволяют себе даже мысленно выходить за его пределы. Но происходит это отнюдь не "в силу нашей собственной [человеческой] организации", а лишь вследствие интеллектуальной организации тех, кто не в состоянии воспринимать ничего другого. Так бывает с теми организмами, которые еще не развились ни духовно, ни даже умственно в верном направлении.

А по поводу второго заявления он сказал бы, что оппонент абсолютно прав в заключительной части своей фразы, так же как абсолютно неправ в ее начале. Ибо даже если "четвертое измерение" (если мы вправе его так называть) так же зависит от наших собственных чувств и восприятий, как и трехмерный, воображаемый нами мир, и не является каким-то особым географическим пространством, оно все равно существует как сфера, предназначенная для тех существ, которые эволюционировали до него как до продукта "своего собственного понимания и восприятия". Природа никогда не проводит слишком резких разграничительных линий, никогда не возводит непреодолимых стен, и все ее "бездонные пропасти" существуют лишь в убогом воображении некоторых натуралистов.

Оба рассматриваемых нами "пространства", или уровня бытия (равно как и все прочие существующие уровни), достаточно тесно связаны между собой, чтобы сохранить возможность общения между теми их обитателями, которые способны воспринимать как вышестоящий, так и нижестоящий уровень. Как существуют амфибии земные, физические, так могут быть и амфибии интеллектуальные.

Противник четырехмерного пространства жалуется на группу высших математиков, называемых "метаматематиками" или, по – другому, "метагеометрами", поскольку их идеями злоупотребляют нынешние спиритуалисты. Эти последние буквально "ухватились за них и держатся как за якорь спасения". Но все аргументы этого скептика по меньшей мере нелепы. "Вместо того чтобы доказывать истинность своих медиумических феноменов, – говорит он, – спиритуалисты начинают объяснять их с помощью гипотезы четвертого измерения. Видим ли мы руку Кэти Кинг, исчезающую затем в "неведомом пространстве", – тут же на авансцену выступает четвертое измерение; появляются ли узлы на веревке, концы которой связаны и опечатаны, – снова четвертое измерение. С этой точки зрения пространство рассматривается как нечто объективное. Они верят в то, что в природе на самом деле существуют трех-, четырех- и пятимерные пространства. Но простейший математический анализ приводит нас в данном случае к мысли о существовании бесконечного множества пространств. Только представьте себе, что станет с точными науками, если, объясняя феномены, мы будем прибегать к помощи этих гипотетических пространств. Если не поможет одно, мы придумаем другое, еще более многомерное...

О бедный Кант! А ведь нам всегда говорили, что один из его основополагающих принципов заключается как раз в том, что наше трехмерное пространство вовсе не является абсолютным и что "даже в случае с такими аксиомами, как Евклидова геометрия, наше знание и наши науки остаются лишь относительно точными и истинными".

Но почему следует объявлять точную науку в опасности из-за того лишь, что спиритуалисты пытаются истолковать свои феномены иначе, чем она? Да и как же еще можно объяснить необъяснимые никакими трехмерными концепциями традиционной науки явления, если не реалиями четырехмерного пространства? Ни один здравомыслящий человек не станет связывать демона Сократа с формой носа этого великого мудреца или искать источник вдохновения, подсказавшего м-ру Эдвину Арнольду идею "Света Азии", в его собственной шляпе. И в конце концов, какой ущерб науке может быть от того, что феномены будут объясняться на основании вышеназванной гипотезы? Полагаю, вреда от этого будет не больше, чем от признания Королевским обществом современной теории света на основе гипотезы универсального эфира. Ведь эфир – это такой же "продукт нашего понимания", как и пространство. И если мы признаем одно, то почему же тогда отвергаем другое? Видимо потому, что первый может быть материализован в нашем представлении (или, вернее, его можно заставить материализоваться за неимением более приемлемого варианта), а второй выходит пока что за рамки воображения точной науки.

Что же касается оккультистов, то они полностью солидарны с представителями ортодоксальной точной науки, когда в ответ на предложение "экспериментировать и наблюдать с целью выявления в нашем трехмерном мире таких феноменов, которые объяснимы лишь на основании гипотезы о существовании пространства с четырьмя измерениями", они говорят следующее: "Пусть так, но смогут ли наблюдения и эксперименты дать нам исчерпывающий ответ на вопрос о реальности существования более высокого, четырехмерного пространства? Или разрешить для нас дилемму, доселе неразрешимую, с какой стороны мы бы к ней ни подходили? Как могут наши человеческие исследования и человеческие же эксперименты, проводимые безусловно в границах трехмерного пространства, служить нам отправной точкой для изучения феноменов, которые объяснимы "лишь в случае признания нами четырехмерного пространства"?"

Вышеприведенные возражения, на наш взгляд, абсолютно справедливы; и если все-таки когда-нибудь удастся доказать, что четырехмерное пространство действительно существует и что именно оно причастно к известным ныне спиритическим феноменам, то единственной стороной, которая пострадает от этого, будут сами спиритуалисты, поскольку произойдет следующее. Как только будет доказано, что кольцо действительно проходит через живую плоть и из руки медиума переходит в руку наблюдателя, в то время как последний сжимает ладони первого в своих ладонях; или опять-таки, что цветок или какой-то иной материальный объект на самом деле может перемещаться сквозь закрытые двери и стены; как только ученые en masse признают реальность и возможность подобных явлений, вся теория вмешательства духов и действия некоего бесплотного разума рассыплется в прах. А о многомерности пространства не будет даже речи, поскольку прохождение плотных тел сквозь другие плотные тела внешне никоим образом не связано ни с какими метагеометрическими измерениями; ученые сообщества просто присвоят материи еще одно, новое свойство, вследствие чего позиции материалистов еще более укрепятся. Но приблизит ли это род человеческий к разрешению психологической загадки? Приблизимся ли мы хоть сколько-нибудь к реализации возвышенных стремлений человечества, если убедимся в реальности духовного существования на тех уровнях бытия, которые теперь по ошибке называют "четырехмерным пространством", а точная наука представит его нам как новый физический закон, позволяющий определенным людям осознанно проходить сквозь физические тела других людей или же сквозь каменную стену?

Согласно оккультным наукам, в конце четвертой Расы материя, которая непрерывно эволюционирует, прогрессирует и видоизменяется (что справедливо для всех природных царств, включая наше, человеческое), должна приобрести четвертое чувство, ибо новое, дополнительное чувство добавляется в конце каждой последовательной Расы. Следовательно, для оккультиста нет ничего удивительного в том, что физический мир по мере своего развития приобретает новые способности, которые суть не более чем новые модификации материи, непривычные для современной науки и непостижимые, как были некогда свойства звука, пара и электричества... Но гораздо более непостижим и удивителен духовный застой, царящий в настоящее время в мире интеллекта и в высших сферах экзотерического знания.

Никто не может ни задержать, ни ускорить ход даже самого маленького цикла. И возможно, прав был старина Тацит, когда говорил: "Истина устанавливается изучением и промедлением; поспешность благоприятствует заблуждению". Мы живем в век пара и сумасшедшей деятельности, поэтому вероятность признания истины уже в этом столетии ничтожно мала. И оккультисту остается только ждать, когда наступит его время.

Сноски

---

Издания

• "Theosophist", Vol. VII, № 79, April, 1886, p. 422–431; Vol. VII, № 80, May, 1886, p. 481–494 (первая публикация)
• Блаватская Е.П. - Элексир жизни, M., Сфера, 1998. С. 129 – 176. Пер. Ю. А. Хатунцева (первая публикация на русском языке)
• Блаватская Е.П. - Феномен человека, M., Сфера, 2006