Блаватская Е.П. - Память в момент смерти
ПАМЯТЬ В МОМЕНТ СМЕРТИ
В одном очень старом письме Учителя, написанном много лет назад и адресованном члену Теософского Общества[1], находим следующие поучительные строки, касающиеся ментального состояния умирающего человека:
В последний момент вся жизнь отражается в нашей памяти: изо всех позабытых уголков и закоулков выплывают картина за картиной, одно событие за другим. Умирающий мозг выгоняет память из ее берлоги мощным, неодолимым импульсом, и память добросовестно воспроизводит каждое впечатление, отданное ей на хранение за время активной деятельности мозга. То впечатление и мысль, которые оказываются самыми сильными, естественно, становятся наиболее яркими и затмевают, так сказать, все остальные, которые исчезают, чтобы заново появиться только в дэвакхане. Ни один человек не умирает в состоянии безумия или бессознательности, вопреки утверждениям некоторых физиологов. Даже умалишенный или охваченный приступом белой горячки имеет свой миг прояснения сознания в момент смерти, просто он не в состоянии сообщить об этом окружающим. Зачастую человек только кажется мертвым. Но и между последней пульсацией крови, последним ударом сердца и тем мигом, когда последняя искорка животного тепла покидает тело, мозг думает, и эго заново переживает всю свою жизнь в эти короткие секунды. Говорите шепотом – вы, присутствующие у смертного одра, ибо вы присутствуете при торжественном явлении смерти. Особенно спокойными вам надлежит быть тотчас после того, как Смерть схватит тело своей холодною рукою.
Говорите шепотом, повторяю я, чтобы не нарушить спокойное течение мысли и не воспрепятствовать активной работе Прошлого, проецирующего свою тень на экране Будущего...
Против вышеизложенного мнения материалисты неоднократно выступали с активными протестами. Биология и (научная) психология настаивали на неприятии этой идеи; и если последняя (психология) не имела никаких доказанных фактов для подкрепления собственных гипотез, то первая (биология) просто отметала ее как пустое "суеверие". Но прогресс не обходит стороной даже биологию; и вот о чем свидетельствуют ее последние открытия. Не так давно д-р Ферре представил Парижскому биологическому обществу прелюбопытнейший доклад о ментальном состоянии умирающих, блестяще подтверждающий все то, что было сказано в вышеприведенной цитате. Ибо д-р Ферре обращает внимание биологов именно на удивительный феномен воспоминаний о прожитой жизни и обвала глухих стен памяти, долгое время скрывавших давно позабытые "уголки и закоулки", выплывающие ныне "картина за картиной".
Нам достаточно упомянуть только два примера, которые этот ученый приводит в своем отчете, чтобы доказать, насколько обоснованы с точки зрения науки те учения, которые мы получаем от наших восточных Учителей.
Первый пример связан с человеком, умершим от чахотки. Его болезнь обострилась вследствие повреждения позвоночника. Он уже потерял сознание, но двумя последовательными инъекциями грамма эфира его удалось вернуть к жизни. Больной слегка приподнял голову и быстро заговорил по-фламандски – на языке, которого не понимали ни присутствующие, ни сам умирающий. А когда ему предложили карандаш и кусок картона, он с потрясающей быстротой набросал несколько слов на этом же языке, причем, как выяснилось впоследствии, без единой ошибки. Когда надпись удалось наконец перевести, оказалось, что смысл ее весьма прозаичен. Умирающий вдруг вспомнил, что с 1868 года, то есть уже более двадцати лет, должен некоему человеку пятнадцать франков, и просил, чтобы ему их вернули.
Но почему он написал свою последнюю волю по-фламандски? Умиравший был уроженцем Антверпена, но еще в детстве сменил и город, и страну, так и не успев толком выучить тамошний язык. Всю свою дальнейшую жизнь он прожил в Париже и говорить и писать умел только по-французски. Совершенно очевидно, что вернувшиеся к нему воспоминания – последняя вспышка сознания, развернувшая перед ним, наподобие ретроспективной панорамы, всю его жизнь, вплоть до пустякового эпизода, касавшегося нескольких франков, занятых у друга двадцать лет тому назад, исходили не только из физического мозга, но преимущественно из его духовной памяти – из памяти высшего Эго (Манаса, или перевоплощающейся индивидуальности). А тот факт, что он начал говорить и писать по-фламандски – на языке, который он мог слышать в своей жизни только тогда, когда сам еще почти не умел говорить, – служит дополнительным подтверждением нашей правоты. В своей бессмертной природе Эго знает практически все. Ибо материя есть не что иное, как "последняя стадия и тень существования", как говорит нам Равессон – сотрудник французского института.
Перейдем теперь ко второму примеру.
Еще один больной умирал от туберкулеза легких и точно так же был приведен в сознание перед смертью инъекцией эфира. Он повернул голову, посмотрел на жену и быстро сказал ей: "Ты теперь не найдешь эту булавку, с тех пор поменяли все полы". Данная фраза касалась потерянной за восемнадцать лет до этого булавки от шарфа – события настолько незначительного, что его едва удалось вспомнить. Даже такой пустяк не преминул промелькнуть в последнем видении умирающего, который успел прокомментировать увиденное словами, прежде чем его дыхание прекратилось. Таким образом, можно предположить, что все бесчисленные тысячи каждодневных событий и происшествий долгой человеческой жизни проносятся перед гаснущим сознанием в самый последний и решающий момент исчезновения. За какую-нибудь секунду человек заново проживает всю свою предыдущую жизнь!
Можно упомянуть еще и третий пример, убедительно доказывающий правоту оккультизма, который возводит все подобные воспоминания к мыслительной способности индивидуума, а не личностного (низшего) эго. Одна молодая девушка, которая ходила во сне почти до двадцатидвухлетнего возраста, могла выполнять, будучи в состоянии сомнамбулического сна, самую разную работу по дому, о чем потом ничего не могла вспомнить после пробуждения.
В числе психических предрасположенностей, которые она демонстрировала во время сна, была ярко выраженная скрытность, совершенно несвойственная ей в состоянии бодрствования. Когда она не спала, то была достаточно открытой и общительной и почти не заботилась о своей собственности. Но в сомнамбулическом состоянии она имела обыкновение прятать свои и просто попавшие ей под руку вещи, причем делала это с большой изобретательностью. Об этой ее привычке знали родственники и друзья, да еще две служанки, специально нанятые для того, чтобы присматривать за нею во время ночных хождений. Эту работу они выполняли годами и знали, что серьезных проблем девушка никогда не создавала: исчезали только пустяковые вещи, которые потом легко было вернуть на место. Но в одну жаркую ночь служанка задремала, и девушка, встав с постели, направилась в кабинет отца. Последний был известным нотариусом и имел привычку работать допоздна. Как раз в этот момент он ненадолго отлучился, и сомнамбула, войдя в комнату, намеренно похитила с его рабочего стола лежавшее на нем завещание и довольно крупную сумму денег, несколько тысяч, в банкнотах и облигациях. Она спрятала похищенное в библиотеке внутри двух полых колонн, стилизованных под цельные дубовые стволы, вернулась к себе в комнату до возвращения отца и легла в постель, не потревожив дремавшую в кресле служанку.
А в результате служанка упрямо отрицала, что ее молодая хозяйка куда-либо выходила ночью из своей комнаты, и с настоящей виновницы было снято подозрение, а вернуть деньги так и не удалось. К тому же потеря завещания, которое должно было фигурировать в суде, практически разорила ее отца и лишила его доброго имени, тем самым ввергнув всю семью в подлинную нищету. Примерно девять лет спустя девушка, к тому времени уже семь лет как избавившаяся от привычки ходить во сне, подхватила чахотку, от которой в конце концов и умерла. И вот на смертном одре, когда пелена, прежде скрывавшая ее сомнабулические переживания от физической памяти, наконец спала, пробудилась божественная интуиция, и картины прожитой жизни стремительным потоком полились перед ее внутренним зрением, она разглядела, в числе прочих, сцену своего сомнамбулического воровства. При этом она очнулась от забытья, в котором пребывала уже несколько часов кряду, ее лицо исказила гримаса ужасного эмоционального переживания, и она закричала: "Что я наделала?! Это я взяла завещание и деньги... Посмотрите в пустых колоннах в библиотеке; это я..." Она так и не закончила фразу, поскольку сам этот бурный всплеск эмоций оборвал ее жизнь. Однако поиск все равно был произведен, и внутри дубовых колонн – там, где она и сказала, были найдены завещание и деньги. Этот случай представляется еще более странным в силу того, что упомянутые колонны были настолько высоки, что, даже встав на стул и имея в запасе гораздо больше времени, нежели те считанные секунды, коими располагала спящая похитительница, она все равно не смогла бы дотянуться до их макушек, чтобы опустить похищенное в их внутреннюю пустоту. В связи с этим можно отметить, что люди, пребывающие в состоянии экстаза или исступления, обладают, как кажется, аномальными способностями (См.: Convulsionnaires de St. Medard et de Morzine)[2] – могут карабкаться по ровным отвесным стенам и допрыгивать даже до верхушек деревьев.
Если принять все эти факты так, как они изложены, разве не убеждают они в том, что лунатик обладает собственным разумом и памятью, отдельными от физической памяти бодрствующей низшей Сущности, и что именно первые ответственны за воспоминания in articulo mortis, поскольку тело и физические чувства в этом случае постепенно затухают, прекращая функционировать, разум неуклонно удаляется прочь по психической стезе, и дольше всех сохраняется именно духовное сознание? А почему бы нет? Ведь даже материалистическая наука начинает признавать многие психологические факты, тщетно требовавшие к себе внимания каких-нибудь двадцать лет тому назад. "Истинное существование, – говорит Равессон, – жизнь, пред которою всякая другая жизнь кажется лишь смутным очертанием и слабым отблеском, это жизнь Души".
То, что публика обычно называет "душой", мы называем "перерождающимся эго". "Быть – значит жить, а жить – значит мыслить и проявлять волю", – говорит этот французский ученый[3]. Но если физический мозг – это действительно только ограниченное пространство, сфера, служащая для улавливания стремительных вспышек неограниченной и бесконечной мысли, то ни о воле, ни о мышлении нельзя сказать, что они зарождаются внутри мозга, даже с точки зрения материалистической науки (вспомните непреодолимую пропасть между материей и разумом, существование которой признавали Тиндаль и многие другие). А дело все в том, что человеческий мозг – это просто канал, соединяющий два уровня, психодуховный и материальный; и через этот канал все абстрактные и метафизические идеи просачиваются с уровня Манаса в нижестоящее человеческое сознание. Следовательно, никакое представление о бесконечном и абсолютном не входит и не может войти в наш мозг, поскольку превышает его способности. Эти категории может доподлинно отражать только наше духовное сознание, передающее затем их более или менее искаженные и потускневшие проекции на скрижали наших восприятий физического уровня. Так, даже воспоминания о важных событиях нашей жизни зачастую выпадают из памяти, но все они, включая самые малозначительные пустяки, сохраняются в памяти "души", потому что для нее вообще не существует памяти, а есть только вечно присутствующая реальность на уровне, превосходящем наши представления о пространстве и времени. "Человек есть мера всех вещей", – говорил Аристотель; и, конечно же, при этом имел в виду не внешнюю форму человека, слепленную из плоти, костей и мускулов!
Из всех выдающихся мыслителей, Эдгар Кине – автор "La Creation"[4] – высказывает эту мысль наиболее отчетливо. Говоря о человеке, преисполненном чувств и мыслей, о которых он сам даже не догадывается или только смутно воспринимает как некие нечеткие и непонятные побудительные импульсы, Кине утверждает, что человек осознает лишь очень небольшую часть собственного морального бытия. "Мысли, которые приходят нам в голову, но не получают должного признания и оформления, будучи однажды отвергнутыми, находят прибежище в самых основах нашего бытия..." А когда их отгоняют настойчивые усилия нашей воли, "они отступают еще дальше и еще глубже – бог знает в какие фибры, чтобы царствовать там и исподволь влиять на нас, неосознанно для нас самих..."
Да, эти мысли становятся такими же незаметными и недосягаемыми для нас, как вибрации звука и света, когда они выходят за пределы доступного нам диапазона. Невидимые и избегающие нашего внимания, они тем не менее продолжают работать, закладывая фундамент наших будущих мыслей и действий и постепенно устанавливая над нами свой контроль, хотя мы сами можем вовсе не думать о них и даже не догадываться об их существовании и присутствии. И похоже, что Кине, этот великий знаток Природы, в своих наблюдениях никогда не был более близок к истине, чем в том случае, когда, говоря об окружающих нас со всех сторон тайнах, сделал следующий глубокомысленный вывод, что самое главное для нас: "Это не тайны неба или земли, но те, что сокрыты в глубине нашей души, в наших мозговых клетках, наших нервах и фибрах. Нет нужды, – добавляет он, – в поисках неведомого углубляться в звездные миры, в то время как прямо здесь – рядом с нами и в нас – многое остается недоступным... Как наш мир состоит главным образом из незримых существ, которые являются подлинными строителями его континентов, точно так же и человек".
Истинно так, коль скоро человек представляет собою смесь из неосознанных и ему самому непонятных восприятий, неопределенных чувств и невесть откуда взявшихся эмоций, вечно ненадежной памяти и знания, которое на поверхности его уровня превращается в невежество. Но если память живого и здорового человека часто оказывается не на высоте, поскольку один факт в ней наслаивается на другой, подавляя и вытесняя первый, то в момент великой перемены, которую люди называют смертью, то, что мы считаем "памятью", похоже, возвращается к нам во всей своей силе и полноте.
И чем же еще это можно объяснить, если не тем простым фактом, что обе наши памяти (или, вернее, два ее состояния, соответствующие высшему и низшему состояниям сознания) сливаются вместе – по крайней мере, на несколько секунд, образуя единое целое, и что умирающий переходит на уровень, где нет ни прошлого, ни будущего, но только одно всеобъемлющее настоящее? Память, как нам всем известно, усиливается более ранними ассоциациями, и потому с возрастом становится крепче, чем, скажем, в младенческом возрасте; и связана она более с душой, нежели с телом. Но если память – это часть нашей души, то, как справедливо заметил некогда Теккерей, она по необходимости должна быть вечной. Ученые это отрицают, но мы, теософы, утверждаем это. В подтверждение своих теорий они могут привести только негативные аргументы, у нас же в арсенале имеются бесчисленные факты, подобные тем трем, что мы описали выше в качестве примера. Причинно-следственная цепь, определяющая действие разума, до сих пор остается и всегда останется terra incognita для материалиста. Ибо, если они так непоколебимо уверены в том, что, следуя выражению Поупа:
- Наши мысли, в кельях мозга затворившись, отдыхают;
- Но невидимые цепи их всегда соединяют...
– однако по сей день никак не могут обнаружить эти цепи, то как они могут надеяться разгадать тайны высшего, Духовного Разума!
Сноски
- ↑ ...В одном очень старом письме Учителя, написанном много лет назад и адресованном члену Теософского Общества... – Е.П.Б. ссылается на письмо Учителя Кут Хуми, полученное А. П. Синнеттом приблизительно в октябре 1882 г., когда он находился в Симле (Индия). Это очень обстоятельное письмо, содержащее ответы на вопросы, которые адресовал Учителю Синнетт. Эти вопросы и ответы Учителя напечатаны в "Письмах Махатм А. П. Синнетту". Синнетт спрашивает: "16) Вы говорите: "Помните, что мы сами себя создаем – свой дэвакхан и свою авичи, причем большею частью – в течение последних дней и даже мгновений наших чувственных жизней". 17) Значит, мысли, приходящие к человеку в последний момент, непременно связаны с преобладающей направленностью прожитой им жизни? Ведь в противном случае получится, что характер персонального дэвакхана или авичи может быть определен по капризу случая, несправедливо принесшего какую-нибудь постороннюю мысль в качестве последней?" На это Учитель отвечает: "16) Среди всех индусов распространено поверье, что будущее состояние человека до нового рождения и само рождение определяются его последним желанием, испытываемым в момент смерти. Но это предсмертное желание, добавляют они, непременно зависит от образов, которые человек придал своим желаниям, страстям и т. д. в течение своей прошедшей жизни. По этой самой причине, а именно – чтобы наше последнее желание не навредило нашему будущему прогрессу, мы должны следить за своими действиями и контролировать свои страсти и желания во все время нашей земной жизни. 17) Иначе просто не может быть. Опыт умиравших – утопавших или переживших какой-либо иной несчастный случай, но возвращенных к жизни людей практически во всех случаях подтверждает нашу доктрину. Подобные мысли непроизвольны, и мы имеем не больше власти предотвратить их, чем запретить сетчатке глаза воспринимать тот цвет, который наиболее активно на нее воздействует". (См. "Письма Махатм Синнетту". – Самара: Агни, 1998.) Цитируемый далее Е.П.Б. фрагмент следует сразу же за вышеприведенными строками.
- ↑ ...См.: Convulsionnaires de St. Medard et de Morline... – Вполне возможно, что эта французская ссылка указывает на сочинения де Мирвиля "Des Esprits, etc." в той его части, которая посвящена бесноватым; однако доподлинно это предположение пока не подтверждено.
- ↑ Rapport sur la Philosophic en France au XlXme Steele.
- ↑ Vol. II, р. 377-78.
Издания
- "Lucifer", vol. V, № 26, October, 1889, p. 125-129 (первая публикация)
- Блаватская Е.П. - Космический разум, M., Сфера, 2001. С. 7-16. Пер. Ю. А. Хатунцева (первая публикация на русском языке)
- Блаватская Е.П. - Напутствие бессмертным, M., Сфера, 2007