- Дописано ЕПБ
- Подчёркнуто ЕПБ
- Зачёркнуто ЕПБ
- <Пометка редактора>
- <Пометка архивариуса>
- Утеряно
Человеческая левитация[1]
В выпуске «Куортерли-Джорнал-ов-Сайенс» (Quarterly Journal of Science, «Ежеквартальный научный журнал»), вышедшем в прошлую пятницу, есть обширная, интересная и очень хорошо написанная статья на тему «человеческой левитации», из которой мы цитируем следующую информацию.
До последних двух веков всех тех, о ком в христианском мире было известно, что они были способны к левитации, вероятно, либо сжигали, либо канонизировали, согласно господствующему религиозному взгляду их духовенства или наоборот. Ниже предлагается попытка собрать некоторые из наиболее важных примеров не осужденных, с указанием тома и страницы болландистского[2] «Акта», где можно найти некоторые подробности.
| Имя, страна и род занятий | Годы жизни | Месяц | Том | Стр. |
|---|---|---|---|---|
| Андрей Салюс, скифский раб | 880-946 | май | VI | 16* |
| Лука Сотериамский, греческий монах | 890-946 | февр. | II | 85 |
| Стефан I, король Венгрии | 978-1038 | июнь | I | 541 |
| Ладислав I, Дитто (его внук) | 1041-1096 | июнь | V | 318 |
| Кристина, фламандская монахиня | 1150-1220 | июль | V | 656 |
| Святой Доминик, итальянский проповедник | 1170-1221 | авг. | I | 405, 573 |
| Лютгард, бельгийская монахиня | 1182-1246 | июнь | III | 238 |
| Агнесса Богемская, принцесса | 1205-1281 | март | I | 522 |
| Унизана Флорентийская, вдова | 1219-1246 | май | IV | 396 |
| Ютта, прусская вдова-отшельница | 1215-1264 | май | VII | 606 |
| Святой Бонавентура, итальянский кардинал | 1221-1274 | июль | III | 827 |
| Святой Фома Аквинский, итальянский монах | 1227-1274 | март | I | 670-1 |
| Амвросий Санседоний, итальянский священник | 1220-1287 | март | III | 192 |
| Пётр Арменгол, испанский священник | 1238-1304 | сент. | I | 334 |
| Святой Альберт, сицилийский священник | 1240-1306 | авг. | II | 236 |
| Принцесса Маргарита Венгерская | 1242-1270 | янв. | II | 904 |
| Роберт Солентский, итальянский аббат | 1273-1341 | июль | IV | 503 |
| Агнесса из Mt. Politian, итальянская игуменья | 1274-1317 | апр. | II | 794 |
| Варфоломей Вадоский, итальянский отшельник | 1300 | июнь | II | 1007 |
| Принцесса Елизавета Венгерская | 1297-1338 | май | II | 904 |
| Екатерина Коломбина, испанская аббатиса | 1387 | июль | VII | 352 |
| Сент-Винсент Феррер, испанский миссионер | 1359-1419 | апр. | I | 497 |
| Колета Гентская, фламандская аббатиса | 1381-1447 | март | I | 559, 576 |
| Иеремия Панормо, сицилийский монах | 1381-1452 | март | I | 297 |
| Святой Антонин, архиепископ Флоренции | 1389-1459 | май | I | 335 |
| Святой Франциск Паольский, миссионер | 1440-1507 | апр. | I | 117 |
| Осанна из Мантуи, итальянская монахиня | 1450-1505 | июнь | III | 703, 705 |
| Варфоломей Ангиерский, монах | 1510 | март | II | 665 |
| Колумба из Риети, итальянская монахиня | 1468-1501 | май | V | 332*-4*, 360* |
| Фома, архиепископ Валенсии | 1487-1555 | сент. | V | 832, 969 |
| Святой Игнатий Лойола, испанский солдат | 1491-1556 | июль | VII | 432 |
| Пётр Алькантарский, испанский монах | 1499-1562 | окт. | VIII | 672, 673, 687 |
| Святой Филипп Нери, итальянский монах | 1515-1595 | май | VI | 590 |
| Сальватор де Орта, испанский монах | 1520-1567 | март | II | 379-80 |
| Сент-Луис Бертран, испанский миссионер | 1526-1581 | окт. | V | 407-483 |
| Святая Тереза, испанская аббатиса | 1515-1582 | окт. | VII | 399 |
| Иоанн Кроче, испанский священник | 1542-1591 | окт. | VII | 239 |
| Пискатор, римский профессор | 1586 | июнь | IV | 976 |
| Иосиф Купортинский, итальянский монах | 1603-1663 | сент. | V | 1020-2 |
| Бонавентура Потенца, итальянский монах | 1651-1711 | окт. | ХІІ | 154-157-9 |
Медиумизм братьев Эдди[3]
Нью-Йоркская «Daily Graphic» напечатала пространные описания явлений материализованных духов, наблюдаемых через медиумическое посредничество братьев Эдди, в Читтендене, в штате Вермонт. Отчеты были написаны специальным корреспондентом этой газеты полковником Г. С. Олкоттом, известным нью-йоркским литератором. В своем пятнадцатом письме в «Daily Graphic» полковник Олкотт пишет:
Рутланд, шт. Вермонт, ноябрь
Я могу представить, по крайней мере, отчасти, как чувствовала себя Шарлотта Кушман[4] в тот памятный вечер, когда она, с увлажненными глазами и срывающимся голосом, прощалась с благодарной публикой, столь долго оказывавшей ей моральную и материальную поддержку; ибо и я собираюсь прощаться с моей публикой – ста тысячами читателей «Daily Graphic», столь пристально следившими за моим рассказом на протяжении последних десяти недель. Я получил так много писем в мою поддержку из всех частей страны, от полных незнакомцев, и было сказано так много добрых слов в стольких журналах всех классов, что я чувствую большее сожаление, объявляя мои завершительные главы, чем, как я думал, я был способен испытывать. Эти многочисленные знаки признания не только побуждали меня продолжать эту серьезную работу, но также явились выраженным свидетельством того глубокого интереса, который продолжает вызывать обсуждаемый нами предмет. Я всем сердцем хотел бы предложить всем тем обездоленным, которые обратились ко мне, то утешение, которого они так искренне жаждут, облегчить их сомнения и придать им надежды; но вся та полезность, которую я представляю как исследователь, перестала бы существовать, если бы я принял на себя роль пропагандиста. Мой долг состоит в том, чтобы просто сообщать то, что я вижу, настолько правдиво, точно и понятно, насколько это в моих силах, и предоставить каждому читателю извлекать из этого его или ее собственные выводы.
Духи, чьи явления описывались до сих пор, по происхождению были либо индейцами, либо белыми американцами или европейцами. Вплоть до 2-го октября я не видел ни одного какой-либо другой национальности, но в тот вечер появился араб, который был старым другом одной дамы, хорошо известной в журнальной литературе, так «тетя Сью». Он был небольшого роста, худощавого и жилистого телосложения, и само его приветственное обращение (салям) к этой даме, будучи услышано, послужило ярким контрастом к сдержанным поклонам индейцев и несколько неловким приветствиям белых. Звали его Юсеф. Он был одет в белую тунику, собранную на поясе кушаком, и юбку, украшенную тремя одинаково удаленными друг от друга красными полосками равной ширины. На голове его был национальный убор – феска, а за пояс было заткнуто какого-то рода оружие, разглядеть которое отчетливо я не смог. В ответ на многочисленные предъявленные ему вопросы он почтительно кланялся, а его прощальный ритуал был исполнен того подобострастия и, в то же время, достоинства, которые столь свойственны народам востока. Ему предшествовали пятеро индейцев – «Мать Черного Лебедя» «Яркая Звезда», «Раннее Утро», «Белое Перо», у которого в волосах было столь длинное перо, что оно было согнуто дверной рамой, когда он наклонил голову, чтобы пройти, и «Сантум» – следовавшие за миссис Эдди, на чью приветственную речь я ссылался в предыдущем письме, и еще один индеец, «Быстрое Облако», вышел после. Таким образом представилась благоприятная возможность оценить вышеупомянутый контраст между манерами и умением держать себя духа-араба и теми, что были проявлены остальными. Сеанс был завершен, как обычно, старым мистером Брауном, который поговорил со своим сыном о возводимом им новом доме и затем удалился. Но вернувшись через минуту, он обратился к одной из присутствовавших женщин, которая, очевидно, приехала под другим именем, и к которой предыдущим вечером являлся дух её дочери, и спросил её: «То дитя, _____, было Вашей дочерью?» Женщина сказала, что да, она являлась её матерью. «Какое её другое имя?», – спросил пытливый дух. Женщина на мгновение замялась, а затем выпалила: «Смит». «Что ж», – сказал он, – «я надеюсь, что ей никогда не придётся чувствовать, что ей нужно скрывать своё имя», – и ушёл. Такое случалось не раз за время моего визита; так что тем, кто стыдится называть себя своим именем, лучше и не приезжать в Читтенден.
На «темном» сеансе тем же вечером, я стал свидетелем еще одной добровольной демонстрации духовной силы, которая должна озадачить тех скептиков, которые не столь самодовольны, как наши «мускуло-сокращенцы[5]». Мои весы стояли на платформе, справа от шкафа, где проводился эксперимент с Хонто. Сначала было немного музыки в исполнении Мэйфлауэр и духовного оркестра, неожиданно прелестной, и эта девчонка [Мэйфлауэр] – которую я не могу даже упомянуть без некоторого чувства привязанности, настолько по-детски наивный и милый у нее характер – с треском провалила свои поэтические импровизации на тему «музыки», «картин» и «войны и мира», после чего Дикс сказал, что если бы мы посидели несколько минут в тишине, а скрипач бы что-нибудь поиграл, он бы попытался организовать особо сильную «батарею». Его указания были исполнены, и некоторое время не было слышно никаких звуков кроме унылого пиликанья скрипки. Малышка Мэйфлауэр прошла вдоль первого ряда, кладя свою гитару всем на колени, и сразу же после этого был исполнен индейский танец, такой, какой я описал в предыдущем письме. Затем, по стуку и грохоту, раздававшимся с моих платформенных весов, я понял, что должно было произойти нечто необычное. Они (весы) проехали по всей длине платформы с таким шумом, что я подумал про себя, что мне, наверное, придётся оплатить немаленький счёт за причинение ущербов на следующее утро, но эта мысль едва успела оформиться, прежде чем Джордж Дикс, со смешком, сказал: «Не волнуйтесь, м-р Олкотт, я не поврежу Ваши весы», и, посвистывая, принялся тянуть сей мертвый груз, подобно веселому портовому грузчику, работающему при погрузке хлопка. Весы достигли ступеней, затем с грохотом были спущены на пол и прокатились до места у стула медиума, где они остановились. Мы услышали, как кто-то встал на платформу, и как она ударилась о штангу, как если бы на нее был положен тяжелый вес. Джордж сказал: «Ну что ж, посмотрим, сколько я вешу», и, передвинув по шкале гирьку и поменяв противовесы, объявил: «103 фунта» [47 кг]. Я спросил его, какой у него был рост, и он ответил: «5 футов и 3 дюйма» [1,6 м]. Затем мы услышали голос Мэйфлауэр, спросившей: «А теперь взвесь-ка меня, Джордж», его ответ: «Хорошо, вставай», и как другой, меньший по весу человек встал на платформу, и за шумом от взвешивания, с еще одной сменой противовесов, последовала просьба зажечь свет. Это будучи исполнено, м-р Пул из Нью-Джерси и м-р Уилкинс из Вермонта, выступавшие в роли комиссии, связывающей Горацио, от нашего имени, подошли со свечой к весом и объявили, что стрелка весов стояла на отметке в сорок фунтов [18 кг]. Но медиум, голосом духа известного как «Мэри-француженка», сказал: «Нет, тридцать восемь фунтов» [17 кг], что, посмотрев еще один раз, более внимательно и поднеся свечку поближе, они подтвердили. Теперь, если кто-нибудь захочет сказать, что медиум знал вес заранее, ибо сам его измерял, он должен будет объяснить следующее:
- Тот факт, что после взвешивания он был связан столь же крепко и точно так же, каким комиссия его оставила перед тем, как комната погрузилась в темноту; и
- Как, допустив, что он мог выпутаться и затем связать себя снова, возможность чего я отрицаю, он мог передвинуть по шкале гирьку в совершенно темной комнате и исправить непредвиденную ошибку комиссии. Эксперимент был мне очень интересен тем, что он продемонстрировал очередное доказательство невероятной силы духов, а также их способности видеть в темноте или, в момент зажжения свечи, довести до ума медиума точную величину, показываемую прибором.
Сеанс следующего вечера был, на мой взгляд, наиболее удовлетворительным, как эксперимент, за всё время моего визита в одном отношении, а именно в том, что он доказал, что ни зала сверху, ни полая платформа, ни дверь шкафа, ни то таинственное окно, что так разволновало умы многих поверхностных «скептиков», имели какое-либо отношение к манифестациям. Непосредственно перед тем временем, когда обычно собирались люди для сеанса, найдя братьев Эдди в необычно сговорчивом настроении, я предложил, что хотя бы в этот раз мы должны провести сеанс в приемной, где мы сидели вокруг печки. Когда на это было получено незамедлительное согласие, сверху была принесена старая шаль, висящая поверх двери шкафа, со стены темного чулана под лестницей были сняты грубый матрас и какая-то рабочая одежда, и мы были готовы начать сеанс.
Эта комната, или чулан, имеет размеры 9 футов 2 дюйма [2,8 м] на 5 футов 3 дюйма [1,6 м], с потолком высотой в 8 футов [2,4 м], – помещение тесное для того, чтобы в нем мог спать один человек, с закрытой дверью, и место, которое, скорее всего, оказалось бы смертельным для любой пары легких, когда-либо испытывавших глоток свежего воздуха. При всем этом, это то, куда «Джо» – ворчливый, неуживчивый, но музыкально одаренный работник фермы, которого помнит всякий ее посетивший, – удаляется для ночного отдыха. В любом случае, здесь нет окна, чтобы вызвать подозрения какого-нибудь придирчивого психолога или потребовать, чтобы я запечатал его сеткой от москитов, и я заключил, что если духи смогут показать себя здесь, одного этого факта будет достаточно, чтобы основательно подкрепить мои выводы.
Непосредственно перед тем, как был повешен платок, Уильям настоял на том, чтобы я зашёл в эту каморку и обследовал ее так, как мне бы вздумалось, но поскольку я уже успел надышаться её затхлой атмосферой, когда измерял её и простукивал ее стены и пол, я предпочел отказаться. Тем не менее, он не согласился принять мой отказ, и, таким образом, с лампой в руке, я вошёл внутрь и совершил общий осмотр. Кроме голого пола и оштукатуренных стен, смотреть там было нечего; и, ощупав Уильяма поверх одежды под шутливым предлогом совершения на него магнетического воздействия, я позволил себе, для убеждения читателя, удостовериться, что он не имел на себе никаких скрытых предметов. Платок-занавеска была должным образом размещена, и мы заняли свои места, образовав полукруг, протянувшийся от двери в зал до той, что вела в обеденную. Моя позиция была в центре полукруга, прямо напротив и не более чем в восьми или девяти футах [2,5–2,75 м] от двери «шкафа». Лампа была поставлена на полку в печной трубе в юго-восточном углу комнаты.
Не заставив нас долго ждать, после промежутка в несколько минут шаль была поднята и из-за нее выпрыгнула Хонто с проворностью белки. Она была одета в единообразный светлый костюм, с поясом вокруг талии и свободно падающими на спину волосами. Она подошла к двери в обеденную, подняла защёлку и распахнула её; затем стала скакать взад-вперед в своей обычной манере, как если бы она была в прекрасном настроении. Платок за платком вытягивала она из ступней ног и плеч старой м-с Кливленд и м-ра Притчарда, всякий раз изумляя их так же, как Германн[6] изумляет своих жертв, которых он заманивает в качестве «ассистентов» во время своих фокуснических представлений. Затем она встала справа от двери шкафа, прямо напротив меня, пристально глядя на пол рядом с плинтусом. Сначала не было видно ничего, кроме голых досок, но – вуаля! – я вдруг увидел груду чего-то черного, как если бы это было частью женского платья или кусок черной сетчатой материи. Она протянула руку и ловко, большим и указательным пальцами, подняла это, и это оказалось – одной из ее шалей! Таким образом, на расстоянии в несколько футов от моего носа, она продемонстрировала весь процесс материализации тканей, оставив меня, как можно представить, в весьма удовлетворенном состоянии.
Вслед за Хонто вышла старая м-с Притчард, одетая, как обычно, в свое серое платье, белый передник и платок, и сказавшая несколько очень приятных слов своему сыну.
Затем появилась очаровательная молодая женщина с ребенком на руках; она была узнана своей сестрой как м-с Джозефин Дау, ранее проживавшая в окрестностях Читтендена. Она умерла двадцать четыре года назад в возрасте девятнадцати лет. Ее платье было чистого белого цвета и ниспадало свободными складками, будучи собрано вокруг талии тонким пояском, так что складки верхней его части лежали поверх его в весьма классическом стиле. Ее рыжеватые волосы падали густой массой ей на плечи, и пока она стояла там, лаская ребенка, я думал, что мне не приходилось наблюдать более прекрасного зрелища за все время своего визита. Она шагнула обратно в шкаф, после чего голос миссис Итон сказал: «М-р Олкотт, это модель, которую мы выбрали для художника. Сейчас дух снова выйдет без ребенка, чтобы мистер Каффер мог хорошо ее разглядеть», – и она сразу же появилась снова, одна, и встала справа от занавески, держа свою правую руку поперек талии. Ее левая рука была свободно опущена, и она смотрела художнику прямо в лицо. Миссис Итон сказала, что она вернулась одна, потому что материализация ребенка требовала столь большого количества дополнительной энергии, что это ослабляло духа настолько, что она не могла простоять снаружи достаточно долго для того, чтобы мы хорошо рассмотрели ее форму. Блейк[7], ирландский художник, имел обыкновение видеть духов, позирующих у него в мастерской для его портретов, когда он был один, но слышал ли кто-либо когда-нибудь о духе, являвшемся для этой цели художнику в компании пятнадцати человек?
После «Мадонны с ребенком», как я про себя окрестил эту модель, мы видели духа Уильяма Пэкарда, ранее проживавшего в Олбани, и внука старой миссис Притчард, который столь сильно хотел подружиться с художником, что, по просьбе последнего, прошел довольно далеко вдоль стены справа, где его фигура стала видна особенно выпукло, благодаря бумажным полоскам, висевшим там, сквозь которые проходил свет. У него было круглое лицо, и он носил длинные черные усы. Его наряд состоял из короткого пальто или широкого пиджака темного цвета, темного же цвета брюк, однобортного жилета или манишки и белой рубашки с воротником – весьма отличных от одежды Уильяма, на котором была его обычная хлопчатобумажная рубашка в клетку, без воротника и манжет.
Затем мы обрадовались, увидев саму таинственную миссис Итон, чей резкий, пронзительный голос мы так часто слышали исходящим из шкафа на верхнем этаже. Это была маленькая морщинистая старушка в старомодном муслиновом чепце, обвязанном лентой вокруг макушки, сером платье и шерстяной шали в клетку, накинутой на плечи, концы которой пересекались у нее на груди. Она сделала два или три шага от занавески и, глядя на меня, сказала, что она видела наш рисунок «кареты-призрака», и ей было нечего добавить, ибо рисунок хорошо отображал действительность. Я выразил свое удовольствие от того, что мог увидеть и услышать ее лично, и видеть, как движутся ее губы, поскольку теперь не было сомнений, что голос, который мы слышим наверху, был её, а не медиума. Она сказала, что она материализовалась именно с этой целью, и что группа духов, под чьим контролем находятся эти манифестации, пожелала сменить комнату на нижнюю для этого сеанса. И она, и эти духи знали, сколь сильно я хотел провести эксперименты, которые убедили бы меня и остальной мир в подлинности феноменов, и они хотели осуществить мои желания; но они, как и мы, были связаны окружающими их условиями, и, учитывая, что круг (лиц) постоянно менялся и не был одинаков два вечера подряд, они не могли сделать всего, что я требовал, или чего желали они.
После нее вышел старый джентльмен благородной наружности с тонкими чертами интеллектуала. Его седые волосы были зачесаны от каждого уха наверх, как если бы он хотел скрыть свою лысину. На нем был одет хорошо скроенный, застегнутый до самого верха черный пиджак и соответствующие брюки. Он тихо ответил на вопрос своего присутствующего здесь родственника, который после сообщил мне, что этот джентльмен раньше жил в Дэйвенпорте, в штате Нью-Йорк, где он умер тридцать девять лет назад в почтенном возрасте восьмидесяти двух лет.
Нашим следующим гостем была Августа – ребенок четырнадцати лет, одетая в белое платье, которая мило улыбалась и узнала свою мать, сидевшую рядом со мной.
Последним появившимся был Джеремайя МакКрэди, ранее проживавший в округе Каюга в штате Нью-Йорк, чья материализация прошла особенно хорошо и удачно; и этим завершился замечательнейший и особо удачный вечер развлечений.
Я едва могу описать то облегчение, испытанное мной в результате этого сеанса. Давно убедившись в доброй воле Уильяма Эдди; будучи весьма уверен, что ему было физически не под силу изобразить такое разнообразие форм, представая то старцем восьмидесяти лет, то ковыляющей старушкой, то младенцем на руках или едва способным ходить ребенком трех-четырех лет; в один момент – индейским вождем-великаном или танцующей индейской девушкой, а в следующий – странствующим копьеносцем из Араратской долины или смуглокожим крестьянином с подножий египетских пирамид; ломая свой едва гнущийся язык об гортанные, носовые и шипящие звуки множества наречий, неизвестных никому за пределами Американского восточного общества[8] кроме какого-нибудь Домини Сэмпсона[9]; уже развеяв все сомнения в отношении всех следующих пунктов: вентиляционного окна, пустой платформы, шкафа размером семь-на-два фута [2 м × 0,5 м], которые представали перед моим умом чаще, чем я того хотел, – я, признаюсь, почувствовал нечто похожее на изумление, когда передо мной предстала Хонто – та самая Хонто с кожей цвета меди, танцующая, прядущая шали, курящая трубку и вечно смеющаяся Хонто. Казалось, что было практически невозможно, чтобы через эту штукатуренную стенку просочилось достаточно духовной сущности материи для того, чтобы этим пройдошливым электротипам[10] покрыть свои призрачные формы. Но это, без сомнения, была она, во всей своей красе – не отсутствовала ни одна деталь ее наряда, ни один локон ее громадной шевелюры; ее фигура была такой же полной, ее движения – столь же гибкими, ее манеры – столь же величавыми, как и всегда. Когда она удалилась из-под наших взоров, я с нетерпением ожидал появления следующего духа, ибо даже тогда мне казалось невозможным, чтоб смог материализоваться еще один. Хонто была духом-покровителем (familiar) медиума или была каким-то образом связана, или, если можно так сказать, приклеена к его семье, так что ей было под силу делать вещи, которые были невозможны для кого бы то ни было еще из другого мира. Но несмотря на мои сомнения и недоверие, к нам вышло бледно-серое привидение старой миссис Притчард, чей платок и передник казались накрахмаленными так, что они только что вышли из прачечной. Тогда-то, я думаю, у меня и сформировалось убеждение, что не важно, сколько «скептиков» придет биться об эти гранитные факты, не важно, какие толпы «разоблачителей» станут трубить в свои игрушечные горны и копеечные трубы, этот Иерихон будет стоять. Тогда я сказал себе, что даже если Уильям Эдди будет пятьдесят раз пойман на подлоге с материализациями, c «краплеными картами», в «овечьей шкуре» и с волосами, стоящими дыбом, подлинность феноменов этого одного сеанса навсегда останется в моей памяти. В его темном, тесном чулане не было даже кусочка шерстяной, шелковой или хлопковой тряпки размером с наперсток, не было ни мокасин, ни бус из бисера; не было ни париков, ни даже черного помадного карандаша, и тем более умывальника, воды или полотенец; не было этих вещей и на нем самом, как я обнаружил с помощью своей нехитрой уловки; и, несмотря на это, оттуда появлялись – но все уже было сказано, и мне незачем повторяться.
Две особенности этого события должны привлечь пристальное внимание людей склонных к науке, а именно: появление и исчезновение младенца и моментальное возникновение Хонто и шали. Насчет ребенка не могло быть никаких сомнений – не было никаких обмотанных тряпьем деревяшек или ласкаемых подушек. Фигура (матери) стояла слишком близко ко мне и была слишком хорошо освещена, чтобы можно было заподозрить такой обман. Это был живой, подвижный ребенок, с большим пальцем правой руки у себя во рту, прильнувший своей маленькой головкой к шее той, что держала его на руках, и обвивший ее шею своей пухленькой левой ручкой. На мгновение, этот ребенок казался существом столь же реальным и, несомненно, столь же материальным, сколь и любой другой ребенок, лежащий сейчас на руках своей матери. Будучи сотворен из каких-то невообразимых атомов, плавающих в спертом воздухе той каморки, он за одно мгновение растворился в ничто, не оставив никакого следа своего мимолетного существования. А платок! В каком духовном доме, у какого очага или под какой увитой виноградом перголой (ибо стихи Мэйфлауэр наполнены упоминаниями ее дома и сада, ее домашних зверей и ее близких) было соткано это полотно, сплетены его узлы и окрашены его нити? Чьи умелые руки держали иглу, или чья рука направляла утку этого призрачного станка, на котором было соткано это полотно? Тайна из тайн! Найдется ли Эдип, способный разгадать эту загадку? И сколько нам нужно ждать ответа?
Генри С. Олкотт
Корреспондент «Hartford Times», подписавшийся P.W.E., написал следующее о своей поездке в Читтенден, штат Вермонт, к семье Эдди:
В шкафу была пара мокасин, подаренных Хонто кем-то из посетителей. По-видимому, их никогда не надевали, так как они были совершенно новыми изнутри и снаружи, в то время как Хонто танцует так, что за один вечер на них остались бы весьма заметные признаки износа. Она приходит в своем собственном наряде, который в тусклом освещении выглядит очень изящно и так, как если бы он мог быть прекрасен, будь там достаточно света. Иногда, впрочем, она надевает модную шапку для курения. «Браун», так называемый «дух»-директор, очевидно, очень высок, будучи ростом выше двери [шкафа], и ему приходится наклоняться, когда он выглядывает; если это сам Эдди, то он должен стоять на кресле-качалке; но поскольку Уильям выходит в своем обычном костюме сразу же после того, как исчезает Браун, ему вряд ли хватило бы времени, чтобы переодеться. Если это все же имеет место, то он должен делать это перед речью Брауна, которой обычно заканчиваются сеансы. Нужно заметить, что Браун никогда не выходит на сцену, но скрывается за занавеской и только показывает свою голову, которая находится не меньше чем в шести футах [180 см] от пола. Еще один факт в пользу Эдди – это то, что Хонто гибка, как резина, прытка, как олень, и скачет по комнате с изяществом и проворностью. Она также показалась мне гораздо уже в плечах, чем Уильям. Руки её небольшого размера и вовсе не похожи на те, что можно было бы ожидать увидеть у мистера Эдди. Опять-таки, было большое разнообразие в костюмах: например, высокие индейцы, выходившие один за другим с интервалами в 5-10 минут, все были одеты по-разному; после них вышла Хонто, тоже в совершенно новом костюме, а за ней – еще шестеро человек, мужчин и женщин, в одеждах чёрного, белого и серого цветов различных стилей и фасонов. Лица, как казалось, были по цвету иногда чёрными, иногда бледно-белыми. Встаёт вопрос: откуда взялись эти костюмы? Парики, бороды, туфли, браслеты и пр.? Я не заглядывал в шкаф [который был открыт] перед сеансом, и было предложено, что их могли положить туда после ужина, перед сеансом. Поскольку дверь была открыта, мне кажется, что это маловероятно. Но допуская, что их могли туда так поместить, я вошел в шкаф несколько секунд после того, как оттуда вышел Эдди одетый так же, как и когда он туда входил, и в ту же одежду, которую он носил весь день. В шкафу не было абсолютно ничего, кроме тех нескольких предметов, которые, как было упомянуто, находились там весь день, и ни один из которых не был использован, за возможным исключением шапки Хонто. Более того, весьма примечательно то, что в качестве главного персонажа Эдди выбрал женщину, настолько непохожую на него самого, и для исполнения роли которой его собственные размеры, неуклюжесть <одно слово неразборчиво> и фигура делали его особенно непригодным. За время этих сеансов каждый вечер использовалось пять или шесть весьма различных костюмов и нарядов, и каждый вечер появлялись частично новые персонажи. Некоторые из этих нарядов были длинны, ниспадая до самых стоп, другие – легки, и окраска их была различна, от белой до черной. Все эти наряды, будь они сделаны из самой тонкой ткани (а в один из вечеров Хонто произвела материи, по крайней мере, на сорок ярдов [36,6 м] в длину и различных цветов) составили бы весьма внушительных размеров груду, даже если бы разные персонажи могли носить один и тот же костюм. Кроме того, там должны были быть маски или грим для лица; если первое, то что с ними стало? если последнее, откуда было взяться воде, чтобы его смывать? Лицо Эдди, когда он выходит, чистое. Предположение о секретном люке или об открывающемся отделе печной трубы может быть сразу отринуто, просто как невозможное. Музыка, исполнявшаяся на «темном» сеансе на нескольких инструментах, была просто великолепна; то, что было исполнено, как мне показалось, на аккордеоне, – изумительно. И для этого, и для чревовещания потребовались бы артисты с большими и разнообразными способностями, а их заслуги, несомненно, отразились бы на их поведении и чертах.
Сноски
- ↑ Ист.: ЛА ЕПБ I-013, журнал The Spiritualist, Jan 8, 1875, составитель списка, а также, возможно, и автор статьи Уильям Крукс; также журнал The Theosophist, Vol. 1, №4, январь 1880, раздел I, сс. 83-95, статья «Yoga Vidya».
- ↑ Болландисты – католическая конгрегация, состоящая преимущественно из учёных-иезуитов, занимающаяся собиранием, сочинением и изданием житий («Актов», лат. Acta) святых и манускриптов. Получили название по имени одного из основателей Жана Болланда. – Прим. пер.
- ↑ THE MEDIUMSHIP OF THE EDDY BROTHERS. Ист.: ЛА ЕПБ I-013-16, журнал The Spiritualist, Jan 8, 1875.
- ↑ Шарлотта Кушман (Кашмен) (англ. Charlotte Saunders Cushman; 1816—1876) – американская актриса. Известна тем, что могла исполнять как женские, так и мужские роли. – Прим. пер.
- ↑ Мускуло-сокращенцы – намёк на одну из популярных «научных» теорий того времени (в том числе и на мнение Дж. Биэрда), согласно которой спиритуалистические феномены производились с помощью того или иного рода мышечной активности медиума. – Прим. пер.
- ↑ Германн – возможно, Александр Германн (Alexander Herrmann; 1844–1896), франко-американский фокусник-иллюзионист, также известный как Германн Великий. – Прим. пер.
- ↑ Возможно, Уильям Блейк (1757—1827), известный английский поэт и художник. – Прим. пер.
- ↑ Американское восточное общество (American Oriental Society) – одно из старейших научных обществ США, основанное в 1842 г. – Прим. пер.
- ↑ Домини Сэмпсон – персонаж романа Вальтера Скотта «Гай Мэннеринг, или Астролог». – Прим. пер.
- ↑ Электротип, или совр. гальваностереотип, – печатная форма, изготовленная методами гальванопластики. Г.С. Олкотт намекает на то, что духи были лишь своего рода проекциями из духовного мира в материальный. – Прим. пер.