Блаватская Е.П. - Распятие человека

Наследие Е.П.Б.: Труды • Письма • Альбомы • Произведения с участием • Изображения • Биография • Цитаты | дополнения – вопросы – исправления – доделать

Информация о произведении

Большой теософский словарь Понятия (+) • Личности (+) • Литература (+) • Иноязычные выражения (+) • Источники Ш K П Л И A Б В Г Д E Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ч Ш Щ Э Ю Я A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z • 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Распятие человека Елена Петровна Блаватская (английский: Helena Petrovna Blavatsky, The Crucifixion of Man) (май 1888) Публикации: Lucifer, Vol. II, No. 9, May, 1888, pp. 243-250 BCW 9:264-275 Блаватская Е.П. - Что есть Истина, M., Сфера, 1999. С. 214-221. Пер. Ю.А. Хатунцева Блаватская Е.П. - Происхождение Начал, М., Сфера, 2006 Читать оригинал: BCW 9:264-275 Внешние ссылки: Скачать оригинал: Теопедия ДАННЫЕ Название для ссылок: Блаватская Е.П. - Распятие человека Кратко: Доделать: Добавить Ё

Елена Петровна Блаватская

Распятие человека

Перевод на русский: Ю.А. Хатунцев

Прометей есть воплощенное изображение Идеи или соответствующей способности Юпитера, рассматриваемой, однако, в своем независимом состоянии, — свободной от результатов своей деятельности; иными словами — как закон минус производительная энергия.

С.Т.Коулридж

С точки зрения монизма в абстрактном есть сам Бог, который как абсолютная Сущность несет вселенское страдание в ограниченных Сущностях, причем можно раскрыть это фразой: Volenti non fit injuria.

Гартманн

Я знаю, что висел целых девять ночей на дереве, раскачиваемом ветром, раненый копьем и посвященный Одину — сам себе; на том дереве, о котором никто не может сказать, из какого корня оно растет.

Руническая Песнь Одина, «Эдда»

Подобно Одину Высокому, Я, Человек, На дереве подвешен, Словно жертва, Которую Я Сам Себе принес, Как Идеал для Самого Себя; Так Я висел, открытый всем ветрам, в чащобе Времени; И так висеть Мне долгие эоны в агонии, В невыразимых муках! Как Прометей, Прикован я к скале В горах Кавказа, солнцем опаленных; Стервятник без конца клюет мне сердце — То я терзаю сам себя В невыразимых муках. Я — Иисус, смиренный и беззлобный, Подвешенный высоко на Голгофе, Копьем пронзенный и терновыми шипами, Что уязвили сердце мне и мозг, Три долгих дня — три ночи — три эона, В невыразимых муках. И Один, взирая, будто солнце, На землю и на море, говорит: «Пройдет и это»: и Прометей стервятнику вдруг крикнул: «Ай! Ай! Смотри! Ведь я свободен, А ты свободен ли? Исчезнут злые Боги И с ними их дела, И Зевс-тиран Низвергнут будет в Бездну Волею Судьбы — Хозяйки над Богами и Людьми. Ай! Ай!» И Иисус, последний, самый лучший, сказал: «Прости им; они не знают сами, что творят. Смотрите же! Познание придет и Утешитель». Но трое все они едины, и я, себе же в жертву принесенный; Невыразима тайна; Но когда же конец наступит! О, когда? И Дух — тот самый Утешитель — мне сказал: «Воистину! Они едины трое, Но Я есмь Бог, Я — тот Единый, На ком стоит весь Мир и все Страданье, И все самопознанье, Горе Мне! Страдать Мне до конца, Пока весь Мир не возвратится снова Туда, откуда вышел, — в бездну, Где я снова стану всем. И будешь ты во мне — Где Времени не будет и Пространства, но Будет лишь Любовь».

Люцерн, 1885. A.J.C.

Прометей есть величайшая «Идея» в греческой мифологии. Он олицетворяет «Nous Agonistes» — божественную часть человеческой души, ту искру пламени, которую Прометей принес с Небес и вдохнул в человека. Эта искра индивидуализировалась в человеке и теперь медленно, но уверенно, через жестокие конфликты с низшей, титанической, земной природой, восходит от низшего материального мира к невидимому идеальному. Низшую природу олицетворяет своевольный тиран Зевс, «Nomos», или закон феноменального мира, воспринимаемого человеческими чувствами (Jupiter est quodcunque vides). Прометей — Новая, или возрожденная Душа, окрещеная в огне (=дух) — противостоит Зевсу. Невидимая, незаметная и ноуменальная, она действует в идеальном мире, прелести которого не дано вкусить низшему, животному разуму человека.

Эта душа Прометея в человеке, спустившаяся с небес, может быть освобождена от земных оков и Стервятника-Времени только разрушением Зевса (то есть его трансформацией, преображением формы), феноменального мира, и его возведением на более высокий уровень, приближенный к идеальному, единственной реальности.

К тому же Прометей олицетворяет еще и бунт просветленной Души против всех ложных, простонародных, жреческих, традиционных, иерархических форм религии — той религии, которая проповедует индивидуальное спасение, продиктованное эгоизмом, вместо стремления к общему, универсальному благу и спасению для всех наделенных чувствами существ.

Прометей есть греческая форма ведантического Атмана — истинное эго, освобожденное от воплощений под личинами личности (personae) и мучительного вращения колеса Необходимости и Судьбы и нашедшее пристанище и покой в универсальном, имманентном Космическом Духе, избавленное от страданий Сотворенного мира. Прометей есть идеальный «Nomos», или Закон, коему подчинена душа; «Осознанный закон — Царь Царей», Бог, «сидящий на небосводе сердца».

Агония этого «Nous Agonistes» — родовые муки расы и каждого человека в отдельности — и есть то Распятие идеального человека, которое олицетворяют Один, Прометей и Христос; но следом за Распятием наступает преображение, когда исполняется предсказание Прометея:

«Тяжким грузом гнетут мириады страданий,

Но они же подарят мне снова свободу».

У Шеллинга есть замечательное высказывание по поводу мифов о Прометее и Пандоре.

«Здесь [в мифе о Пандоре] стремление человечества к возвышенным вещам преподносится как истинная причина человеческих несчастий. По словам Гесиода, «Эпиметей, обманутый очарованием Пандоры, принял ее губительные дары, дары Бессмертных, и тем самым принес разрушения и бедствия человеческой расе». И теперь Прометей, стремящийся к возвышению этой расы, созданной им же самим по образу Богов, страдает, прикованный к скале, переживая все муки человека, не желающего отказываться от стремления к высшей свободе и знанию. Здесь, на скале, он представляет в своем лице всю человеческую расу. А стервятник, выклевывающий его печень, которая всякий раз вырастает заново, есть образ вечного смятения и неукротимого желания приобщиться к возвышенным вещам, терзающего всех смертных». (Гесиод, «Труды и дни», 84-89; «Теогония», 510-514.)

В повествовании о Распятии Христа говорится о том, что ему было нанесено пять ран. Возможно, и этот факт имеет символико-эзотерическое значение? Человек воспринимает феноменальный мир с помощью пяти чувств; так может, эти раны на кресте, приведшие к смерти личности (личины высшего человека), символизируют смерть всех низших, земных желаний, порождаемых пятью человеческими чувствами, с последующим переходом к жизни в более чистой и возвышенной сфере, ныне совершенно нам недоступной, поскольку все свои представления о мире мы черпаем из тех же пяти земных чувств? Гвозди, вбитые в ступни ног, лишают человека возможности двигаться вослед объектам своего земного желания; прибитые к перекладине руки — органы приобретения (превратившегося ныне в откровенную жадность) — уже не могут дотянуться до цели нашего стяжательства; а рана в боку умерщвляет сердце — средоточие всех земных желаний, после чего наступает пробуждение в буддистской нирване.

Сам крест, к которому пригвожден человек, является давно и хорошо известным фаллическим символом, представляющим наиболее сильную форму человеческой чувственности, и на этом самом символе человек предается смерти через распятие. (См. редакторское примечание № 1 в конце статьи.)

Примечательно также то, что в легенде Прометей носит на голове венок из растения Agnus-Castus (lugos), листья которого украшали корону победителя в агонии на Олимпийских играх. Христос в своей победоносной агонии был увенчан колючим аканфом. Этот Agnus-Castus использовался также во время фесмофорий, праздника посвященного Деметре — носительнице закона («nomos»). Жрицы этой богини спали на листьях этого растения, так как считалось, что они навевают целомудренные мысли. В христианские времена отзвуки этой традиции сохранились среди монахинь, которые пили воду, настоянную на его листьях, и среди монахов, которые делали из его древесины рукояти своих ножей, что также должно было служить очищению помыслов.

В прекрасной поэме Чосера «Цветок и лист» Королева благородных дам листа, посвятивших себя духовной любви, несет в руке ветви Agnus-Castus и при этом поет:

«Suse le foyle, devers moi —

Mon joly cuer est endormy».

«Ее сердце уснуло на земле, но возрадовалось на Небе».

Если кому-то покажется богохульством приписывать божественному Существу проявление скорби, я могу напомнить об одной зафиксированной в Каббале древней традиции, где Шекина (женщина — мать — порождающий элемент Бога) жалуется на распространившееся в мире зло и на разделенность некогда единых двойственных элементов в человеке:

«Горе мне, изгнавшей детей своих; и горе детям, ибо нет им больше места за столом, рядом с их отцом!» (Sympneumata [L.Oliphant, p. 72].)

И разве сам Иисус — Христос, божественный Человек, воплощенный Дух и прообраз грядущей фазы человеческой эволюции — не возопил в предсмертной муке: «Отче, для чего ты меня оставил?» (См. редакторское примечание № 2 в конце статьи.)

И вдохновенный м-р Джон Палсфорд в своем сочинении «Утренняя Заря», содержащем множество предсказаний относительно новой эпохи, наступающего Золотого Века, говорит:

«Бог облекся в скорби всего мира, дабы Его Творение смогло облечься в одеяние Его славы. Ни одна из нынешних аномалий Творения не устоит перед Его славой. Мало сказать, что Он страдает вместе с нами; нам надлежит скорее говорить, что “мы страдаем вместе с Ним”, приписывая ему тем самым львиную долю мучений, испытываемых Его творениями. И страдать он будет до тех пор, пока страдает хоть одно из созданных им существ. Выдержать все это Ему помогает только безграничная Любовь... Он не может освободиться от скорбей и мучений, пока от них полностью не освободятся все Его сыновья и дочери. Первопричина должна присутствовать во всех своих следствиях: и не просто как зритель, но как их непосредственный участник».

«Суетность, конфликты и страдания выведенной из равновесия природы долгое время довлели над нами; но слава совершенной Божественной Благодати скоро явит себя новому типу людей и новой природе».

«Подобно Прометею, прикованному к скале, имперсональный Дух остается прикованным к личности до тех пор, пока осознание собственной геркулесовой силы не разбудит его; и тогда он, разорвав свои цепи, вернет себе свободу». (Д-р Франц Гартманн «Магия: Черная и Белая».)

«Der aetherische Hauch der Gotter, der Funk des Prometheus ist, nach den altesten Mythen, Princip des hohern Lebens im Menschen». (Шеллинг, том I, p. 78.)

То есть:

«Эфирное дыхание Богов — искра Прометеева огня, о которой говорится в самых древних мифах, принцип высшей жизни в человеке».

Примечания редактора

1. Это одна из многих полуэзотерических или мистических интерпретаций символической и аллегорической драмы, привитой к древу христианства, в котором она, увы, прижилась только в своем экзотерическом значении — в виде «мертвой буквы, убивающей все живое».

Одно из семи эзотерических значений, приданных мистерии Распятия мистическими изобретателями этой системы (первоначальная разработка и распространение которой уходят в глубину веков — в ту эпоху, когда Мистерии находились еще в стадии становления), кроется в геометрических символах, в коих заключена история человеческой эволюции. Евреи, чей пророк Моисей познал египетскую мудрость, позаимствовав у финикийцев их систему счисления, а впоследствии и у соседей-язычников большую часть своего каббалистического мистицизма, с замечательным мастерством приспособили космические и антропологические символы этих «языческих» народов к своим собственным тайным писаниям. И если сегодняшнее христианское духовенство уже растеряло ключи от этих символов, то первые составители христианских мистерий прекрасно разбирались в эзотерической философии и мастерски использовали ее на практике. Так, они взяли слово айш (одна из еврейских слово-форм, обозначающих человека) и соединили его со словом шана, «лунный год», мистически связанным с именем Иеговы, предполагаемого «отца» Иисуса, и выразили полученную мистическую идею в астрономических величинах и символах.

Первоначальная идея «Человека Распятого» в Пространстве принадлежит, безусловно, древним индусам, на что указывает Э.Мур в своем «Индусском пантеоне», приводя в качестве доказательства гравюру Виттобы — формы Вишну. Платон воспринял ее и выразил в своем равноконечном пространственном кресте Ѕ — «втором Боге, запечатлевшем себя во Вселенной в форме креста». Кришна также изображается «распятым». (См. Монументальное христианство д-ра Дж. П. Ланди, p. 173-74, рис. 72.) Опять же, в Ветхом Завете повторяется странное предписание распинать людей перед Господом, Солнцем, — что вовсе не является пророчеством, но аллегорией, имеющей недвусмысленное фаллическое значение. Наиболее глубокомысленная из ныне существующих книг о каббалистической символике — «Ключ к еврейско-египетским мистериям в источнике мер» — свидетельствует:

В символическом изображении шляпки гвоздей на кресте имеют форму цельной пирамиды и квадратного в основании, заостренного кверху обелиска; сами же гвозди представляют собою фаллические символы. Если мы предположим, что человеческие конечности прибиты к кресту тремя гвоздями, то они примут в пространстве форму треугольника (где каждый гвоздь будет обозначать одну из его вершин). Но ран (или стигматов) по необходимости должно быть четыре (по числу человеческих конечностей), что указывает уже не на треугольник, а на квадрат... Три гвоздя и три раны дают нам число 6, обозначающее 6 граней развернутого куба [имеющего форму креста (или человеко-форму) и дающего нам число 7, если считать отдельно три грани на горизонтальной и четыре — на вертикальной ветви креста], на котором распят человек; а это, в свою очередь, указывает на квадратуру круга. Одна рана на ногах разделяется на две, если рассматривать обе ступни в отдельности. Таким образом, три раны превращаются в четыре (в разделенном состоянии), что вместе опять-таки составит 7 — еще одно, причем наиболее священное [в том числе и для евреев] основное женское число.

Так, если фаллическое или сексуальное значение «гвоздей на кресте» уже доказано геометрическими и числовыми выкладками, их мистическое значение отмечено лишь вскользь, так же как и вышеприведенные замечания о Прометее. Он (Прометей) был очередной жертвой, распятой на Кресте Любви, на скале человеческих страстей, — жертвой собственной преданности делу возвышения духовного элемента в человечестве.

2. Ныне догматически воспринимаемые слова, столь драматические в силу того, что произнесены они были в роковой час, имеют, вопреки устоявшемуся мнению, более позднее происхождение. 46-й стих XXVII главы «Евангелия от Матфея» в его нынешней редакции представляет собой искажение, допущенное не слишком щепетильными редакторами его греческого текста. Или, Или, Лама Савахфани никогда не означало «Бог мой, Бог мой, зачем ты меня оставил?», ибо в действительности эта фраза означает совершенно обратное. Эти сакраментальные слова звучали во время финального посвящения в древнем Египте (и не только там) — в ходе Мистерии убиения Хреста в смертном теле с его животными страстями и воскресения Духовного Человека как просветленного Христа в очищенной оболочке («второе рождение» Павла, «дважды рожденные» или посвященные брахманы и т.д. и т.п.). Эти слова предназначались «Высшей Сущности» Посвященного, живущему в нем Божественному Духу (как бы мы его ни назвали — Христом, Буддой, Кришной или каким-нибудь другим именем), в тот момент, когда лучи утреннего Солнца озаряли погруженное в транс тело претендента, что рассматривалось как возвращение его к жизни, или новое рождение. Таким образом, они были адресованы внутреннему Духовному Солнцу, а не Солнцу внешнему; и означают они, если не искажать их смысл в догматических целях, следующее:

Бог мой, Бог мой, как Ты меня прославляешь!

В процитированной выше работе этот факт убедительно доказан. Вот что говорит ее автор:

...Разумеется, наши версии основаны на оригинальных греческих рукописях (причина отсутствия оригинальных еврейских рукописей, освещающих эти события, кроется в том, что неточность перевода сразу же проявилась бы при сравнении фразы с ее первоисточником в Ветхом Завете). Во всех без исключения греческих рукописях эти слова звучат так:

'Ηλι 'Ηλι λαμα σαβαχθανι

Это еврейские слова, записанные греческими буквами; и на иврите они записывались бы следующим образом:

Писание говорит об этих словах следующее: «то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» — преподнося это пояснение как точный перевод. И коль скоро эта трактовка освящена авторитетом Писания, никому даже в голову не приходит усомниться в ее истинности, хотя на самом деле она неверна и подлинный их перевод диаметрально противоположен каноническому и выглядит следующим образом:

«Боже мой, Боже мой, как ты меня прославляешь!»

Более того, если слово «лама» действительно означает «почему» или «как», то как глагольная форма переводится как «изумлять, ослеплять», а как наречие может означать «как ослепительно» и т.п. Настойчивому и внимательному читателю эта фраза преподносится как исполнение более древнего пророческого высказывания, на что указывает и сноска на полях Библии, связывающая ее с первым стихом двадцать второго Псалма, который гласит:

«Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня?»

Его еврейский текст выглядит так:

что, безусловно, напоминает евангельскую фразу, только одно слово в данном случае заменено на другое. Вот как она читается:

«Eli, Eli, lamah azabvthani?»

И следовательно ни один, даже самый изворотливый ученый ум не в состоянии спасти евангельский фрагмент от обвинений в некорректности, что наносит весьма ощутимый удар предполагаемой святости всего изложения.

Но ни один, даже самый сильный удар не в состоянии уничтожить змия слепой веры, трусливого преклонения перед распространенными верованиями и традициями и того эгоистичного и тщеславного элемента в характере цивилизованного человека, который заставляет его предпочитать свою собственную ложь универсальной истине, одинаково принадлежащей всему человечеству, включая низшие расы «язычников».

Пусть читатель, сомневающийся в этом утверждении, изучит еврейские оригиналы прежде, чем отрицать. Пусть он обратит внимание на наиболее показательные египетские барельефы. Особенно на один из находящихся в храме в Филах, изображающий сцену посвящения. Два Бога-Иерофанта — один с головою ястреба (Солнце), другой с головою ибиса (Меркурий, Тот, бог Мудрости и тайного учения, сподвижник Осириса-Солнца) — стоят над телом претендента, только что прошедшего посвящение. Они льют на его голову двойную струю воды (воды жизни и нового рождения), причем струи, изображенные в виде множества маленьких египетских крестиков с рукоятками, пересекаются, образуя форму креста. Так выглядела аллегория пробуждения претендента, который отныне становился Посвященным, когда лучи утреннего солнца (Осириса) касались его темени (за три дня до этого его погруженное в транс тело укладывали на деревянное тау, которое устанавливали так, чтобы на него падал первый луч рассвета). Затем появлялись Иерофанты-Посвятители и произносились священные слова, внешне обращенные к Солнцу-Осирису, но на самом деле — ко внутреннему Духовному Солнцу, озаряющему вновь-рожденного человека. Пусть читатель поразмыслит над установленной со времен глубокой древности связью между Солнцем и Крестом (в обеих его символических функциях — порождающей и духовно возрождающей). Пусть он исследует гробницу Бейт-Уали, созданную в правление Рамсеса II, где он найдет кресты всех форм и во всех положениях, так же как и на троне этого монарха и, наконец, на фрагменте из Зала Предков Тутмоса III, хранящемся ныне в Национальной Библиотеке Парижа и изображающем поклонение Бакхан-Аленре.

В этой замечательной скульптуре и росписи виден диск Солнца, направляющий свои лучи на крест с рукоятью, помещенный поверх другого креста, точными копиями которого являются кресты с Голгофы. Древние папирусы называют их «суровыми ложами, предназначенными для тех, кто пребывает в (духовных) трудах рождения самих себя». Множество подобных крестообразных «лож», на которые укладывали погруженных в мертвенный транс претендентов в финальной стадии их последнего посвящения, находили в подземных помещениях египетских храмов после их разрушения. Достойные, но невежественные отцы типа Кирилла и Феофила без смущения пользовались этими крестами, предполагая, что они были принесены и скрыты здесь новообращенными прежних лет. Только Ориген и после него Климент Александрийский и другие бывшие посвященные знали, что к чему. Но они предпочитали хранить молчание.

Оккультист, однако же, всегда должен помнить слова Аммиана о том, что если «Истину можно осквернить ложью», то ее может «в равной степени осквернить и молчание». (Ammianus Marcellinus, History, Book XXIX, i, 15).

Сноски

---