Блаватская Е.П. - История одной книги

ИСТОРИЯ ОДНОЙ КНИГИ

Поскольку вся пресса указывает на разгул русского террора как до, так и после кончины царя, то беглый обзор устройства русского общества позволит нам лучше понять происходящие события.

То, что ныне известно как русская аристократия, состоит из трех различных элементов. Оные представлены в основном коренными славянами, коренными татарами и разного рода обрусевшими иммигрантами из других стран, а также подданными завоеванных государств, таких, как Балтийские губернии. Цветом haute noblesse, чья родословная, вне всяких сомнений, возводит их в первый ранг, являются Рюриковичи — потомки великого князя Рюрика и владетелей прежде независимых княжеств Новгородского, Псковского и прочих, составлявших государство Московское. Таковыми являются князья Барятинские, Долгорукие, Шуйские (их род пресекся, мы полагаем), Щербатовы, Урусовы, Вяземские и другие. Москва со времен Екатерины Великой была местом средоточия большинства этих князей; и, хотя многие из них разорены, они все так же горды в своей исключительности, как и французские аристократические фамилии квартала Сен-Жермен. Имена знатнейших из них практически неизвестны за пределами империи, ибо, недовольные реформами Петра и Екатерины и неспособные играть при дворе такую же видную роль, как те, кого они «любовно» величают parvenus, сии фамилии кичливо гордятся тем, что никогда не служили ни в одной из подчиненных должностей и не имели дел с Западной Европой и ее политикой. Живя лишь своими воспоминаниями, они составляют отдельный класс и обитают на своего рода высоком социальном плато, откуда высокомерно взирают на простых смертных. Род многих старинных фамилий пресекся, а большинство из оставшихся доживают свой век в благородной бедности.

Рюрик, как хорошо известно, по происхождению был не славянином, но варяго-россом, хотя национальность его, как и людей, пришедших с ним в Россию, в течение нескольких лет была предметом научного спора между двумя знаменитыми профессорами Санкт-Петербурга — Костомаровым и Погодиным (ныне покойным). Послы славян, умолявших Рюрика прийти и править их страною, обратились к нему якобы со следующими зловещими словами: «Идем с нами, великий князь... земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет», — словами, столь же справедливыми ныне, как и тогда. Приняв сие приглашение, Рюрик в 861 году вместе с двумя своими братьями пришел в Новгород и положил начало русской нации. «Рюриковичи», стало быть, — потомки сего князя, двух его братьев и сына Игоря, род, охватывающий многие поколения князей и владетелей княжеств. Правящий дом Рюриков пресекся со смертью Федора, сына Ивана Грозного. После некоторого периода смуты к власти пришли Романовы, из рода мелких дворян. И поскольку это произошло только в 1613 году, то вполне резонно, что князь П.Долгорукий — современный историк Екатерины II, книга которого в России запрещена, не в силах превозмочь кровную обиду, бросил нынешнему императору следующий упрек: «Александр II не должен забывать, что всего два с небольшим века назад Романовы держали стремена князей Долгоруких».

И это несмотря на то что Мария, княжна Долгорукая, вышла замуж за Михаила Романова уже после того, как он стал царем.

Татарские княжеские фамилии происходят от татарских ханов и вельмож Золотой Орды и Казани, столь долгое время державших Россию в порабощении, но которых Василий III, отец Ивана Грозного, заставил платить дань с 1523 по 1530 год. Из ныне здравствующих фамилий этой крови можно упомянуть князей Дондуковых. Глава этого рода прежде служил генерал-губернатором в Киеве, а позже в такой же должности в Болгарии. На них с презрением взирают как «Рюриковичи», так и старинные литовские и польские княжеские фамилии, которые ненавидят русских потомков Рюрика так же, как те — своих римско-католических соперников. Затем следует третий элемент — старинные ливонские и эстляндские бароны и графы, курляндские аристократы и freiherrs, кичащиеся своим происхождением от первых крестоносцев и свысока глядящие на славянских аристократов, а также различные чужеземцы, которых приглашали в страну все сменявшие друг друга монархи — западный элемент, привитый русской нации. Имена позднейших immigres в некоторых случаях русифицированы до неузнаваемости, как например, английские Гамильтоны, преобразившиеся ныне в Хомутовых!

Мы не располагаем данными, которые бы позволили привести точное количество представителей этих классов; но по переписи 1842 года потомственное дворянство насчитывало 551 970 человек, а личное — 257 346. Оные составляли целую империю всевозможных дворянских званий, включая княжеские фамилии и низший слой дворянства. Есть также и нетитулованная знать — потомки старинных русских бояр, которые зачастую кичатся своею родословною еще пуще князей. Например, Демидовы и Нарышкины всегда, когда им предлагали княжеский или графский титул, неизменно высокомерно отказывались от сей чести, полагая, что царь в любой момент кого угодно может сделать князем, но Демидовым или Нарышкиным — никогда.

Петр Великий, отменив барские привилегии бояр и сделав должности империи доступными для всех, основал чин, или касту гражданских чиновников, разделив их на четырнадцать классов. Первые восемь чинов жаловали звание потомственного дворянина, последние же шесть — лишь звание личного дворянина, которое не передавалось по наследству. Чин не прибавляет родовитости дворянам, но возводит в более высокий ранг людей низкой породы (слово чиновник в устах дворян многие годы выражало презрение). И лишь со вступлением на престол Александра был упразднен старый указ, лишавший дворянского звания и низводивший до уровня крестьянства любую семью, которая в течение трех последних поколений не состояла на государственной службе. Оных называли однодворцами, и в числе их оказались некоторые из древнейших родов, подпав под указ 1845 года, когда император Николай повелел пересмотреть дворянские титулы. Тонкость различий между этими четырнадцатью классами столь же озадачивает иностранца, как и последовательность пуговиц у китайского мандарина или бунчуки паши.

Помимо этих враждебных элементов высшего и низшего дворянства, прямых потомков бояр старины — славянских пэров времен расцвета России, раздробленной на мелкие княжества, которые сами выбирали себе князя, которому желали служить, покидали его по собственной воле и были его вассалами, но не подданными и имели собственную военную дружину, без чьего утверждения ни один указ великого князя не имел силы, а также помимо возведенных в дворянское достоинство чиновников, сыновей священников и мелких торговцев, насчитывается еще 79 миллионов другого люда. Их можно подразделить на освобожденных крестьян (22 млн.), удельных крестьян (16 млн.) и городских крестьян (около 10 млн.), проживающих в городах, предпочитая земледелию различные ремесла и место домашней прислуги. К остальным относятся: 1) мещане, или мелкие буржуа, стоящие лишь на одну ступеньку выше крестьян; 2) огромная армия купцов и торговцев, подразделяющаяся на три гильдии; 3) потомственные граждане, не имеющие отношения к дворянству; 4) черное духовенство, то есть монахи и монахини, и белое духовенство, или женатые попы — отдельное сословие с правом наследования; и 5) военные.

Мы не включаем в нашу классификацию 3 млн. мусульман, 2 млн. евреев, 250 тысяч буддистов, языческих ижоров, савакотов и карелов, которые, похоже, совершенно довольны владычеством России, вполне терпимой к их вероисповеданиям. За исключением более образованных евреев и некоторых фанатичных мусульман, их мало волнует рука, правящая ими. Но напомним читателю, что в России более ста различных национальностей и племен, говорящих более чем на сорока различных языках и разбросанных на территории площадью в 8 331 884 английские квадратные мили; что населенность России, европейской и азиатской, не превышает десяти человек на одну квадратную милю, что железных дорог очень мало и их легко контролировать, а другие средства передвижения крайне скудны. Насколько реально совершить всеобщую революцию в Российской империи — можно только догадываться. Располагая такой малостью для объединения многочисленных национальностей в единое движение, иностранцу подобное предприятие покажется столь безнадежным, что отобьет охоту даже у интернационалиста или нигилиста. Добавьте к этому истую преданность освобожденных крепостных и крестьянства царю, в котором они видят одновременно благодетеля угнетенных и помазанника Божьего, главу их церкви — и вопрос станет еще более проблематичным.

В то же время не стоит забывать и уроков истории, не раз являвшей нам, как огромные просторы империи и отсутствие сплоченности среди ее подданных оказывались в моменты величайших кризисов мощнейшими факторами ее разрушения. Сердце России бьется в Москве, мозг же плетет заговор в Санкт-Петербурге, и любое движение, дабы быть успешным, должно охватить оба центра.

Санкт-Петербург в действительности является аристократическим «Parc aux Cerfs», местом бесстыдного распутства и дебошей, с такой малой толикой национального в нем, что даже само его название — немецкое. Это естественный порт ввоза всех континентальных пороков, равно как и порочных идей о нравственности, религии и социальном долге, столь широко распространенных ныне. Санкт-Петербург оказывает на Россию такое же растлевающее воздействие, какое Париж — на Францию. Влиятельный российский журнал «Русская речь» дал на днях следующее описание санкт-петербургского общества:

Общество спит, то есть даже не спит, а вяло дремлет, лениво открывая по временам свои безжизненные глаза, как открывает их человек, дремлющий в неестественном положении после сытного обеда, чувствующий, что ему надо расстегнуться, чтобы дать место и возможность желудку правильно и свободно переварить обильно поглощенную им пищу; но обед был парадный, тело затянуто в мундир, везде жмет, всюду тесно — и человека томит тяжкая дремота, кровь приливает к голове, из его уст вылетают не то крики, не то стоны, чувствуется отек в ногах, тяжело дышать, а рука инстинктивно держится за борт мундира, чтобы хотя немного, хотя на одну пуговицу освободить гнетущую тесноту.

Но пока общество дремлет, не переварив еще недавно проглоченной пищи, не дремлют те плотоядные шакалы, которые привыкли не к правильной пище, а к еде когда и где попало. Грех седьмой заповеди, грех не только во плоти, но перенесенный на мысль, на душу человеческую, гнездится в общественной среде. Прелюбодеи мысли, прелюбодеи знания и науки, прелюбодеи труда царят в нашем обществе, и повсюду лезут в его представители, и повсюду кичатся своею наглостью, и повсюду преуспевают, отбросив всякий стыд, откинув всякую заботу хотя немного прикрыть свои действия в глазах тех, кого они эксплуатируют, из кого выжимают все, что только можно выжать из такого глупца, как человек. Казнокрады, расхитители общественной и частной собственности, воротилы и акционеры множества дутых акционерных предприятий, шантажисты, развратители женщин и детей, подрядчики, ростовщики, переметные адвокаты, кабатчики и кулаки всех национальностей, всяких религий, всех классов общества — вот современная общественная сила, вот хищная порода, ликующая, насыщающаяся, громко чавкающая своими не знающими отдыха челюстями, лезущая патронировать все — и науку, и литературу, и искусство, и даже самую мысль.

Вот оно — царство от мира сего, плоть от плоти и кровь от крови от образа зверина, в котором зачат был человек!

Такова социальная этика нашей современной России, по российскому же свидетельству. А если это так, тогда она достигла той критической точки, когда должна либо погрузиться в болото разложения, подобно Древнему Риму, либо устремиться к возрождению через все ужасы и хаос «разгула террора». Пресса изобилует осторожными сетованиями по поводу «упадка сил», хронических признаков стремительно надвигающегося разложения общества и глубочайшей апатии, в которую, похоже, впал весь русский народ. Единственными существами, полными жизни и бодрости посреди всей этой летаргии пресыщения, являются вездесущие и незримые нигилисты. Ясно, что перемены неизбежны.

И вот из этой социальной гнилости вырос черный гриб нигилизма. Его рассадник подготовлялся годами — постепенным истощением нравственности и чувства собственного достоинства, а также развращенностью высшего общества, всегда подталкивающего к добру или ко злу стоящих ниже себя. Недоставало только случая и главного героя. При паспортной системе Николая возможность развратиться парижскою жизнью имела лишь горстка богатых дворян, коим своенравный царь дозволял путешествовать. И даже эти баловни царской милости и фортуны должны были подавать прошение за шесть месяцев до выезда и платить тысячу рублей за свой паспорт; им грозил огромный штраф за каждый день пребывания сверх положенного срока, а также перспектива конфискации всего имущества, коли их пребывание за границей превысит три года. Но с восшествием на престол Александра все переменилось: за освобождением крепостных последовали многочисленные реформы: свобода печати, введение суда присяжных, уравнение в гражданских правах, бесплатные паспорта и прочее. Хотя сами по себе реформы были хороши, но они столь молниеносно обрушились на народ, непривычный даже к малой толике подобных свобод, что повергли его в состояние сильнейшей лихорадки. Пациент, скинув свою тесную пижаму, носился по улицам, как полоумный. Потом грянула польская революция 1863 года, в которой приняли участие многие российские студенты. Затем последовала реакция, и репрессивные меры принимались одна за другою, но было уже слишком поздно. Зверь в клетке почувствовал вкус свободы, хотя бы и столь кратковременной, и не мог уже быть таким же покорным, как прежде. Если при старом режиме в Париже, Вене и Берлине можно было встретить лишь по одному русскому путешественнику, то теперь — тысячи и десятки тысяч; столько посредников было задействовано, чтобы импортировать в Россию модный порок и научный скептицизм. Имена Джона Стюарта Милля, Дарвина и Бюхнера не сходили с уст безусых юнцов и беспечных девиц в университетах и гимназиях. Первые проповедовали нигилизм, последние — права женщин и свободную любовь. Одни отращивали волосы под мужика и надевали красную крестьянскую рубаху и кафтан, другие коротко стриглись и предпочитали голубые очки. Профсоюзы, зараженные идеями Интернационала, росли как грибы, и демагоги разглагольствовали в трактирах о конфликте между трудом и капиталом. Котел начал закипать. Наконец пришел и главный герой.

Историю нигилизма можно рассказать в двух словах. Своим названием нигилисты обязаны выдающемуся романисту Тургеневу, который создал образ Базарова и окрестил сей тип словом нигилист. Знаменитый автор «Отцов и детей» слабо представлял тогда, в какую национальную деградацию его герой ввергнет русский народ двадцать пять лет спустя. Только Базаров, в ком романист с сатирическою точностью изобразил характерные черты некоторых «богемных» отрицателей, тогда лишь замерцавших на горизонте студенческой жизни, имел мало общего, не считая имени и материалистических устремлений, с замаскированными революционерами и террористами сегодняшнего дня. Ограниченный, желчный и нервный, этот studiosus medicinae являет собою лишь беспокойный дух полнейшего отрицания; того мрачного, но все же научного скептицизма, что царит ныне в рядах высших интеллектуалов; дух материализма, в который искренне верят и так же искренне проповедуют; плод долгих размышлений над сгнившими останками человека и лягушки в анатомической комнате, где мертвый человек тревожит его ум не более, чем мертвая лягушка. За пределами животной жизни все для него — ничто; «чертополох», растущий из комка грязи — вот все, чего человек может ожидать после смерти. И сей тип — Базаров — был избран студентами университетов своим высшим идеалом. «Дети» стали разрушать то, что построили «отцы»... И теперь Тургенев вынужден вкушать горькие плоды от древа, посаженного им самим. Подобно Франкенштейну, который не смог контролировать механического монстра, созданного его же изобретательностью из кладбищенского гнилья, он теперь обнаруживает, что «тип» его, с самого начала бывший для него ненавистным и ужасным, превратился в разглагольствующий призрак нигилистического бреда, социалиста с окровавленными руками. Пресса по инициативе «Московских ведомостей» — газеты, издающейся вот уже сто лет, поднимает сей вопрос и открыто обвиняет самый блестящий литературный талант России — того, чьи симпатии всегда были на стороне «отцов», в том, что он первым посадил ядовитый сорняк.

Вследствие особого переходного состояния, которое роcсийское общество переживало с 1850 по 1860 год, это название было с восторгом одобрено и принято, и нигилисты начали появляться на каждом углу. Они завладели национальной литературой, а их новоиспеченные доктрины стали молниеносно распространяться по всей империи. И ныне нигилизм претворился в некую державу — imperium in imperio. Но России приходится бороться уже не с нигилизмом, а с ужасающими последствиями идей 1850 года. Отныне «Отцы и дети» должны занять выдающееся место — и не только в литературе как образец неординарного таланта, но и как произведение, открывшее новую страницу в российской политической истории, конца которой ни единый человек предсказать не может.

Сноски

---

Издания

• «The Pioneer», Allahabad, March 12, 1880 (первая публикация)
• Блаватская Е.П. - Терра инкогнита, M., Сфера, 1996. С. 345—355. Пер. Т.О.Сухоруковой (первая публикация на русском языке)
• Блаватская Е.П. - Последний век манвантары, M., Сфера, 2005