Протоколы Ложи Блаватской, 1889.04.04

1. перенаправление Шаблон:Стиль А-Заголовок

Председательствует м-р Кингслэнд

Вопросы зачитывает А. Кийтли

Станца 5, шлока 6, комментарий.

Вопрос 1. Как писцы кармических счетов создают непроходимый барьер между личным эго и безличным Я?

Блаватская: Мне представляется, что понять это очень легко. Думаю, что всякий, понимающий истинную природу нирваны или даже христианского царствия небесного, о котором сказано, что там не женятся и не выходят замуж, должны бы очень хорошо видеть смысл этого. Ибо что такое «рупа»? И что такое «личное»? Это всегда что-то предметное или материальное, а тогда как оно может пройти за тот предел, за которым всё не имеет формы, или арупа? Я думаю, что это дано не символическим языком, а совершенно ясным. И теперь я вас спрашиваю: кто же это переходит в состояние дэвачана? Это дух, духовная душа, или монада, нагруженная духовным сознанием и разумом, или же это низшие принципы личного человека? Что же то, что туда отправляется? Вы очень хорошо знаете, что «личное» было кама-лока, а потому не может перейти даже на этот план. Те принципы остаются в кама-локе, чтобы со временем там затухнуть. Про липик сказано, что они окружают внутри яйца — которое есть магнетическая аура или проявленный космос — человека, животное или любой конкретный предмет во вселенной, или те предметы, у которых есть форма. Это аллегория, и про этот заколдованный круг сказано аллегорическим языком. Никакого такого кольца в природе не существует, но есть план материи и есть план духа или сознания. Личное «я» состоит из треугольника в квадрате, от которых остаётся только высший треугольник; он не может перейти за план даже первоначальной дифференцированной материи. Каждый атом семи принципов, даже сияние атма-буддхи (ибо сияние — это атрибут, а соотнесено с абсолютностью) — каждый атом должен остаться вне врат нирваны. Одно божественное мышление — сознание, носитель абсолютной памяти, её личностей, теперь погружённых в единое безличное — может пересечь порог лайа-точки, который расположен в самых вратах проявления души и ума человека, в которых факты и события, прошлые, настоящие и будущие, равно зафиксированы в течение их совместного путешествия. Как сказано, на заре великого дня остаётся лишь то, что остаётся от разнообразной пищи в медном сосуде после того, как его хорошенько вымоют и высушат. Это цитата из книги. Но если это так на рассвете, то что же станет с той же душой и тем же умом во время самого великого дня? То, что остаётся от самого медного сосуда, когда его расплавят — одни воспоминания. (Понятно, что между дэвачаном и Великим Днём, или тем планом, который достигается лишь во время махапралайи, после полного окончания всего цикла существования, есть огромная разница). Как же тогда возможно, чтобы что-то личностное туда вошло? Мы не можем представить себе такое полностью бесформенное, безатомное сознание. Во время экстаза мы можем вообразить что-то приближающееся к этому факту. Мы говорим, что субъект в этом состоянии самадхи находится за пределами повседневного мира ограничений и условий, и всё для него — неподвижный день и состояние без перемен. Прошлое и будущее — всё в его настоящем, его дух свободен от оков и изменений тела. Лишь высшие и самые духовные части его манаса соединены с его собственное особой монадой, которая, подобно монаде Лейбница, отражает это и является целой вселенной в себе. Йог, говорим мы, становится причастен мудрости и всеведению вселенского разума, но можем ли мы говорить об уме, когда он переходит за лайа-точку? Если вы, джентльмены Оксфорда и Кембриджа, можете, то я не могу. Ибо я не могу говорить языком богов, а если бы и могла, то, полагаю, вы бы меня не поняли. Вот вопрос, и я бы в жизнь не могла понять, что вы тут имеете в виду. Кто задал такой вопрос? Что в нём имеется в виду — как провести разделительную линию между личным и безличным? Все вы должны это знать.

Кингслэнд: Состояние нирваны — за пределами лайа-точки?

Блаватская: Конечно же. Как может быть иначе? Почему лайа-точка просто лишь для планов материи? Есть лайа-точка, как мы её называем, которая уходит за пределы материального проявления.

Кингслэнд: Вы бы не сказали, что дэвачан за пределами лайа-точки?

Блаватская: Определённо нет. Дэвачан — одно, а «Великий день Будь-с-нами» — другое. Ибо это не просто планетарная пралайа, а вселенская.

Кингслэнд: Должны ли мы называть это нирваной или нет?

Блаватская: Нет, это паранирвана, что значит за пределами.

Кингслэнд: А в состоянии самадхи — это только нирвана?

Блаватская: Это просто нирвана.

Кингслэнд: С ней связано ещё некое количество индивидуальности.

Блаватская: Там индивидуальность духа и души, атма-буддхи.

Кингслэнд: Вы говорите, что высшая часть манаса ассимилируется монадой, но нельзя ведь сказать это о нирване?

Блаватская: Определённо нельзя. Я объяснила это потом, дальше, потому что есть много мест, где вы говорите вещи, которых я понять не могу. Я не могу понять, как вы, знающие всё об остатках личности в кама-локе, не применяете то же самое, когда говорите о «Великом Дне Будь-с-нами». Я вовсе не имею в виду наших частичных, кратких, маленьких здешних жизней. Это совсем другое. Видите, если кто-то из тех, кто задавал вопросы, был бы здесь, когда я на них отвечаю, это было бы совсем другое дело.

А. Кийтли: Здесь сказано, что эзотерический смысл первого предложения таков, что те, кто названы липиками и писцами, создают непреодолимый барьер между личным эго и безличным я.

Блаватская: Конечно.

Б. Кийтли: По этой фразе это выглядит почти так как если бы между четырьмя и тремя принципами имелась разделительная линия.

Блаватская: Мне думается, у вас очень ошибочное представление о трёх принципах, или высшем треугольнике. Вы не учитываете, не видите разницы между тем, когда мы применяем семь принципов на этом плане (как в человеке), и когда говорим о тех же семи принципах в дэвачане, после окончания цикла жизни, что совершенно другая вещь, полностью другая.

Кингслэнд: В той станце нет ничего, что могло бы нас к этому подвести.

Блаватская: Я не могла написать больше, чем там есть.

Б. Кийтли: Вот почему и задаются эти вопросы.

Блаватская: Разве вы не видите, что липика, «Великий день Будь-с-нами», значит — когда всё, когда цикл окончен? Я совершенно уверена, что там должно быть какое-то указание на это.

Б. Кийтли: Это ясно; но остаётся ли тогда ещё что-то, о чём можно говорить как о «личном я»?

Блаватская: Я скажу вам одну вещь, которая разрешит всё затруднение. Это какой том?

Б. Кийтли: Первый.

Блаватская: Как он называется?

Б. Кийтли: Космогенезис.

Блаватская: Тогда зачем вы пытаетесь заставить меня говорить об антропогенезисе? «Личное я» — это совсем другое. Это вещь, которая как-то связана, но никакие личные боги не будут иметь к этому никакого отношения. Это не означает личного в смысле нашей личности. Это означает предметную индивидуальность.

Б. Кийтли: Да, но это отличается от того, что могло бы следовать из той фразы.

Вопрос 2. «Личное эго» тут означает высшую триаду (атма-буддхи-манас) или же низшую четвёрку?

Блаватская: Это есть там. Это будет означать всё, если имеются в виду принципы человека, ещё живущего на земле, и это будет не означать ничего для липики. Сказано (я цитирую дальше), что они окружают треугольник — первый; куб, или четвёрку — второй; потому все семь содержат: в треугольнике три, четвёрку или четыре внутри круга. Это совершенно ясно. Никакие принципы не могут пересечь «не-преступи-кольцо», лишь память о них остаётся в вечном божественном мышлении, которое в «День Будь-с-нами» из чего-то проявленного становится абсолютным. Потому это там есть.

Вопрос 3. Под «проявленным планом материи» вы тут имеете в виду четыре нижних плана диаграммы на с. 200, т.е. четыре плана глобусов нашей цепи, или же низший из них, т.е. план нашей земли?

Блаватская: Я имею в виду то, что говорю. Ничто проявленное, или имеющее форму, имя или число, не может пройти за кольцо, отделяющее переменчивое и проявленное от вечно сущего и низменного. А теперь положите это в свои мудрые головы, мои дорогие дети. Между проявленным, изменчивым и вечно сущим, неизменным есть разница, и нельзя, невозможно пересечь эту границу, и ничто из того, что в этом царстве, не может перейти в другое, за предел. Это невозможно — по крайней мере, в нашей философии. Не знаю, как по вашим представлениям, но в нашей философии это невозможно. Где тут наш жалкий атом грязи, из самомнения называемый Землёй, когда говорится о пралае, универсальной разрушительнице, и об исчезновении всей вселенной, как физической, так и идеальной? Как я могу на одном дыхании говорить о Земле и с абсолютности? Этого не говорится и об абстрактных элементах (пожалуйста, см. с. 130) — даже они, когда возвращаются в первичный для них элемент, или первый без второго, никогда не могут перейти лайа-точку, или точку нуля. Разве это не ясно? Зечем же вы тогда мучаете меня? У каждого символа есть семь значений. Астрономически «не-преступи-кольцо» значит одну вещь, а метафизически — совсем другую.

А. Кийтли: Вы заявляете здесь, цитируя из Катехизиса Вишиштадвайты... (цитирует «Тайную Доктрину», с. 132/183).

Вопрос 4. Можете ли вы объяснить эзотерический смысл этого предложения: «Тогда оно уходит через тёмное пятно на Солнце»?

Блаватская: А вы знаете, что такое вишиштадвайта? Они верят в личного Бога, и они дуалисты. Они ведантисты, но не имеют права ими называться. Среди ведантистов есть три школы: двайта (дуалисты), вишиштадвайта (которые более, чем дуалисты), и адвайта (так сказать, гуманитарии, которые верят только в науку). Потому я отвечу, что вам лучше спросить [ ], потому что я не знаю, что это означает. «Тёмное пятно на Солнце» может соответствовать ангелу на Солнце. Я никогда не могла понять, что тут имелось в виду. Я даже взяла на себя труд написать самому пандиту и поручила Харту спросить, что имелось в виду, но он не смог мне сказать, так что могу я?

Б. Кийтли: Тогда вы не можете ругать нас за такой вопрос.

Блаватская: Не могу — я сама не знаю, что это значит. У меня есть смутное представление, потому что для них Солнце есть тот Парабрахман, они не знают ничего лучшего, и я думаю, как вы знаете, что это означает сердце Солнца.

А. Кийтли: Соответствует ли это вообще точке в круге?

Блаватская: Я цитирую это, просто чтоб показать разные системы у индусов. Я не браню вас. Я просто цитирую это, чтобы показать, что там говорится. Теперь подошёл замечательный вопрос — №5!

Страница 135/186.

Вопрос 5. Можете ли вы сказать нам что-нибудь ещё о 3000 циклах существования?

Блаватская: О, сразу же! Конечно, да! Во-первых, я не математик — и заявляю, что для меня совершенно невозможно углубляться в цифры. Во-вторых, вы прекрасно знаете, что — как уже написал мистер Синнетт в своём «Эзотерическом буддизме», — силы, у которых в кармане тайная мудрость, не любят вдаваться в цифры, они не делают этого никогда. 3000 циклов могут означать любое число, всё это зависит от продолжительности каждых 3000 циклов, которая, говоря короче, есть период целой манвантары.

А. Кийтли: Махаманвантары или малой?

Блаватская: Нет, манвантары; то есть когда завершатся семь кругов.

А. Кийтли: Но есть ли какой-нибудь смысл, приписываемый этой идее о 3000?

Блаватская: Я не знаю, возможно.

А. Кийтли: Я не спрашиваю о числовом значении, но какова идея?

Блаватская: Они говорят о 3000 во многих местах; у этого дэвачанический смысл, вот и всё. Каждый оставивший этот мир, который пересекает Нил в лодке (вы помните эту церемонию), осиризируется, становится своим собственным духом и этот дух отправляется в поле Аанроо. Вот что это означает.

Станца 6, шлока 1.

Вопрос 6. Можете ли вы расширить объяснение о четырёх родах вака?

Блаватская: Иными словами, можете ли вы проанализировать две лекции Суббы Роу, и как только это будет опубликовано, получить на свою голову все благословенные [ ]. Это цитата из его лекций о Бхагавад-гите; он подразделяет вак и говорит о четрыёх его формах как ведантист, делающий упор на четвероликого Браму, того, кто проявляется на нашем плане и тождественен также и с тетраграмматоном. Если не четвероликим, тогда четверочисленным. Он разделил вак на семь частей и говорит о семи лицах нашего Авалокитешвары, то есть, так сказать, семи силах, проявленных в природе. Наш вак — это женский логос. Читайте Вишну-пурану, и мне не нужно вас об этом просить, потому что я знаю, что вы читали это несколько раз. Или опять же в Ману-смрити, или любом другом труде, где упоминается вак. И вы обнаружите, что Брама разделился на два лица, мужское и женское, и они сотворили семь ману. А это экзотерическая версия эзотерического или того, чему я вас учила много раз. Мы ведантисты, и покуда мы придерживаемся семеричности, вак является женским аспектом семи логосов. Вы должны понять, что это значит. Они все андрогинны. Даже первый, каким бы бесплотным он ни был, должно быть, сделанный из ничего, тем не менее андрогинен — у него есть женский аспект, и потому он эманирует второй логос. А следующий вопрос даст вам больше.

Вопрос 7. Говоря о «Семи сынах света и жизни» как находящихся за пределами лайа-центров, вы имеете в виду только то, что может быть названо «негативными» лайа-центрами, которые органичивают нашу Солнечную Систему? Ведь термин «лайа-центр», похоже, обычно используется для абсолютного предела всякой дифференциации.

Блаватская: Это действительно так, в пределе дифференциации в проявленном космосе. То, что имеется в виду, для нас может быть абсолютной темнотой, но конечно же, там, за пределом, это не может быть ни дифференциацией, ни лайей, как мы представляем их. Когда я говорю о «Семи сынах света и жизни» как находящихся за пределами лайа-центров, это значит лишь следующее: они не подвержены ни лайе, ни дифференциации — по крайней мере, в течение цикла их жизни, который длится махаманвантару. Если бы вы только помнили порядок, в котором эманируют дхьян-чоханы, или теогамию, которая там объяснена во многих местах, вы бы не задавали этого вопроса. Я думала, что вы к этому времени уже знаете, что логос номер один испустил семь первичных лучей, которые как один и называются семеричным облачением судьбы; и что из него в конечном счёте рождается логос номер три, семь лучей которого становятся космическими строителями, и собрание которых и есть фохат. Как же тогда могут семь сынов света и жизни, семеричное облачение непоколебимой судьбы, быть иначе как за пределами лайа-центров? Это как раз то, что я имела удовольствие объяснить нашему дорогому президенту, м-ру Кингслэнду. Думаю, это очень понятно. Вы не можете использовать лайю для указания на что-либо, кроме материи, проявленной материи, дифференциации. А за пределами этой лайа-точки, которая есть нулевая точка материи, находится материя, которая никогда не дифференцируется, и ничто. Это не то, что является вопросом тепла или чего-либо, это просто внутренность — как мы это объясним — как я объясняла вам столько раз. Каждый из них бесконечный, безбрежный, беспредельный, и всё же их семь. Вот вам загадка! Она не физическая, если не математическая, и всё же, я полагаю, каждый должен постараться это представить — это не вопрос права, лева, верха, низа, выше или ниже. Это просто вопрос состояния материи или состояния сознания. Материя везде, потому что материя и дух едины, но лайа-точку или то, что за нею, нельзя назвать ни материей, ни духом — это и то, и другое, и ничто.

Б. Кийтли: Тогда это действительно выглядит так, как если бы лайа-точка отделяла четыре плана, которые можно назвать более особенно проявленными — планы глобуса, Солнечной Системы и так далее — от трёх высших планов, о которых мы говорили.

Блаватская: Это не так. Три плана и четыре — в одном космосе, как семь принципов в вас; но это просто так: если вы не можем понять или осознать, что у нас эти три принципа, такие как высший разум (или манас), буддхи (духовная душа) и атма (та душа, которая есть синтез) — если мы не в состоянии осознать это, то как можно претендовать на то, чтобы постичь то, что совершенно непостижимо для интеллекта человека — три высших разума? Вот почему я даю только четыре — потому что они представляют те планы, на которых находится наша планетная цепь. Но я не могу идти за их пределы, потому что это было бы совершенно непонятно; более того — моё знание английского или какого-либо другого языка не позволило бы мне этого, потому что я не смогла бы объяснить.

Кингслэнд: Должно быть, надо рассматривать три высших принципа как дифференциации абсолютного единого, тогда как за лайа-точкой дифференциации нет никакой.

Блаватская: Вот именно так оно и есть.

Б. Кийтли: Но есть ещё семь иерархий.

Блаватская: Семи нет. После этого всё едино.

Б. Кийтли: Это было сказано в виду использованной фразы «Семь сынов света».

Блаватская: Не обращайте внимания на то, что мы используем; у нас есть язык, чтобы говорить множество вещей, и мы не можем сказать большего, чем уже развила философия. Будьте добры, попытайтесь понять, что там нет ни дифференциаций, ни духа, ничего — для нас это абсолютная темнота. Высшие дхьян-чоханы не могли бы сказать вам больше, чем мог Герберт Спенсер. Это вещь, относительно которой человеческий интеллект не может вдаваться в умозрения. Для нас, глупых мужчин и женщин, совершенно смехотворно и абсурдно рассуждать о подобных вещах. Когда я говорю о глупых людях, я включаю туда всех обладателей высочайших в мире интеллектов.

Кингслэнд: В то же время вы не говорите о лайа-точке материи, за которой нет дифференциаций, относительно?

Блаватская: Нет, нет.

Кингслэнд: Относительно.

Блаватская: Взгляните сюда. Попытайтесь меня понять. У нас есть семь планов материи. На каждом из этих планов есть опять же семь, и у каждого есть своя лайа-точка. Когда мы на нашем плане, здесь есть лайа-точка, которая — седьмая нашего плана, но когда вы перешли за пределы этих семи планов, или семи божественных мышлений, как их иногда называют, тогда там нет уже ничего. Вы не можете уже размышлять, потому что там нет ничего, что можно было бы ухватить, представить, это полностью невозможно.

Кингслэнд: Тогда это в точности, что я имел в виду — что есть некоторые относительные лайа-точки.

Блаватская: Да, но те, что исходят от первого логоса — за пределами любой лайа-точки, потому что они ещё не принадлежат дифференцированному космосу. Их называют семеричным облачением судьбы; я не знаю почему, но это так. Примите во внимание, что хотя их семь, они — одно; они, так сказать, необходимость семи, замысел семи, которые будут, вторым логосом — те, что будут семью, из которых эманацией изойдут семь сил природы. Пожалуйста спросите меня, если чего-то не понимаете, потому что я хочу приступить к этим инструкциям очень серьёзно.

А. Кийтли: (Читает из «Тайной Доктрины», с. 138/189).

Вопрос 8. Находится ли фохат в том же отношении к Иерархии Семи, в каком маяви-рупа — к адепту, т.е. выступая как разумная, бесформенная, активная мысленная сила или энергия?

Блаватская: Поставивший этот вопрос, кто бы это ни был, дал прекрасное определение. Совершенно так, как вы сказали. Кто из вас до этого дошёл? Позвольте мне вручить ему лавровый венок.

Б. Кийтли: Это был Арч.

Блаватская: Ну хоть раз я могу сделать вам комплимент, определение было совершенным. Это маяви-рупа. Нельзя найти лучшей иллюстрации. [После паузы.] А теперь опять пойдёт ерунда.

Шлока 3, с. 140/190.

Вопрос 9. После махапралайи или какой-либо из меньших пралай «материя» сохраняет свой статус кво в плане степени её прогресса, чтобы вновь явиться в манвантаре и принять диффренциацию и приступить к эволюции с точки, соответствующей той, с которой она ушла в пралаю?

Блаватская: Материя сохраняет статус кво, так сказать, ту форму, в какой её застиг час пралайи, только в связи со сферами, или глобусами, нашей цепи. Затем глобус, переходя в затемнение (obscuration, как совершенно верно называет это Синнетт словом, которое было ему дано), становится, по словам Учителя, подобным огромному киту или мамонту, замёрзшему в массе льда. В момент, когда его застигает пралайа, всё остаётся в том же состоянии. Даже если человеку случится не умереть, он будет оставаться в точности таким, как был. А теперь слушайте. В ином случае, то есть во время любой другой пралайи, кроме планетарной, — в солнечной например, когда наше Солнце погружается в сон, материя системы, которой предстоит умереть и выйти из существования, рассеивается, чтобы образовать другие формы в других системах. У каждого атома или молекулы есть своя карма и своя судьба, и каждый отрабатывает по-своему бессознательно или соответственно тому маленькому разуму, какой у него есть; или он, если вам угодно, перейдёт в другие, более высокие системы, когда там начнётся новая манвантара. Но планетарная манвантара — это единственная, в какой всё сохраняет свой статус кво. В некоторых санскритских книгах есть грандиозные вещи, описания этого: когда близится пралайа, происходят все виды космических явлений — самые великолепные. Я цитирую высказывание об этом, но это длинный текст, около 17 или 18 страниц.

Гарднер: Это Пураны?

Блаватская: Это не в Пуранах, это в философской книге, написанной одним из тех риши. У меня она здесь была, но я не знаю, что с ней сделали. Я дала одному из величайших пандитов перевести мне её слово в слово, и потребовалось около двух недель, чтобы всё это записать, потому что это великолепная вещь. Я хотела бы опубликовать её в «Теософисте».

Гарднер: Демонстрируют ли при этом животные какие-нибудь особенности?

Блаватская: Животных там остаётся немного. Там остаётся то, что называют щиштами (семенами); говорят, что они — великие адепты, которые, когда настанет время, то есть когда затемнение окончится и волна жизни снова достигнет данного конкретного глобуса, станут ману. Тогда они окажутся семенами жизни — семенными ману.

Кингслэнд: А планета, находящаяся в затемнении, всё ещё будет видима с других планет?

Блаватская: Конечно же, определённо да. Мы видим много мёртвых планет.

Кингслэнд: Термин «затемнение» создаёт впечатление, что в таком состоянии она не будет видима.

Блаватская: Это значит — с точки зрения того, что на той планете, а не на других.

Женский голос: А Луна сейчас разве не в затемнении?

Блаватская: Нет. Она совершенно мертва, как железяка.

Холт: Разве мы не понимаем затемнение как такое вот паралитическое состояние?

Блаватская: Там то, что они не спят. «Не умер, но спит».

Гарднер: Приостановленная одушевлённость.

А. Кийтли: Похоже, тогда есть три стадии: затемнение, смерть и растворение.

Блаватская: Да.

А. Кийтли: Постепенное продвижение к разрушению. Есть одна стадия, которую вы указываете как замороженное состояние, паралич; есть полная смерть, как у Луны; и наконец, солнечная смерть, когда всё взрывается и уходит.

Блаватская: Но есть семь состояний, если брать не только планеты, но и всё, что на них. Возьмите сон, возьмите транс и возьмите состояние анабиоза, в которое входит йог, когда его закапывают на 40 или 50 дней, а потом он возвращается к жизни.

А. Кийтли: Состояния планет этому соответствуют?

Блаватская: Всё соответствует. Из того, что происходит с человеком, нет ничего такого, что не происходило бы со всем прочим.

А. Кийтли: Тогда какому состоянию соответствует этот вид паралича?

Блаватская: Ох, это не для вас. Задавайте свой вопрос. Не начинайте прыгать.

Гарднер: Можете ли вы назвать нам любую из планет, находящихся в затемнении?

Блаватская: В другой день, когда вы поставите этот вопрос. Поскольку этот вопрос тут не значится, я не буду. Будьте добры научиться немного большей методичности.

Б. Кийтли: Я думаю, это сказано где-то в «Эзотерическом буддизме». Думаю, что Марс только выходит из затемнения, а Венера только входит в него. Точно не помню.

Страница 143/195.

Вопрос 10. Можете ли вы дать нам краткий очерк «Жизни и приключений атома»?

Блаватская: Вот вопрос, которого я ждала. «Можете ли вы дать нам краткий очерк Жизни и приключений атома?». Нет, но вместо этого я предложу вам два вопроса. Теперь вам придётся на них ответить. Как вы считаете, что больше — ваше тело или весь космос? Вы, конечно, скажете, что космос.

А. Кийтли: Да, но подождите...

Блаватская: И во-вторых, что же из этого содержит большее количество атомов или молекул — вы, или этот космос? Выбирайте.

Холт: Я должен сказать, что это точно то же количество?

Блаватская: Неужели? А как насчёт людей, которые меньше или сильно больше?

Холт: Дело в размере самих атомов.

Б. Кийтли: Нет, в расстоянии между атомами. Так с научной точки зрения.

Блаватская: О! Но мы тут анти-учёные.

А. Кийтли: Человек сопоставим со всем космосом.

Блаватская: Я вам скажу, почему я задала этот вопрос. Полагая безнадёжность предложенной вами мне задачи, и признаваясь, что я неспособна просветить вас очерком жизни и приключений каждого атома, я стремлюсь дать вам биографию одного из ваших персональных атомов. Давайте теперь посмотрим: щедра ли я и добра, соглашаясь сообщить вам жизнь и приключения только одного?

А. Кийтли: Я и просил одного.

Блаватская: Теперь посмотрим, возможно ли это. Сколько лет понадобится мне, по-вашему, чтобы дать вам точный отчёт хотя бы об этом одном атоме? Ведь оккультная наука учит, что с момента рождения до момента смерти (а после неё ещё более) каждый атом, или, скажем, частица, изменяется за каждую седьмую часть чего-то такого, что намного меньше секунды; что он изменяет своё местоположение и меняясь, непрестанно путешествует вместе с кровью, внешне и внутренне, день и ночь. И теперь вам 28, 29, или, сколько вам лет? Скажем, 30. И допустим, если я возьму атом вашего тела и начну давать вам жизнь и приключения этого благословенного атома во всех его трансформациях, вращениях и перевоплощениях с момента вашего рождения, сколько же времени это займёт, господа математики? Скажите мне, сколько. Сосчитайте и я дам вам это.

А. Кийтли: Однако я просил в общем, краткий очерк.

Блаватская: Идите в кровать!

Кингслэнд: Если вы просите человека рассказать краткую историю его жизни, вы же не ожидаете от него рассказа про каждый прожитый им день.

Блаватская: Атом не человек. У него не бывает романов, ухаживания и брака, он не проходит через процедуру банкротства, не становится городским депутатом, мэром и т.п. Атом — это штука, которая ведёт себя очень хорошо, и что делает один атом, делает и почти любой другой. Есть некоторые малые вариации, но это ничто. Но прийти и рассказать то, что я имею здесь в виду, и изложить жизнь и приключения атома — это означает просто невозможное. Так как я сказала, что химик был бы поражён и счёл бы это величайшей чушью, если бы алхимик вдруг стал рассказывать ему жизнь и приключения атома, и всё же он приходит и задаёт этот вопрос. В самом деле, серьёзно всем вам сдедовало бы знать предел, и вы должны оставить для бедного автора какую-то возможность для упражнения своего воображения.

Кингслэнд: У нас должно быть что-то, на что можно было бы подвесить нить нашей беседы.

Блаватская: Ну, если вам нужны только колышки для подвешивания, это другое дело.

Б. Кийтли: Вопрос атомов возникает в «Тайной Доктрине» вполне уместно.

Блаватская: Да, возникает. И я имела честь сообщить вам, что имела в виду под атомами — что я употребляла их в том смысле космогенезиса. Я сказала, что они — геометрические и математические точки.

Б. Кийтли: Но у вас ведь в уме что-то определённое, когда вы это пишете?

Блаватская: У меня в уме очень много вещей, которые я не хотела бы делать публичными. Там может быть что-то такое.

Кингслэнд: Я думаю, м-р Холт должен сказать нам, почему он говорит, что в теле и в космосе одинаковое количество атомов.

Холт: Я рассматривал и Землю, и солнечную систему как атом — это было в относительном смысле. Каждая система может рассматриваться как всего лишь атом целого космоса, в точности как мы — лишь атомы Земли, постоянной по отношению к нашим телам.

Кингслэнд: Вы говорите, что каждая индивидуальность — атом?

Холт: Математическая идея атома — наименее представима, а не наименее демонстрируема — так что, как видите, я не настаиваю на таком решении вопроса. Мы можем представить великое и малое, и в нуменальном они того же размера. Разве нет?

Кингслэнд: Но вы сравниваете индивидуальный космос. Вы не работаете на том плане, вы работаете на плане проявления.

Холт: Я использую это в том смысле, но это было не так до того, как Е.П.Б. дала мне своё определение атома, и я полностью понял, что имелось в виду. Если это математический атом, тогда я говорю «так же много». Я имею в виду метафизически.

Б. Кийтли: Особенность математического определения точки — в том, что что у неё вообще нет размера, ни величины, ни малости.

Холт: Потому она может быть всем, а может быть ничем. Вот на самом деле почему я сказал, что в человеке столько атомов.

Блаватская: Вы сказали это просто каббалистически, как «микрокосм макрокосма».

Вопрос 11. Сноска (с. 143) говорит о силе как о состоянии материи. Являются ли силы атомарными и молекулярными, хотя бы не воспринимались чувствами? Использованная вами фраза, похоже, подразумевает, что оккультисты не проводят различия между силой и материей. Это действительно так? Пожалуйста, расширьте и разъясните.

Блаватская: Всё же, я говорю, что сила, проявленная на этом плане, есть состояние материи. Чем бы вы назвали «лучистую материю», как не состоянием материи? Но энергия, которая производит состояние материи, совершенно то же, что и сила. Называйте это силой или энергией, мы рассматриваем её как состояние материи на этом плане, ведь она не может действовать без присутствия материи, и эти две не могут быть [разделены]. Чем сила является на другом плане — совершенно другое дело. Но я имею в виду на этом. Я говорю, это электрическое состояние, — вот что я говорю. Каждую силу, которая производится, к чему бы она ни была приложена, мы называем электрической силой. Это функция всего вселенского электрического океана в действии. Вы понимаете, что я имею в виду?

Кингслэнд: Не совсем.

Блаватская: Поскольку я не знаю, как считает наука в этом году, то не могу сделать сравнения. Я знаю, чем она считала это в прошлом году, но она, как вы знаете, меняется, словно атом.

Холт: Вы признаёте изначальную субстанцию, которую движет или энергетизирует присутствующая в ней единая абсолютная жизнь?

Блаватская: Конечно же, определённо да.

Холт: Тогда мы можем считать это определённым идеалом, но всегда сосуществующим и вездесущим.

Блаватская: Конечно. Я говорю, что сила на этом плане есть материя, состояние материи, как минимум; у неё есть функция, качество материи — не той материи, на которую она действует, а материи в общем — универсальной материи субстанции универсальной субстанции. Называйте это жизнью, электричеством, фохатом, называйте это как угодно; это всегда фохат.

Холт: Сказали бы вы тогда, что вся космическая сила, как например планетные влияния, ничто иное, как излучение материи?

Блаватская: Это излучение чего-то, хотя для нас это может и не быть материей, и у нас нет права называть это материей, и всё же на том плане это материя, субстанция. Называйте её как ходите.

Холт: Это будет в согласии с заявлением, которое вы сделали мне тем вечером — что всё есть касание; так, например, мы могли бы назвать свет, воспринимаемый оптическим нервом, силой.

Блаватская: Я думаю, это больше физическая наука хочет сделать первое заявление, но касание — это нечто другое, нежели имеется в виду здесь. Кто говорил со мной о прикосновении? Думаю, м-р Кингслэнд. Один вечер мы здесь говорили о первом чувстве, которое должно быть осязанием.

Кингслэнд: Это д-р Уильямс.

Блаватская: Но то, как он объяснил, вовсе не так, как объясняем это мы. Это касание, всё есть касание. Вкус и запах — прикосновение, потому что всего нужно так или иначе коснуться, чтобы привести это конкретное чувство в действие или вибрацию, как бы вы это ни называли. Потому я говорю, что сила — это определённо состояние материи. И какие возражения у вас есть против того, что я говорю? Я имею в виду — в этом вопросе.

А. Кийтли: Что я хотел понять, так это следующее. Допустим, что мы видим, например, спичечный коробок. Это сила, проявленная на этом плане, разве не так? Он представляет силу.

Холт: Пожалуй, это сила, принимающая форму.

А. Кийтли: Но это сила.

Блаватская: Без силы ничто не может проявиться.

Б. Кийтли: Кристаллизованная сила.

А. Кийтли: Это сила в статическом состоянии.

Блаватская: Лучше бы сказать, как говорят буддийские философы — сцепление причины и следствия. Это сила.

Б. Кийтли: Видите, обычное представление о силе — это то, что меняется или склонно меняться. Вкратце — состояние материи, которое движет материю.

Блаватская: Есть присущая энергия, присущее движение, которое склонно меняться, а вовсе не сила. Сила — это всё, потому что нельзя произвести и малейшего последствия без причины — использования какого-то количества силы — интеллектуальной, моральной, физической, психической, какой угодно. А что такое сила? Это непрестанное действие того, что мы называем единой жизнью, единым движением, великим движением, которое никогда не прекращается, которое продолжается во вселенной всегда.

Холт: Тогда сказали бы вы, что она всегда двигалась в изначальной материи?

Блаватская: Всегда. Это продолжается даже во время пралайи. Там нет никого, чтобы это видеть или заметить количество вибраций, но тем не менее это есть.

Кингслэнд: Теперь возьмём, например, свет и тепловое излучение. Имеет ли место действительное движение частиц материи к нам от предмета, который излучает свет и тепло?

Блаватская: Не знаю. Вы видите, у нас совершенно разные представления о свете.

Б. Кийтли: Давайте оставим свет и займёмся теплом.

Блаватская: У вас есть свои предвзятые идеи, которые вам внушила наука. У вас наука, как первосвященник, инициатор всех ваших идей. Вы обязаны, будто это долг чести, принимать всё, что вам говорят Королевская Коллегия или члены Королевского общества. Мы же, оккультисты, с другой стороны, — подвергнутые остракизму игнорамусы (невежды); у нас свои идеи, своя собственная наука; а потому я, будучи одним из скромнейших и самых невежественных невежд, не могу всегда обосновывать то, что даю вам, иллюстрациями из науки, потому что ничего о ней не знаю.

Б. Кийтли: Я думаю, что Кингслэнд клонит к тому, что нам в головы вложили некоторые ошибочные идеи, и мы вынуждены пользоваться тем же языком, который нам знаком.

Блаватская: А если я его не знаю?

Б. Кийтли: Думаю, что он пытался добиться от вас следующего — объяснить, насколько вы можете, что учит оккультизм о передаче, например, тепла, от лампы или чего-то раскалённого докрасна.

Блаватская: Оно передаётся тем же образом, как производится цвет или звук или становится проявленной и видимой любая сила. Мы учим, что всё это исходит от дхьян-чоханов.

—: А это не молекулы?

Блаватская: Может быть; всё молекулярно, если вы называете молекулярным то, что есть нечто. Конечно я знаю, что вы имеете в виду под молекулярным, даже в науке.

Кингслэнд: То, что я хотел выяснить, это вот что: наука передачу света представляет как передачу через некую среду. Допустим, у вас есть длинная палка, и вы ударяете один её конец, не передвигая палку в целом — у вас получается передача удара от одного конца к другому. От этого конца к тому никакой предмет не передаётся. Нам хочется знать, то же ли происходит в случае света, или же имеет место действительная передача частиц от светящегося предмета к нам.

Блаватская: Я скажу, что здесь передача частиц.

Холт: Передаются ли они, когда свет светит сквозь стекло? Они проходят сквозь него?

Блаватская: Эти частицы могут пройти через что угодно. Все эти вещи для них ничто. Это точно так же, как дух проходит через стену.

Холт: Это непричастно природе материи. Это материя, но на другом плане.

Гарднер: Хотя проявляется на этом плане.

Блаватская: Проявляется — не в частицах, поскольку это не частицы в нашем понимании, а лучи, лучистые энергии. Это очень трудно объяснить. Они — эманации, или дыхания. Я боюсь, что вы меня не поймёте.

Б. Кийтли: Был большой диспут между кем-то и Ньютоном, придерживающимся этой корпускулярной теории и её сформулировавшим. Затем на смену ей пришло мнение современной науки, теория волн, подобных вибрациям, распространяющимся вдоль палки.

Блаватская: И корпускулярная теория, как она была представлена Ньютоном, и волновая теория, которая держится теперь благодаря эфиру, существование которого [учёные] были вынуждены признать, заимствовав от древних, как бы противно им это ни было — обе неверны. В обеих, согласно оккультизму, есть верные предпосылки, и всё же неверные заключения. Обе запутывают дело. Это исключительно трудно, но возможно, со временем мы и сформулируем слова для вещей, которые вы тогда уже хорошо поймёте, но до того как эти термин будут придуманы, объяснение этого для вас мне представляется почти безнадёжным делом. Например, у меня есть идея, которая мне совершенно ясна и которую я считаю верной; я знаю, что это такое. Но как мне объяснить её вам, даже если бы в моём распоряжении были все научные термины, используемые в физике и т.д.? Я не могу, потому что нужных выражений не существует.

Кингслэнд: Но ведь всегда есть какие-то аналогии.

Блаватская: Для меня аналогия — это нечто совсем другое. У меня вовсе не научный ум. Я никогда в жизни не изучала современную науку. Всё, что я знаю, просто из чтения, и иногда я, читая, не уделяла этому особого внимания. В некоторых случаях мне нужно было изучать, потому что я должна была это опровергнуть, показать необоснованность этого. Но в целом я не знаю, меня это не интересует, потому что я знаю, что это чепуха, которая завтра поменяется. Почему я должна запутывать себе мозги, изучая всё это наукообразие? Каждый день они придумывают что-нибудь ещё, и на следующий день приходится модифицировать представления или вообще от них избавляться, или поносить это тем или иным способом. Я не хочу учиться чему-то ещё, потому что приходится сначала учиться, а потом переучиваться. Для вас, мужей науки, это очень легко — вы помните вещи, которые потом бросаете, но у меня слишком много оккультных теорий, которые я должна изучить и объяснить вам, чтобы ещё озаботиться физикой, которую ненавижу.

Холт: Можно ли перейти дальше ко второй части нашего вопроса и спросить, возможно ли на любом плане контактировать со всей этой материей в её разнообразных формах, если у нас есть требующиеся для этого чувства? И затем я могу дополнить вопрос: Есть ли у нас соответствующие чувства, даже в нирване?

Блаватская: Для нирванических эффектов, конечно же, но их называют нирваническими. Что же это значит? Это значит «погасшее пламя», нир-вана, больше нет, ничего. Это как ветер, который проносится и сдувает всё. Это полное исчезновение всего, подобного материи, знакомой нам на земле. И не только материи, а даже всех наших свойств, функций, чувств, всего. Ничто такого рода в нирване не может продолжаться. Потому всё это понимают неправильно и говорят, что это уничтожение, что совершенная чушь.

Холт: Но индивидуальное сознание ещё остаётся, разве нет?

Блаватская: Не нынешнее индивидуальное сознание, а вселенское сознание, частью которого является индивидуальное. Видите, это совсем другое. Достигнув нирваны, вы уже целое, Абсолютность.

Гарднер: Но вы же всё равно дифференцированы?

Блаватская: Абсолют дифферинцирован? Боже правый!

Холт: А что же тогда паранирвана?

Блаватская: Паранирвана отличается от нирваны, потому что мы в Абсолюте, который сразу же за планом, где начинается дифференциация. А паранирвана — это нечто за пределами мета, о которой вы не можете знать ничего. Из нирваны вы возвращаетесь в новую манвантару, а вот когда паранирвана, это конец всего, и никто никогда не вычислял, что будет потом. Вот и вся разница, философски.

Холт: Каково буддийское название состояния, где впервые проявляется индивидуальное сознание, выходя из нирваны, направляясь на план материи?

Блаватская: Я не понимаю, что вы имеете в виду.

Холт: Вы говорите, что индивидуальное сознание исчезает, исключая то, что оно сохраняется в Абсолюте. И насколько это касается индивидуальности, сына «Я есмь», которое отдельно от абсолюта, это уничтожается в нирване?

Блаватская: Конечно это уничтожается. «Я есмь то, что я есмь», так сказать, я есмь всё, я есмь Абсолют. Вы тогда не стары, но вы — всякая благословенная вещь, которая когда-либо была, есть или будет; ведь что это такое? Вы просто создаёте для себя идею Абсолютности.

Холт: Самоидентификация погружается в Абсолют?

Блаватская: По нашим представлениям, её больше нет, но это идентификация. Это очень сложная метафизическая проблема. Вы должны это понять. Если вы представляете божество как Абсолютность, или если вы представляете божество с атрибутами, тогда это божество не может быть бесконечным. Оно не может быть вечным, у него есть начало и конец. Таковы манвантарические боги, те, что существуют в течение жизненного цикла. Абсолютность же — это то, что является (для наших умов, по крайней мере) неизменным, у которой никогда не было начала и не будет конца, которая вездесуща, которая — абсолютное всё. И когда мы говорим об этой Абсолютности, что она абсолютно бессознательна, абсолютно без всяких желаний и мыслей, это потому что мы имеем и должны иметь в виду, что это абсолютное сознание, абсолютное желание, абсолютная любовь, абсолютное всё. Теперь вы видите, как это труднопредставимо. Те, кто воспитаны на богословии, которое всё ограничивает и обусловливает, принижая всё, что есть, величайшие вещи в мире, равно как и те, кто, как учёные, не верят ни во что, кроме ограниченного и обусловленного, не могут представить ничего иного. Потому оккультизму пока приходится бороться с наукой и ещё более материалистическим богословием. Потому что учёный держится своей области и выполняет свой долг. Он говорит: «Я не могу понимать или верить, я буду придерживаться того, что показывают мне пять чувств»; но вот богословы, которые заявляя, что Бог беспределен, бесконечен, что Бог — абсолютная справедливость и доброта, и наделяя его этими абсолютными свойствами, в то же время делают его мстительным и подверженным ошибкам, сожалеющим, что создал человека и делающим всевозможные вещи, всё же будут говорить, что он абсолютный и бесконечный. Вот где возникает эта ужасная, нефилософская и нелогичная вещь, у которой ни головы, ни хвоста, и которая в совершенном, полном противоречии всему. Если вы хотите, чтобы это было выражено философски, вам нужно принять ведантистский взгляд на вещи, но если вы придёте к богословам Запада, вы пропали.

—: Это приспособления истины.

Блаватская: Не они, потому что можно было бы сделать то, что сделали в Индии: им пришлось приспособить это к умам бедных невежественных индусов, но там нет таких противоречий. Они говорят «Бог». Один будет поклоняться Вишну, другой Шиве, чему угодно, но они никогда не скажут, что эти боги бесконечны и у них никогда не было начала и не будет конца. Они скажут, что боги умирают, и Брама в конце манвантары отправляется в пралаю, и остаётся только Единое, которому они не дают имени, а называют просто «То». Потому они говорят: «мы не можем дать этому имени, это то, что всегда было, есть и будет, и не может быть». Так что вы видите, насколько они философичны — куда более, чем мы. Я не могу понять даже Герберта Спенсера, говорящего об одном божестве и затем называющего его «первопричиной» и «высшей причиной».

—: Они пытаются постичь вещи, которые за пределами уровня их возможностей.

Блаватская: Определённо да. У того, что абсолютно, бесконечно, не может быть каких-либо атрибутов; говорить так об этом — совершенно не по-философски. Тому, что абсолютно, нельзя приписывать какие-либо связи, потому что у Абсолюта положительно не может быть никаких связей и он не имеет отношения к обусловленному; всё это должно быть совершенно отдельными вещами. Когда меня спрашивают, как же это так он эманирует, я отвечаю, что он эманирует вовсе не потому, что Всевышний или Отец Небесный этого хочет. Это просто потому что это Вечный Закон, закон ночей и дней, как они говорят о Браме. Есть дыхание, этот принцип, этот закон, и есть нечто, что проявляется, проявляющаяся вселенная. Я говорю, что это самое величественное и возвышенное представление о Божестве.

—: Наши самые высшие представления об истине — это не абсолютная истина. Мы можем вобрать только то, что мы способны вместить.

Блаватская: Вот почему я говорю, что нет ни одной вещи, которая была бы абсолютна и о которой мы не могли бы порассуждать.

—: А мы пытаемся говорить о вещах, для которых у нас нет слов.

Блаватская: На этом плане могут быть умозрения, но о том, что не имеет отношения ни к каким из идей, имеющимся о наших головах, совершенно невозможно рассуждать. Вот почему индусы называют это «То»; они называют это единой темнотой, когда она проявляется, в ней лишь лучи. Затем происходит проявление и творение, как они это называют, развитие, эволюция мира.

Вопрос 12. «Семь малых колёс — одно порождает другое». Если принять во внимание диаграмму на с. 172/226, изображающую Земную и Лунную цепи, значит ли это, что в нашем планетном круге глобус A порождает глобус B?

Блаватская: Из умирающей планеты выходит принцип, один за другим, и порождает глобус, как каждый принцип порождает другой, за исключением физического тела, ибо оба — порождения лунной кама-рупы. То, что я хочу сказать, касается только нашей планетной цепи. А в «Эзотерическом буддизме» вы найдёте, как эта волна жизни, как это там названо, проходит, и при её прохождении формируется один, а затем начинает формироваться другой; а потом один переходит в затемнение, и так они идут друг за другом. Они эманируют. Потому если вам приходится верить тому, что учат оккультные науки, а именно, что наша Земля порождение Луны, что это маленький кусочек грязи — что ж, это вопрос предпочтений. Но если верить в оккультную доктрину, тогда каждый принцип идёт один после другого. Первый принцип, который живёт, когда Луна начинает умирать, порождает глобус A, затем другой может породить B, и так далее. Это идёт по кругу, средний начинает лунная кама-рупа, так сказать, местопребывание материальных вещей.

Кийтли: Видите диаграмму, как она нарисована, вы помните, как там две цепи изображены рядом. Затем A посылает свои принципы в A Земной цепи. Но фраза в комментарии похоже, наводит на мысль, что вместо этого процесса происходит так: A устанавливается, затем из A пришла планета нашей цепи B и A её собственного плана.

Блаватская: A производит A, B производит B и так далее.

Б. Кийтли: А слова станцы, похоже, указывают на то, что A производит B.

Блаватская: Должно быть, это было сделано кем-то из вас — шести или семи редакторов.

Б. Кийтли: Это слова станц, а там изменений не делалось. Это выглядит так, как если бы по-английски имелось в виду каждое колесо последующего колеса.

Блаватская: Не будьте такими утончёнными. Я могу дать это, а вы потом можете изменить, если вам захочется.

Б. Кийтли: Это была только попытка выяснить, нуждается ли что-то в объяснении.

Блаватская: Нет; это значит одно колесо, один глобус порождает другой.

Б. Кийтли: В двух последовательных цепях?

Страница 145/199.

Вопрос 13. В отношении чего в прошлый четверг было сказано о туманности, которая в совокупности является фохатическим сродством: и каково отношение лайа-центра к такой туманности?

Блаватская: Снова лайа-центр. Вообще никакого отношения. Лайа-точка это маленькая своя собственная абсолютность и не может иметь связи с дифференцированными вещами, насколько мне известно. Это состояние в точке, более того. Это ни точка, ни треугольник, ни вообще какая-либо геометрическая фигура. Лайа-точкой это называется просто для того, чтобы указать на лайа состояние. Это состояние — лайа, а вовсе не что-то такое, на что можно указать какой-либо геометрической фигурой.

Вопрос 14. «...Четыре и один цан (часть) открылась — две с половиной скрыты...». Есть ли определённое разделение на две части проявления пятого элемента, соответствующее отделению высшего манаса от низшего?

Блаватская: Да, есть. Но знаете, это очень сложный вопрос, в который сегодня вы не можете углубляться. Это вещь, которая конечно существует, потому что если в природе есть какая-то аналогия, это должно быть так, но мы конечно не можем сейчас в это углубляться.

—: Были ли оккультисты в курсе, что планет — восемь?

Блаватская: Они знали намного больше. Они просто говорили о семи планетах. Они взяли Землю и Солнце в качестве заменителей, потому что у них были планеты, о которых теперь наука имеет лишь смутное представление. Есть одна из самых священных планет, вторая, которая соответствовала тому телу, за которое принимают Меркурий. И есть одна между Меркурием и Солнцем.

—: Там есть?

Блаватская: Определённо есть. Её искали, о её существовании подозревали, но её не могут найти.

—: То есть она не видна физическому зрению?

Блаватская: Видна, но она в своём последнем затемнении. Её будет видно с Меркурия. Когда там будет образована какая-то другая планета, эта станет луной. Для этого есть цифры.

Гарднер: Под каким именем она была известна?

Блаватская: О, вам хотелось бы это знать! Спросите вашего наставника. Я не знаю, так что не смогу вам сказать. Её хотели назвать Вулканом; они говорят, что подозревали. Я не знаю, что говорили некоторые из них; другие её отрицают.

Гарднер: Когда наступило затмение?

Блаватская: Думали, что что-то было, но я не думаю.

—: А нахождение в затемнении делает планету невидимой?

Блаватская: Она может появиться снова, понимаете, но она в своей последней яркости. Она такая, как была раньше Луна, потому что Луна была намного меньше видима, чем сейчас. Сейчас она вампиризирует Землю, но раньше ей не приходилось ничего вампиризировать; и это была последняя степень истощения.

Холт: Я не думаю, что её светимость должна иметь какое-то отношение к видимости её с нашей Земли. Чем она темнее, тем лучше для нас, потому что мы могли бы увидеть её при прохождении по солнечному диску.

Б. Кийтли: Но они воображают, что им удалось увидеть её во время затмения.

Гарднер: Вы говорите, Луна нас вампиризирует?

Блаватская: Конечно, вампиризирует. Все луны и все родители в этом космосе вампиризируют своих детей.

Гарднер: Луны Сатурна и Юпитера тоже?

Блаватская: Они такие же, у них нет альтруизма. Это выживание наиболее приспособленного. Только у [ ] не должно этого быть.

—: Есть ли у вас какая-нибудь теория относительно многочисленных малых планет?

Б. Кийтли: Их 178 или больше. Это планетоиды.

Блаватская: Нет и малейшей звёздочки, которую бы не персонифицировали. Вы можете представить, как много, когда только экзотерически дают 330 миллионов богов, и каждый из них звезда — видимая звезда или планета.

Б. Кийтли: И у каждого есть история.

Блаватская: Теперь у астрономов не более 60000 звёзд.

Б. Кийтли: У них несколько миллионов.

Холт: Беря зодиак, 218 000 000.

Блаватская: А у индусов 330 000 000, и у каждой есть история и своё место в пространстве.

Кингслэнд: Своя жизнь и приключения.

Блаватская: Да, и я привлекаю это, потому что каждый бог связан со звездой, вот почему. Они, знали всё, я вас уверяю, они были удивительными людьми. Почему они, не имея телескопов, в совершенстве знали семь Плеяд и седьмую сестру, которая исчезла, и которую едва можно увидеть в самый лучший телескоп? А они знали совершенно, и она не исчезла в их времена. Потому сосчитайте, сколько тысяч лет уже у них должны быть эти астрономические знания.

Б. Кийтли: Их таблицы движения Луны, которые, как абсолютно доказано, получены независимо, точнее, чем самые лучшие современные.

Блаватская: Конечно же, это удивительно, и у них ведь нет телескопов. Что у них было? Самые примитивные вещи, и тем не менее посмотрите, как они это знали. Потому что в храмах и иерофанты, дваждырождённые, знали все эти вещи в тысячу раз лучше, чем мы сейчас. Но они об этом не говорят; это ушло. У них это было священно. Они не пускались в рассуждения просто на материальном плане, как делают это здесь. Это было их религией, их самой священной доктриной. Конечно, они не выдавали это hoi polloi (народным массам).

Холт: У них не могло быть телескопов, нужных, чтобы видеть все эти вещи. Не могли ли они видеть их астрально?

Блаватская: В Плеядах они исчезли. Теперь их не увидеть без телескопа.

Холт: У неё есть своё астральное соответствие, двойник. Тогда они могли видеть.

Блаватская: Они могут видеть не только это. У них были свои видящие, но также были и астрономы.

Гарднер: У них тоже были свои инструменты.

Блаватская: Это то, о чём пишет Проктор — знание халдеев и египтян.

Гарднер: Была ли у них какая-либо сила, подобная силе Кили?

Блаватская: Это немного. Я полагаю, силу Кили смог бы произвести любой йог.

Б. Кийтли: Насчёт этой идеи нет ничего основательно подтверждённого. Я думаю, что это ерунда. Он мог бы каким-то образом испльзовать её для усиления способности восприятия, но я не вижу, как можно использовать его вибрирующий эфир в качестве телескопа. Кто-то утверждал, что Кили мог заставлять свои вибрационные силы служить телескопом.

А. Кийтли: [Франц] Хартманн сказал, что видел это. Он сказал, что он мог смотреть в трубку, куда была отражена или каким-то образом подведена эта сила, и видеть, как микроб увеличивается до размеров апельсина.

Гарднер: Какое же там увеличение?

А. Кийтли: Не знаю, сколько тысячных долей дюйма она измеряет. Я имею в виду микроскоп. Но если можно заставить силу Кили увеличивать в таком размере, то непременно можно применить тот же принцип и для телескопа.

Б. Кийтли: Да, если сможете.

Холт: Я не вижу применения ей.

А. Кийтли: Но Хартман сказал, что он это видел.

Блаватская: Он говорит только одну вещь, которая привлекла ваше внимание, и он говорит одну вещь, которая выглядит очень похоже на нашу теорию, только выражает иными словами. Он говорит, что Солнце — мёртвая планета. Я говорю, что это выглядит очень похоже на то, что говорим мы. Солнца никто не видел; это просто тень настоящего Солнца, которое совершенно невидимо, и в этом смысле, конечно, вы можете назвать его мёртвым. Вы получаете лучи света, и тень сильна.

—: Оно выбрасывает огромные фонтаны расплавленной материи.

Блаватская: Он даёт своё обоснование этому, а я говорю то, чему учит оккультизм. Я говорю — это не Солнце мы видим; мы видим тень, экран, фантом; истинное Солнце невидимо вовсе.

На этом обсуждение завершилось.

Продолжение следует

Сноски

---

<<	Оглавление	>>