ПМ (аноним), п.Приложение 2a

1. перенаправление Шаблон:Стиль А-Заголовок

Симла, 4 января 1881 г.

Моя дорогая Старая Леди.

Хоть я временами в отчаянии склонен верить, что вы являетесь обманщицей, я полагаю, что люблю вас больше, чем любого из них.

Как существуют испорченные натуры, которые начинают любить физическую уродливость в противоположность красоте, так существуют и те, кто обретает покой в моральной развращенности испорченных людей. Такие рассматривали бы обман как одаренность.

Я только что разделался с последними страницами брошюры, которую готовлю. Эти последние страницы являются выдержкой из вашего письма касательно мадам Теклы Лебендорф. Но ваше объяснение в этом случае не ясно, потому после того, как я пытался понять, что вы подразумевали, я полностью переписал его, исходя из моего внутреннего сознания. Будда знает, напал ли я на правильный след,— я не знаю, но вы увидите пробные оттиски, и вы или Братья должны исправить любые ошибки.

Мистер Синнетт должен употребить свое влияние, чтобы запретить подобное злоупотребление доверием. Ее письмо к мистеру Хьюму было частным.

Случай может быть передан полностью. М.В. должен запретить опубликование имен лиц, родственники которых еще живы и проживают поныне в России.

Эта брошюра состоит из:

(а) длинного письма, объявляющего теософию обманом и содержащего все возражения против нее и Братьев, выдвинутые наиболее разумными людьми, которые не сомневаются в фактах спиритуализма.

(Такими как мистер Чаттерджи, например?)

(б) Из значительно более длинного письма, увы, ужасно длинного, критикующего первое и выворачивающего его наизнанку.

В этом я сделал лучшее, что мог. Думаю, оно читается довольно хорошо — оно не убедительно (за это вы должны благодарить Братьев) (1), но содержит наиболее удачное объяснение каждого нескладного факта и дает полнейшее обозрение всех благоприятных фактов. Поскольку факты таковы, каковы они есть, я призываю любого сделать больше. Любого, кроме какого-либо Брата, и надеюсь, что, если Братья существуют, некоторые из них могли бы, когда пробные оттиски будут перед вами, облагодетельствовать нас намеками, которыми я мог бы подкрепить дело. Я использовал эту возможность, чтобы в большой мере пролить свет на принципы эзотерической Теософии и вопросы, касающиеся Братьев и их modus operandi и т.д. В этом письме есть весьма многое (2).

Но хоть я считаю, что доказал многое, хотя я могу убеждать других — я почти переубедил сам себя (3). Никогда, пока я не начал ее защищать, я не сознавал крайней слабости нашей позиции. Вы, вы, дорогая старая грешница (а разве вы не были бы шельмой в нормальных условиях?), являетесь самой опасной брешью из всех: полное отсутствие вашего контроля над настроением, ваша в высшей мере не-буддо — и не-христоподобная манера говорить о всех, кто нападает на вас, ваши необдуманные утверждения — все вместе составляет обвинительный акт, который трудно опровергнуть; я полагаю, что выкарабкался из этого (4). Но, хотя я могу заткнуть рты другим, я сам лично не удовлетворен. Теперь вы, возможно, скажете: «А разве вы лучше?» Отвечу сразу: несомненно, нет; вероятно, в некотором роде в десять раз хуже. Но ведь я не являюсь избранным вестником воплощения всяческой чистоты и добродетели, я — испачканная грязью душа, которая — хотя и кошка может смотреть на короля — не может даже взглянуть на Брата (5). Теперь я знаю все о предполагаемом объяснении Братьев (6), что вы являетесь психологическим калекой — один из ваших семи принципов находится в закладе в Тибете,— если так, то тем больший позор для них удерживать имущество владельцев к большому ущербу для них. Но допустим, что это так, тогда я попрошу своих друзей, Братьев, «precisez», как говорят французы: какой же принцип вы держите у себя, приятели?

Это не стхула-шарира, тело,— это ясно, ибо вы могли бы, поистине, сказать вместе с Гамлетом: «О, если бы ты, моя тучная плоть, могла растаять!»

И это не может быть линга-шарира, так как она не может отделиться от тела, и это не кама-рупа — будь это так, ее потеря не объяснила бы ваши симптомы.

Также, конечно, это не дживатма, у вас имеется избыток жизненности. Также это не пятый принцип, или ум, ибо без него вы были бы идиотом «quo ad» внешнего мира. Это и не шестой принцип, ибо без него вы были бы дьяволом, интеллектом без совести; что же касается седьмого, то он универсальный и не может быть захвачен никаким Братом и никаким Буддою, но существует для каждого в той степени, в какой открыты глаза шестого принципа.

Потому для меня это объяснение не только не убедительно, но уже то, что оно предложено, навлекает подозрение на все это дело.

Весьма умно, но предположим, это не один из семи, а все вместе? Каждый из них «калека», которому запрещено полностью проявлять свои силы! А если предположить, что таков мудрый закон далеко предвидящей власти?

И так во многих случаях: чем больше смотришь на вещи, тем меньше они кажутся водонепроницаемыми. Тем больше они напоминают выдумки, сразу выдвигаемые, чтобы устранить текущее затруднение.

Если — как вполне возможно — все можно объяснить, то приходится лишь сожалеть о слабоумии высших существ, которые посылают вас сражаться с миром, вооруженной лишь частью ваших способностей, и тщательно окружают вас сетью таких противоречивых и компрометирующих фактов, что самому любящему вас и отнюдь не менее разумному другу бывает иногда невозможно избежать мрачных сомнений не только в существовании Братьев, но и в вашей добропорядочности (7).

В письме № 2 я, несомненно, ответил на все возражения — до некоторой степени,— но, если бы мне пришлось писать письмо № 3 от противной стороны, разве не мог бы я разбить в пух и прах, по крайней мере, некоторые из аргументов письма № 2? Очевидно, со стороны никто не может.

Как сказано выше, для этого имеется полное основание. Ибо аргументы обеих сторон ошибочны и легко могут быть разбиты в пух и прах.

Все, что я могу сказать: если, как я все еще верю, взвесив доказательства, Братья существуют,— просите, умоляйте их так укрепить вас, чтобы в большей степени сделать вас такой, каким и должен быть крупный нравственный реформатор — и, тем самым, поддержать нас, чтобы мы могли защищать вас и продвигать их дело (8).

Итак, № 3 — это письмо Олькотта с Цейлона — с одним опущенным отрывком и несколькими измененными словами — ко мне, превосходное письмо; отрывок, который мир сразу атаковал бы, как указывающий на трансцендентный флирт между М. и его «утонченнейшим образцом совершенной женственности», сестрой К.Х., я, естественно, изъял, так же как и отрывок о его предполагаемом выходе из тела в Нью-Йорке, который слаб, а выход можно объяснить как простой сомнамбулизм.

Мистер Хьюм поступил благоразумно, изъяв этот абзац в письме О., тем не менее, написание трех слов не могло бы быть объяснено теорией о сомнамбулизме, так как лунатики не проходят через плотные стены. Что же касается предложения о сестре моего брата — никто, обладающий хоть какой-то учтивостью, и не подумал бы о выдаче его публике. Публика, чьи мысли представляют настолько вопиюще непристойными, что даже один из ее самых культурных вождей не может читать о чистой сестринской дружбе праведной женщины с пожизненным братом своего брата по оккультным исследованиям, не опускаясь до унизительной мысли о чувственной связи, должна быть лишь стадом свиней. И однако этот вождь удивляется, почему мы не придем в его рабочий кабинет и не докажем, что мы не являемся измышлениями безумной фантазии!

№ 4 — это ваш рассказ о Текле, переписанный; я лишь надеюсь, что он вполне правдив, и когда он дойдет до России, что непременно произойдет, люди его будут подтверждать, а не отвергать.

Там имеется предисловие, набранное крупным шрифтом, которое каждый, кто пожелает, может считать написанным Братьями — или вами, или Председателем, указывающее, что эти письма, хотя никоим образом полностью не свободны от ошибок, все же напечатаны, как проливающие некоторый свет на трудности, испытываемые многими, интересующимися теософией. Пробные оттиски поступят к вам в свое время; усильте защиту, если вы или они сможете; не пытайтесь ослабить нападение; самая сильная позиция всегда достигается выдвижением вами самой всего, что может быть сказано против вас.

Кстати, сколько экземпляров следует напечатать бенгальского перевода «Правил женщин» и т.д.? Синнетт напечатал лишь 100 английских, и, кажется, уже ни одного не осталось! Нет смысла печатать больше бенгальских правил, чем, по всей видимости, будет использовано, но я считаю, что 100 слишком мало. Пожалуйста, скажите, сколько, я оплачиваю печатание, а С.К. Чаттерджи, который отправляется в Калькутту и который вложил много труда в перевод, позаботится об издании. Мне придется написать ему туда и сказать, сколько экземпляров печатать, так что, пожалуйста, не забудьте ответить определенно о количестве экземпляров.

Чаттерджи очень умный парень, но, хотя он верит в спиритуализм, или в спиритуалистическую науку, мне никак не удается заставить его принять на веру существование Братьев! Я только что послал ему письмо Олькотта и свидетельство Рамасвамьера с постскриптумом М. о том, что вы все являетесь dzing dzing. Большинство людей является dzing dzing, по мнению просветленного.

Если их не существует, то какой же романисткой вы должны быть (9 а)! Вы, несомненно, создаете ваши характеры весьма согласующимися. Когда же наш дорогой старина Христос — я подразумеваю К.Х. — опять появится на сцене, он ведь наш любимый актер (9 б)? Ну, ладно, полагаю, они лучше знают, что им делать, но, по-человечески говоря, они совершают ошибку, ослабляя мои энергии тем, что не дают мне удостовериться в их существовании, и тем самым изводя меня сомнениями в том, могу ли я проповедовать доктрины, которые, как бы они ни были чисты сами по себе, могут быть основаны на обмане, и которые в таком случае никогда не могут принести какое-либо добро; сомнениями в том, не трачу ли я впустую свое время и мозги на химеру, время и энергии, которые я мог бы посвятить какому-то более скромному, но, возможно, более истинному и доброму делу (9 в). Однако я нанялся на один год и в течение его буду делать все, что могу, искренне и честно. Но если за этот период я не получу никакой уверенности, то уйду из Общества, почувствовав, что, истинно это или ложно, для меня это не является истиной. Я не откажусь от жизни (10), ибо она, как бы, возможно, несовершенно я ее ни проживал, вполне меня привлекает — но я уйду из Общества. Если оно основано на истине, то я, по крайней мере, принес ему некоторую пользу всем, что написал и сделал. Если нет, я не мог принести большого вреда и, насколько знаю, не делал ничего, во что не верю.

Вы скажете, что это для вас приятно и лестно. Но между нами не должно быть никаких эвфемизмов, если завтра придется давать свидетельские показания. Я мог бы поклясться, что — как мне сейчас видится — верю, что вы являетесь абсолютно искренней женщиной, но не могу поклясться, что вся история с Братьями не выдумка, хотя и мог бы поклясться, что в целом верил, что она скорее правда, нежели ложь.

А Синнетт счастливчик, не имеет ни тени сомнения, и с его убежденностью, положением и способностями он будет надежной опорой для вас и для теософии, так что у меня будет меньше угрызений совести, когда я умою руки после этого дела, чем если бы вы остались без единого защитника во власти филистимлян.

Следующим я возьму письмо Терри и посмотрю, что смогу с ним сделать. У меня еще не было времени обдумать его как следует.

Я хотел бы, чтобы вы помогли мне переписываться с вашим пандитом из Трипликана и склонили его осчастливить меня еще несколькими такими письмами, как последнее. Если бы оно у меня было до того, как я писал эти фрагменты!

Привет Олькотту!

Всегда любящий вас А.О. Хьюм

(1) Которые отказываются послать свои фотографии, чтобы иллюстрировать ожидаемое вскоре просмотренное и исправленное издание «Очерков о чудесах» Хьюма.

(2) Оно там есть. Но большая интеллектуальность не всегда идет рука об руку с большим распознаванием того, что правильно и неправильно.

(3) Именно. Существуют натуры, настолько психологизируемые своим же красноречием, так всецело покоряемые собственными великими ораторскими способностями, что они первые поддаются очарованию. Мистер Хьюм одинаково легко уверится или разуверится в любом убеждении, если только позволить ему самому разбираться по всем пунктам.

(4) Да, но какой ценой!

(5) Лицемерие не всегда есть «неизбежное бремя преступности», но часто — результат пустого кокетства с собственной натурой. Внутренний Хьюм принимает позы перед зеркалом внешнего Хьюма.

(6) Ошибается, он не знает.

(7) Никогда тем, кто знает ее хорошо.

(8) И мы непременно сделаем это, когда настанет время.

(9 а) Да, и каким скульптором и живописцем она должна быть, как она справедливо заметила.

(9 б) Этот человек богохульствует! К.Х. никогда не будет актером ради чьего-то удовольствия. Пусть он сомневается в этом, долго он не будет сомневаться и скоро обнаружит свою ошибку.

(9 в) Если у него есть малейшее сомнение, и все же он делает это, то он не является честным человеком.

(10) Обращаю ваше внимание на одно предложение в моем письме к Скотту, в котором я упоминаю о некоторых предполагаемых угрозах. Письмо мистера Хьюма датировано 4-м января. Я появился перед Скоттом 5-го и написал, чтобы сказать, как я рад, что могу это сделать так, что это не выглядит уступкой предполагаемым угрозам. Кто бы еще ни увидел нас, это никогда не будет мистер Хьюм. Он может уйти, но мистеру Синнетту не нужно порывать с ним.

Наконец, мы не одобряем брошюры мистера Хьюма в ее теперешнем виде. Сравнительно мало членов Общества занимаются изучением оккультизма или верят в наше существование. Его брошюра побуждает всю организацию делать и то, и другое. Этим он совершает ошибку так же очевидно, как и Уайлд в Лондоне, излагая свои личные взгляды, а его предисловие, внушающее мысль, что мы являемся ее авторами, лишь компрометирует Общество еще больше.

Ваше предложение составить руководство для обучения новых членов одобрено К.Х. Посоветуйтесь с Мурадом Али и Олькоттом. К.Х. желает, чтобы я сказал, что у него нет возражений против того, что вы выпускаете второе издание, если вы включите приложение и различные доказательства, которые за это время накопились. Он желает, чтобы вы оставались здесь по возможности дольше. Он напишет через Лишенного Наследства.

М.

Сноски

---

<<		>>