Изменения

Предмет наш — как подсказывает само название, предваряющее эти мои сегдняшние рассуждения, — нуждается, очевидно, в каком-то более метафизическом освещения, чем то, к которому мы можем прибегнуть в данном случае. Но дело в том, что учение о триединстве, о трихотомии человека, проводящее отчётливый водораздел между душой и духом, мы получаем из столь весомого, столь почитаемого и даже столь священного источника, что на сегодняшний день нам лучше довольствоваться лишь такими доводами, которые оказались бы понятны всем, а потому самые абстрактные, самые тёмные вопросы, разделившие между собой наивысшие столпы философской мысли, мы лучше оставим на потом.  

Предмет наш — как подсказывает само название, предваряющее эти мои сегдняшние рассуждения, — нуждается, очевидно, в каком-то более метафизическом освещения, чем то, к которому мы можем прибегнуть в данном случае. Но дело в том, что учение о триединстве, о трихотомии человека, проводящее отчётливый водораздел между душой и духом, мы получаем из столь весомого, столь почитаемого и даже столь священного источника, что на сегодняшний день нам лучше довольствоваться лишь такими доводами, которые оказались бы понятны всем, а потому самые абстрактные, самые тёмные вопросы, разделившие между собой наивысшие столпы философской мысли, мы лучше оставим на потом.  

Мы не станем сегодня задаваться вопросами о том, какова природа этого различия [между душой и духом – ''перев''.] и связано ли оно с какими-то состояниями или сущностями; является ли феноменальное сознание, то есть сознание ума, просто внешним состоянием единого и неделимого ''эго'' или своим происхождением и природой оно обязано какому-то совершенно иному принципу: если, с одной стороны, дух, то есть бессмертная наша часть, имеет божественное происхождение, то, с другой стороны, наши чувства и понимание вместе с относящимся к ним сознанием — “ахамкарой” — происходят из некой Мировой души, ''Anima Mundi'', или “пракрити”, как она именуется в философии санкхья.  

Мы не станем сегодня задаваться вопросами о том, какова природа этого различия [между душой и духом – ''перев''.] и связано ли оно с какими-то состояниями или сущностями; является ли феноменальное сознание — то есть сознание ума — просто внешним состоянием единого и неделимого ''эго'' или своим происхождением и природой оно обязано какому-то совершенно иному принципу: если, с одной стороны, дух, то есть бессмертная наша часть, имеет божественное происхождение, то, с другой стороны, наши чувства и понимание вместе с относящимся к ним сознанием — “ахамкарой” — происходят из некой Мировой души, ''Anima Mundi'', или “пракрити”, как она именуется в философии санкхья.  

Я сочту, что самые смелые мои ожидания с избытком удовлетворены, если хоть какие-то из высказанных здесь соображений прольют чуть больше света на суть этой великой проблемы. Может быть, уже сам простой факт несовместимости всего, что свойственно временному ''эго'', с условиями наивысшей жизни – если только это можно наглядно показать – заставит вас посмотреть на это ''эго'' как на Искупителя, который и в самом деле должен рождаться внутри нас именно ради спасения и бессмертия нашего, а не просто как на некий принцип, глубоко спрятанный, составляющий самый центр нашей феноменальной жизни и неотделимый от неё. Может быть, в свете этих размышлений нам удастся уничтожить ту непреодолимую пропасть, что пролегает между ощущением себя как “я” и существующим представлением о его случайности, то есть признанием того, что само по себе сознание, если оно неспособно связать себя с наивысшим принципом, ещё не может служить гарантией вечного бытия для индивидуальности.  

Я сочту, что самые смелые мои ожидания с избытком удовлетворены, если хоть какие-то из высказанных здесь соображений прольют чуть больше света на суть этой великой проблемы. Может быть, уже сам простой факт несовместимости всего, что свойственно временному ''эго'', с условиями наивысшей жизни – если только это можно наглядно показать – заставит вас посмотреть на это ''эго'' как на Искупителя, который и в самом деле должен рождаться внутри нас именно ради спасения и бессмертия нашего, а не просто как на некий принцип, глубоко спрятанный, составляющий самый центр нашей феноменальной жизни и неотделимый от неё. Может быть, в свете этих размышлений нам удастся уничтожить ту непреодолимую пропасть, что пролегает между ощущением себя как “я” и существующим представлением о его случайности, то есть признанием того, что само по себе сознание, если оно неспособно связать себя с наивысшим принципом, ещё не может служить гарантией вечного бытия для индивидуальности.