Блаватская Е.П. - Путеводный свет Неведомого

ПУТЕВОДНЫЙ СВЕТ НЕВЕДОМОГО

I

В старой книге об оккультных науках сказано:

«Гупта-видья (тайная наука) — это манящее море, но это море изобилует рифами, и его часто штормит. Мореплаватель, отважившийся пуститься в плавание по этому морю, неизбежно пойдет ко дну, наскочив на один из его тысячи подводных камней, если не будет обладать мудростью и опытом. Огромные волны, цвета сапфира, рубина и изумруда, волны, исполненные красоты и загадочности, окружат странника со всех сторон, готовые унести его к любому из бесчисленных огней, призывно подмигивающих ему отовсюду. Но это не настоящие маяки; это блуждающие огоньки, зажженные сыновьями Калии на погибель тем, кто стремится к жизни. Счастливы те, кто может не замечать эти обманчивые огоньки, но еще более счастлив тот, кто никогда не отводит взгляд от того единственного, истинного Маяка, чей вечный огонь уединенно горит в глубине вод Священной науки.

Многие паломники желают отправиться в плавание по этим водам, но немногие оказываются настолько сильными пловцами, чтобы добраться до Маяка. Тот, кто хочет доплыть, должен перестать быть числом и стать всеми числами. Он должен позабыть об иллюзии собственной отделенности и принять единственную истину — истину коллективной индивидуальности. Он должен видеть ушами, слышать глазами, понимать язык радуги и уметь концентрировать свои шесть чувств в едином, седьмом чувстве».

«Путеводный свет» Истины — это природа без иллюзорной завесы чувств. И достичь ее может только адепт, полностью подчинивший своему контролю собственную личность, способный управлять всеми своими физическими и психическими чувствами с помощью «седьмого чувства», которое только и способно дать человеку истинную мудрость богов — тео-софию.

Нет нужды говорить, что профаны — не-посвященные, остающиеся вне храма, или pro-fanes, судят обо всех возможных «маяках» и о вышеупомянутом «Путеводном Свете» совершенно иначе. Для них именно Путеводный Маяк оккультной истины выглядит как ignus fatuus, великий блуждающий огонь человеческой иллюзии и глупости, а все прочие маяки они считают указателями спасительных отмелей, способных временно сдержать тех, кто самозабвенно бороздит моря глупости и суеверий.

«Разве не достаточно уже того, — спрашивают наши добрые критики, — что, благодаря всевозможным “измам”, мир пришел к теософизму, представляющему собой не что иное, как трансцендентальный обман [fumisterie]? Однако он еще норовит всучить нам rechauffe из средневековой магии с ее великим шабашем и хронической истерией».

Стоп, стоп, стоп, джентльмены! Да знаете ли вы, высказываясь подобным образом, что такое настоящая магия или оккультные науки? Вы позволяете своим школам пичкать вас «дьявольским колдовством» Симона Волхва и его ученика Менандра, если верить доброму отцу Иринею, чересчур ревностному Теодорету и неизвестному автору «Philosophumena». Вы позволяете, чтобы вам, с одной стороны, говорили, что магия исходит от дьявола, а с другой — что она всего лишь обман и надувательство. Очень хорошо. Но что вам известно о подлинном характере той системы, которой следовали Аполлоний Тианский, Ямвлих и другие маги? И что вы думаете об идентичности волшебства Ямвлиха и «магии» Симонов и Менандров? Истинный характер последней только частично был раскрыт автором «De mysteriis». И все же его объяснений оказалось достаточно для того, чтобы обратить Порфирия, Плотина и других, превратив их из врагов эзотерической теории в ее наиболее пылких приверженцев. И причина этого до крайности проста. Истинная магия — волшебство Ямвлиха — идентична, в свою очередь, гнозису Пифагора, ἡ γνῶσις τῶν ὄντων, — науке о вещах, которые есть, и божественному исступлению филалетов, «любителей истины». Впрочем, обо всяком дереве следует судить по его плодам. Но кто были те, кто свидетельствовал о божественном характере и реальности этого исступления, называемого в Индии самадхи? В ответ на этот вопрос можно привести длинный список лиц, которые, будь они христианами, непременно были бы канонизированы — причем не по решению церкви, у которой есть свои пристрастия и предубеждения, но по желанию большинства людей — волею vox populi, который редко ошибается в своих суждениях. Одним из них был, например, Аммоний Саккас, прозванный theodidaktos — «наставляемый богом»; великий учитель, который вел жизнь столь чистую и целомудренную, что его ученик Плотин даже не надеялся когда-либо встретить смертного, способного сравниться с ним. Далее можно назвать самого Плотина, который был для Аммония Саккаса тем же, кем был Платон для Сократа, — учеником, достойным добродетелей своего прославленного учителя. Затем следует назвать Порфирия, ученика Плотина, автора биографии Пифагора. Под сенью этого божественного гнозиса, чье благотворное влияние ощущается даже в наши дни, сформировались убеждения всех знаменитых мистиков последующих столетий, таких, как Якоб Беме, Эммануил Сведенборг и многие другие. Мадам Гюйон была женским двойником Ямвлиха. Христианские квиетисты, мусульманские суфии и розенкрейцеры всех стран утоляли свою жажду водами из этого неиссякаемого источника — теософии неоплатоников первых столетий христианской эры. Но гнозис возник намного раньше этой эры, ибо он был прямым продолжением Гупта-видьи («тайного знания», или «знания Брахмана») древней Индии, переданной через Египет; так же как волшебство филалетов было продолжением египетских мистерий. В любом случае первоисточником этой дьявольской магии является Верховное Божество, а ее апогеем и конечной целью — единение с божественной искрой, связывающей человека с изначальным пламенем, имя которому — Божественное Все.

Достижение этой цели есть Ultima Thule для тех теософов, которые посвятили себя без остатка служению человечеству.

Прочие же — те, что еще не готовы пожертвовать всем, могут пока заняться изучением трансцендентальных наук, таких, как месмеризм и другие феномены нашего времени во всех их формах. Они имеют на это полное право, согласно тому пункту нашей программы, который провозглашает одной из целей Теософского Общества «исследование неизученных законов природы и психических способностей, скрытых в человеке».

Первые — весьма немногочисленны, так как совершенный альтруизм — rara avis даже среди современных теософов. Последние же вольны заниматься, чем пожелают. Но хоть мы и стараемся быть откровенными и не делаем никакой тайны из своей деятельности, от нас постоянно требуют публичных объяснений и уверений в том, что мы не устраиваем шабаши ведьм и не производим метлы для нужд теософов. И когда нас не обвиняют в изобретении нового «изма» — то есть религии, извлеченной из глубин воспаленного мозга, или в шарлатанстве, то говорят, что мы обладаем способностями Цирцеи и испытываем их на людях и на животных. Насмешки и сатиры сыплются на Теософское Общество как град. Но оно стойко выдерживает эти осадки на протяжении вот уже четырнадцати лет своего существования; поистине, оно оказалось «крепким орешком».

II

И все же критики, которые судят только по внешним проявлениям, не так уж и неправы. Есть теософия и теософия: истинная теософия теософов и теософия членов одноименного Общества. Что может знать мир об истинной теософии? Как может он отличить учения Плотинов от учений псевдобратьев? А последних в нашем Обществе больше, чем хотелось бы. Эгоизм, тщеславие и самонадеянность большинства людей достигли невероятных размеров. Есть много таких, для кого их собственная микроскопическая личность составляет всю вселенную, за пределами которой нет и не может быть никакого спасения. Только намекните кому-нибудь из них, что альфа и омега мудрости вовсе не ограничиваются диапазоном их собственного интеллекта и что их суждения, какими бы глубокомысленными они ни были, все-таки не могут сравниться с Соломоновыми, и они тут же обвинят вас в антитеософии. Вы окажетесь повинным в богохульстве против Духа, за что вам не будет прощения ни в нынешнем, ни в будущем столетии. Эти люди говорят: «Теософия — это я», подобно тому, как Луи XIV любил говаривать: «Государство — это я». Они разглагольствуют о братстве и альтруизме, но на самом деле заботятся только о том, что имеет отношение к ним самим, то есть к их маленьким «я». Эгоизм заставляет их думать, будто именно они заключают в себе храм теософии и что, возвещая о себе миру, они тем самым пропагандируют теософию. Увы! Двери и окна этого «храма» ничуть не лучше многочисленных лазеек, через которые проникают (но редко выходят обратно) иллюзии и пороки, характерные для эгоистичной посредственности.

Эти люди — термиты Теософского Общества, которые разъедают его фундамент и потому представляют для него постоянную опасность. Только когда они выходят из Общества, у нас появляется повод облегченно вздохнуть.

Вряд ли такие люди способны дать правильное представление о практической теософии, а тем более — о теософии трансцендентальной, занимающей умы лишь небольшой группы избранных. Каждый из нас обладает способностью, или внутренним чувством, именуемым интуицией, но как редко встречаются те, кто знает, как его можно развить! А ведь это единственная способность, позволяющая человеку видеть вещи в их истинном свете. Это инстинкт души, который становится тем совершеннее, чем чаще мы его используем; благодаря ему мы можем воспринимать и понимать реальные и абсолютные факты с гораздо большей уверенностью, чем это позволяют наши физические чувства и наш интеллект. То, что мы называем здравым смыслом и логикой, позволяет видеть только внешнюю сторону вещей, и без того очевидную для каждого. Инстинкт, о котором я говорю, является проекцией нашего воспринимающего сознания — проекцией, которая действует от субъективного к объективному, но никогда наоборот, и пробуждает в нас духовные чувства и способность действовать на духовном уровне. Благодаря этим чувствам человек приобретает возможность отождествлять себя с сутью рассматриваемого объекта или действия и постигать их такими, как они есть на самом деле, а не как они представляются нашим физическим чувствам и нашему холодному разуму. «Мы начинаем с инстинкта, а заканчиваем всеведением», — говорит профессор А.Уайлдер, наш старейший коллега. Ямвлих описал эту способность, и некоторые теософы смогли осознать истинность этого описания.

Человеческому разуму [говорит он] присуща способность неизмеримо более высокая, чем все прочие его способности — врожденные или благоприобретенные. С ее помощью мы можем достичь единства с вышестоящим разумом, возвыситься над реалиями своей земной жизни и приобщиться к более совершенному существованию и сверхчеловеческим способностям обитателей небесных сфер. Благодаря этой способности мы окончательно освобождаемся от господства Судьбы [Кармы] и сами становимся, так сказать, кузнецами собственного счастья. Ибо когда наша самая совершенная часть наполнится энергией, а наша душа дорастет до сущности более высокой, чем наука, она (душа) сможет освободиться от условий, удерживающих ее в оковах повседневной жизни; она сменит свое обычное существование на другое и откажется от условностей и привычек, свойственных внешней стороне вещей, чтобы всецело слиться с другой их стороной — той, что господствует в этом более возвышенном состоянии существования... [Iamblichus, De Mysteriis, VIII, 6, 7.]

Платон выразил ту же самую идею всего в нескольких строках:

Свет и дух Божественного — это крылья души. Они возносят ее над землей, в которой дух человека всегда готов перемазаться, и поднимают до уровня богов... Уподобиться богам — значит стать святым, справедливым и мудрым. Именно для этой цели был сотворен человек; и к ней он должен стремиться, приобретая знания. [Phaedrus, 246 D. E.; Theaetetus, 176 B.]

Это и есть истинная теософия, внутренняя теософия, теософия души. Но если направить ее на эгоистичные цели, теософия изменяет свою природу и превращается в демонософию. Вот почему восточная мудрость учит нас, что индусский йог, изолирующий себя от мира в непроходимом лесу, так же как и христианский отшельник, удаляющийся в пустыню (что было достаточно распространенным явлением в прежние времена), оба — законченные эгоисты. Первый ищет в Единой сущности нирваны спасения от перерождений; второй руководствуется едино лишь мыслью о спасении собственной души; то есть оба они думают только о себе. Ими движут исключительно эгоистичные мотивы, ибо, если даже они достигнут своей цели, разве не ведут они себя при этом как трусливые солдаты, которые оставляют полк, идущий на войну, чтобы уберечься от пуль? Удаляясь от мира, йог и «святой» не помогают этим никому, кроме самих себя. Напротив, оба они демонстрируют тем самым абсолютное безразличие к судьбе человечества, из которого они дезертируют. На горе Афон, вероятно, есть несколько искренних фанатиков, но и они, сами того не замечая, сбились с того единственного пути, который мог бы привести их к истине, — с пути Голгофы, на котором каждый добровольно несет на себе крест всего человечества (ради человечества). В действительности — это рассадник самого грубого эгоизма. Именно о такого рода монастырях Адамс сказал когда-то: «Там живут отшельники, удалившиеся от остального человечества, как мне кажется, ради одного единственного удовольствия — общаться с Дьяволом tete-a-tete».

Гаутама Будда долгое время пребывал в уединении, но лишь для того, чтобы познать истину, которую он потом проповедовал до конца своих дней. Он просил подаяния и жил для человечества. Иисус удалился в пустыню всего лишь на сорок дней, но умер опять-таки за человечество. Аполлоний Тианский, Плотин и Ямвлих, хотя и вели очень умеренную жизнь, граничащую с аскетизмом, тем не менее жили в миру и для мира. Величайшие аскеты и святые наших дней — не те, кто удаляется в труднодоступные места, но те, кто всю жизнь проводит в путешествиях, сея по дороге семена добра и просвещая человечество (хотя при этом они могут обходить стороной Европу и те цивилизованные страны, где люди, имея глаза и уши, видят и слышат только себя; страны, разделенные на два противоборствующих лагеря, во главе которых стоят Каин и Авель). Те, кто считает человеческую душу эманацией Божества, частицей, или лучом, Универсальной и Абсолютной Души, понимают смысл притчи о талантах лучше, чем сами христиане. Тот, кто закапывает в землю талант, полученный от своего «Господина», потеряет этот талант, как теряет его аскет, решивший «спасти свою душу» в эгоистичном одиночестве. Но «добрый и верный раб», удвоивший свой капитал, собирая урожай для того, кто не сеял, поскольку не имел такой возможности, и пожиная там, где бедный даже не рассыпал зерна, поступает, как настоящий альтруист. И он получает награду свою именно потому, что трудился для другого, не помышляя о собственной выгоде или престиже. Этот человек — настоящий теософ-альтруист, тогда как другой — эгоист и трус.

Путеводный Свет, к которому прикованы взоры всех настоящих теософов, — это тот самый Маяк, на который во все века ориентировались стремящиеся к освобождению души. Свет этого Маяка озаряет не воды земных морей; он отражается в темных глубинах первичных вод бесконечного пространства. Следуя примеру древних теософов, мы называем его «Божественной Мудростью». Это последнее слово эзотерической доктрины. Была ли в древности такая страна, претендующая, по нынешним меркам, на звание цивилизованной, где не существовала бы двойная система Мудрости: одна (экзотерическая) — для широких масс и другая (эзотерическая) — для немногих избранных? Мудрость эта (или, как мы иногда говорим, «Религия-Мудрость», или теософия) — такая же древняя, как и сам человеческий разум. Первым производным от ее названия стал титул мудрецов — верховных жрецов этого культа истины. Со временем эти титулы трансформировались в слова философия и философы (любители науки, или мудрости). Появлением этих слов мы обязаны Пифагору; так же как и словом гнозис, обозначающим систему ἡ γνῶσις τῶν ὄντων, «знаний о вещах, которые есть», то есть о сути, скрытой за внешним обликом. Под этим термином, столь же возвышенным, сколь и корректным в своем значении, все древние учителя мудрости подразумевали совокупность человеческого и божественного знания. Мудрецы и брамины Индии, маги Халдеи и Персии, иерофанты Египта и Аравии, пророки, или небиим, Иудеи и Израиля, так же как и философы Греции и Рима всегда делили эту специфическую науку на две составляющие: эзотерическую (или чистую) и экзотерическую (зашифрованную в символах). До сего дня еврейские раввины обозначают термином меркаба внешнюю оболочку своей религиозной системы, заключающей в себе возвышенные науки, доступные только посвященным.

Нас обвиняют в нежелании делиться знаниями и упрекают в том, что мы держим высшую теософию в секрете. Мы признаем, что учение, называемое нами Гупта-видьей (тайной наукой), предназначено лишь для очень немногих. Но были ли в древности такие учителя, которые не хранили бы свои учения в тайне, во избежание их профанации? От Орфея, Зороастра, Пифагора и Платона до розенкрейцеров и более поздних, современных, франкмасонов, всегда существовало неизменное правило — ученик должен заручиться доверием учителя, прежде чем тот откроет ему последнее, самое главное слово. Наиболее древние религии всегда включали в себя великие и малые мистерии. Неофиты и новообращенные всегда давали нерушимую клятву, прежде чем их признавали учениками. Так же поступали ессеи в Иудее и на горе Кармель. Наби и назары («отделенные» Израиля) отличались друг от друга настолько же значительно, насколько разнятся между собою мирские чела и брахмачарины Индии. Первые могли (и могут) жениться и оставаться в миру, изучая по мере сил и возможностей священные писания; в то время как последние — назары и брахмачарины — давали обет всецело посвятить себя мистериям инициации. Великие школы эзотеризма были интернациональными, хотя и не для всех доступными, что убедительно подтверждается примерами Платона, Геродота и других иностранцев, приезжавших в Египет за посвящением. А Пифагор после своего визита к индийским браминам останавливался в каком-то египетском святилище и в конце концов был принят, по свидетельству Ямвлиха, на горе Кармель. Иисус тоже следовал установленной традиции. Одна из хорошо известных его заповедей напоминает о том, что некоторые учения необходимо держать в тайне от непосвященных: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас» [Мтф., VII, 6].

Некоторые известные библиофилам древние писания персонифицируют Мудрость как эманацию из Эйн Софа (Парабрахмана еврейских каббалистов), связанную с проявленным божеством и сопутствующую ему. Отсюда и ее священный характер у всех народов. Мудрость неотделима от Божественности. Так, нам говорят, что Веды вышли из уст индусского Брахмы (Логоса). Будда исходит из Будхи, «Мудрости», божественного разума. Вавилонский Нэбо, мемфисский Тот, греческий Гермес — все они были богами эзотерической мудрости.

Греческая Афина, Метис и египетская Нейт стали прототипами Софии Ахамот, женской мудрости гностиков. Самаритянское Пятикнижие называет книгу «Бытие» — Акамаут («Мудростью»), распространяя это название также и на два фрагмента очень древних рукописей — «Мудрость Соломона» и «Мудрость Иасеуса» (Иисуса). Сочинение, известное как «Машалим», или «Изречения и притчи Соломона», тоже персонифицирует Мудрость, называя ее «помощником (Логоса) творца». В нем Мудрость говорит сама, и выглядит это следующим образом (я перевожу дословно):

I(a)HV(e)H имел меня с самого начала.

Я была первой эманацией в вечностях.

Я существовала от века, первичная. —

С первого дня земли;

Я родилась прежде великой бездны.

Когда еще не было ни источников, ни вод.

Когда уготовлялись небеса, я была там.

Когда он проводил круговую черту по лицу бездны,

Я была там с ним, Амун.

Я была его радостью всякий день.

Это эзотерический текст, как и все прочие, в которых упоминаются персонифицированные боги разных народов. Мы не в состоянии осознать Бесконечность, ибо наш разум способен только различать и уточнять. Но мы можем иметь абстрактное представление о ней благодаря способности более возвышенной, чем разум, а именно интуиции, или духовному инстинкту (о нем я уже говорила). Великие посвященные, обладающие редким даром входить в состояние самадхи (суть которого можно лишь очень приблизительно передать словом экстаз, поскольку это состояние, в котором человек перестает быть обусловленным, персональным «я» и соединяется со Всеобщностью), — единственные, кто может похвастать тем, что на собственном опыте знают, что такое бесконечность; однако и они так же беспомощны в словесном описании этого состояния, как и все остальные смертные...

Вот несколько характеристик истинной теософии и ее практики. Мы адресуем их тем нашим читателям, которые наделены необходимой для восприятия их смысла интуицией. Прочие же только посмеются над ними или просто не поймут.

III

Всегда ли знают наши добрые критики, над чем они смеются? Имеют ли они хотя бы приблизительное представление о том, какие функции осуществляет в мире и какие ментальные изменения производит теософия, вызывающая у них неизменную усмешку? Прогресс в этом отношении уже заметен, благодаря нашей литературе, а благодаря неустанным трудам некоторых теософов, нашу деятельность замечают и признают теперь даже самые слепые. Немало людей уже сейчас уверены в том, что теософия станет философией и моральным кодексом (если не религией) будущего. Реакционеры, увлеченные dolce farmiente своего консерватизма, тоже замечают ее; отсюда ненависть и преследования, с использованием критики как дополнительного оружия. Но критика, провозглашенная Аристотелем, давно утратила свое первоначальное благородство. Древние философы — эти благородные невежды, с точки зрения современной цивилизации, — если и подвергали критике какое-то сочинение или систему, делали это со всею беспристрастностью и с единственной целью — исправить и усовершенствовать то, в чем они усматривали изъян. Прежде всего они изучали заинтересовавший их предмет, а уже затем анализировали его. Этим они оказывали автору услугу, именно так критика и воспринималась обеими сторонами. Но всегда ли современная критика следует этому золотому правилу? Со всей очевидностью — нет. Нашим сегодняшним судьям далеко даже до уровня философского критицизма Канта. Критика с позиций «чистого разума» уступила место критиканству, для которого первостепенное значение имеют непопулярность критикуемого учения и распространенные в обществе предрассудки. Так что теперь критик стремится разорвать зубами на части все, чего не понимает, и в особенности то, что он даже не желает понимать. В минувшем веке — золотом веке гусиного пера — критика тоже могла быть временами довольно кусачей, но тогда она служила справедливости. Супругу Цезаря можно было взять на подозрение, но нельзя было обвинить, не дав ей предварительно возможности высказаться в свою защиту. В нашем столетии призы Монсьона и общественные почести полагаются тем, кто изобретет наиболее смертоносную машину для войны. Теперь, когда стальное перо пришло на смену своему более скромному предшественнику, даже клыки бенгальского тигра и страшные зубы нильской ископаемой рептилии не ранят так глубоко, как это стальное орудие современного критика, который в большинстве случаев даже не понимает того, что разрывает на части с таким ожесточением.

Возможно, кого-то сможет немного утешить мысль о том, что большинство наших литературных критиков — трансатлантических и континентальных — это бывшие писаки, потерпевшие фиаско на литературном поприще и теперь, в отместку за собственную посредственность, набрасывающиеся на каждого, кто попадется им на пути. Так плохое молодое вино, безвкусное и отстоявшееся, почти всегда превращается в едкий уксус. Но, к сожалению, репортеры различных периодических изданий, злосчастные, тщеславные дьяволы, которым мы могли бы, пожалуй, простить эту их маленькую слабость, невзирая даже на то, что свою славу они норовят купить за наш счет,— не единственные и даже не самые опасные наши критики. Фанатики и материалисты, овцы и козлищи религии, тоже записали нас в свой Index Expurgatorius и теперь выбрасывают наши книги из своих библиотек, бойкотируют наши журналы, а нас самих повсеместно подвергают жесточайшему остракизму. Одна благочестивая душа, буквально воспринимающая библейские чудеса, с замиранием сердца читает об ихтиографических исследованиях Ионы в желудке кита и о трансэфирном путешествии Илии, который улетел, подобно саламандре, на огненной колеснице, но при этом упрямо называет теософов продавцами чудес и шарлатанами. Другая — геккелевская ame damnee — с фанатичной слепотою верит в то, что человек и горилла эволюционировали от одного общего предка (хотя в природе до сих пор не найдено ни единого связующего звена, которое могло бы подтвердить эту гипотезу), но готова надорваться от хохота, видя, что ее ближние верят в оккультные феномены и психические проявления. При этом ни фанатик, ни человек науки (даже если это академик, записанный в число «Бессмертных») не в состоянии толком ответить ни на один из вопросов существования. Метафизики, столетиями изучавшие феномен бытия в его первоосновах, лишь жалостливо улыбаются, слушая детский лепет теософии, но сами стали бы лопотать нечто еще более невнятное, попроси мы их всего лишь объяснить философию или хотя бы причину сновидений. Кто из них мог бы сказать нам, почему все ментальные функции, за исключением рассуждения — единственной способности, которая оказывается парализованной, продолжают действовать во сне так же активно, как и в состоянии бодрствования? Ученик Герберта Спенсера направил бы того, кто прямо спросил бы его об этом, к биологу. Но ответ последнего вряд ли смог бы нас удовлетворить, ибо для него альфа и омега всякого сна — это пищеварение, так же как и истерия, этот великий Протей, принимающий тысячу и одну форму и присутствующий во всех психических феноменах. Несварение и истерия — это, по сути дела, сестры-близнецы, две богини, коим современный физиолог воздвиг алтарь и сам же себя назначил жрецом, совершающим при нем богослужения. Впрочем, это его личное дело, пока он не посягает на богов других людей.

Итак, христианин называет теософию «проклятой наукой» и запретным плодом; человек науки не видит в метафизике ничего, кроме «бредней сумасшедшего поэта» (Тиндаль); газетный репортер если и прикасается к ней, то только отравленными щипцами; а миссионер связывает ее с идолопоклонством «отсталого индуса». Из всего этого следует, что с бедной теософией обращаются сейчас так же постыдно, как и в древние времена, когда ее называли Истиной, но при этом прятали на дне колодца. Даже «христианские» каббалисты, которые любят разглядывать свои отражения в темных водах этого глубокого колодца (и поскольку кроме отражений собственных лиц они там ничего не видят, то именно их они и выдают, по ошибке, за Истину), — даже эти каббалисты ополчились против нас!.. Однако все это совсем не повод для того, чтобы теософия покорно молчала и ничего не говорила в свою пользу и защиту, или чтобы она перестала настаивать на своем праве быть услышанной, или чтобы ее верные и преданные слуги пренебрегали своей работой, заранее признавая себя побежденными.

Говорите — «проклятая наука», господа ультрамонтане? Однако вы должны помнить, что дерево науки привито к древу жизни, что плод, который вы объявили «запретным» и на протяжении восемнадцати веков называли причиною первородного греха, принесшего смерть в этот мир — плод, цветок которого расцветает на бессмертном стебле, питается соками этого же самого ствола и потому является единственным плодом, способным подарить нам бессмертие. А вы, господа каббалисты, либо не знаете, либо не желаете вспоминать о том, что аллегория земного рая так же стара, как мир; и что аллегории древа познания, запретного плода и первородного греха некогда имели гораздо более глубокое и философское значение, нежели сейчас, когда секреты посвящения уже утрачены.

Протестантизм и ультрамонтанство противостоят теософии, равно как и всему остальному, что не исходит от них самих. Точно так же кальвинизм противится замене двух своих фетишей — еврейской Библии и Субботы — Евангелием и христианским Воскресеньем, а Рим — светскому просвещению и франкмасонству. Однако время мертвой буквы и теократии уже прошло; и мир должен двигаться дальше под страхом стагнации и гибели. Ментальная эволюция движется pari passu с эволюцией физической, поскольку их общей целью является Единая Истина. Эту Единую Истину можно назвать сердцем человечества, тогда как эволюция — это его кровь. Остановите на миг кровообращение, и сердце перестанет биться. То же самое можно сказать и об организме человечества! Именно слуги Христовы стремятся убить или хотя бы парализовать Истину, лягая ее копытом «мертвой (или мертвящей) буквы»! То, что Коулридж говорил о политическом деспотизме, вполне справедливо и в отношении деспотизма религиозного. И ритуалистическая церковь, чей здравый смысл парализован ныне в тисках предрассудков, — если только она не уберет свою тяжелую руку, гнетущую ныне миллионы верующих nolens volens, — обречена уступить свое место религии и — умереть. Очень скоро ей придется сделать выбор. Ибо, когда люди узнают об истине, которую она так заботливо скрывает от них, для нее останутся только два возможных варианта развития событий: церковь исчезнет по воле людей или, если массы все же предпочтут остаться невежественными рабами мертвой буквы, она исчезнет вместе с людьми. Хватит ли служителям вечной Истины, превратившим оную в белку, обреченную скакать на одном месте в экклезиастическом колесе, человеколюбия, чтобы избрать первую из двух альтернативных необходимостей? Кто знает?

Я повторяю: только теософия (если ее правильно понять) может спасти мир от отчаяния, повторно осуществив ту социальную и религиозную реформу, которую произвел в свое время Гаутама Будда. Это будет мирная реформа, без единой капли пролитой крови, потому что каждый сможет сохранить веру своих предков, если пожелает, достаточно будет избавиться от тех паразитических растений, сотворенных человеком, которые опутали все существующие в мире религии и культы. Достаточно признать самую суть, которая едина для всех религий, а именно дух, дающий жизнь человеку, в котором он пребывает, и делающий его бессмертным. Пусть каждый человек, склонный к добру, найдет свой идеал — путеводную звезду, на свет которой он сможет идти. И пусть он идет, не сворачивая с избранного пути, и тогда вряд ли что-то сможет помешать ему достичь «маяка» жизни — Истины. И не важно, где он будет искать и найдет эту Истину — на дне колодца или на дне колыбели.

IV

Смейтесь же над наукою наук, даже азов которой вы не знаете! Нам скажут, что это неотъемлемое литературное право наших критиков. Что ж, мы очень этому рады. Вряд ли можно сомневаться в том, что, если бы люди всегда говорили только о том, что сами понимают, то намного чаще провозглашали бы истину и их речи гораздо реже оказывались бы таким смехотворными. Когда я читаю критику в адрес теософии, изобилующую пошлостями и плоскими шутками, цель которых — умалить значение самой грандиозной и возвышенной в мире философии, лишь один из аспектов которой представлен в благородной этической системе филалетов, я спрашиваю себя — неужели Академии разных стран понимают современную теософию так же плохо, как и теософию александрийских философов? Да и что может знать об универсальной теософии человек, никогда не изучавший ее под руководством Учителей Мудрости? Более того, эти люди так же плохо знакомы с учениями Ямвлиха, Плотина и даже Прокла, иными словами, с теософией третьего и четвертого веков, но при этом гордятся тем, что якобы сразу же раскусили неотеософию века девятнадцатого.

Мы всегда говорили, что наша теософия пришла к нам из глубин Востока, так же как и теософия Плотина и Ямвлиха и даже мистерии древнего Египта. Разве не сообщают нам Гомер и Геродот, что древние египтяне были «эфиопами Востока», пришедшими с Ланки, или Цейлона, согласно их описаниям? Принято считать, что под эфиопами Востока эти двое авторов подразумевали колонию очень смуглокожих арийцев, дравидов Южной Индии, которые принесли с собою в Египет уже существующую цивилизацию. Это случилось в доисторическую эпоху, которую барон Бунзен называет доменитской (то есть до Менеса). Впрочем, эта эпоха имеет собственную историю, о чем свидетельствуют древние «Анналы» Куллука-Бхатты. Даже если нам нельзя ссылаться на эзотерические учения, поскольку их надлежит скрывать от критиканствующей публики, нам будет достаточно исторических исследований полковника Вэнса Кеннеди — самого главного в Индии соперника д-ра Уилсона в области санскритологии, доказавшего, что в доассирийской Вавилонии был распространен брахманизм, а санскрит был языком тамошнего жречества. Мы знаем также (конечно, если книге «Исход» можно верить), что в Египте, задолго до времени Моисея (то есть до XIX династии), были свои предсказатели, иерофанты и маги. И наконец, Бругш-Бей усматривает во многих божествах Древнего Египта иммигрантов, пришедших с той стороны Красного моря и даже из-за великих вод Индийского океана.

Так это или нет, но теософия является прямым побегом великого дерева универсального Гнозиса — дерева, могучие ветви которого, раскинувшись над всею землею, подобно гигантскому куполу, осеняли все храмы и все народы земли в эпоху, которую библейская хронология предпочитает называть допотопной. Этот гнозис представляет собой совокупность всех наук, знание [savoir], накопленное всеми богами и полубогами, воплощавшимися на земле в прежние времена. Некоторые предпочитают видеть в них падших ангелов и главного врага человечества, тех сыновей Бога, которые, увидев, что дщери человеческие красивы, взяли их в жены и передали им все тайны небес и земли. Ну что же, пусть так. Мы тоже верим в Аватар и в божественные династии, существовавшие в эпоху, когда «по земле бродили великаны», но мы решительно отвергаем все измышления относительно «падших ангелов» и Сатаны с его воинством.

«Какова ваша религия и ваша вера? — спрашивают нас. — И что изучает ваша наука?»

«Истину», — отвечаем мы. Истину, где бы мы ее ни обнаружили. Ибо мы, подобно Аммонию Саккасу, стремимся прежде всего примирить различные религиозные системы и помочь каждому отыскать истину в его собственной религии, требуя взамен только одного — признать наличие этой же истины и в других религиях тоже. Что значит имя, если суть везде одна и та же? Плотин, Ямвлих и Аполлоний Тианский — все трое обладали, как говорят, недюжинным даром пророчества, ясновидения и целительства, хотя и принадлежали к трем различным школам. Пророчествование было искусством, которое культивировали ессеи и беним набим у евреев, а также жрецы языческих оракулов других народов. Ученики Плотина приписывали своему учителю чудесные способности. То же самое Филострат сообщает об Аполлонии, а о Ямвлихе говорили, будто он превосходил всех прочих эклектиков в теософском волшебстве. Аммоний заявлял, что вся моральная и практическая Мудрость сосредоточена в книгах Тота и Гермеса Трисмегиста. Но «Тот» означает «университет», школа или ассамблея, и сочинения, носящие это имя, тождественны, согласно утверждениям theodidaktos, доктринам мудрецов отдаленных стран Востока. Если Пифагор приобрел свои знания в Индии (где его имя до сих пор встречается в древних манускриптах в форме Яваначарья, «Греческий Учитель»), то Платон почерпнул их из книг Тота-Гермеса. А о том, как более молодой Гермес — бог пастухов, прозванный «добрым пастырем» и покровительствовавший прорицанию и ясновидению, был отождествлен с Тотом (или Тхотом), обожествленным мудрецом и автором «Книги Мертвых», может сообщить востоковеду только эзотерическая доктрина.

У каждой страны были свои Спасители. Ибо тот, кто рассеивает тьму невежества горящим факелом науки, озаряя его светом истину, заслуживает это имя как знак нашей благодарности; точно так же как тот, кто спасает нас от смерти, избавляя от болезни или опасности наши тела. Такой человек пробуждает в наших оцепеневших душах способность отличать истинное от ложного, возжигая в них божественное пламя, до сих пор едва тлевшее; это дает ему право на нашу почтительную благодарность, ибо он тоже становится нашим творцом. Что значит имя или символ, персонифицирующий абстрактную идею, если эта идея всегда одна и та же и всегда истинна? Независимо от того, какое имя или титул присвоено конкретному символу и какое имя носит «Бог-Спаситель», Σωτήρ — Кришна, Будда, Иисус или Асклепий, мы должны помнить одно: символы божественной истины изобретены вовсе не для развлечения невежд; они — альфа и омега философской мысли.

Если теософия — путь, ведущий к Истине (для каждой религии и каждой науки), то оккультизм — это своего рода пробный камень и универсальный растворитель. Это нить Ариадны, которую учитель вручает ученику, дерзнувшему войти в лабиринт тайн бытия, это факел, который светит ему на небезопасных дорогах жизни — вечной загадки Сфинкса. Но разглядеть свет этого факела можно только глазами пробудившейся души, то есть духовным зрением, а взгляд материалиста он просто слепит, как солнце — сову.

Не имея ни догмы, ни ритуала (которые только сковывают и подавляют душу так же, как это делает материальное тело), мы не пользуемся «церемониальной магией» западных каббалистов; мы слишком хорошо представляем себе ее опасность, чтобы связываться с нею. Каждый член Теософского Общества волен изучать то, что сам пожелает, при условии, что он не станет забираться в те дебри, о которых не имеет никакого представления, ибо они, скорее всего, заведут его в болото черной магии, колдовства, от которого так настойчиво предостерегал Элифас Леви. Оккультные науки могут быть опасны для тех, кто недостаточно хорошо в них разобрался. Тот, кто ограничится исключительно их практическим использованием, рискует сойти с ума; и потому желательно, чтобы те, кто их изучает, объединялись в небольшие группы от трех до семи человек. Желательно, чтобы в такую группу входило нечетное число членов, поскольку это сделает их сильнее. Какой бы незначительной ни была поначалу сила, соединяющая членов группы в единый коллектив, чувства и восприятия ее участников смогут, благодаря самому факту существования группы, дополнять и взаимно обогащать друг друга: то качество, которого недостает одному, он сможет позаимствовать у другого; и вскоре группа неизбежно превратится в совершенный и несокрушимый организм. «Сила в единстве». Поучительная притча о старике, завещавшем своим сыновьям связку прутьев, которые никогда нельзя было отделять друг от друга, заключает в себе истину, которая никогда не перестанет быть бесспорной.

V

«Ученики (лану), постигающие закон Бриллиантового Сердца (магию), должны помогать друг другу в учении. Грамматик может помочь тому, кто исследует душу металлов (химику)», и т.д., и т.п. (Катехизис Гупта-видьи).

Невежда просто рассмеялся бы, если бы ему сказали, что в оккультных науках алхимик может оказаться полезен филологу, и наоборот. Возможно, они лучше поймут, о чем идет речь, если мы скажем, что под словом грамматик (или филолог) мы подразумеваем того, кто изучает универсальный язык взаимосвязанных символов (хотя только члены Эзотерической Секции Теософского Общества могут иметь исчерпывающее представление о том, что в данном случае означает этот термин). Все вещи в природе связаны между собой соответствиями и взаимной зависимостью. В абстрактном смысле теософия — это белый луч, который делится на семь лучей солнечного спектра. В каждом человеке тот или иной из этих лучей преобладает над остальными шестью. А это значит, что семь человек, у которых доминируют разные лучи, собравшись вместе, могут помочь друг другу. Составляя вместе единый семеричный луч, они могут подчинить себе все семь сил природы. Но это значит также, что для достижения этой цели необходимо, чтобы подбор семи участников для одной группы осуществлял специалист, посвященный в науку оккультных лучей.

Здесь мы вступаем на зыбкую почву, где Сфинкс эзотеризма рискует навлечь на себя обвинение в мистификации. Однако сама ортодоксальная наука подтверждает истинность наших слов, в частности, мы находим поддержку в этом плане в физической и материалистической астрономии. Солнце едино, но светит всем, одинаково согревая и невежду, и ученого астронома. Что касается гипотез, объясняющих природу и структуру нашего светила, то число им — легион. Ни одна из этих гипотез не содержит в себе ни всей истины, ни даже приблизительного ее изложения. Зачастую эти гипотезы являют собой лишь фикцию, обреченную вскоре уступить место новым теориям. Именно к этим современным научным теориям более всего, на наш взгляд, применимы следующие строки Малерба:

... et rose, elle a vecu ce que vivent les roses,

L’espace d’un matin.

Но независимо от того, украшают они собою алтарь науки или нет, эти теории вполне могут содержать в себе фрагменты истины. Если отсортировать, сравнить, проанализировать и правильно скомпоновать все эти гипотезы, то в один прекрасный день они смогут составить астрономическую аксиому, природный факт, который придет на смену химерам, сотворенным научным умом.

Это вовсе не означает, что каждую официально признанную академиками аксиому мы безоговорочно принимаем как очередное приращение к истине. Взять хотя бы эволюцию и фантасмагорические превращения солнечных пятен, в настоящий момент известные как теория Насмита. Сэр Уильям Гершель начал с того, что увидел в них обитателей солнца — огромных и прекрасных ангелов. Сэр Джон Гершель, хотя и хранил благоразумное молчание по поводу этих небесных саламандр, разделял мнение Гершеля-старшего относительно того, что солнце есть не что иное, как красивая метафора, майя. Таким образом, он повторял оккультную аксиому. Солнечные пятна выявили «Дарвина» в каждом более или менее известном астрономе. Их последовательно принимали то за планетарных духов, то за смертных обитателей солнца, за столбы вулканического дыма (клубящегося, как можно предположить, в академических мозгах), непрозрачные облака и, наконец, тени в форме листьев ивы (теория ивового листа). Бог-Солнце в наши дни подвергнут невиданному унижению. Если послушать речи наших ученых мужей, может сложиться мнение, что солнце — это всего лишь гигантский янтарь, все еще раскаленный докрасна, но готовый в любое время погасить печь нашей маленькой системы.

Примерно то же можно сказать и о рассуждениях, опубликованных некоторыми членами Теософского Общества. Их авторы хоть и принадлежат к теософскому братству, судя по всему, никогда не изучали подлинно эзотерических доктрин. Разумеется, эти рассуждения могут быть только гипотезами, хотя и окрашенными тем или иным лучом истины, но в них этот луч окутан хаосом фантазии, а то и просто глупости. И все же если выбрать их из общей кучи и систематизировать, то можно преуспеть в извлечении из этих идей философской истины. Следует понять, что теософские исследования дополняют научные, поскольку теософия рассматривает обратную сторону общепринятых истин. Она проверяет и анализирует каждый факт, утверждаемый физической наукой, стараясь разглядеть суть, изначальную и оккультную природу каждого космического или физического проявления не только в материальном, но и в интеллектуальном и этическом свете. Словом, теософское исследование начинается там, где заканчивается исследование материалистическое.

«Так значит, вы проповедуете метафизику? — могут возразить нам. — Что же вы сразу об этом не сказали?»

Нет, теософия — это не метафизика в том понимании, в каком этот термин обычно трактуют, хотя она и играет временами эту роль. Рассуждения Канта, Лейбница и Шопенгауэра следует отнести к сфере метафизики, так же как и идеи Герберта Спенсера. Но в процессе их изучения и истолкования госпожу Метафизику почти всегда норовят представить танцующей на bal masque академических наук, да еще и украсить ее фальшивым носом, чтобы она не выделялась на общем фоне. Метафизика Канта и Лейбница настолько же выше метафизики наших дней (что доказывается монадой последнего), насколько воздушный шар, парящий в облаках, выше тыквы, растущей внизу на грядке. И все-таки воздушный шар, как бы высоко он ни вознесся над тыквой, остается искусственным сооружением, неспособным, в силу своей искусственности, быть носителем Истины оккультных наук. Вероятно, последняя представляет собой богиню со слишком откровенным декольте, чтобы удовлетворить вкусам современных ученых. Метафизика Канта — без какой-либо помощи современных научных методов и приборов — убедила ее автора в идентичности устройства и сущности солнца и планет. Кант утверждал, в то время как лучшие астрономы первой половины нашего столетия продолжали отрицать. Но та же самая метафизика так и не помогла выявить истинную природу этой сущности ни Канту, ни современным физикам, невзирая на все гипотезы, выдвигаемые последними с таким шумом и помпой.

Таким образом, теософию или, вернее, оккультные науки, которые она изучает, следует признать чем-то большим, нежели просто метафизикой. Теософию можно назвать, если мне будет позволено использовать этот странный, удвоенный термин, мета-метафизикой, мета-геометрией, и т.д., и т.п., или универсальной трансцендентальной философией. Теософия полностью отвергает свидетельства физических чувств, если последние не подтверждаются свидетельствами психического и духовного восприятия. Даже в случае с самым высокоразвитым ясновидением и яснослышанием их окончательное свидетельство не признается, если только под этими терминами не подразумевается φωτὸδ Ямвлиха или экстатическое просветление ἀγωγὴ μαντεία Плотина и Порфирия. То же самое и с физическими науками: свидетельство разума земного уровня, как и свидетельство наших пяти чувств, должно получить санкцию шестого и седьмого чувств божественного Эго, прежде чем истинный оккультист признает его бесспорным фактом.

Официальная наука слушает то, что мы говорим, и смеется. Мы читаем ее отчеты, видим апофеоз ее мнимого прогресса с его великими открытиями, многие из которых еще больше обогатили кучку и без того уже богатых людей, но одновременно с этим ввергли миллионы бедняков в еще более ужасающую нищету, однако не мешаем ей делать то, что она считает нужным. И все же, когда мы замечаем, что физическая наука не продвинулась ни на шаг в познании истинной природы первичной материи со времен Анаксимена и Ионийской школы, мы тоже смеемся над нею.

Наиболее значительную работу в этом направлении проделал великий химик сэр Уильям Крукс, коему принадлежат самые ценные и последовательные научные открытия, сделанные в этой области в нынешнем столетии.

В данном случае великолепное интуитивное восприятие оккультной истины сослужило ему гораздо большую службу, нежели все его обширные познания в области физической науки. Ни научные методы, ни официально установленная практика так и не смогли стать решающими факторами в открытии им лучистой материи или в его исследованиях первичной материи, протила.

VI

То, чего теософы, придерживающиеся ортодоксальной и официальной науки, пытаются достичь, не выходя за пределы последней, оккультисты или теософы «внутренней группы» изучают в соответствии с методикой эзотерической школы. И то обстоятельство, что преимущества этой методики могут оценить пока только сами ученики (то есть те, кто связан обетом неразглашения ее сути), ни в коей мере не умаляет ее значения. Мало того, что значение, приписываемое терминам магия и волшебство (теургия), никогда не могло претендовать даже на приблизительную точность, так еще и само слово теософия сейчас воспринимается превратно. Определения этих слов, которые мы находим в словарях и энциклопедиях, столь же абсурдны, сколь гротескны. Вебстер, например, в пояснении к слову «теософия» убеждает читателя в том, что это «прямая связь или общение с Богом и высшими духами», и далее добавляет, что это «приобретение сверхчеловеческих и сверхъестественных знаний и способностей с помощью физических процессов [!?] и теургических операций платоников или же с помощью химических процессов немецких философов огня». Какой бестолковый набор слов! С тем же успехом мы могли бы сказать, что полоумный мозг можно усовершенствовать до ньютоновских масштабов и развить в нем математический гений, если каждый день проезжать не менее пяти миль на деревянной лошадке.

Понятие теософия синонимично джнана-видье и брахма-видье индусов или, опять-таки, учению Дзиан трансгималайских адептов — науке истинных раджа-йогов, которые гораздо ближе к нам, чем может показаться на первый взгляд. Эта наука имеет много школ на Востоке, но ее ответвления еще более многочисленны, все они уже окончательно отделились от первоначального ствола — Архаической Мудрости — и полностью видоизменили свою форму.

Но как бы ни варьировались формы этой науки, все более отклоняясь от Луча Истины с каждым новым поколением, ее фундаментальные, изначальные истины всегда остаются неизменными. Символы, используемые для передачи идей, могут быть самыми разными, но сами идеи неизменно одни и те же. Об этом говорил и Рагон — наиболее эрудированный из всех «сыновей вдовы» (масонов). Существует особый жреческий язык — «тайный язык», без знания которого невозможно сколь-нибудь значительно продвинуться в изучении оккультных наук. По объяснению Рагона, «построить, или основать, город» означало «создать новую религию», и, следовательно, когда эта фраза встречается у Гомера, она аналогична встречающейся в Брахманах метафоре — дарить «сок сомы». Это означало — «основать эзотерическую школу», но не «религию», как это утверждает Рагон. Значит, Рагон ошибся? Мы так не думаем. Но как принадлежащий к Эзотерической Школе теософ держит в тайне от остальных членов Теософского Общества то, что он пообещал не придавать огласке, так и Рагон, по всей вероятности, не считал возможным открывать своим тринософистам ничего, кроме относительных истин. Однако не приходится сомневаться в том, что он обладал, по крайней мере, элементарным знанием тайного языка.

«Как можно выучить этот язык?» — могут спросить нас. Мы отвечаем: изучая все религии и сравнивая их друг с другом. Но для серьезного обучения необходим учитель, гуру; поскольку для того чтобы преуспеть в самостоятельном изучении этого тайного языка, человек должен быть более чем гением и обладать таким же вдохновением, каким обладал Аммоний Саккас. Поощряемый со стороны церкви Климентом Александрийским и Афинагором, защищаемый учеными людьми из синагоги и академии и обожаемый неевреями, «он изучал тайный язык, проповедуя общее происхождение всех религий и общую веру». Для этого ему достаточно было следовать древним канонам Гермеса, которые в свое время детально изучили и на основе которых создали свои философские системы Платон и Пифагор. Так стоит ли нам удивляться тому, что, обнаружив в самых первых стихах Евангелия Св. Иоанна учения, входившие в состав всех трех вышеупомянутых философских систем, он сделал вполне закономерный вывод, что великий Назорей стремился восстановить возвышенную науку древней Мудрости во всей ее первозданной полноте? Мы разделяем мнение Аммония. Библейские сюжеты и рассказы о богах могут иметь только два возможных объяснения: либо это величественные и глубокомысленные аллегории, отражающие универсальные истины, либо это просто басни, которые годятся только на то, чтобы рассказывать их на ночь невеждам.

Таким образом, все аллегории — как еврейские, так и языческие — заключают в себе истины, выявить которые может только тот, кто владеет тайным языком древности. Процитируем то, что говорил об этом один из наиболее именитых теософов, увлеченный платонист и гебраист, знающий греческий и латынь так же хорошо, как свой родной язык, — профессор Александр Уайлдер из Нью-Йорка:

Фундаментальной идеей неоплатоников было существование Единой и Верховной Сущности. Это был Диу, или «Господь Небес» арийских народов, идентичный ’I,,w (Иао) халдеев и евреев, самаритянскому Иабе, норвежскому Тиу (или Туисто), Дуву древних британских племен, Зевсу племен фракийских и римскому Юпитеру. Это Бытие — (не-Бытие), Facit, единое и всевышнее, из которого посредством эманации произошли все существа. Возможно, в один прекрасный день какой-нибудь мудрец сложит все эти системы воедино. Можно предположить, что многие имена этих божеств были составлены с искажением, а то и вовсе без всякого внутреннего смысла, но большинство их имеет то или иное мистическое значение, зашифрованное в числовом значении букв, составляющих эти имена.

Числовое значение букв является одним из разделов «мистического» (или древнего жреческого) языка. О нем говорилось в ходе «малых мистерий», но серьезное изучение этого языка оставалось привилегией высших посвященных. Претендент должен был выйти победителем из ужасных испытаний Великих Мистерий, прежде чем приступить к его систематическому изучению. Вот почему Аммоний Саккас, следуя примеру Пифагора, требовал от своих учеников обещания хранить в тайне наиболее возвышенные свои учения, раскрывая их только тем, кто уже усвоил подготовительные доктрины и, следовательно, был готов к дальнейшему посвящению. Другой мудрец, живший за три столетия до него, требовал того же от своих учеников, объясняя им свою манеру давать все «в сравнениях» (в притчах) тем, «что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано... потому... что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют». [Мтф., XIII, 11, 13.]

Таким образом, те «сравнения», которые использовал Иисус, тоже были частью «тайного языка» — жреческого языка Посвященных. Рим потерял ключ к этому языку. А отвергая теософию и предавая анафеме оккультные науки, он тем самым навсегда лишает себя возможности вновь обрести утерянное.

«Любите друг друга», — говорил великий Учитель постигавшим тайны «царства Божьего». «Проповедуйте человеколюбие, сохраняйте единство, взаимопонимание и гармонию в своих группах, если вы действительно считаете себя неофитами, ищущими Единую Истину, — говорят нам теперь другие Учителя. — Без единства, без интеллектуальной и психической гармонии вы ничего не добьетесь. А тот, кто сеет раздоры, пожинает бурю...»

Среди наших коллег — и в Европе, и особенно в Америке — есть немало ученых каббалистов, хорошо разбирающихся в «Зогаре» и в многочисленных комментариях к нему. Но что это нам дает? Какую пользу они смогли принести Обществу, к которому присоединились для того, чтобы помогать ему? Большинство из них вместо того чтобы объединиться и помогать друг другу в работе, смотрит друг на друга с подозрением — в постоянной готовности высмеять или раскритиковать кого-нибудь из своих коллег. Зависть, недоверие и наиболее прискорбный дух соперничества прочно обосновались в обществе, главной целью которого является достижение братства! «Посмотрите, как христиане любят друг друга!» — говорили язычники первых столетий нашей эры об отцах церкви, которые ели друг друга поедом во имя Учителя, завещавшего им мир и любовь. Сейчас критики и просто равнодушные начинают говорить то же самое о теософах; и они правы. Посмотрите, во что превращаются наши журналы — все, за исключением нью-йоркского «Path»; даже «Theosophist», старейшее из наших ежемесячных изданий, со времени отъезда Президента-Основателя, пять месяцев тому назад отправившегося в Японию, только и делает, что кусает направо и налево за пятки своих теософских коллег и сотрудников. Так чем же мы лучше христиан времен первых Соборов?

«В единстве сила» — и это одна из причин нашей слабости. Нам советуют не стирать на публике свое грязное белье. Напротив, лучше открыто признавать свои недостатки; иными словами — лучше стирать свое грязное белье, чем пачкать белье своих собратьев по теософии, как это предпочитают делать некоторые. Давайте сформулируем проблему в общих чертах, признаем собственные ошибки, отвергнем то, что нетеософично, но не будем переходить на личности: пусть ими занимается индивидуальная карма каждого, теософским журналам не должно быть никакого дела до чьих-то персональных недостатков.

Те, кто стремятся преуспеть в абстрактной или практической теософии, должны помнить о том, что отсутствие единства есть первая причина неудачи. Пусть дюжина решительных и дружных теософов соберется вместе. Пусть они трудятся вместе, каждый — сообразно своему вкусу и в той области универсальной науки, которую он сам предпочитает, если только это ничем не препятствует работе его коллег. Это пойдет на пользу даже рядовым членам Общества, коих мало интересуют философские изыскания. А если такая группа будет набрана из одних мистиков и с учетом эзотерических правил и если ее участники будут стремиться к истине, помогая друг другу тем светом, который есть у каждого из них, то мы гарантируем, что в течение года они смогут добиться больших успехов в изучении священной науки, чем за десять лет работы в одиночку. В теософии необходимо дружеское соревнование, а не противоборство. В противном случае тот, кто похваляется своим первенством, окажется последним, ибо в истинной теософии именно последние становятся первыми.

И все же в Теософском Обществе гораздо больше учеников-победителей, чем может показаться на первый взгляд. Просто они не ищут популярности и работают, а не болтают зря. Эти ученики — наиболее ревностные и преданные наши теософы. Когда они пишут статьи, они зачастую даже не упоминают собственные имена, но используют псевдонимы. Некоторые из них в совершенстве владеют тайным языком, и потому многие древние книги и манускрипты, непонятные нашим ученым или же представляющиеся им собраниями фальшивок, противоречащих данным современной науки, для этих людей — открытая книга.

Эти немногочисленные, но преданные мужчины и женщины — настоящие столпы нашего храма. И только они способны расстроить планы наших неугомонных теософских «термитов».

VII

Как нам кажется, мы уже достаточно убедительно опровергли в этой статье многие расхожие заблуждения, касающиеся наших учений и убеждений, и среди них — застарелую привычку называть теософов (во всяком случае, тех из них, кто стоял у истоков Общества) политеистами или атеистами. На самом деле мы — ни те и ни другие; нас скорее можно сравнить с гностиками, которые, хотя и верили в существование планетарных, солнечных и лунных богов, не возносили им молитв и не возводили алтарей. Мы не верим ни в какого личностного бога, за исключением того, о котором говорил Св. Павел и другие Посвященные, то есть живущего в самом человеке и тем самым превращающего последнего в божественный храм, но верим в имперсональный и абсолютный Принцип, настолько превышающий человеческое понимание, что мы считаем богохульником или просто самонадеянным глупцом всякого, кто заявляет, будто смог разгадать эту великую, вселенскую загадку. Все, что мы сами знаем об этом вечном и ни с чем не сравнимом Принципе, — это то, что он — не дух и не материя, не субстанция и не мысль, но вместилище всего этого, причем абсолютное вместилище. Это упоминаемый Василидом «Бог-Ничто», сущность которого даже ученые и аналитики из «Musee Guimet» (том XIV) понимают настолько плохо, что этот термин вызывает у них усмешку и замечания вроде того, что это был «Бог-ничто, который предопределил и предвидел все вещи, не имея ни разума, ни воли».

Так и есть. Мы же добавим, что этот «Бог-Ничто» идентичен ведантистскому Парабрахману — этой наиболее философичной и величественной концепции, а еще — Эйн Софу еврейских каббалистов. Последний назывался также «богом, которого нет», — «Эйн», что означало не-бытие, или абсолют, ничто, или τὸ οὐδέν ἔν Василида, объяснявшееся тем, что человеческий разум, будучи ограниченным на нашем материальном плане, не в состоянии воспринять то, что есть, но не имеет никакой формы. Коль скоро идея бытия всегда ограничена чем-то, что существует — в субстанции, реальной или потенциальной, или же в природе вещей, или хотя бы в мыслях, то все, что не могут воспринять наши чувства или вообразить наш разум, обусловливающий все вещи, оказывается не существующим для нас.

— Где же вы помещаете Нирвану, о великий Архат? — спросил царь у почтенного буддистского аскета, с которым вел беседу о Благом Законе.

— Нигде, о великий Царь! — последовал ответ.

— Значит, Нирвана не существует?..

— Нирвана есть, но она не существует.

Точно так же и с богом, «которого нет», хотя этот термин являет собой всего лишь не очень удачный буквальный перевод, поскольку эзотерически следовало бы сказать — «бог, который есть, но не существует». Корень слова οὐδέν — οὐδ- είς, что означает «ни один», указывая на то, что речь идет не о личности и не о вещи, но об отрицании и того и другого (οὐδέν, в среднем роде, используется как наречие в значении «ни в чем»). Таким образом, to ouden en, о котором говорит Василид, абсолютно идентично каббалистическому En, или Ain-Soph. В религиозной метафизике евреев Абсолют — это абстракция, «без формы или существования», «не похожая ни на что другое» (Franck, La Kabbale, p. 173). Следовательно, Бог есть Ничто, без имени и качеств; именно поэтому он называется Эйн Соф, ведь слово Эйн — это и есть ничто.

Однако не этот неизменный и абсолютный Принцип является той единственной потенциальностью бытия, из которой исходят боги, или активные принципы проявленного мира. Абсолют никак не может быть связан ни с чем ограниченным или обусловленным, и поэтому то, из чего исходят все эманации, Василид называет «Богом, который говорит», то есть логосом, а Филон — «вторым Богом» и Творцом форм. «Второй Бог есть Мудрость Единого Бога» (Quaestion. et Solut., book II, 62). «Но этот логос, эта “Мудрость” тоже должна быть эманацией, — может возразить кто-то. — А эманация чего-то из Ничего — это абсурд!» Ничего подобного. Во-первых, это «ничто» называется так только потому, что оно является абсолютом и соответственно Всем. А, во-вторых, этот «второй Бог» имеет не больше прав называться эманацией абсолюта, чем тень от нашего тела на белой стене — эманацией нашего тела. В любом случае этот Бог не является следствием причины или преднамеренного действия разумной и осознанной воли. Это всего лишь периодическое проявление неизменного и вечного закона, действующего за пределами времени и пространства; таким образом, логос, или творческий разум, есть только тень, или отражение, этого закона.

«Но эта идея совершенно абсурдна! — скажут те, кто верит в антропоморфного и персонифицированного Бога. — Из этих двух — человека и тени — именно последняя является ничем, оптической иллюзией, а человек, который ее отбрасывает, — разумом, каким бы пассивным он ни был в данном случае!»

Именно так; но только на нашем уровне, где все проявления — иллюзия и все оказывается перевернутым, подобно отражению в зеркале. Более того, коль скоро царство единственно реального искажено материей (нереальной) и, с точки зрения абсолютной реальности, вселенная, со всеми своими сознательными и разумными существами, есть только жалкая фантасмагория, из этого следует, что именно тень Реальности (на уровне последней) наделена разумом и атрибутами, в то время как абсолют, с нашей точки зрения, лишен каких-либо обусловленных качеств уже только потому, что это абсолют. Не нужно быть большим специалистом в области восточной метафизики, чтобы понять это; и нет нужды быть выдающимся палеографом или палеологом, чтобы увидеть в системе Василида все ту же систему веданты, как бы она ни была искажена и изуродована автором «Philosophumena». Данный факт убедительно подтверждается фрагментарным обзором гностических систем, представленным в этом сочинении. Только эзотерическая доктрина в состоянии истолковать запутанные и неразборчивые фрагменты системы Василида, превратно понятой и в крайне плачевном состоянии переданной нам отцами церкви, этими палачами всякой ереси. Pater innatus, или не-рожденный Бог, Великий Архон (Ἄρχων) и два Демиурга, даже триста шестьдесят пять небес — число, содержащееся в имени Абраксаса, их повелителя — все это было заимствовано из индуистских систем. Но все это отрицается в наш век пессимизма, где все приводится в движение паром, даже самая жизнь; где абстрактное (а ничто другое не может быть вечным) не интересует никого, за исключением немногочисленных чудаков; и где человек умирает, так и не встретившись ни на миг лицом к лицу с собственной душой, подхваченный вихрем земных, эгоистичных забот.

Каждый, кто вступает в Теософское Общество, может найти в нем, помимо метафизики, еще и науку, и занятие по собственному вкусу. Астроном смог бы сделать больше научных открытий, изучая связанные со звездами аллегории и символы из древних санскритских книг, нежели он может надеяться сделать с помощью одних лишь академических знаний. Обладающий интуицией врач может почерпнуть гораздо больше в трудах Чараки, переведенных на арабский в VIII веке, или в пыльных манускриптах Адьярской библиотеки (так же неверно понятых, как и все прочие аналогичные сочинения), нежели в трактатах по современной физиологии. И теософам, имеющим склонность к медицине или искусству исцеления, вряд ли придется сожалеть о потерянном времени, если они потратят его на изучение выявленных и объясненных символов из мифов об Асклепии (или Эскулапе). Ибо, подобно древнему Гиппократу, изучавшему надписи на воздвигнутых по обету колоннах ротонды Эпидавра (называемого Толос) на острове Кос, они могут обнаружить в них рецепты лекарств, неизвестных современной фармакопее. И тогда они смогут действительно лечить людей, вместо того чтобы их калечить.

Повторим, на всякий случай, в сотый раз: Истина Одна! Но когда она предстает перед вами не во всех своих аспектах, а в тысяче и одном словесном изложении ее приверженцев, каждый из которых имеет на нее собственный взгляд, вы слышите уже не голос божественной Истины, но только нестройное эхо человеческих голосов. Где же, в таком случае, можно увидеть Истину как единое целое, хотя бы в самых общих чертах? У христианских каббалистов или у современных европейских оккультистов? А может, у самых первых спиритуалистов или у спиритистов нашего времени?

— Во Франции, — сказал нам как-то один наш друг, — так много каббалистов и так много разных систем. И все они претендуют на звание истинно христианских. Некоторые из них — сторонники папы, причем настолько, что мечтают о вселенской короне для него, о венце Понтифика-Кесаря. Прочие настроены против папства, но тоже за Христа — только не за исторического, а за того, которого они сами придумали: антимонархического Христа, играющего в политику, и т.д., и т.п. Каждый каббалист уверен в том, что именно ему удалось отыскать потерянную Истину. И что именно его наука отражает эту вечную Истину, тогда как науки, созданные другими, — просто мираж... И каждый готов защищать и поддерживать в печати свое собственное учение...

— А как же каббалисты-евреи, — спросила я его, — они тоже за Христа?

— Эти ожидают собственного Мессию. Мнения расходятся только относительно даты!

Разумеется, в вечности не может быть анахронизмов. Но коль скоро эти разнообразные термины и системы и многочисленные противоречивые доктрины не могут быть истинными все вместе и без исключения, то утверждения господ французских каббалистов, будто они обладают подлинным знанием оккультных наук, вызывают у меня серьезные сомнения. Они опираются на Каббалу Мозеса де Леона, составленную им в XIII веке; но его «Зогар» — если сравнить его с халдейской «Книгой Чисел» — можно назвать точным воспроизведением сочинения раввина Симона бен Иохаи лишь с очень большой натяжкой — примерно с такой же, с какой «Поймандр» греческих христиан может быть назван подлинной книгой египетского Тота. Та легкость, с которой каббала фон Розенрота и его средневековые латинские рукописи, прочитанные в соответствии с системой нотарикон, превращаются в христианские тринитаристские тексты, поистине умилительна. У маркиза де Мирвиля и его друга шевалье Драха, обращенного раввина, «добрая каббала» превратилась в катехизис римско-католической церкви. Если господа каббалисты готовы этим удовлетвориться, это их дело; мы же предпочитаем следовать халдейской каббале — «Книге Чисел». Тот, кто готов удовлетвориться мертвой буквой, напрасно рядится в мантию танаимов (древних посвященных Израиля); в глазах опытного оккультиста он будет скорее напоминать волка из сказки про Красную Шапочку, нацепившего для конспирации бабушкин чепчик. Однако волк этот вовсе не собирается глотать оккультиста, съеденная им Красная Шапочка скорее может служить символом профана, жадного до мистицизма, но рискующего пасть жертвою острых волчьих зубов. В случае с оккультистом скорее всего проиграет сам волк, который попадет в конечном счете в собственную западню...

Как и у Библии, у каббалистических сочинений тоже есть своя мертвая буква, свое экзотерическое значение и свой подлинный, или эзотерический, смысл. Ключ к истинной символике (и даже к индуистским системам) в наше время спрятан за гигантскими пиками Гималаев. Но больше ни один ключ не в состоянии отворить склепы, где на тысячи лет оказались погребенными интеллектуальные сокровища, собранные там первоначальными интерпретаторами божественной Мудрости. Но великий цикл, первый великий цикл эры кали-юга, уже подходит к концу; и день воскресения для всего, что умерло, возможно, уже не так далек. Великий шведский прорицатель Эммануил Сведенборг сказал: «Ищите потерянное слово среди иерофантов в великой Татарии и Тибете».

Каким бы ни представлялось широкой публике Теософское Общество, каким бы непопулярным ни было оно среди тех, кто в ужасе отшатывается от всего, что кажется им новаторством, не приходится сомневаться в одном: то, что вы, господа оппоненты, считаете изобретением XIX века, на самом деле старо как мир. Наше Общество является ветвью Братства, которое выросло из зернышка, брошенного в землю ангелом Милосердия и Справедливости в тот день, когда первый Каин убил первого Авеля. На протяжении долгих столетий порабощения женщины и страданий бедняков это зернышко поливали горькие слезы слабых и угнетенных. Благословенные руки взяли это зернышко, перенесли его с одного края земли на другой и пересадили в другом климате и в иную эпоху. «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы другие делали тебе», — говорил Конфуций своим ученикам. «Любите друг друга и любите все живые творения», — заповедовал Гаутама Будда своим архатам. «Любите друг друга», — повторяло затем правдивое эхо на улицах Иерусалима. Именно христианским народам выпала честь официально признать эту наивысшую заповедь своего Учителя во всей ее полноте! Калигула, язычник, хотел, чтобы все человечество имело только одну голову, дабы ее можно было отсечь одним ударом. Христианские правители продвинулись в этом стремлении, до сих пор остававшемся исключительно теоретическим, гораздо дальше, поскольку после долгих целенаправленных изысканий приобрели наконец средства его практического воплощения. Пусть же они готовятся перегрызть друг другу глотки, пусть истребляют в один день войны больше народа, чем цезари убивали за целый год. Пусть опустошают целые страны и области во имя своей парадоксальной религии; и пусть погибнут от меча те, кто привык убивать мечом. Какое нам дело до всего этого?

Да, теософы не в силах остановить их. Это правда. Но зато они могут постараться спасти как можно больше выживших. Коль скоро они составляют ядро истинного Братства, именно от них зависит, сможет ли их Общество стать в не очень отдаленном будущем тем обещанным ковчегом, который должен перенести человечество нового цикла через широкие и мутные воды потопа материалистической безнадежности. Эти воды все прибывают и уже затопили все цивилизованные страны. Но неужели мы позволим добрым погибнуть вместе со злыми, испугавшись окриков и насмешек последних — все равно, направлены ли оные против Теософского Общества или же против нас лично? Неужели мы будем просто стоять и смотреть, как они умирают, устав от тщетных поисков лучей того солнца, которое светит для всех, и не протянем им руку помощи? Никогда!

Вполне может случиться и так, что практическое воплощение прекрасной утопии, филантропической мечты, сформулированной в тройственной цели Теософского Общества, станет возможным очень и очень нескоро. Полная и безусловная свобода совести для каждого, братство, связывающее бедных и богатых, юридическое и фактическое равенство между аристократами и плебеями — люди построили немало воздушных замков, и все с исключительно благою целью. Но все это должно возникнуть естественным образом и с добровольного согласия обеих сторон; а пока время для совместных дружеских прогулок льва и ягненка еще не наступило. Великая реформа должна осуществиться без всякого социального переворота и без единой капли пролитой крови, но просто вследствие признания аксиоматичной истины восточной философии, утверждающей, что вопиющее материальное, социальное и интеллектуальное неравенство является результатом действия индивидуальной кармы, определяющей неповторимую судьбу каждого человека. Мы пожинаем только то, что сами посеяли. Но если физическая личность каждого отдельного человека отличается от всех других человеческих личностей, то его нематериальная сущность, или бессмертная индивидуальность, исходит из того же божественного источника, что и сущности всех остальных людей. Тот, кто всем своим сердцем воспринял философскую истину, гласящую, что всякое Эго начинается и заканчивается как неделимое Все, не может любить своего ближнего меньше, чем самого себя. Но пока эта истина не стала распространенным убеждением, ни о какой реформе не может быть и речи.

Эгоистические высказывания вроде того, что «милосердие начинается в семье» или «каждый за себя, и Бог за всех», всегда дадут повод «высшим» (христианским) расам восстать против практической реализации красивого языческого афоризма: «Каждый нищий — сын богача», не говоря уже о еще более недвусмысленном высказывании: «Сперва накорми голодного, а потом съешь сам, что останется».

Рано или поздно придет то время, когда «варварская» мудрость низших рас получит более широкое признание. А пока мы должны изыскивать способы успокоить сердца страждущих, приподнимая для них хотя бы уголок завесы, скрывающей от земных людей божественную истину. Пусть сильные указывают дорогу слабым и помогают им карабкаться вверх по крутому склону существования. Пусть они отыщут взглядом Путеводный Свет, сияющий на горизонте — за таинственными водами не отмеченного ни на одной карте моря теософских наук — подобно новой Вифлеемской звезде; и пусть лишенные наследства в этой жизни не теряют надежды...

Сноски

---

Издания

• «La Revue Theosorhique», Paris, Vol. I, № 3, 4, 5, 6; May 21, 1889, p.1—9; June 21, 1889, p. 1—7; July 21, 1889, p. 1—6; August 21, 1889, p. 1—9; (первая публикация)
• Блаватская Е.П. - Новый цикл, M., Сфера, 2001. — С. 194—240. Пер. Ю.А.Хатунцева (первая публикация на русском языке)
• Блаватская Е.П. - Тайная доктрина теософии, М., Сфера, 2006
• Блаватская Е.П. - Практикум оккультного обучения, M., Сфера, 2005