ЕПБ-Альбомы-4-167

ш э

том 4, стр. 167

Альбомы с вырезками Е.П. Блаватской

в Адъярской штаб-квартире международного Теософского общества

том 4 (1875-1878). Разное

 

Обозначения В оформлении текста использованы вспомогательные стили.<br> Наведите мышь на обозначение, чтобы получить дополнительную информацию

• Дописано ЕПБ
• Подчёркнуто ЕПБ
• Зачёркнуто ЕПБ
• <Пометка редактора>
• <Пометка архивариуса>
• Утеряно

<<   ☰   >>

eng • рус

На спиритическом сеансе у Слейда

Приезд медиума Слейда в Петербург, по моему мнению, лучше всего доказывает, что мы вступаем в период мирных событий… В самом деле: мистер Слейд, очевидно, рассчитывает на моду, которая года три тому назад, была вызвана приездом Бредифа в Петербург, но мог ли мистер Слейд рассчитывать на моду в военное время? В тяжелую минуту войны – обществу, конечно, не до спиритизма и не до медиумов, даже таких искусных, как г. Слейд. Но он явился… и, в самом деле, – по случайному ли стечению обстоятельств или же по предвидению его индийского духа, – он был первым предвестником приближающегося мира. Чуть ли не на другой день после его приезда, мы прочитали первые депеши «международного агенства» из Лондона и из Константинополя, извещавшие о том, что Порта согласилась на требования России и что предварительные условия перемирия будут подписаны в Адрианополе… Хороший мир – лучше дурной ссоры; мы его приветствуем в надежде, что русский народ, наконец, отдохнёт от тяжёлого бремени и посвятит свои лучшие силы и энергию на развитие своих внутренних сил. За эту добрую весточку услужливого индийского духа – мы можем встретить мистера Слейда радушно… Я нисколько не сомневаюсь, что г. Слейд не откроет нам великих тайн природы, которые скрыты не только от людей, но и от индийских духов, – но зато те, которые познакомятся лично с медиумическими силами мистера Слейда, проведут несколько приятных минут, а этого, конечно, достаточно, по крайней мере, на первый раз. Я его видел, беседовал с индийским духом, и говорю en connaissance de cause…

Имя мистера Слейда уже давно известно в Петербурге. В последнее время он побывал в Лондоне, где ему, как известно, не посчастливилось, затем посетил Берлин, где ему... также не посчастливилось, и, наконец, провёл несколько дней в Вене... Но его пребывание в Берлине не осталось незаметным; напротив, он не только заставил о себе говорить, но даже был косвенной причиной неприятного для правительства запроса в прусском ландтаге... Наши газеты, если не ошибаюсь, пропустили этот парламентский incident [инцидент], а, между тем, он чрезвычайно интересен, – не по содержанию своему, а потому, что довольно рельефно рисует парламентские нравы города Берлина. Но разве мало интересных событий пропускают наши газеты?.. Желая восполнить этот пробел, я расскажу берлинскую историю в двух словах, что, впрочем, даёт мне возможность, – прежде чем приступить к самому рассказу о сеансе, – восстановить истинную историю пребывания г. Слейда в Берлине, историю, которая дошла до нас в неверном варианте…

Читателям, конечно, известно, что в Берлине гораздо более спиритов, чем в Петербурге. Не мудрено, поэтому, что приезд Слейда, который считается лучшим медиумом после Юма, – возбудил живейший интерес. Таинственные явления, совершающиеся в присутствии мистера Слейда, обратили на себя внимание берлинского общества и берлинских газет. Г. Слейд приобрёл известность. По обыкновению же, образовались две партии – за и против г. Слейда. Противники спиритизма вознегодовали и, как водится, принялись его обличать. Г. Герман, известный берлинский фокусник, заявил в редакции одной газеты, что он был на сеансе Слейда и что все явления он может и сам проделать в лучшем виде. Газета, конечно, поспешила сообщить об этом. В свою очередь, и спириты взволновались, вследствие чего возникла горячая полемика. Заинтересованный ею, другой берлинский фокусник, Беллакини (если не ошибаюсь), занялся исследованием «явлений» г. Слейда, с целью окончательно обличить его… Исследования продолжались некоторое время, после чего Беллакини заявил печатно, что явления, происходящие в присутствии мистера Слейда, не могут быть причислены к разряду фокусов… Читатели легко представят себе скандал, вызванный этим заявлением. Со стороны противников, посыпалась брань на Беллакини, который позволил себя одурачить какому-то янки, неумеющему даже объясниться по-немецки…

Борьба разгоралась, страсти возбуждались и, в конце концов, дело было перенесено на почву политики. Для полного уразумения дела, необходимо прибавить, что, в полемике по поводу явлений г. Слейда, спириты и защитники медиумизма нашли себе приют в клерикальных газетах, между тем как их противники вошли в союз с национал-либеральной печатью. Князь Бисмарк, преспокойно отдыхавший в Варцине и совершенно неповинный в медиумизме, попал как кур во щи…

Клерикальные газеты снова принялись тревожить его разными намёками… Таким образом, борьба приняла характер политический и была перенесена в ландтаг. Бурей, возбуждённой по поводу Слейда, воспользовались клерикалы уже для своих личных целей: они откопали старую историю и внесли запрос в парламент. Дело касалось появления Богоматери в Марнингенской общине. На заседание ландтага собралось много любопытной публики. Запрос был сделан клерикальным депутатом Бахсмом относительно противозаконнаго образа действий полиции в Марнингенской общине, которая разогнала молящуюся толпу и прибегла даже к оружию. Бахсм в своей речи заявил, что не требует, чтобы палата высказала своё мнение о сверхъестественных явлениях (смех) «Возможность чуда признаётся каждым католиком и даже каждым христианином. Чудеса, однако же, не составляют догмата, а остаются открытым вопросом; но если бы вы признали даже обман чувств (крики: шарлатан! и смех), если бы вы признали даже обман (крики: совершенно верно!), то и тогда предложение должно быть принято ради справедливости». Дело было в том, что после появления видения и в ту минуту, когда огромная толпа народа пела и молилась, полиция пригласила толпу разойтись, но приглашение это было сделано так тихо и неясно, что никто не слыхал его, и толпа продолжала оставаться на своём месте. Тогда были призваны солдаты, что было совершенно незаконно, так как войско призывается лишь в случае неповиновения и сопротивления властям…

Вследствие этого, депутат Бахсм предложил правительству произвести следствие, наказать виновных и вознаградить Марнингенскую общину… Министр Фриденталь, защищая полицию, сказал, что происшествие в длинной цепи явлений опасного и сомнительного характера, при сём напомнил, что в той же общине, в 1874 году, тот же бургомистр, по поводу ареста капеллана за подобный же обман, был избит камнями… Виндгорст, известный оратор клерикальной партии, защищал предложение и указал на то, что явления вышесказаного рода не признавались возможными даже такими людьми, как Фихте. Шопенгауэр и проч[ее] правительство, – прибавил он, – имеет скверную привычку действовать посредством полиции, но против таких идей нельзя бороться штыками. При том же солдаты позволили себе топтать поля, что допускается лишь в военное время. Толпу разгоняли прикладами, причём были нанесены тяжёлые повреждения. Отчего же вы, господа, и теперь не смеётесь, слушая рассказ об этих сценах? (Смех на ..евой). Стыдитесь, господа!».. Президент призвал Виндгорста к порядку, затем Бахсм вторично потребовал слова и сказал, что полиция, в данном случае, выказала грубость понятий, очевидно, порождённую культур-кампфом и обще-нечестивою атмосферою прирейнских провинций!»… Надобно прибавить, что общественное мнение было скандализировано этим клерикальным запросом, который, однако же явился только вследствие шума, произведённого сеансами мистера Слейда…

Все эти обстоятельства сделали то, что сам Вирхов высказал желание произвести несколько опытов с мистером Слейдом, но знаменитому медиуму, вероятно, надоело уже разыгрывать хотя политическую, но неблагодарную роль, он отказался от предложения Вирхова, сказав, что он не может доверить добросовестности учёного, который принадлежит к партии прогресистов, нападавших на Слейда… Борьба продолжалась свирепствовать, и американскому медиуму посоветовали удалиться, во избежание неприятностей. Тогда он отправился в Вену, но и там полиция отнеслась к нему недоверчиво… Теперь он в Петербурге…

Мистер Слейд поселился в «Hotel de la Paix» и принимает всякого, желающего присутствовать на его сеансах. Благодаря любезности А.Н. Аксакова – я один из первых попал на сеанс г. Слейда, с целью рассказать всё виденное читателям, что в настоящую минуту и исполняю, ручаясь за точную передачу фактов.

Мистер Слейд – ещё почти молодой человек: ему не более сорока лет; может быть даже, он и моложе, но лицо его носит на себе следы значительного утомления и почти болезненного состояния; во время сеанса, во время сильных явлений, он нервно дрожит, в руках и во всём теле его замечаются конвульсивные движения и он часто бледнеет. Наружность его довольно приятная и не напоминает собою обыкновенного американского типа. Вообще он мало похож на американца: с небольшими усами и бритой бородой (у американцев, как раз, бывает наоборот: по большей части они бреют усы и оставляют бороду), он скорее похож, по типу лица, на европейца и даже на француза; к тому же, он, по-видимому, флегматик, какими обыкновенно бывают англичане, что также не соответствует составившемуся мнению от американца. В общем, он производит довольно приятное впечатление и, конечно, в нём трудно заподозрить шарлатана. Я видел Бредифа и мистрис Клейер, – двух медиумов, которые, во время оно, не мало заставили говорить о себе, и, признаться, они на меня произвели гораздо менее благоприятное впечатление. Бредиф – слишком напоминает парижского мелкого торговца, с вульгарными манерами «avec une phisionjmie treus eveillée…» Г-жа Клейер – слишком неподвижная англичанка, с блестящими, но ничего не выражающими глазами, с неподвижным лицом, на котором всегда лежитъ слой пудры… Мистер же Слейд не имеет неподвижности мистрис Клейер, но не обладает также юркостью Бредифа. Он проще и симпатичнее…

После первых приветствий и обычных фраз вежливости, мы перешли в другую комнату и сели за стол… Необходимо прибавить, что г. Слейд говорит только по-английски, а по-французски и по-немецки совсем не понимает, что, конечно, очень неудобно для многих, не владеющих английским языком.

Сеансы г. Слейда, – так сказать интимные сеансы: он считает невозможным сеанс, с участием более трёх лиц. Нас было трое: г. Слейд, А.Н. Аксаков и я. Отправляясь в Hotel de la Paix, мы захватили грифельную доску и несколько мелких кусочков грифеля, так как, наиболее интересное и поразительное явление у Слейда – есть письмо на грифельной доске. При помощи этого письма, он поминутно переговаривается с духами. Дело происходит так: присутствующие на сеансе и он сам кладут руки на стол. Затем как только сила обнаружится, мистер Слейд берёт доску, кладёт посередине неё кусочек грифеля и, взяв её одной рукой за край (другая остаётся на столе), подсовывает её наполовину под столешницу, так, что между столешницей и доской он почти не оставляет пространства. Через некоторое время вы слышите, как под столом грифель начинает писать на доске; в это время ваши глаза устремляются на руку Слейда, которою он держит доску. Когда шуршание прекращается, он медленно выдвигает доску, на которой оказывается несколько слов, отвечающих

Оборотная сторона

Альбомы ЕПБ, т. 4, стр. 167, оборотная сторона

на сделанный вопрос. По большей части фразы написаны очень чётко. Эти явления объясняли различно. Некоторые думали, что Слейд засовывает грифель под ноготь и таким образом пишет; но ногти его обрезаны очень коротко и писать таким путём, по-моему, совершенно невозможно; другие заходили даже так далеко, что предполагали, будто он пишет ногами!.. Это странное (по меньшей мере) мнение я не стану опровергать, но прибавлю, что в течение всего сеанса, ноги его вы можете наблюдать сколько вам угодно: он держит их не под столом, а с боку, так что вы их отлично видите…

Не будучи спиритом, но желая быть вполне добросовестным в передаче фактов, я должен сказать, что это писание, в том виде, как я его наблюдал (при мне оно происходило, по крайней мере, раз пятнадцать), для меня совершенно необъяснимо. Не предрешая вопроса о том, как можно объяснить подобные явления, я, однако же, нахожу, что фокусничеством, т. е. ловкостью, едва ли можно объяснить его – замечу, кстати, что употребляю слово: явление, чтобы не употреблять слова фокус, которое предрешает вопрос, чего я не желаю делать, взяв на себя обязанность только описать виденное мною. Если уже профессор Менделеев со всею ученою комиссией не сумели удовлетворительно объяснить медиумические явления, – то я и подавно не надеюсь этого сделать.

Только что описанное мною явление на сеансах Слейда составляет как бы центр, вокруг которого группируются другие, более или менее важные, неожиданные явления. Большинство их относится к порядку, так называемых, физических и только изредка бывает полуматериализация, как, напр., появление таинственной руки под столом, прикосновение и проч. Слейд, – я рассказываю по его словам, – обладает также и силой полной материализации, но эти опыты удаются только в интимном кружке близких людей и, поэтому она оказалась недоступной нам… Возвратимся, однако ж, к описанию самого сеанса.

Как только мы уселись за стол, (я сидел между Слейдом и г. Аксаковым, ближе к Слейду), явления немедленно начались: самые разнохарактерные звуки, письмо на грифельной доске, конвульсивные подергивания самого Слейда, и проч. Письмо на доске представляется в самых разнообразных формах; то оно происходит, как я уже описывал, под столом (это самая обыкновенная, как кажется, форма); то оказывается возможным, не вредя явлению, более или менее выдвигать доску; то письмо происходит не под столом, а на плечах, голове одного из присутствующих; бывают случаи, когда прикосновение Слейда оказывается ненужным, доску держит, вместо него кто-нибудь из присутствующих; бывает опыт и ещё более убедительный: на доску кладут кусочек грифеля и её закрывают другой такой же доской, так что грифель находится между двумя досками, в совершенно изолированном положении. При мне на доске было написано несколько слов в то время, как доску держал Слейд не под столом, а у стола; движений грифеля я, однако, не видел, так как рука моя, лежавшая на столе, скрывала от меня грифель.

Я уже сказал, что вокруг этого так сказать, центрального явления группируются все другие, из которых некоторые, по моему мнению (но не по мнению, кажется, самого Слейда) гораздо интереснее. К ним принадлежит, между прочим, подъём стола, чрезвычайно сильный, порывистый, нервный, если так можно выразиться; затем различные стуки в разных местах комнаты, стола, стульев; прикосновения под столом таинственных рук; передвижения разных предметов без прикосновения со стороны Слейда, – грифельных досок, стульев и проч.; игра на гармонике и проч. В моем присутствии (я говорю только о тех явлениях, которые имел возможность хорошо проследить и точно наблюдать) грифельная доска, лежавшая на противоположном от Слейда конце стола (по диагонали), во время сеанса, несколько раз подскакивала, а раз я очень хорошо видел, как она задрожав, стала двигаться по столу… Относительно передвижений я могу только заметить что стул, на котором я сидел, несколько раз порывался сдвинуться с места и, действительно, сдвинулся вместе со мной, увлекши меня в противоположную от Слейда сторону, – точно кто-то, ухватившись за ножку стула, таскал его вместе со мной по комнате, хотя этого кто-то я не видел, не смотря на то, что старался смотреть на подозрительную ножку. Ещё интереснее опыт с гармоникой. Гармоника, служившая при опыте, принадлежит А.Н. Аксакову и, помнится, я видел её ещё на сеансах с Бредифом. Мистер Слейд взял рукой эту гармонику со стороны меха, т. е. там, где нет клавишей (другая его рука, как и всегда, лежала на столе; ноги не под столом, а с боку, – я с них всё время не спускал глаз). Взятую таким образом гармонику, он стал держать под столом, и не более как через полминуты, гармоника заиграла какую-то мелодию, вероятно, американскую. Затем предложено было оставить гармонику под столом. Мистер Слейд положил её на пол, взял обеими своими руками наши руки на столе и, через некоторое время, гармоника снова заиграла, а, затем, вскочила, так сказать, ко мне на колени… вскочила очень медленно, тихо, деликатно. – Нечто подобное совершено было и с колокольчиком, положенным под стол на пол; этот колокольчик подскакивал, звонил, катался по полу и докатился до моих ног.

Не лишены также интереса, так называемые, прикосновения. Какие-то таинственные руки (я принуждён ещё раз повторить, что руки самого Слейда лежат на столе, ноги видны) хватают вас за колена, прикасаются к вашей руке, щиплют вас (иногда очень больно), делают складки на платье и проч. Необходимо, однако же, прибавить, что, по крайней мере при мне, руки оставались невидимыми, несмотря на всё моё желание подсмотреть, чья именно рука так забавляется под столом. Г. Аксаков сидел также, как и я, держа руки на столе…

Но всех подробностей сеанса не опишешь, да и было бы утомительно подробное описание для читателей. Сеанс вышел удачный, хотя, говорят, бывают и удачнее. Замечу здесь особенность мистера Слейда: когда явление удается хорошо, бывает в сильной степени и неожиданно, – он сам этому радуется, и высказывает своё удовольствие в очень наивной форме; – прибавлю также, что перед началом сеанса я очень тщательно осмотрел стол на котором должны были происходить опыты, стул, на котором мне пришлось сидеть, и проч., – нигде и ни в чём я не заметил никаких приготовлений, никаких машинок, пружин, приспособлений электричества. Стол – был самый обыкновенный ломберный стол петербургской гостиницы, стулья, хотя и с резьбой, но весьма обыкновенной работы и без всяких особенных затей, даже и не мягкие… К тому же мистер Слейд предложил нам осмотреть его самого, снял с ног свои туфли, показал руки. Одним словом, сделал всё возможное, чтобы убедить нас, что, с его стороны, нет ни малейшего намерения фокусничать и надувать почтенную публику, говоря при этом, что ему чрезвычайно надоели всякие подозрения, так что он старается сам предупреждать их…

После окончания сеанса, мы перешли в гостиную, где находились его племянницы и некто мистер Симмонс, также, как кажется, его родственник. Усевшись у пылающего камина. Я полюбопытствовал узнать прошедшее мистера Слейда, так сказать, – некоторые «черты из жизни». Он весьма обязательно исполнил мою просьбу, но, признаюсь, его рассказ меня гораздо менее удовлетворил, чем его спиритический сеанс. Он – нью-йоркский житель. Мать его – католичка, – была ясновидящая; явления сопровождали его со дня его рождения; будучи молодым человеком он опасно заболел лёгкими и вылечил его сосед их семьи, какой-то ясновидящий. По выздоровлении у г. Слейда обнаружилась способность к ясновидению. Когда он рассказал однажды, в присутствии спиритов, о явлениях, которые происходят вокруг него, – он получил предложение попробовать сесть за стол… Успех вышел блестящий: во время сеанса он впал в транс, обнаружилась полная материализация и он узнал свою силу. В трансе он ходил в лес, вырывал корни и травы и ими вылечивал больных… Мистер Слейдъ уверяет, что при нём всегда присутствует некий индийский дух, который и производит все явления. Дух никогда его не оставляет: оставаясь наедине, он с ним переговаривается, является ему, прикасается к нему…

Эта биография (сочинённая или кажущаяся) имеет один недостаток: она слишком похожа на биографию большинства медиумов, и я позволю себе сказать, что она не делает чести, по крайней мере, уму мистера Слейда, – в ней слишком видно желание поразить таинственностью судьбы, связанной с сверхъестественными существами, в ней слишком виден вульгарный приём: грубо поразить воображение. Бредиф уверял, что явления, совершающиеся в присутствии его, производятся некоей Жакко, китаянкою, жившею несколько тысяч лет тому назад, но как кажется, весьма весёлой особой, если судить по тем шуточкам дурного вкуса, которые она отпускала в Петербурге. То же самое можно сказать о Вильямсе, о Кэти Кинг и проч. Один только г. Юм, как кажется не прибегает к китаянкам, индийским духам и женщинам, жившим во времена Шекспира… Что касается меня, то я положительно остался недоволен индийским духом мистера Слейда: он испортил мне впечатления чрезвычайно интересных явлений, совершавшихся в моём присутствии на сеансе.

В заключение – ещё несколько слов. Я описал сеанс не в виде протокола, как это делал г. Менделеев, но, по возможности, подробно, удерживаясь, по возможности, от всяких личных мнений и объяснений. Я уже сказал, что не имею удовольствия принадлежать к числу верующих спиритов, – я просто посторонний зритель, не имеющий ни права, ни возможности, составить себе какое-либо определённое объяснение того, что я видел. И я бы желал, чтобы читатели вынесли из моих слов именно это понятие, а не другое. Когда профессор Менделеев предложил образование учёной комиссии для исследования медиумических явлений, то руководствовался именно тем, чем я руководствуюсь: он желал прийти к какому-нибудь определённому и точному выводу. Но, увы! Как и я, он не пришёл ни к чему, его добрые желания остались без результата. Наученный его опытом, я и не старался проникнуть в тайны медиумизма, но, как и он, счёл интересным сообщить читателям мои наблюдения… Лет пять тому назад, во время пребывания здесь г. Юма, – тоже самое сделал и г. Суворин, – enfant terrible нашей журналистики, мечущий ныне громы и молнии в «Новом Времени» на турок. Он не только описал сеанс Юма, на котором присутствовал, но и чистосердечно сознался, что не считает г. Юма фокусником. Это делает, во всяком случае, честь его искренности. Менее удачной оказалась попытка г. Суворина проникнуть в тайны природы другим путём: года полтора тому назад он посвятил два фельетона рассказу извозчика, слышанному им, – рассказу, в котором главную роль играли мертвецы, оставляющие свои могилы и прогуливающиеся ночью по Петербургу на извозчиках. Как и сеанс Юма, он передал этот рассказ с полною верою, – что, впрочем, было уже лишне… В виду таких известных примеров, я надеюсь, что и меня не осудит читатель за верный, но совершенно объективный рассказ о сеансе мистера Слейда…

Вл. Чуйко

Сноски

---