Изменения

Тем не менее, точно такое же пренебрежительное отношение к индивидуальности в том виде, в каком мы знаем её, – отношение, легко смыкающееся с материализмом, – характерно и для духовного идеализма, и, на первый взгляд, входит как бы в противоречие со спиритуализмом, придающим чрезмерное значение сделанному им открытию о том, что чисто психическая составляющая человека не умирает при смерти его физического тела.  

Тем не менее, точно такое же пренебрежительное отношение к индивидуальности в том виде, в каком мы знаем её, – отношение, легко смыкающееся с материализмом, – характерно и для духовного идеализма, и, на первый взгляд, входит как бы в противоречие со спиритуализмом, придающим чрезмерное значение сделанному им открытию о том, что чисто психическая составляющая человека не умирает при смерти его физического тела.  

Идеалист вполне может признавать такого рода неумирание, но, признавая его или не признавая, он находится в заведомо выигрышной позиции, когда говорит, что это не имеет ровно никакого решающего значения. Ведь, как и спиритуалист, предъявляющий свои “осязаемые доказательства бессмертия”, он связывает это неумирание всего лишь с временным сознанием, сознанием, целиком обращённым к собственному “я” – к осознаваемых им чувствам, желаниям, наслаждениям и привязанностям, а эти последние действительно ''не имеют'' абсолютной значимости, поскольку всё их относительное значение исчерпывается лишь применительно к индивиду. В самом деле, трудно найти более типичное порождение материализма, чем то его направление, которое в центр телеологических<ref>''Телеоло́гия'' – учение об объяснении развития в мире с помощью конечных, целевых причин. Ставит перед собой задачу ответить на вопрос «зачем, с какой целью?». – Ред.</ref> поисков ставит индивида. Идеи в этом случае сводятся к чистейшим абстракциям, а единственная реальность сужается до чего-то бесконечно малого. Так утилитаризм<ref>''Утилитари́зм'' – направление в этике, согласно которому нравственная ценность поведения или поступка определяется его полезностью. – Ред.</ref> может видеть в государстве одно лишь скопище индивидов, “наивысшее счастье” для которых заключается в том, чтобы, взаимно ограничивая свободу действий друг друга, они прекрасно приноравливались к требованиям “большинства”, чтó и становится наивысшей целью правительства и закона. И, полагаю, нам не стоит в этом смысле обманываться на счёт спиритуалистов: им в целом пока ещё не удалось продвинуться дальше и увидеть за относительным абсолютное. Их “добрые вести” о “великой радости”<ref>Аллюзия на Лук.2:10: “И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям”. – Пер.</ref> носят не вполне религиозный характер. Они говорят об увековечении во времени всё того же низшего сознания, проявления которого, радости которого и активность которого происходят во времени и связаны со временем. Славное их послание, в сущности, ничем не отличается от, скажем, послания какого-нибудь алхимика, объявившего об открытии им секрета того, как можно даровать нам и нашим друзьям вечную земную молодость и земное здоровье. Главный же религиозный его [спиритуализма – ''перев''.] посыл состоит в том, что он расширяет горизонт представлений о наших возможностях. И в этом своём качестве он достоин того, чтобы мы приветствовали его с чувством благодарности и облегчения, но если мы не хотим поставить под угрозу собственное спасение, чтобы не сказать бессмертие, то давайте не будем слишком уж полагаться на перспективу, которая в лучшем случае предполагает необходимость новых трудов, испытаний и усилий, направленных на то, чтобы освободиться всё от той же самой жизни, единственная ценность которой состоит в предлагаемых ею возможностях.

Идеалист вполне может признавать такого рода неумирание, но, признавая его или не признавая, он находится в заведомо выигрышной позиции, когда говорит, что это не имеет ровно никакого решающего значения. Ведь, как и спиритуалист, предъявляющий свои “осязаемые доказательства бессмертия”, он связывает это неумирание всего лишь с временным сознанием, сознанием, целиком обращённым к собственному “я” – к осознаваемых им чувствам, желаниям, наслаждениям и привязанностям, а эти последние действительно ''не имеют'' абсолютной значимости, поскольку всё их относительное значение исчерпывается лишь применительно к индивиду.  

Определяя ценность индивидуальности, лучшее, что мы можем сделать, это рассматривать человека во всей совокупности его земных отношений, полагая, что любое из них могло бы стать центральным движущим фокусом его существа – его “властительницей-любовью”, как сказал бы Сведенборг<ref>См. Swedenborg, 2009. P. 114. – Пер.</ref> – заменив собою как таковой его эгоизм, то есть любовь к себе, сместив его из центра на периферию и как бы отождествив человека с тем кругом интересов, с которыми он связан всеми своими силами и привязанностями. Как можно предположить, вне этого замещённого ''эго'' у человека уже не останется ни совести, ни желаний, ни воли. Точно так же, как законченный эгоист смотрит на жизнь как на нечто такое, что способно его заинтересовать лишь с точки зрения собственного его благополучия, так и наш предполагаемый человек, всецело отдающий себя семье, тому или иному обществу, церкви, государству, станет равнодушен к любым истинам, любым интересам, абстрактным или индивидуализированным, кроме всего того, законченным воплощением чего он становится.  

 

 

Определяя ценность индивидуальности, лучшее, что мы можем сделать, это рассматривать человека во всей совокупности его земных отношений, полагая, что любое из них могло бы стать центральным движущим фокусом его существа – его “властительницей-любовью”, как сказал бы Сведенборг<ref>См. Swedenborg, 2009. P. 114. – Пер.</ref> – заменив собою как таковой его эгоизм, то есть любовь к себе, сместив его из центра на периферию и как бы отождествив человека с тем кругом интересов, с которыми он связан всеми своими силами и привязанностями. Как можно предположить, вне этого замещённого ''эго'' у человека уже не останется ни совести, ни желаний, ни воли. Точно так же, как законченный эгоист смотрит на жизнь как на нечто такое, что способно его заинтересовать лишь с точки зрения собственного его благополучия, так и наш предполагаемый человек, всецело отдающий себя семье, тому или иному обществу, церкви, государству, станет равнодушен к любым истинам, любым интересам, абстрактным или индивидуализированным, кроме всего того, наглядным воплощением чего он становится.  

И история даёт нам примеры личностей, приближающихся к этому образцу идеального человека. С одной стороны, таким, на мой взгляд, был Лойола, а с другой – возможно, Бисмарк. Всё это люди, переставшие быть индивидами в собственных глазах в том смысле, что их собственные узко направленные индивидуальности отрешились от каких-либо иных ценностей. Это подвижники. Они претерпели некое “обращение”, в результате которого из простых индивидов они превратились в этакие “образцы” людей. Мы же – обычные индивиды – чтим их ровно в той мере, в какой движущий ими дух отдалился от индивидуализма.  

И история даёт нам примеры личностей, приближающихся к этому образцу идеального человека. С одной стороны, таким, на мой взгляд, был Лойола, а с другой – возможно, Бисмарк. Всё это люди, переставшие быть индивидами в собственных глазах в том смысле, что их собственные узко направленные индивидуальности отрешились от каких-либо иных ценностей. Это подвижники. Они претерпели некое “обращение”, в результате которого из простых индивидов они превратились в этакие “образцы” людей. Мы же – обычные индивиды – чтим их ровно в той мере, в какой движущий ими дух отдалился от индивидуализма.  

По мере того, как расширяется круг интересов, которым эти люди “всецело преданы”, – то есть по мере того, как эти люди очищаются от шлаков индивидуализма, – мы начинаем относиться к ним со всё большей терпимостью, со всё большим уважением, восхищением или любовью. От собственного “я” к семье, от семьи к секте или к тому или иному обществу, от секты и общества к церкви (в целом, без различия конфессий) и государству – так и протягивается восходящая лестница, всё более расширяется круг, возникают последовательные переходы, в которых значение индивида определяется степенью подавления его индивидуальности ещё более всеохватной душой или духом. Даже сама та скромность, с какой мы, общаясь с другими, стараемся по мере возможности избегать личных местоимений, подсказывает нашим чувствам, что мы пытаемся не выпячивать нечто предельно незначительное и неважное – нечто такое, что, вообще, имеет право на существование разве лишь в минуты нашей полной уединённости, то есть в том, что составляет скорее состояние сна или покоя, чем собственно жизни.  

По мере того, как расширяется круг интересов, которым эти люди “всецело служат”, – то есть по мере того, как эти люди очищаются от шлаков индивидуализма, – мы начинаем относиться к ним со всё большей терпимостью, со всё большим уважением, восхищением или любовью. От собственного “я” к семье, от семьи к секте или к тому или иному обществу, от секты и общества к церкви (в целом, без различия конфессий) и государству – так и протягивается восходящая лестница, всё более расширяется круг, возникают последовательные переходы, в которых значение индивида определяется степенью подавления его индивидуальности ещё более всеохватной душой или духом. Даже сама та скромность, с какой мы, общаясь с другими, стараемся по мере возможности избегать личных местоимений, подсказывает нашим чувствам, что мы пытаемся не выпячивать нечто предельно незначительное и неважное – нечто такое, что, вообще, имеет право на существование разве лишь в минуты нашей полной уединённости, то есть в том, что составляет скорее состояние сна или покоя, чем собственно жизни.  

Увы, но даже в вышеупомянутых случаях, даже в примерах максимальной удалённости от низменно-убогой индивидуальности, эти люди всё ещё очень далеки от того идеально-абстрактного, универсального существа, преображённого в славе божественной личности, у которого начинает теряться даже само представление о частичности и атомарности.  

Увы, но даже в вышеупомянутых случаях, даже в примерах максимальной удалённости от низменно-убогой индивидуальности, эти люди всё ещё очень далеки от того идеально-абстрактного, универсального существа, преображённого в славе божественной личности, у которого начинает теряться даже само представление о частичности и атомарности.