Изменения

Вы, разумеется, знакомы с тем, как Сведенборг проводит различие между дискретностью и непрерывностью. До сих пор мы наблюдали примеры того, как человек – индивид – способен возвышаться непрерывно, всем своим сердцем и душой отдаваясь интересам живого мира, как он способен всё сильнее утрачивать собственную ограниченность, впитывая в себя всё больше и больше от более широкого мирского духа. Но, увы, оказывается, что, поднимаясь всё выше и выше, он всего лишь приближается к своему же собственному мирскому источнику, к той душе мира – пракрити, – к которой, не особенно настаивая на её буквальном понимании, я могу прибегнуть как к удобной фигуре речи. А вот для того, чтобы подняться ещё выше, требуются шаги, которые должны уже носить дискретный характер. Никаким простым “улучшением” обычного своего “я”, при котором это “я” всё ещё остаётся в качестве фокуса (во французском языке для этого существует очень выразительное слово “foyer”<ref>Центр, средоточие, источник, очаг (''фр''.). – Пер.</ref>) всех человеческих мыслей и поступков, никаким даже отождествлением с высшими интересами мирского плана, о которых мы только что говорили, человек не может даже и близко достигнуть реализации своего божественного идеала. Это “улучшение” нашей нынешней природы – когда оно одно только и считается главным, если вообще достижимым, средством “совершенствования” – банальность или, выражаясь принятым сегодня термином, “фарисейство”. Это – подмена дискретности непрерывностью. Это компромисс человека с собственным “я” – с собой любимым.  

Вы, разумеется, знакомы с тем, как Сведенборг проводит различие между дискретностью и непрерывностью. До сих пор мы наблюдали примеры того, как человек – индивид – способен возвышаться непрерывно, всем своим сердцем и душой отдаваясь интересам живого мира, как он способен всё сильнее утрачивать собственную ограниченность, впитывая в себя всё больше и больше от более широкого мирского духа. Но, увы, оказывается, что, поднимаясь всё выше и выше, он всего лишь приближается к своему же собственному мирскому источнику, к той душе мира – пракрити, – к которой, не особенно настаивая на её буквальном понимании, я могу прибегнуть как к удобной фигуре речи. А вот для того, чтобы подняться ещё выше, требуются шаги, которые должны уже носить дискретный характер. Никаким простым “улучшением” обычного своего “я”, при котором это “я” всё ещё остаётся в качестве фокуса (во французском языке для этого существует очень выразительное слово “foyer”<ref>Центр, средоточие, источник, очаг (''фр''.). – Пер.</ref>) всех человеческих мыслей и поступков, никаким даже отождествлением с высшими интересами мирского плана, о которых мы только что говорили, человек не может даже и близко достигнуть реализации своего божественного идеала. Это “улучшение” нашей нынешней природы – когда оно одно только и считается главным, если вообще достижимым, средством “совершенствования” – банальность или, выражаясь принятым сегодня термином, “фарисейство”. Это – подмена дискретности непрерывностью. Это компромисс человека с собственным “я” – с собой любимым.  

{{Стиль А-Цитата|“Но Саул и народ пощадили Агага и лучших из овец и волов и откормленных ягнят, и всё хорошее, и не хотели истребить, а все вещи маловажные и худые истребили” [1Цар.15:9]. }}

{{Стиль А-Цитата|“Но Саул и народ пощадили Агага и лучших из овец и волов и откормленных ягнят, и всё хорошее, и не хотели истребить, а все вещи маловажные и худые истребили” [1Цар.15:9]. – Пер.}}

Мы знаем, сколь мало приемлемым этот компромисс оказался для Бога Израилева, и трудно найти лучшей тому иллюстрации, чем приведённый выше отрывок, который мы вполне склонны считать скорее архетипическим, чем историческим. Архетипическим в смысле той безраздельной и радикальной жертвы, то есть “очищения” нашей низшей природы, о которой как о единственно необходимой вещи настойчиво говорят все (или почти все)<ref>О великих религиозных учениях ислама мне неизвестно почти ничего, и поэтому я не знаю, распространяются ли на них мои слова.</ref> великие мировые религии. Кажется, невозможно подобрать более точных слов для описания самой природы индивида (а не отдельных её случайных пороков), которая должна быть отброшена и истреблена. Нет, то, что заслуживало пощады, было действительно хорошо, – этого никто не отрицает; никто не говорит о том, что вся вселенная заражена физическим или моральным злом; речь идёт лишь о том, что всё доброе и полезное, но имеющее отношение к низшему состоянию бытия, должно погибнуть вместе с ним, коли оно должно расчистить путь для чего-то лучшего.  

Мы знаем, сколь мало приемлемым этот компромисс оказался для Бога Израилева, и трудно найти лучшей тому иллюстрации, чем приведённый выше отрывок, который мы вполне склонны считать скорее архетипическим, чем историческим. Архетипическим в смысле той безраздельной и радикальной жертвы, то есть “очищения” нашей низшей природы, о которой как о единственно необходимой вещи настойчиво говорят все (или почти все)<ref>О великих религиозных учениях ислама мне неизвестно почти ничего, и поэтому я не знаю, распространяются ли на них мои слова.</ref> великие мировые религии. Кажется, невозможно подобрать более точных слов для описания самой природы индивида (а не отдельных её случайных пороков), которая должна быть отброшена и истреблена. Нет, то, что заслуживало пощады, было действительно хорошо, – этого никто не отрицает; никто не говорит о том, что вся вселенная заражена физическим или моральным злом; речь идёт лишь о том, что всё доброе и полезное, но имеющее отношение к низшему состоянию бытия, должно погибнуть вместе с ним, коли оно должно расчистить путь для чего-то лучшего.