Изменения

И история даёт нам примеры личностей, приближающихся к этому образцу идеального человека. С одной стороны, таким, на мой взгляд, был Лойола, а с другой – возможно, Бисмарк. Всё это люди, переставшие быть индивидами в собственных глазах в том смысле, что их собственные узко направленные индивидуальности отрешились от каких-либо иных ценностей. Это подвижники. Они претерпели некое “обращение”, в результате которого из простых индивидов они превратились в этакие “образцы” людей. Мы же – обычные индивиды – чтим их ровно в той мере, в какой движущий ими дух отдалился от индивидуализма.  

И история даёт нам примеры личностей, приближающихся к этому образцу идеального человека. С одной стороны, таким, на мой взгляд, был Лойола, а с другой – возможно, Бисмарк. Всё это люди, переставшие быть индивидами в собственных глазах в том смысле, что их собственные узко направленные индивидуальности отрешились от каких-либо иных ценностей. Это подвижники. Они претерпели некое “обращение”, в результате которого из простых индивидов они превратились в этакие “образцы” людей. Мы же – обычные индивиды – чтим их ровно в той мере, в какой движущий ими дух отдалился от индивидуализма.  

По мере того, как расширяется круг интересов, которым эти люди “всецело преданы”, – то есть по мере того, как эти люди очищаются от шлаков индивидуализма, – мы начинаем относиться к ним всё с большей терпимостью, всё с большим уважением, восхищением или любовью. От собственного “я” к семье, от семьи к секте или к тому или иному обществу, от секты и общества к церкви (в целом, без различия конфессий) и государству – так и протягивается восходящая лестница, вытягивается всё более расширяющийся круг, возникают последовательные переходы, в которых ценность индивида определяется степенью подавления его индивидуальности более всеохватной душой или духом. Даже сама та скромность, с какой мы, обращаясь к другим, стараемся по мере возможности избегать личных местоимений, подсказывает нашим чувствам, что мы пытаемся не выпячивать нечто предельно незначительное и неважное – нечто такое, что, вообще, имеет право на существование разве лишь в минуты нашей полной уединённости, то есть в том, что составляет скорее состояние сна или покоя, чем собственно жизни.  

По мере того, как расширяется круг интересов, которым эти люди “всецело преданы”, – то есть по мере того, как эти люди очищаются от шлаков индивидуализма, – мы начинаем относиться к ним со всё большей терпимостью, со всё большим уважением, восхищением или любовью. От собственного “я” к семье, от семьи к секте или к тому или иному обществу, от секты и общества к церкви (в целом, без различия конфессий) и государству – так и протягивается восходящая лестница, всё более расширяется круг, возникают последовательные переходы, в которых значение индивида определяется степенью подавления его индивидуальности ещё более всеохватной душой или духом. Даже сама та скромность, с какой мы, общаясь с другими, стараемся по мере возможности избегать личных местоимений, подсказывает нашим чувствам, что мы пытаемся не выпячивать нечто предельно незначительное и неважное – нечто такое, что, вообще, имеет право на существование разве лишь в минуты нашей полной уединённости, то есть в том, что составляет скорее состояние сна или покоя, чем собственно жизни.  

Увы, но даже в вышеупомянутых случаях, даже в примерах максимальной удалённости от низменно-убогой индивидуальности, эти люди ещё очень далеки от того идеально-абстрактного, универсального существа, преображённого в славе божественной личности, у которого начинает теряться даже само представление о частичности и атомарности.  

Увы, но даже в вышеупомянутых случаях, даже в примерах максимальной удалённости от низменно-убогой индивидуальности, эти люди ещё очень далеки от того идеально-абстрактного, универсального существа, преображённого в славе божественной личности, у которого начинает теряться даже само представление о частичности и атомарности.