Изменения

Нет описания правки
Строка 17: Строка 17:  
— А если-бы намъ и удалось выбраться отъ сюда, народъ насъ узнаетъ, а жрецамъ не разрѣшается смѣшиваться съ мірянами.
 
— А если-бы намъ и удалось выбраться отъ сюда, народъ насъ узнаетъ, а жрецамъ не разрѣшается смѣшиваться съ мірянами.
 
    
 
    
— Не узнаютъ насъ міряне! — проговорилъ онъ съ веселымъ смѣхомъ.
+
— Не узнаютъ насъ міряне! — проговорилъ онъ съ веселымъ смѣхомъ.
 
      
 
      
 
— Агмахдъ далъ намъ волю и научилъ насъ искусствамъ магіи. Итакъ, если хочешь, ступай съ нами: мы идемъ.
 
— Агмахдъ далъ намъ волю и научилъ насъ искусствамъ магіи. Итакъ, если хочешь, ступай съ нами: мы идемъ.
Строка 248: Строка 248:        +
==Глава 8==
 +
Пока я взиралъ на блескъ небесной славы, молодой красавецъ-жрецъ стоялъ неподвижно рядомъ со мной. Затѣмъ, онъ обратился ко мнѣ и сказалъ:
 +
   
 +
— Теперь, братъ мой, выслушай меня. Есть три вѣчныя абсолютныя истины, которыя никогда не могутъ ни исчезнуть, ни погибнуть, хотя бы люди не слышали о нихъ, потому что некому провозглашать ихъ; вотъ онѣ:
 +
   
 +
— Душа человѣка — безсмертна, а ростъ и слава ея — безпредѣльны.
 +
   
 +
— Животворящее начало, источникъ жизни, лежитъ, какъ въ человѣкѣ, такъ и внѣ его; оно — безначально и безконечно, неумирающее, вѣчно благое; оно
 +
 +
— недоступно человѣческимъ чувствамъ, хотя и доступно воспріятію стремящагося къ единенію съ нимъ.
 +
   
 +
— Каждый человѣкъ — самъ себѣ законодатель, устроитель своихъ судебъ, онъ самъ предназначаетъ себѣ славу и счастье, позоръ и горе; онъ же награждаетъ или наказываетъ себя.
 +
   
 +
— Эти истины — велики, какъ само бытіе, просты, какъ умъ первобытнаго человѣка. Насыщай ими голодающія души.
 +
   
 +
А теперь, — прощай, солнце садится, и они сейчасъ придутъ за тобой. Приготовься ко всему!
 +
   
 +
Онъ ушелъ. Но я продолжалъ лицезрѣть истину, и свѣтъ славы ея не скрылся изъ моихъ очей. Жаднымъ взглядомъ ловилъ я чудное видѣніе, стараясь удержать его въ своей душѣ…
 +
 
 +
Меня разбудило чье-то прикосновеніе; я вскочилъ, озираясь, и увидѣлъ Агмахда, стоявшаго у моего изголовья. При видѣ его меня мгновенно охватило тревожное чувство: я понялъ, что часъ борьбы насталъ.
 +
   
 +
Жрецъ смотрѣлъ на меня серьезнымъ, сосредоточеннымъ взглядомъ, глаза его горѣли огнемъ, котораго я раньше никогда еще не видалъ въ нихъ; но лицо его было не такъ холодно, какъ обыкновенно.
 +
   
 +
— Сенса, готовъ-ли ты? — спросилъ онъ тихимъ, но яснымъ и рѣжущимъ, какъ сталь, голосомъ. — Наступающая ночь — послѣдняя ночь Великаго Праздника. Когда ты былъ съ нами въ послѣдній разъ, на тебя нашло безуміе; и нелѣпыя измышленія твоего разстроеннаго мозга довели тебя до изступленія. Сегодня-же я требую отъ тебя безусловнаго повиновенія, какое ты оказывалъ мнѣ до сихъ поръ; ты намъ необходимъ, такъ какъ сегодня должно совершиться великое чудо, и ты долженъ остаться совершенно пассивнымъ, иначе будешь жестоко страдать. Если же не будешь покоренъ по старому, то умрешь: такъ положилъ совѣтъ десяти. Ты слишкомъ глубоко проникъ въ тайны жреческаго знанія, чтобы мы тебя оставили въ живыхъ, если только ты не присоединишься къ намъ. Предстоящій тебѣ выборъ не представляетъ затрудненій и такъ, рѣшай скорѣе!
 +
   
 +
— Мой выборъ — сдѣланъ, — отвѣтилъ я.
 +
   
 +
Онъ пристально, внимательно глядѣлъ на меня. Я прочелъ мысли, занимавшія его въ эту минуту: онъ ожидалъ найти меня истощеннымъ продолжительнымъ постомъ, измученнымъ полнымъ одиночествомъ, разбитымъ душой и тѣломъ; а вмѣсто того, онъ видѣлъ меня непреклоннымъ, бодрымъ, безстрашнымъ. На самомъ дѣлѣ, я чувствовалъ въ своей душѣ жаръ небеснаго огня, а за своей спиной — всю силу великаго воинства славы.
 +
   
 +
— Смерть мнѣ — не страшна, — продолжалъ я: — Я не хочу больше служить орудіемъ въ рукахъ горсти честолюбивыхъ людей, ради достиженія своихъ низменныхъ цѣлей губящихъ царственную религію Египта, единственно великую религію истины. Я понялъ ученіе, которое вы преподаете народу, видѣлъ чудеса, которыми вы его одурачиваете, и больше я вамъ не помощникъ! Я сказалъ.
 +
   
 +
Агмахдъ продолжалъ стоять неподвижно, не сводя съ меня проницательныхъ глазъ своихъ; только лицо его стало еще холоднѣе, а выраженіе его — непреклоннѣе, точно это была изъ мрамора высѣченная статуя, а не человѣкъ. Мнѣ пришли на память произнесенныя имъ въ роковую ночь въ святилищѣ слова: — Я отрекаюсь отъ того, что дѣлаетъ меня человѣкомъ — и въ эту минуту я понялъ что отреченіе было, на самомъ дѣлѣ, полное. Мнѣ было ясно, что мнѣ не будетъ пощады, что я имѣю дѣло не съ человѣкомъ, а съ безусловно себялюбивой и желѣзной волей, облеченной въ человѣческую форму.
    +
Послѣ небольшой паузы онъ произнесъ невозмутимо:
 +
   
 +
— Пусть будетъ по твоему. Я передамъ твой отвѣтъ совѣту Десяти, который и сдѣлаетъ соотвѣтствующее постановленіе; такъ какъ твое положеніе въ храмѣ не уступаетъ моему, то ты по праву будешь присутствовать на общемъ совѣщаніи. Это будетъ борьба между нашими соединенными силами и твоей одинокой силой, между нашей общей волей и твоей обособленной волей. Но предупреждаю тебя: тебя ждутъ страданія. — Онъ повернулся и удалился изѣ моей комнаты тѣмъ медленнымъ, величественнымъ шагомъ, который такъ очаровывалъ меня въ дѣтствѣ.
 +
   
 +
Я не испугался, но почему-то не могъ ни думать, ни соображать, а потому, въ ожиданіи грядущихъ событій, сѣлъ на свое ложе; сознавая, что наступаетъ часъ, когда мнѣ потребуется вся моя духовная мощь и физическія силы, я сидѣлъ, не шевелясь и не думая, чтобы не расходовать по пусту накопившуюся во мнѣ за это время энергію.
 +
   
 +
Вдругъ передо мной блеснула яркая звѣзда, формой своей напоминавшая цвѣтокъ лотоса. Пораженный этимъ страннымъ явленіемъ и прельщенный красотой звѣзды, я вскочилъ на ноги и бросился къ ней; она стала удаляться отъ меня и вдругъ исчезла, словно прошла сквозь дверь, ведшую изъ моей комнаты въ коридоръ; боясь потерять ее изъ вида, я побѣжалъ вслѣдъ за ней и толкнулъ дверь, которая сейчасъ-же поддалась и отворилась. Очутившись на волѣ, я не сталъ ломать себѣ головы надъ вопросомъ, почему дверь оказалась не на запорѣ, а пустился вдогонку за звѣздой, свѣтъ которой все разгорался; вмѣстѣ съ этимъ очертанія ея становились все рѣзче, такъ что я ужъ различалъ бѣлые лепестки царственнаго цвѣтка, въ золотисто желтомъ центрѣ котораго сверкалъ ведшій меня свѣтъ.
 +
   
 +
Охваченный какимъ-то непонятнымъ нетерпѣніемъ, я быстро спускался по большому, темному проходу, направляясь къ центральнымъ храмовымъ дверямъ, стоявшимъ настежь раскрытыми; звѣзда скользнула черезъ нихъ наружу, я послѣдовалъ за ней и очутился въ аллеѣ изъ загадочныхъ изваяній.
 +
   
 +
Я почувствовалъ внезапно, но ясно, что у наружныхъ воротъ храма кто-то стоитъ и зоветъ меня къ себѣ, и я побѣжалъ по аллеѣ, самъ не зная, куда и зачѣмъ, но въ то-же время отчетливо сознавая, что обязанъ идти на этотъ зовъ.
 +
   
 +
У большихъ запертыхъ воротъ тѣснилась громадная толпа народа въ ожиданіи заключительной церемоніи Великаго праздника, которая должна была имѣть мѣсто въ эту ночь въ предѣлахъ самого храма. Люди такъ жались къ воротамъ, что мнѣ казалось, будто я — среди нихъ. Ища глазами приведшую меня сюда звѣзду, я увидѣлъ Царицу Мать, стоявшую рядомъ со мной съ горящимъ факеломъ въ рукѣ, и понялъ, что его то пламя я и принялъ за звѣзду. Итакъ, привела меня сюда она, свѣтъ жизни. Она улыбнулась и моментально скрылась; я остался одинъ передъ столпившимся у воротъ народомъ; я, обладавшій безцѣннымъ сокровищемъ истиннаго знанія, стоялъ передъ погруженнымъ въ мракъ невѣдѣнія народомъ, пришедшимъ учиться у своихъ жрецовъ…
 +
 
 +
Тутъ мнѣ вспомнились слова моего брата, вручившаго мнѣ три великія истины, которыя я долженъ былъ провозгласить передъ міромъ, и, возвысивъ голосъ, я заговорилъ…
 +
 
 +
Волненіе охватило меня и разлилось безбрежнымъ моремъ вокругъ; слова мои, какъ могучія волны бушующаго моря, поднимали меня и уносили куда-то въ даль и въ высь. Я взглянулъ на затаившую дыханіе толпу и при видѣ горѣвшихъ восторгомъ глазъ и одухотворенныхъ сознательной мыслью лицъ слушателей я понялъ, что и ихъ подхватилъ и унесъ далеко отъ земли бурный потокъ вдохновеннаго слова. Казалось, сердце во мнѣ росло и ширилось, охваченное божественнымъ огнемъ вдохновенія, которое заставляло меня дѣлиться съ людьми великими истинами, ставшими моими. Затѣмь, я перешелъ къ тому, какъ искра, упавшая съ факела святости, зажгла мою душу, послѣ чего я твердо рѣшилъ вступить на путь служенія истинѣ и мудрости, отказаться отъ роскошной жизни жрецовъ храма и навсегда отречься отъ всѣхъ желаній, кромѣ тѣхъ, которыя имѣютъ отношеніе къ духовной жизни, Я громко призывалъ тѣхъ, кто чувствовалъ, какъ загорался въ нихъ тотъ же огонь, сдѣлать первый шагъ на пути самоотреченія теперь-же, живя въ городѣ или деревнѣ; ибо, говорилъ я, изъ того, что люди живутъ на улицѣ, занимаются куплей и продажей, еще не слѣдуетъ, что они должны поэтому забыть о тлѣющей въ нихъ божественной искрѣ, или погасить ее. Я горячо убѣждалъ своихъ слушателей зажечь костеръ духовнаго подвига и сжечь на немъ низменныя страсти и плотскія желанія, отвращающія ихъ отъ свѣта истиннаго ученія и толпами приводящія ихъ къ алтарямъ Царицы всяческой похоти…
 +
 
 +
Тутъ я почувствовалъ, что больше не могу говорить, и замолкъ, охваченный ощущеніемъ какой-то давящей усталости и полнаго изнеможенія; при этомъ я ясно сознавалъ около себя чье то враждебное мнѣ присутствіе, а черезъ нѣсколько мгновеній я ужъ увидѣлъ себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ десятью высшими жрецами, впереди которыхъ стоялъ Каменбака, устремивъ на меня горѣвшіе фосфорическимъ блескомъ глаза.
 +
   
 +
Я все понялъ сразу; стоя среди этого тѣснаго кольца, я собралъ послѣднія силы и крикнулъ звучнымъ голосомъ:
 +
   
 +
— Запомни мои слова, народъ Египта! Можетъ быть, никогда ужъ больше тебѣ не внимать голосу пророка матери бога истины. Я исполнилъ порученіе, возложенное на меня богиней, источникомъ твоей жизни. Возвращайтесь теперь по своимъ домамъ, запишите ея слова на долговѣчныхъ скрижаляхъ, запечатлѣйте ихъ на камнѣ, дабы грядущія поколѣнія со временемъ могли ихъ прочесть; повторяйте ихъ безъ устали своимъ дѣтямъ, чтобы и они знали истину. Идите! Пусть ни одинъ изъ васъ не будетъ свидѣтелемъ богохульства; имѣющаго совершиться сегодня ночью въ храмѣ! Жрецы оскверняютъ храмъ богини непорочности безумствами похоти и растлѣнія, предаваясь низменнымъ желаніямъ, не останавливаясь ни передъ чѣмъ для удовлетворенія ихъ. Ступайте всѣ къ себѣ домой; не преклоняйте слуха ко лживымъ и богохульнымъ рѣчамъ жрецовъ духа тьмы. Въ сокровенныхъ глубинахъ каждаго человѣческаго сердца тихо журчитъ источникъ вѣчной истины; заставьте его бить ключемъ и припадите къ нему!
 +
   
 +
Тутъ силы окончательно мнѣ измѣнили: я ни слова больше не могъ произнести, и покорился грозному кольцу жрецовъ, сомкнувшемуся вокругъ меня; чувствуя себя физически разбитымъ, съ опущенной головой, я медленными шагами направился къ храму.
 +
   
 +
Мы въ полномъ молчаніи поднялись по аллеѣ къ центральнымъ дверямъ храма, гдѣ и остановились; Каменбака обернулся назадъ къ аллеѣ и сталъ прислушиваться къ чему-то, глядя по направленію къ воротамъ.
 +
   
 +
— Народъ ропчетъ, — проговорилъ онъ, послѣ небольшой паузы, и мы вступили въ большой коридоръ. Агмахдъ вышелъ изъ боковой двери и остановился передъ нами.
 +
   
 +
— Да, такъ вотъ какъ? — произнесъ онъ какимъ-то страннымъ измѣнившимся голосомъ: очевидно, при одномъ взглядѣ на остановившуюся передъ нимъ группу онъ сразу понялъ, что случилось. — Что же намъ теперь дѣлать? — обратился къ нему Каменбака: — Вѣдь, онъ выдаетъ тайны храма и возбуждаетъ народъ противъ насъ.
 +
   
 +
— Онъ долженъ умереть! — отвѣтилъ Агмахдъ: — это будетъ, несомнѣнно, крупная потеря для храма; но онъ становится слишкомъ опасенъ для насъ. Такъ-ли я говорю, братья?
 +
   
 +
Негромкій гулъ, въ которомъ слышалось одобреніе, перешелъ отъ устъ къ устамъ и показалъ Агмахду, что всѣ голоса были за него.
    +
— Народъ ропчетъ, — повторилъ Каменбака съ безпокойствомъ. — Иди къ нему, — приказалъ Агмахдъ — и заяви, что сегодня ночью будетъ принесена великая жертва богинѣ, которая послѣ этого лично обратится къ своимъ поклонникамъ, и они услышатъ ея голосъ.
 +
   
 +
Каменбака тотчасъ отдѣлился отъ группы и направился къ воротамъ, а златобородый жрецъ занялъ его мѣсто.
 +
   
 +
Я стоялъ молча, неподвижно, смутно сознавая, что участь моя рѣшена, хотя еще не зналъ, да и не хотѣлъ спрашивать объ этомъ, къ какому роду смерти меня приговорили. Одно мнѣ было ясно, что ничто не можетъ спасти меня и вырвать изъ рукъ высшихъ жрецовъ: на судъ ихъ не было апелляціи, а толпа жрецовъ низшихъ чиновъ была имъ рабски покорна, и я, одинокій среди этой тѣсно сплоченной толпы, былъ совершенно беззащитенъ, въ полной ихъ власти. И однако, неминуемая смерть не наводила на меня ужаса: я находилъ, что вѣрные слуги Матери-Царицы обязаны съ радостью исполнять всякое желаніе ея, хотя бы повиновеніе ея волѣ вело ихъ къ смерти.
 +
   
 +
Это должно было быть послѣднимъ доказательствомъ на землѣ моей преданности ей.
    +
==Глава 9==
 +
Меня привели въ мою комнату и оставили одного. Я былъ такъ утомленъ, что едва прилегъ на свое ложѣ, какъ тотчасъ-же заснулъ крѣпкимъ, безмятежнымъ сномъ, никого и ничего не боясь, такъ какъ мнѣ казалось, что голова моя покоилась на рукѣ Царицы Лотоса. Но сонъ мой продолжался не долго, хотя былъ сладокъ и настолько глубокъ, что не допускалъ сновидѣній; я былъ выведенъ изъ него внезапно появившимся во мнѣ сознаніемъ, что я — больше не одинъ.
 +
   
 +
Проснувшись, я могъ убѣдиться въ томъ, что кругомъ царили мракъ и тишина; но пронизавшее мое сознаніе ощущеніе было слишкомъ знакомо мнѣ, чтобы я могъ ошибиться, и я чувствовалъ, что былъ окруженъ большой толпой. Я лежалъ не шевелясь, вглядываясь въ темноту въ ожиданіи появленія свѣта, спрашивая себя, чье присутствіе откроется мнѣ тогда. Вскорѣ я обратилъ вниманіе на странное состояніе, никогда не испытанное мною раньше и которое я переживалъ въ это время: я не находился въ безсознательномъ состояніи, хотя и лежалъ неподвижно, скованный не то душевнымъ миромъ, не то равнодушіемъ ко всему, но чувствовалъ себя безпомощнымъ, какимъ-то пустымъ, точно во мнѣ не осталось ни чувствъ, ни сознанія. Мнѣ захотѣлось привстать и крикнуть, чтобы принесли свѣта, но не могъ ни двинуться, ни издать звука. У меня было такое чувство, точно какая-то грозная воля боролась съ моей; мнѣ казалось, что эта мощная сила почти побѣдила меня, хотя я не хотѣлъ уступать ей и продолжалъ сопротивляться, твердо рѣшивъ, что не дамъ одолѣть себя невидимому врагу, слѣпымъ рабомъ котораго я уже больше не хотѣлъ быть. Эта борьба волей за преобладаніе была такая напряженная, что я, наконецъ, понялъ, что ставкой была моя жизнь: не будучи въ силахъ побѣдить, враждебная мнѣ сила хотѣла меня убить, я это ясно чувствовалъ. Только кто-же это пытался вырвать душу изъ моего тѣла?
 +
   
 +
Не могу сказать, какъ долго длилась эта упорная, молчаливая борьба; наконецъ, около меня блеснулъ огонь: то зажгли факелъ, которымъ сейчасъ-же зажгли другой, этимъ третій… и вскорѣ кругомъ разлилось цѣлое море свѣта. Я увидѣлъ, что нахожусь въ большомъ коридорѣ, передъ дверью святилища; я лежалъ на томъ самомъ ложѣ, на которомъ нѣкогда игралъ въ золотой мячъ съ загадочной дѣвочкой, впервые пробудившей во мнѣ жажду удовольствій, на которое былъ, вѣроятно, перенесенъ соннымъ. Какъ и при той церемоніи, оно было сплошь усыпано розами, большими, роскошными розами малиноваго и кроваво-краснаго цвѣта; онѣ лежали тысячами не только на немъ, но и вокругъ него, по всему полу, распространяя въ воздухѣ сильный ароматъ, отъ котораго мнѣ становилось тяжело. На мнѣ была странная узкая одежда изъ бѣлаго полотна, вся покрытая какими-то никогда еще невиданными мной іероглифами, которые были вышиты по ней толстымъ краснымъ шелкомъ. Среди разсыпанныхъ по полу розъ, совсѣмъ рядомъ съ ложемъ, былъ поставленъ изящный сосудъ, въ который съ ложа медленно стекала тонкой струйкой алая жидкость. Все это я видѣлъ смутно, сквозь дымку, точно у меня за это время сильно ослабѣло зрѣніе.
 +
   
 +
Нѣкоторое время я безпечно, хотя и съ нѣкоторымъ любопытствомъ, слѣдилъ за стекавшей внизъ красной жидкостью, какъ вдругъ мнѣ стало ясно, что то была моя кровь, которую я терялъ вмѣстѣ съ жизнью. При этой мысли я поднялъ глаза и различилъ вокругъ себя десятерыхъ высшихъ жрецовъ, стоявшихъ неподвижно съ устремленными на меня хищными взорами; по неумолимо жестокому выраженію ихъ невозмутимыхъ лицъ я угадалъ, съ чьей желѣзной волей я до сихъ поръ боролся; понялъ, чья соединенная ненависть убивала меня… Я былъ озадаченъ. Неужели я, одинъ, безъ посторонней помощи, могъ противостать этой сплоченной толпѣ, тѣсно связанной общностью интересовъ? Какъ это случилось, я не зналъ, но что я не былъ побѣжденъ, это я сознавалъ ясно.
 +
   
 +
Я сдѣлалъ усиліе и на половину привсталъ на своемъ ложѣ, хотя ослабѣлъ отъ потери крови; затѣмъ, я почувствовалъ, что не могу дольше молчать и, вставъ на ноги, выпрямился во весь ростъ. Теперь мнѣ были видны ряды низшихъ жрецовъ, занимавшихъ весь коридоръ, а за ними, скучившись у самаго входа въ него, народная толпа, которая собралась здѣсь, чтобы посмотрѣть на обѣщанное чудо. Но я былъ слишкомъ слабъ, чтобы обратиться со словомъ къ народу, и черезъ мгновеніе повалился на свое, покрытое розами, ложе…
 +
 
 +
Вдругъ, среди народа, поднялся глухой ропотъ, который становился все сильнѣе и громче; затѣмъ послышались крики:
 +
   
 +
— Это — тотъ молодой жрецъ, который училъ у воротъ! Онъ — хорошій! Не дадимъ ему умереть! Спасемте его!
 +
   
 +
Народъ видѣлъ меня и узналъ. Глубокое чувство живой радости широкой волной залило мнѣ сердце.
 +
   
 +
Подъ вліяніемъ внезапно охватившаго ее порыва толпа бросилась впередъ на низшихъ жрецовъ, которыхъ оттиснула къ ложу, гдѣ я лежалъ. Высшіе жрецы не въ силахъ были удержаться вокругъ него, такъ что, когда волна борьбы докатилась до меня, многіе изъ нихъ бросились въ пустое пространство, лежавшее между ложемъ и дверью святилища, опрокинувъ въ общемъ смятеніи сосудъ съ моей кровью, которая пролилась вся. Дверь святилища открылась, и я увидѣлъ Агмахда, стоявшаго у порога въ полной величія позѣ и съ обычнымъ своимъ загадочнымъ спокойствіемъ глядѣвшаго прямо передъ собой на растерявшуюся толпу жрецовъ. Его холодный взглядъ заставилъ всѣхъ ихъ опомниться и, пришедши въ себя, они попытались удержать напиравшій на нихъ народъ; десять высшихъ жрецовъ сплотились и, съ трудомъ достигши моего ложа, образовали вокругъ него барьеръ. Но было поздно: кое-кто изъ мірянъ успѣлъ дойти до меня, и я слабо улыбался, глядя на добродушныя лица этихъ простыхъ, безхитростныхъ людей съ горячимъ сочувствіемъ и почтительнымъ благоговѣніемъ склонившихся надо мной. Вдругъ на лицо мое упала слеза, отъ которой у меня въ груди задрожало сердце; чьи-то грубыя руки схватили и стиснули мою уже холодѣвшую руку… кто-то осыпалъ ее безумными поцѣлуями, обливалъ ее горючими слезами… и это прикосновеніе волновало мою душу, какъ никакое другое, никогда не могло этого сдѣлать… Чей-то голосъ, полный неизбытнаго горя, громко крикнулъ:
 +
   
 +
— Сынъ мой!.. Это сынъ мой умеръ!.. Они убили его!.. Кто вернетъ мнѣ сына моего?..
 +
   
 +
И мать упала на колѣни у моего смертнаго ложа. Я собралъ послѣднія силы и напрягъ потухавшее зрѣніе, чтобы въ послѣдній разъ взглянуть на нее: она постарѣла, сгорбилась, но лицо ея, носившее отпечатокъ утомленія и глубокаго страданія, было попрежнему полно любви и нѣжности. А позади матери, среди толпы, стояла съ нѣжной улыбкой на устахъ Царица Лотоса…
 +
 
 +
Я видѣлъ, какъ мать, лицо которой приняло торжественное выраженіе, встала и сказала, обращаясь къ народу!
 +
   
 +
— Тѣло его они убили, но души его убить не могли, потому что она — сильна; и это я прочла въ его очахъ въ тотъ мигъ, когда смерть смежила ихъ навѣки!
       +
==Глава 10==
 +
До моего замиравшаго слуха донесся глубокій вздохъ, вырвавшійся изъ многотысячной груди народа, и я понялъ, что тѣло мое умерло не напрасно.
 +
   
 +
Но душа моя была жива, ибо она была не только сильна, но и неистребима. Наступилъ конецъ страданіямъ, которыя ей пришлось перенести въ этой блѣдной физической оболочкѣ, теперь безжизненно распростертой на усыпанномъ розами ложѣ; она вырвалась изъ этой такъ крѣпко и долго державшей ее тюрьмы; да, но лишь для того, чтобы очутиться въ другомъ, красивомъ и неоскверненномъ храмѣ.
 +
   
 +
Громадная толпа, доведенная до бѣшенства сопротивленіемъ жрецовъ и моей смертью, грознымъ натискомъ опрокинула все, встрѣчавшееся на ея пути, и нѣсколько человѣкъ тутъ же пали жертвами народнаго гнѣва; первыми были Агмахдъ и Маленъ. Великій жрецъ лежалъ рядомъ съ моимъ трупомъ, на полу, растоптанный разъяренной толпой; а еще ближе, прижатый ею-же къ ложу, на которомъ я находился, умиралъ Маленъ.
 +
   
 +
Я парилъ надъ всѣми въ мистическомъ посмертномъ сознаніи души и слѣдилъ за оскверненными духами погибшихъ жрецовъ, потѣмнѣвшими отъ всякихъ похотей и низкаго честолюбія, которыя раздула въ нихъ до степени всепожирающаго огня Царица Вожделѣнія; и я могъ видѣть, какъ они попадали въ тотъ роковой кругъ необходимости, изъ котораго нѣтъ спасенія. Внезапный исходъ души Агмахда изъ его тѣла напомнилъ мнѣ мрачный полетъ ночной птицы; съ такой-же быстротой вырвалась изъ своей земной тюрьмы душа Малена, того самого молодого жреца, который когда-то привелъ меня въ городъ. Покорный уставу храма, онъ соблюдалъ тѣлесную чистоту, и тѣло это, прислонившееся къ ложу, напоминало сорванный и брошенный цвѣтокъ и было прекрасно, какъ лилія, впервые развертывающая свою почку надъ ясной поверхностью водъ; но душа его почернѣла отъ неудовлетворенныхъ жгучихъ желаній.
 +
   
 +
Я чувствовалъ, какъ Царица-Мать нѣжно, но вмѣстѣ съ тѣмъ крѣпко держитъ меня, не давая мнѣ вырваться изъ предѣловъ храма, гдѣ разыгрывались ужасныя событія.
 +
   
 +
— Примись снова за свое дѣло, которое далеко еще не окончено, — сказала она и, указывая на бездыханный трупъ Малена, продолжала: — Вотъ — тѣло, въ которое к тебя облеку съ тѣмъ, чтобы въ этомъ новомъ одѣяніи ты могъ продолжать дѣло просвѣщенія моего народа. Оно — безгрѣшно, непорочно и прекрасно, хотя жившая въ немъ душа погибла. Теперь ты — моя собственность, которой я распоряжаюсь; а прійти ко мнѣ, значитъ — вѣчно жить для истины и познанія. Итакъ, вотъ твоя новая одежда!
 +
   
 +
И вдругъ, я почувствовалъ, что я не только силенъ духомъ, но еще и полонъ физической жизни, что утомленіе мое пропало и замѣнилось бодростью. Покинувъ мѣсто, гдѣ за минуту передъ тѣмъ тѣло мое лежало безжизненной формой и стоя подъ эгидой своей повелительницы, я въ ужасѣ смотрѣлъ на происходившее вокругъ меня.
 +
   
 +
— Ступай, Маленъ, — промолвила она, — пока ты — невредимъ. Какъ Сенса, ты будешь жить въ сердцахъ людей, ставши для нихъ символомъ вѣчной славы, образомъ и подобіемъ ея; тебя прославятъ, какъ мученика за истину, о которомъ будутъ съ любовью вспоминать смуглыя дѣти Хеми, ибо ты умеръ, служа мнѣ.
 +
   
 +
Но отнынѣ, переходя изъ тѣла въ тѣло, ты не перестанешь служить мнѣ, на протяженіи вѣковъ, уча среди развалинъ этого храма; и хотя-бы тысячу разъ умеръ, служа моему дѣлу, все-же наступитъ время, когда ты оживешь снова, чтобы въ святилищѣ Новаго храма, воздвигнутаго на мѣстѣ настоящаго, возглашать неизмѣнную, вѣчную истину!
    +
Повинуясь ея волѣ, я поспѣшилъ выбраться незамѣченнымъ и благополучно прошелъ среди бушевавшей толпы, которая опрокидывала статуи въ аллеѣ, снимала двери и ворота съ петель и ломала ихъ…
 +
 
 +
Я пріунылъ душой и жаждалъ тишины и мира. Обведя взоромъ окрестности, я тоскующими глазами долго смотрѣлъ на тихую деревню, гдѣ жила мать; но она считала своего сына мертвымъ и не признала-бы меня подъ этой новой оболочкой; и я направился къ городу, временно покинутому обезумѣвшимъ отъ ярости народомъ.
 +
   
 +
Вдругъ неистовый, дикій вопль, вырвавшійся разомъ изъ тысячи грудей, потрясъ воздухъ и заставилъ меня остановиться. Оглянувшись я увидѣлъ, что обманутый своими учителями народъ тяжко отомстилъ за поруганіе своей святыни: славный, древній храмъ былъ оскверненъ, а его преступные обитатели принесены въ жертву Богу мести; и скоро онъ долженъ былъ превратиться въ развалины…
 +
 +
Долго блуждалъ я по опустѣвшимъ улицамъ города, въ которомъ я въ прошломъ пилъ изъ чаши наслажденія а въ будущемъ долженъ былъ испытать радости труда. Истина, бывшая столь долго изгнанной изъ поруганнаго храма, должна была найти себѣ убѣжище въ сердцахъ людей и проповѣдываться на улицахъ этого города, гдѣ голосу моему суждено было раздаваться неустанно. Сколько времени пройдетъ, прежде чѣмъ спадетъ съ моихъ плечъ бремя грѣховъ, и я буду стоять чистый, непорочный, готовый вступить на путь совершенной жизни, ради которой я тружусь?..
 +
   
 +
И вотъ съ тѣхъ поръ я живу, непрерывно мѣняя одну физическую оболочку на другую и, несмотря на это, все время сознавая себя одной непрерывно перевоплощающейся, но единосущной индивидуальностью.
 +
 
 +
Египетъ умеръ, но духъ его — живъ и мудрость его свято сохранилась въ душѣ тѣхъ, кто остался вѣренъ его великому и таинственному прошлому и твердо помнитъ, что именно въ вѣкъ невѣрія и духовной слѣпоты покажутся первые признаки грядущей славы. И то, что настанетъ, будетъ грандіознѣе, величественнѣе и таинственнѣе того, что прошло. Ибо, по мѣрѣ того, какъ человѣчество въ своемъ непрерывномъ, хотя и малозамѣтномъ, поступательномъ движеніи поднимается все выше и выше по спирали эволюціи, учителя его черпаютъ свои знанія изъ болѣе и болѣе чистыхъ источниковъ и соприкасаются все ближе и ближе съ Міровой Душой…
 +
 
 +
Время настало, и кличъ облекшейся въ слова Истины пронесся надъ міромъ! Проснитесь, угрюмыя души, прильнувшія къ землѣ и живущія съ устремленными долу очами! Имѣйте и очи и сердца горѣ и да освѣтитъ ихъ небесное сіяніе! Самое пылкое человѣческое воображеніе не въ силахъ нарисовать себѣ картину того сокровеннаго міра, который Жизнь таитъ въ себѣ. Проникайте смѣло въ ея тайны!..
 +
   
 +
Въ сокровенной глубинѣ души каждаго человѣка тлѣется искра божественнаго огня; раздуйте его въ яркое пламя, которое освятило-бы всѣ темные закоулки вашей собственной индивидуальности, остававшейся вамъ чужой въ теченіе тысячелѣтій существованія!
 +
   
 +
Египетъ — страна смуглыхъ тѣлъ, и все-же онъ — бѣлый цвѣтокъ среди прочихъ расъ земли; и никогда профессорамъ и ученымъ нашего времени, разбирающимъ іероглифы древнихъ іератическихъ письменъ, не удастся осквернить своими грубо матеріалистическими и невѣжественными толкованіями дѣвственно-чистые лепестки этой великой лиліи нашей планеты. Стебель ея скрытъ отъ нихъ, и имъ не видно яркаго сіянія, просвѣчивающагося сквозь ея лепестки; они не могутъ изуродовать ея, примѣняя къ ней методы современнаго садоводства, какъ за внѣшней формой ея не могутъ до сихъ поръ разглядѣть сокровенной сущности ея, истиннаго лотоса, и это потому, что онъ внѣ предѣловъ досягаемости… для нихъ. Этотъ лотосъ поднимается выше роста человѣка, и его цвѣтокъ распускается надъ головой его, тогда какъ луковица сидитъ глубоко подъ поверхностью рѣки Бытія и питается ея струями.
 +
   
 +
Онъ цвѣтетъ въ мірѣ, въ которой человѣкъ проникаетъ лишь въ минуты чистаго вдохновенія, когда, въ дѣйствительности, онъ выше человѣка. Хотя стебель его и находится въ нашемъ, или доступномъ намъ мірѣ, но самаго цвѣтка его нельзя ни видѣть, ни описать соотвѣтствующими дѣйствительности словами; сдѣлать это дано только тѣмъ, кто настолько переросъ средній ростъ человѣческій, что въ состояніи смотрѣть сверху внизъ въ божественный ликъ священнаго цвѣтка, гдѣ-бы онъ ни расцвѣлъ, будь-то на свѣтломъ востокѣ, или мрачномъ западѣ. Въ немъ онъ откроетъ тайны управляющихъ физической сферой властей и прочтетъ начертанную на его лепесткахъ науку о мистическихъ силахъ; отъ него онъ узнаетъ, какъ излагать духовныя истины и какъ пріобщиться жизни своего высшаго „я“; у него онъ научится также искусству, не порывая связи со своимъ высшимъ „я“ и не лишаясь его славы, не прерывать нити жизни своей на нашей планетѣ, пока она будетъ держаться, если въ этомъ окажется необходимость. И въ этой жизни не опадетъ цвѣтъ возмужалости, пока человѣкъ не исполнитъ до конца добровольно взятой имъ на себя задачи и не научитъ всѣхъ ищущихъ свѣта тремъ истинамъ:
 +
   
 +
— Душа человѣка — безсмертна.
    +
— Начало, служащее источникомъ жизни, живетъ въ человѣкѣ и внѣ его; оно — безсмертно и вѣчно благотворно.
 +
   
 +
— Всякій человѣкъ — самъ себѣ законодатель.
     
trusted
404

правки