Уайлдер А. - Как была написана Разоблачённая Изида

Александр Уайлдер

Как была написана «Разоблачённая Изида»

Перевод с английского: О.А.Фёдорова

Однажды осенним утром 1876 года я увидел в нью-йоркской газете «Tribune» упоминание о готовящимся к публикации сочинении «Искусство магии», касавшегося разных предметов. Интересуясь раньше такими темами, я написал на указанный там адрес, и получил ответ от г-жи Хардинг-Бриттон. Помимо ответа на мой вопрос, она рассказала мне о создании Теософского общества. Но я не внял этой мысли. Я испытывал отвращение к индивидуальным претензиям на высшие силы, и новые имена не привлекали меня. Несколько недель спустя, однако, узнав, что книга напечатана, я позвонил г-же Бриттон и получил экземпляр. Она заявила, что автор не указал своего имени и не потребовал от меня оплаты, отдавая должное моим интеллектуальным качествам, как чему-то необычному в этой области. Книга была очень интересна для меня и содержала множество ценных самородков в отношении мистических вопросов. К сожалению, в ней не было указателя, а без него книга наполовину теряет свою ценность для исследователя. В книге не было и намёка на Теософское общество, и у меня не было никакого желания узнать об этой организации.

В то время я редактировал несколько публикаций для г-на Дж. У. Бутона, книготорговца из Нью-Йорка, читал лекции и предоставлял статьи для одной или двух периодических изданий. Другие занятия и ассоциации были отложены в сторону. Я кое-что слышал о мадам Блаватской, но никак не связанное с теософией или другим предметом, о котором я знал что-либо. О ней писали, что когда она знакомилась, то представлялась как «рашинг рашн», «стремительная русская», и её манера привлекала внимание. В то время ничего больше не было известно.

В приятный полдень, в начале осени, несколько месяцев спустя, я был один в доме. В дверь позвонили, и я открыл. Полковник Генри С. Олкотт прибыл с поручением ко мне. Я не узнал его, так как у меня никогда не было случая познакомиться с ним, но несколько лет назад он имел какое-то правительственное дело с одним из моих работодателей. Однако он никогда не подозревал, что я интересуюсь необычными предметами, так хорошо мне удавалось оставаться неизвестным даже тем, кто из-за ежедневного общения воображал, что очень хорошо меня знают. Длительное служение в журналистике, близкие отношения с общественными деятелями и активное участие в политических делах, казалось, скрывали пламенную страсть к мистическим размышлениям и трансцендентальной философии. Я думаю, что полковник Олкотт сам был застигнут врасплох.

Он был направлен ко мне г-ном Бутоном. Мадам Блаватская подготовила сочинение по оккультным и философским предметам, и г-на Бутона попросили его опубликовать. Почему оно было направлено ко мне, я никогда не мог понять. За несколько дней до этого г-н Бутон отправлялся в Англию, и я был у него несколько раз, даже приехав из Ньюарка, чтобы попрощаться с ним утром, когда он уезжал. Но он не сказал мне ни слова о рукописи. Неужели он действительно ожидал, что я прочитаю её, или он просто хотел уклониться от того, что с ней связано, не отказывая прямо? Я теперь склонен думать, что он отправил полковника Олкотта ко мне, чтобы не говорить «нет». В то время, однако, я полагал, что, хотя образ действия не был похож на действие делового человека, г-н Бутон действительно имел в виду, что я должен изучить это сочинение, и я согласился.

Сочинение было действительно объёмным и содержало исследования в самых разнообразных областях, требуя внимательности, знакомства с различными темами, а также сохранения мысли автора.

Что касается меня, то моральное право обязывало действовать в интересах г-на Бутона, но сам я не проявил никакого интереса, кроме того, что я считал это своей обязанностью, а также считал своим долгом быть требовательным. В своём отчёте г-ну Бутону я написал, что рукопись была продуктом огромных исследований и что в отношении современного мышления она была революцией, но добавил, что рукопись слишком длинна для выгодной публикации.

Г-н Бутон, однако, некоторое время спустя согласился опубликовать эту работу. Я ничего не знал об условиях публикации, но последующие события позволили мне предположить, что они не были тщательно обговорены. Он сохранил за собой авторские права, что позволило ему контролировать цену, и затем он отказывался от любого предложения передать право собственности автору или понизить стоимость книги. Он снова вручил мне рукопись с инструкциями, сократить её настолько, насколько возможно. Такое дискреционное право было недопустимым для меня. Было бы несправедливо, если лицо, действующее исключительно от имени издателя, обладало бы такими полномочиями в отношении сочинения автора. Тем не менее, я взял на себя эту задачу. Сокращая сочинение, я старался в каждом отдельном случае сохранить мысль автора на понятном языке, исключив только такие термины и материал, которые можно было бы считать излишними, и не обязательными для основной цели. Таким образом, было изъято достаточно много, чтобы составить книгу внушительных размеров. Выполняя всё это, я ориентировался, как полагал, на интересы мистера Бутона, и считал, что он так же это расценивал, поскольку у меня были только его указания. Но это оказалось только «любимым делом».

Полковник Олкотт очень хотел, чтобы я познакомился с мадам Блаватской. Он, казалось, очень высоко ценил её, приближаясь к почитанию и рассматривал возможность знакомства с ней за редкую удачу для любого человека. Я едва мог разделить его энтузиазм. Испытывая естественную неуверенность при новых знакомствах, и выступая в роли критика её рукописи, я долго колебался. Наконец, однако, эти соображения были преодолены, и я поехал с ним в их дом на Сорок седьмой улице.

Это была «квартира», жилище не домашнего образца, которое теперь популярно в густонаселённых городах, вытесняя домашние и семейные отношения везде, где оно преобладает. Здание, в котором они жили, было «переоборудовано» для таких целей, и они занимали апартаменты на верхнем этаже. В этом случае домочадцами были нескольких человек разного рода деятельности. Они обычно встречались во время еды вместе с гостями из других мест.

Столовая была меблирована просто без каких-либо необычных или экстраординарных пристрастий. Возможно, я должен добавить, что позже в следующем году обстановка значительно изменилась. Осень 1879 года отличалась богатством цвета листвы, чего я никогда раньше не наблюдал. Много групп людей ходили по лесу, чтобы собрать опавшие листья для декоративных целей. Одна из обитателей квартиры, иностранка, которая была в контакте с теософским братством, принесла листья в большом количестве и пыталась украсить ими столовую. Она сделала несколько символических фигур, главным из которых был двойной треугольник. Затем следовал восточный пейзаж во всю длину помещения. На нём можно было видеть фигуры слона, обезьяны и других существ, а также человека, стоящего в созерцательной позе. Эта декорация оставалась всю зиму, пока обитатели квартиры не разъехались. Затем я отвёз её в Ньюарк и поместил в холле. Там она оставалась несколько лет. Декорация была там, когда меня посетил мистер Г. Р. Мид. Я отправил её позже мисс Кэролине Хэнкок в Сакраменто, а она, в свою очередь, передала её Теософскому обществу в Сан-Франциско. Несомненно, декорацию ждала судьба изношенной мебели. Но в ранние дни она имела известность, восхищая посетителей своей изобретательностью и необычностью замысла. Её описания были опубликованы в нескольких газетах. Кабинет, в котором жила и работала мадам Блаватская, был обставлен своеобразно и просто. Это была большая хорошо освещённая гостиная, так как окна выходили на улицу. Посреди неё было её «логово», место, отгороженное с трёх сторон временными перегородками, письменным столом и полками для книг. Оно было так же удобно, как и уникально. Ей нужно было лишь протянуть руку, чтобы взять книгу, бумагу или другой предмет, который ей требовался и был в пределах ограждения. Место не соответствовало определению красоты, если только древнегреческому её понятию, а именно, что красота – это то, что годится для достижения цели; здесь всё было удобно и под рукой. В этом месте царила мадам Блаватская, отдавая приказы, вынося суждения, ведя переписку, принимая посетителей и работая над рукописью.

По манере и фигуре она не была похожа на то, что я ожидал увидеть. Она была высокой, но не крепкого телосложения; её лицо носило следы и отражало характер человека, который много видел, много думал, много путешествовал и много пережил. Её фигура напомнила мне описание, которое Гиппократ дал скифам, той расе, из которой она, вероятно, вышла. Её платье я не компетентен описать, и на самом деле никогда не замечаю одежду, чтобы быть в состоянии её запомнить. Я – мужчина и редко обращаю внимание на женские наряды. Моё внимание обращено на человека, и, если одежда не будет разительно отличаться от нынешнего стиля, я не смогу говорить о ней разумно или внятно. Всё, что я должен сказать, это то, что она была полностью одета. Её внешность была, несомненно, впечатляющей, но, ни в коем случае, она не была грубой, неловкой или плохо воспитанной. Напротив она демонстрировала культуру, знание манер высшего общества и подлинную любезность. Она выражала своё мнение смело и решительно, но не навязчиво. Легко было понять, что она не была ограничена рамками обычного женского образования; она знала огромное количество тем и могла свободно общаться по ним.

В нескольких случаях, полагаю, я не точно или не совсем понимал её. Возможно, даже чаще, чем я готов признать. Я слышал, как говорили о её сверх-естественных способностях и необычных случаях, которые можно было бы назвать чудесами. Я тоже, как Гамлет, считаю, что на небесах и на земле есть больше того, чем наши мудрецы готовы поверить. Но мадам Блаватская никогда не предъявляла ко мне такой претензии. Мы всегда обсуждали темы, знакомые нам обоим, как людям одного плана. Полковник Олкотт часто говорил со мной как человек, имеющий грандиозные возможности, но она сама не показывала никакого превосходства. Я никогда не видел и не знал, что такое может происходить с кем-то ещё. Однако она говорила, что общалась с лицами, которых она называла «Братьями», и намекала, что время от времени это происходило через посредника или каким-то аналогичным образом, который называется «телепатия». Нет необходимости доказывать или настаивать на том, что такой способ общения известен и применяется с древности. Хабар хорошо известен на Востоке. Я предположил, что важным условием для такого общения было воздержание от искусственной стимуляции, например, от использования мяса в пищу, алкогольных напитков и других наркотических веществ. Я не считаю аморальными все эти вещи, но предполагаю, что такое воздержание необходимо для полноценной умственной деятельности, а также для свободного развития ноэтической способности без препятствий или загрязнения со стороны низших сил. Но мадам Блаватская не проявляла такого аскетизма. Её письменный стол был красиво обставлен, но без излишеств и в стиле, не отличавшемся от других домочадцев. Кроме того, она баловала себя сигаретами, которые делала сама по мере надобности. Я никогда не видел, чтобы эти вещи нарушали или каким-либо образом мешали её умственной остроте или активности. Во время моего первого визита она приняла меня любезно и даже дружелюбно. Она казалась мне давно знакомой. Мадам говорила о сокращениях, сделанных мною в её рукописи, хваля меня за то, что я сделал больше, чем полагалось. «То, что Вы убрали, было «чепухой», – заявила она. Моё мнение, конечно, не было таким суровым. Я не искал недостатков или не находил их, но только старался выяснить, как можно рукопись «сжать», не затрагивая общей цели. В случаях с другими сочинениями моим правилом было внимательное изучение ещё не напечатанной рукописи в поисках недостатков, а после того, как она была напечатана, стараться понять её смысл и достоинства. В этом случае, однако, я стремился только сокращать, не нарушая сочинения. Однако следует отметить, что при публикации этой работы мадам Блаватская продолжала добавлять материал, после того, как г-н Бутон уже начал работу, и я думаю, что большая часть второго тома была так написана. Я помню из него немногое, только корректурные оттиски более позднего периода.

Нелегко было дать публикации подходящее название. Я не помню, чтобы к моим услугам прибегали в этом вопросе, и, конечно же, они не стоили бы этого. В этом я особенно слаб. Я также не считаю безупречным принятое название. Г-н Бутон имеет право на выбор. Он был умелым поставщиком в издательском мире, к которому он принадлежал, и у него были деловые качества, но не было чувства адекватности. Он как-то опубликовал трактат Р. Пейна Найта о древнем искусстве и добавил картины, относящиеся исключительно к индусской мифологии, совершенно чуждые этому предмету. Эта работа мадам Блаватской в значительной степени основана на гипотезе доисторического периода арийского народа Индии, и завесу или разоблачение Изиды вряд ли можно назвать какой-либо частью этого периода. Напротив, такое драматическое представление характерно для религии и мудрости Египта и, возможно, связано с сирийскими гиксосами. Конечно, о проблемах египетских знаний должны писать другие перья, чем те, которыми была написана «Разоблачённая Изида».

После того, как произведение было напечатано и поступило в продажу, началась дискуссия в отношении фактического авторства. Многие не желали признавать, что мадам Блаватская может быть достаточно хорошо информированной или интеллектуально способной для такого произведения. Правда, женщины, такие как Фрэнсис Берни, сочиняли романы высокого уровня. Мисс Фарли успешно служила проводником «Приношения Лоуэлла». Мэри Сомервилл написала «Физические науки», а Гарриет Мартино писала о политической экономии. Мне говорили, что священник из Нью-Йорка, член русской православной церкви утверждал, что я был настоящим автором. Однако это мнение вряд ли могло далеко распространиться. Его следовало бы опровергнуть подобно тому, как это сделал покойный Генри Уорд Бичер. Он рассказывал нам, что когда была опубликована «Хижина дяди Тома», многие настаивали на том, что он был автором, а не г-жа Стоу. «Тогда, – говорит г-н Бичер, – я написал "Норвуд"», что полностью разрешило этот вопрос. Точно так же никто, кто знаком с моим стилем письма, никогда не припишет мне авторство «Разоблачённой Изиды». Я бы смутился, если кто-нибудь считал меня редактором этого труда в прямом смысле этого слова. Правда, что после того, как г-н Бутон согласился стать издателем, меня попросили прочитать корректурные оттиски и убедиться, что ивритские слова и термины, принадлежащие другим языкам, были правильно набраны типографщиком, но я ничего не добавлял и не думайте, что я рискнул исправить то, что было внесено в сочинение. Без ведома или одобрения автора такие действия были бы предосудительными.

Пока она занималась этой работой, у неё было много книг по различным темам, очевидно, для справок. Были работы Жаколлио по Индии, Бунзена по Египту, «История магии» Эннимозера и другие. Я сам писал статьи по различным предметам для френологического журнала и других периодических изданий, и она покупала многие из них. Мы часто обсуждали темы и их различные стороны, поскольку она была превосходным собеседником и компетентна по всем вопросам, о которых мы говорили. Она говорила на английском языке с беглостью человека, прекрасно знакомого с ним и думающего на нём. Для меня это было так же, как если бы я разговаривал с любым человеком моего круга. Она была готова воспринять идею в том виде, как она была выражена, и чётко излагала свои мысли, а также кратко и часто энергично. Некоторые из употребляемых ею слов имели характерные особенности, указывающие на их источник. От всего, что она не одобряла или не признавала, она быстро избавлялась как от «чепухи» (flapdoodle). Я никогда не слышал или не встречал это слово где-нибудь ещё. Даже действия или проекты полковника Олкотта не избегли этого слова, но на самом деле он нередко попадал под её палящую критику. Он остро переживал её, но, за исключением краткого замечания во время критики, он, похоже, не испытывал обиды.

Что касается подлинности её авторства, то мне однажды рассказали историю, сочинённую неким человеком, имеющим непосредственное отношение к этому вопросу. История была передана в нескольких письмах, адресованных мне по этому вопросу. Моим информатором была покойная г-жа Элизабет Томпсон из Бостона. Г-жа Томпсон была женщиной богатой, исполненной доброжелательных намерений, но стремившейся к новинкам, которые были более или менее утопическими, переходя от одного проекта к другому, а также была склонна к лести.

Например, она дала деньги, позволившие медицинскому колледжу провести несколько лекций, а затем позволила этому делу заглохнуть; она заплатила за строительство часовни для сессии Летней философской школы в Конкорде, а затем устала от этого предприятия; она помогла д-ру Ньюбро деньгами, чтобы он печатал свою новую Библию, и наняла художника, г-на Фрэнка Карпентера, нарисовать портрет президента Линкольна в его кабинете, который она подарила Конгрессу. Богатство, которое её муж завещал ей, стало приманкой всяческих паразитов, а искусно преподнесённая лесть часто походила на магические слова: «Сезам, откройся!», и обязательно находила путь к её кошельку. Но она быстро меняла одно на другое.

Некоторое время её привлекала мадам Блаватская. Это было несколько странно, потому что трудно поверить, чтобы мадам Блаватская льстила кому-либо. Она не стеснялась говорить Генри Уорду Бичеру, когда он был на высоте славы, что он не был честным всенародным учителем. Напрашивается вопрос, была ли сама г-жа Томпсон совершенно искренней. Я помню, как однажды встретился с ней за обедом в квартире у мадам Блаватской. Заявление, которое я сделал, было приписано полковником Олкоттом «астральному свету».

Несколько дней спустя я встречался с г-жой Томпсон у неё дома, и она спросила о моём мнении таким образом, что мне показалось, что она едва ли была откровенна в своих отношениях с теософскими домочадцами.

Спустя год или около того, они уехали из Нью-Йорка в Индию. Г-жа Томпсон стала близким другом семьи д-ра Ньюбро на Западной 34-й улице. Он пытался протолкнуть «новую Библию» к изданию. Однажды я зашёл туда по приглашению и, узнав, что у неё были комнаты в том же доме, заглянул выразить ей своё почтение. В нашем разговоре была упомянута мадам Блаватская, и г-жа Томпсон сказала о ней так: «Если мадам Блаватская войдёт в эту дверь, я её ласково поцелую. В то же время я считаю, что она абсолютная притворщица». Затем она рассказала следующую историю: барон де Пальм, немецкий аристократ, который прожил некоторое время в этой стране, умер в госпитале Рузвельта. Он очень интересовался тайными учениями и писал о них. Он был близок с жильцами 47-й улицы и завещал им своё имущество, но при условии, что его тело будет кремировано. Среди жильцов была женщина, которая, похоже, не испытывала дружественных чувств и готова была говорить всякий вздор. Она рассказала г-же Томпсон, что после смерти барона она была с мадам Блаватской, осматривавшей содержимое его чемоданов. Один из них, сказала женщина, был полон рукописей. Мадам Блаватская просмотрела несколько страниц, а затем поспешно закрыла чемодан, стараясь отвлечь внимание другой темой.

Г-жа Томпсон, по-видимому, считала, что эта рукопись является материалом для сочинения «Разоблачённой Изиды». Конечно, она пыталась произвести на меня такое впечатление. Но я не склонен к намёкам и не хочу, чтобы другие полагали, что я думаю не то, что говорю прямо. Намёки вряд ли являются почётной практикой; это – просто увёртка, и часто просто показной вид того, что человек знает больше, чем говорит открыто. Я никогда не рассказывал эту историю и повторил её только для д-ра Р. Б. Уэстбрука из Филадельфии и полковника Олкотта, когда встретил его в Нью-Йорке.

Несколько человек писали письма, как будто я знал что-то, что могло бы дискредитировать мадам Блаватскую и установить подлинность авторства «Изиды». Мой ответ заключался в том, что она всегда поступала откровенно со мной, и у меня не было никакого желания говорить о ней недоброжелательно. Я имею в виду, что всегда избегал лести или легковерия, но никогда не буду отвечать на хорошее отношение злом или недружелюбными словами.

Не трудно понять, что, на самом деле, не было достаточных доказательств, чтобы оправдать приписывание авторства «Изиды» барону де Пальм. Я сомневаюсь, что он, будучи иностранцем, мог свободно писать на английском языке. Неизвестно, была ли рукопись, найденная в чемодане, написана для публикации или в какой-либо другой книжной форме. На самом деле, мне никто не говорил, что он намеревался писать такую работу или, что он был на это способен. Всё это следовало бы считать само собой разумеющимся, прежде чем предполагать какой-либо обман в авторстве.

Рукопись, с которой я работал, несомненно, была написана мадам Блаватской. Любой, кто был знаком с ней, прочитав первый том «Разоблачённой Изиды», без всяких затруднений признал бы её авторство. Хотя рукопись была достаточно объёмной, но не настолько, чтобы наполнить целый чемодан. Кроме того, добрая её треть или даже больше того, что было опубликовано, была написана мадам Блаватской после того, как г-н Бутон приступил к печатанию. Её ни в коем случае нельзя было назвать мастером по подготовке своего материала. Она латала и изменяла, составляя длинный список «изменений». Действительно, она никогда бы не закончила работу, по выражению издателя, пока он не сказал ей, что она должна остановиться.

Мне было предложено прочитать корректуры. В мои обязанности не входило диктовать или даже предлагать, что должно быть включено в работу, и я не помню, чтобы я делал исключение, кроме одного раза. Она с явным одобрением описала некое лечение, где ртуть была основным компонентом. К этому препарату я всю жизнь имею антипатию. Я видел, как люди «быстро сходили с рельс» и из жизни, принимая такое лекарство, а другие безнадёжно калечились. Мои протесты, возможно, побудили её изменить хвалебные слова.

Она всегда относилась ко мне очень учтиво. Когда её работа была в самом разгаре, или она была утомлена посетителями, то приказывала горничной отключить все звонки. О таком приказе мне неоднократно говорили, но когда она слышала мой голос, то приказывала мне открыть. Это случалось, когда визит не был деловым. Она была готова свободно разговаривать на любую тему, какой бы трудной она ни была. Немногие люди так владеют материалом в любой сфере жизни. Даже полковник Олкотт, который ни в коем случае не был ниже или проще, не был равным ей, кроме своей профессии.

Полагая, что основная часть работы не будет достаточно привлекательной для читателей, я настоятельно рекомендовал ей включить в неё рассказы о чудесных вещах, которые она наблюдала в Индии. Но она неизменно отказывалась это делать, говоря, что ей не разрешено «Братьями». Я не мог сомневаться в решении такой инстанции; моя мудрость в этом деле касалась рынка сбыта. Но она всегда была готова выслушать меня, касалось ли это её работы, философии или предметов повседневной жизни. Когда всё было готово к печати, меня попросили подготовить указатель. Другим судить, был ли он сделан правильно. Поскольку за него заплатила автор (а издатель не заплатил ни цента за всё, что я сделал в этом отношении, хотя он тщательно следил за всеми поступлениями от продаж), то это было [с её стороны] всего лишь должным подтверждением признательности.

Работа была, наконец, завершена, и «Разоблачённая Изида» должным образом опубликована. Домочадцы сразу же стали готовиться к отъезду из Нью-Йорка. Мадам Блаватская посетила Бюро натурализации и стала гражданкой Соединённых Штатов. Это меня удивило, отчасти потому, что я знал, что она собирается уехать из страны надолго, а также отчасти потому, что она открыто критиковала наш образ жизни и политику. Она объясняла, что у американского народа самое лучшее правительство. Вероятно, были проблемы с законом, о которых я не знал. Полковник Олкотт был опытным юристом и работал в администрации в Вашингтоне для выявления предполагаемых нарушений закона, и он знал, что необходимо за границей в качестве охранного свидетельства. Поскольку они после прибытия в Индию стали объектами подозрения как возможные шпионы российского правительства, нет сомнения, что меры предосторожности были разумными.

Мадам Блаватская писала мне несколько раз после их прибытия в Бомбей. Она рассказывала о многих темах, представляющих интерес для таких как я исследователей сравнительного изучения религий, и её письма были интересными, а также поучительными. Но со временем новые обязанности заняли место старых воспоминаний. Произошли такие события, как разрыв с Даянандой, лидером Арья Самадж, альянсом, противоестественным для американцев протестантского толка, которые не любят, чтобы кто-то властвовал над их религиозными убеждениями. Однако «Теософ» регулярно приходил ко мне, и хранится с первого номера. Это позволило мне следить за этой компанией и их действиями вплоть до завершения их нынешнего земного пути.

Сноски

---