Блаватская Е.П. - Эзотерический характер Евангелий

Нужно доделать!
Вставить греческие слова

ЭЗОТЕРИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ЕВАНГЕЛИЙ

I

«...cкажи нам, когда это будет? и какой признак Твоего присутствия и кончины века?» — спросили ученики Учителя на горе Елеонской.

На этот вопрос Человек Скорбей, Хрестос, шедший навстречу своим мукам и в то же время — навстречу своему триумфу в новом качестве Христоса, или Христа, дал поистине пророческий и весьма глубокомысленный ответ, который стоит процитировать целиком. Вот что сказал Иисус:

Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас; ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: «я Христос», и многих прельстят. Также услышите о войнах... Но это еще не конец: Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; Все же это начало болезней... И многие лжепророки восстанут и прельстят многих... и тогда придет конец... когда увидите мерзость запустения, реченную чрез пророка Даниила... Тогда, если кто скажет вам: «вот здесь Христос», или «там», — не верьте... Итак, если скажут вам: «вот, Он в пустыне», — не выходите; «вот, Он в потаенных комнатах», — не верьте; Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого...

На основании вышеприведенного отрывка каждый может сделать для себя два очевидных вывода, касающихся фраз, исправленных в новом издании Евангелия: а) «пришествие Христа» означает присутствие Христоса в духовно возрожденном мире, а вовсе не телесное возвращение «Христа» Иисуса; б) этого Христа не следует искать ни в пустыне, ни «в потаенных комнатах», т.е. ни в одном из храмов и ни в одной из церквей, сотворенных человеком; поскольку Христос — истинный эзотерический Спа­ситель — это не человек, но Божественный Принцип, заключенный в каждом человеческом существе. Тот, кто пытается воскресить в себе Дух, распятый земными страстями и похороненный в «склепе» грешной плоти; кто нашел в себе силы откатить в сторону камень материи от дверей своего внутреннего свя­тилища, тот воскрешает в себе Христа. «Сын Че­ловеческий» — не дитя рабыни-плоти, но сын свободной женщины-Духа, плод собственных деяний человека, его духовных трудов.

С другой стороны, на протяжении всей христианской эпохи описанные Матфеем предзнаменования никогда не проявлялись так ярко и явственно, как в наше время. Когда еще народы восставали друг на друга так ожесточенно, как сейчас? Когда еще имели место столь свирепые «глады» (другое название вопиющей нищеты и повсеместной пытки недоеданием огромных масс пролетариата) и столь частые и масштабные землетрясения, как в последние годы? Крепкие в вере милленаристы* и адвентисты* могли бы сказать, что «пришествие (во­площенного) Христа» уже близко и что уже пришло время готовиться к «концу света». Теософы — во всяком случае те из них, кому понятен скрытый смысл ожидания пришествия вселенских Аватар, Мессий, Сосиошей и Христов, — знают, что это будет не «конец света», но «кончина века», то есть окончание цикла, которое, действительно, уже не за горами. Если наши читатели уже успели позабыть заключительные фразы статьи «Знамения времени», напечатаной в «Lucifer» за минувший октябрь, пусть они перечитают их заново, и тогда им станет понятно значение этого цикла.

Предупреждение о «лже-Христах» и лже-пророках по сей день продолжает истолковываться благочестивыми христианами, поклоняющимися мертвой букве своего писания, как относящееся прежде всего к мистикам вообще и, разумеется, к теософам в частности.

Подтверждением тому является недавно вышедшая в свет работа м-ра Пембера «Ранний период существования Земли». Но, что бы там ни говорилось, совершенно очевидно, что к теософам слова Еван­гелия от Матфея едва ли применимы. Ибо теософы никогда не утверждали, что Христос находится «здесь» или «там», в пустыне или в большом городе; и наконец, они никогда не призывали искать Его в «потаенных комнатах» — за алтарем какой-либо церкви. Будь они христиане или язычники по своему рождению, они тем не менее всегда выступали против облачения в материю и, следовательно, неправомерного принижения того, что является самым чистым и величественным идеалом, символом символов, а именно — бессмертного Божественного Духа, заключенного в человеке, как бы этот Дух ни назывался — Гор, Кришна, Будда или Христос. И никто из них ни разу не сказал: «Я — Христос», поскольку те из них, кто родился на Западе, считают себя пока что только хрестианами, хотя и прилагают все усилия к тому, чтобы стать христианами в духе. Это предостере­же­ние Христа скорее можно отнести к тем, кто в своей гордыне и тщеславии не желает вести жизнь Хрестоса (которая только и может снискать человеку право носить имя Христа), но при этом самонадеянно полагает себя христианином (благословенным, помазанником) — исключительно по праву обряда крещения, через который он прошел, когда ему было всего лишь несколько дней от роду. И как же можно сомневаться в пророческом даре того, кто высказал это предостережение, видя толпы лжепророков и псевдоапостолов (Христа), наполнивших землю? Именно они раскололи на бесчисленное множество маленьких кусочков единую божественную Истину — теперь только в протестантском мире мо­нолит Вечной Истины разбит на триста пятьдесят с лишним сект, и число их продолжает расти. Возь­мем для примера округленную цифру 350 и предположим, что одной из этих сект удалось-таки более или менее приблизиться к истине; тогда выходит, что остальные 349 учений по необходимости должны быть ложными. Но ведь каждая из этих сект утверждает, что Христос находится именно в ее «потаенной комнате», и отказывает в этой привилегии всем другим, в то время как подавляющее большинство сектантов ежедневно распинает Христа на кресте материальной обыденности: по сути дела — на «столбе позора», как называли его древние римляне!

Преклонение перед мертвой буквой библейского текста это не что иное, как одна из форм идолопо­клонства. Главный догмат веры не может быть двуликим Янусом. «Оправдание» через Христа не может быть достигнуто по нашей воле и прихоти, будь то оправдание «верой» или «деяниями»; и потому, когда Иаков (II, 25) противоречит Павлу (Евр., XI, 31) и наоборот, один из них неизбежно должен быть неправ. Следовательно, Библия отнюдь не является «Словом Божьим», но, в лучшем случае, содержит в себе слова обыкновенных, подверженных заблуждениям людей и несовершенных наставников. Однако если читать ее эзотерически, можно найти в ней если не всю истину, то, по крайней мере, «ничего кроме истины», в какой бы аллегорической форме она ни была изложена. И все же: Quot homines tot sententiae.

«Принцип Христа», пробужденный и воссиявший Дух Истины универсален и вечен; и потому истинный Христос не может быть монополизирован никем из людей, даже если кто-то из них присвоит себе ти­тул «Викария Христа» или же «Главы» той или иной государственной религии. Дух «Хреста», как и дух «Христа», невозможно ограничить рамками какой-либо одной веры или секты уже потому, что эта вера или секта, утверждая собственную непогрешимость, стремится вознестись над остальными. Само это имя используется сейчас в столь нетерпимой и догма­тической манере, что христианство превратилось в наши дни в религию чванства par excellence, в средство для удовлетворения личных амбиций, в синекуру для тех, кто стремится к богатству, мистификации и власти; в настоящее прибежище для лицемеров. Столь благородный в древности эпитет, о котором Юстин Мученик сказал: «Одним только этим именем, коим клеймят нас как преступников, мы прославлены», ныне осквернен и унижен. Миссионер гордится тем, что ему удается обратить язычника, для которого христианство становится профессией, но почти никогда — религией: источником доходов, получаемых из миссионерского фонда, а также удобным предлогом для оправдания всех своих мелких прегре­шений и преступлений, начиная с пьянства и кончая воровством, — ведь все это уже искуплено кровью Иисуса. Но тот же миссионер готов, не колеблясь, публично осудить на вечные муки в адовом пламени самого великого святого, если последний не прошел в свое время через бессмысленный и бес­по­лезный обряд крещения водой, сопровождаемый бормотанием непонятных молитв и пустыми ритуалами.

Мы намеренно говорим о «непонятных молитвах» и «пустых ритуалах». Лишь немногим христианам из числа мирян знакомо истинное значение слова Христос; а те представители духовенства, которым все-таки удалось его узнать, скрывают это знание от своих прихожан, поскольку воспитывались они в духе неразмышления над подобными вопросами; размыш­ление же приравнивалось к сомнению и почиталось греховным. Они требуют слепой, безоговорочной ве­ры и запрещают любые исследования как непростительный грех, хотя все, что ведет к постижению истины, ничем иным, кроме как святым, быть не может. Ибо что есть Божественная Мудрость, или Гнозис, как не сущностная реальность, стоящая за мимолетными внешними образами существующих в природе объ­ектов, как не сама душа проявленного Логоса? И почему же тогда люди, стремящиеся к достижению единства с вечным и абсолютным Божеством, должны отказываться от мысли о проникновении в его тайны, какими бы отпугивающими они ни казались? И почему они должны произносить имена и фразы, подлинный смысл которых остается для них тайной за семью печатями, простым, мало что значащим звуком? Не кроется ли истинная причина в том, что один не слишком щепетильный общественный институт, именуемый церковью, боится утратить свою власть над душами людей, пугая и грозя каждому, кто попытается выйти за установленные ею рамки, объ­являет его богохульником, стараясь уничтожить самый дух исследования? Но теософия — «Божественная Мудрость» — никогда не обращала внимания на эти окрики, имея мужество высказывать собственное мнение. Скептики и фанатики наверняка навесят на нее за это качество очередной ярлык: первые — какой-нибудь пустой «-изм», вторые назовут «сатанизмом». Но уничтожить теософию ни тем ни другим не удастся. Теософов уже называли и атеистами, и ненавистниками христианства, и даже врагами Бога и богов. Но, не являясь никем из перечисленных, теософы приняли решение — публично, на страницах печатных изданий, четко и ясно изложить свои идеи и свое кредо или, по крайней мере, пояснить свою позицию в отношении монотеизма и христианства, чтобы непредвзятый читатель мог сам во всем разобраться, дав оценку как теософам с их верой, так и вере клевещущих на них и самим клеветникам. Ни один искренне стремящийся к истине человек не станет возражать против такого честного и открытого диспута; и новый свет, пролитый на эти проблемы, — даже если его будет слишком много — никого не ослепит, хотя поначалу и вызовет удивление. Напротив, такие люди будут только благодарны «Lu­cifer»; а те, о ком сказано — «qui vult decipi decipiatur», пусть и впредь позволяют дурачить себя как угодно!

Редакция вышеназванного журнала намерена начать публикацию целого цикла статей*, посвященных скрытому значению, или эзотеризму, Нового Завета. Священные книги всех великих мировых религий являются своеобразными хранилищами, в аллегорической и символической форме отражающими тайные учения Мистерий Посвящения, известные человечеству в более или менее завуалиро­ванной форме с доисторических времен. И Библия в этом смысле также не является исключением. Первые авторы Логий (ныне — Евангелий), безусловно, знали истину, всю истину; однако их наследникам достались уже только догма и форма, ведущие скорее к установлению в сердце человека понятия иерар­хической власти, нежели к постижению истинного духа так называемого учения Христа. Отсюда и постепенное извращение подлинной сути. Как справедливо отмечает Хиггинс, в Христологии Св. Павла и Юстина Мученика мы имеем эзотерическую религию Ватикана: утонченный гностицизм — для карди­налов, более грубая его форма — для простого народа. Именно эта последняя — только еще более материалистическая и извращенная — дожила до нашего времени.

Идея публикации указанного цикла статей была подсказана письмом, напечатанным в октябрьском номере нашего журнала* под заголовком «Противоречивы ли учения, приписываемые Иисусу?». Однако было бы ошибкой усматривать в нашем решении попытку опровергнуть или же принизить значение критики м-ра Джеральда Массея. Противоречия, отмеченные этим высокообразованным лектором и писателем, слишком очевидны, чтобы их мог опровергнуть какой-либо «проповедник» или апологет Библии; поскольку м-р Массей лишь более лаконичным и сильным языком изложил то, что было сказано о потомке Иосифа Пандиры (или Пантеры) из книги Талмуда «Сефер Толдош Иешу» во втором томе «Разоблаченной Изиды». Следовательно, его убежденность в поддельном характере Библии и Нового Завета в их ныне существующей редакции разделяется также и автором настоящей статьи. Как можно, учитывая недавний пересмотр текста Библии и выявленные при этом многие тысячи ошибок, неточно переведенные выражения и интерполяции (из которых только часть была признана и исправлена), упрекать кого-то в неверии в авторитетность этих писаний!

Однако против одной короткой фразы в упомя­нутом письме редакторы хотели бы возразить. М-р Джеральд Массей пишет:

Какой прок от ваших «клятв на Библии», если книга, на которой вы клянетесь, является собранием фальшивок — уже разоблаченных или таких, что вот-вот будут разоблачены?

Безусловно, такой маститый и высокообразованный ученый-символист, каким является м-р Дж. Массей, никогда не скажет, что «Книга Мертвых», или Веды, или любое другое древнее Писание это всего лишь «собрание фальшивок». Так почему бы в том же самом свете не посмотреть и на Ветхий, и, в еще большей степени, на Новый Завет?

Все эти сочинения следует признать «собраниями фальшивок», если трактовать их с позиций экзотерической мертвой буквы, как это делали древние, и в особенности современные толкователи-теологи. К тому же каждое из Писаний было превращено в орудие укрепления власти и реализации политических амбиций беспринципного духовенства. Все они на­саждали суеверия, все превращали своих богов в изрыгающих проклятия молохов и демонов, и все принуждали народы служить этим чудовищам более ревностно, нежели Богу Истины. Но если все хит­роумные догмы и злонамеренные искажения ком­ментаторов вполне очевидны и являются «фальшивками, уже разоблаченными», то сами тексты — это кладези универсальных истин; хотя для мира непо­священных и грешников они являются на­бо­ром загадочных слов, начертанных «пальцами человече­ской руки» на стене дворца Валтасара; и требуется Даниил, который помог бы прочесть и понять их.

И все-таки истина не может позволить себе остаться без свидетелей. Кроме великих мудрецов, По­священных в символику Писаний, есть еще скромные ученики, постигающие секреты мистерий ар­хаического эзотеризма; ученые, владеющие древнееврейским и другими мертвыми языками, — те, что посвятили себя разгадыванию речений Сфинкса ми­ровых религий. И хотя никто из них не обладает всеми «семью ключами» к этой великой загадке, все же они знают достаточно, чтобы утверждать: сущест­вовал универсальный язык мистерий, на котором и были составлены все Мировые Писания — от Вед до «Откровения» и от «Книги Мертвых» до «Деяний». По крайней мере, один ключ (числовой и геометрический) к Сокровенному

Языку сейчас уже обна­ружен; этот древний язык долгое время оставался и продолжает оставаться скрытым, но факт его несомненного существования подкрепляется массой свидетельств, подтверждаемых неоспоримыми математическими вычислениями. Действительно, если настаивать на принятии Библии в ее буквальном смысле на фоне всех тех открытий, что были сделаны востоковедами, и всех достижений независимых исследователей и каббалистов, то нетрудно предвидеть, что уже нынешнее новое поколение в Европе и Америке отвергнет ее так же, как это сделали все материалисты и логики. Ибо, чем больше изучаешь древние религиозные тексты, тем яснее понимаешь, что основа у Нового Завета та же, что и у Вед, и у египетской теогонии, и у аллегорий маздеизма. Искупление кровью, соглашения, скрепленные кровью, и передача крови от богов людям и от людей богам (в виде жертвоприношения) — вот первая ключевая но­та в каждой космогонии и теогонии; душа, жизнь и кровь — эти слова были синонимами в каждом языке и прежде всего у евреев; дать кровь означало дать жизнь. Многие легенды (географически) отделенных друг от друга народов производят душу и сознание новосотворенного рода человеческого из крови его божественных создателей. Берос записал одну халдейскую легенду, согласно которой новая раса людей произошла из праха, смешанного с кровью, про­лившейся из отрубленной головы бога Бела. «Вот почему люди обладают разумом и причастны к бо­жественному знанию», — комментирует Берос. А Ленорман показал (The Beginnings of History, etc., p. 52), что «Орфики... говорили, что нематериальная часть человека, его душа [его жизнь] произошла из крови Диониса Загрея, разорванного на куски Титанами...» Кровь «оживляет мертвого», т.е. метафи­зически дает сознательную жизнь и душу человеку, созданному из материи или праха — такому, как наш современный материалист. Мистическое предписание — «Истинно говорю вам, если не вкусите плоти Сына человеческого и не выпьете крови его, не обретете жизни в себе» [Иоан., VI, 53] — никем и никогда не может быть понято в его истинном оккультном значении, за исключением тех, кто уже обладает некоторыми из семи ключей, но при этом не возлагает слишком больших надежд на Св. Петра. Кто бы ни произнес эти слова — Иисус из Назарета или Иешуа Бен-Пантера, совершенно очевидно: это сказал Посвященный. Их правильная интерпретация возможна только с помощью трех ключей: один из них открывает психическую дверь, другой — физиологиче­скую, и третий, выявляя неразрывную связь между теогонией и антропологией, раскрывает тайну земного бытия. Именно за распространение некоторых из этих истин с одной-единственной целью — спасти мыслящее человечество от умопомрачения материализма и пессимизма — мистиков часто объявляли слугами Антихриста, причем порою к этим обвинениям присоединяли свои голоса даже самые добропорядочные, искренне верующие и уважаемые люди из числа христиан.

Первым ключом к постижению затемненного смы­­сла мистического имени Христа является понимание древних мистерий ариев, сабеев и египтян. Гнозис, вытесненный впоследствии христианской догматикой, был поистине универсален. Он был эхом изначальной религии мудрости, некогда бывшей наследием всего человечества; и, следовательно, можно с уверенностью утверждать, что в своем чисто метафизическом аспекте Дух Христа (божественный логос) присутствовал в человечестве с самого его появления. Автор клементинских поучений* прав: мистерия Христоса, которую, как ныне считается, про­поведовал Иисус из Назарета, «идентична» той, что с самого начала была открыта «тем, кто был достоин» (как сказано в другой лекции). Из Евангелия, со слов Луки, мы узнаем, что этими «достойными» были посвященные в мистерии Гнозиса: они были «признаны достойными» получить «воскресение из мертвых» в этой жизни; это «те, кто знает, что смерть более не властна над ними, ибо они равны ангелам и суть сыны Божьи и сыны Воскресения». Следовательно, таковыми являлись величайшие из Адептов всех религий; а вышеприведенные слова адресованы тем, кто, даже не будучи Посвященным, искренне стремится жить жизнью и достигает вследствие этого духовного озарения по мере того, как его личность — «Сын» — сливается со своим «Отцом» — индивидуальным божественным Духом, Богом, пребывающим внутри каждого из нас. Это «воскресение» не может быть исключительной привилегией одних христиан, но является духовным правом каждого человека, имеющего душу и дух, ка­кую бы религию он ни исповедовал. Такой индивидуум становится Христо-человеком. И с другой стороны, те, кто игнорирует в себе Христа (принцип), так и умрут невоскрешенными язычниками, невзирая на крещение, причастия, формальные молитвы и ве­ру в догмы.

Чтобы понять все вышесказанное, читатель должен усвоить архаическое значение этих двух тер­минов — Хрестос и Христос. Первый, разумеется, означает нечто большее, нежели просто «хороший», «превосходный человек», тогда как второй вообще неприменим ни к одному из обычных людей, но только к Посвященным в момент их второго рождения и воскресения. Тот, кто находит Христоса, признавая в нем свой единственный «путь», становится последователем и Апостолом Христа, даже если такой человек ни разу не проходил через обряд крещения и никогда в жизни не встречался с «христианином», не говоря уже о том, что и самого себя он таковым не считает.

II

Слово «Хрестос» существовало задолго до того, как мир услышал о христианстве. Оно встречается с V в. до н.э. — у Геродота, Эсхила и других классиче­ских греческих авторов, где оно употреблялось по отношению как к людям, так и к предметам.

Так, у Эсхила (Choephoroe, 901) мы читаем о manteаumata (пифохрестах) — «оракулах пифийского Бога» (Greek-English Lexicon), возвещавшихся через пифию; Пифохрестос, это именительный падеж един­ственного числа прилагательного, образованного от храо crаaw (Euripides, Ion, 1218). Более поздние значения, весьма вольно выведенные из первоначаль­ного, многочисленны и многообразны. Языческие классики использовали глагол crаaomai («вопрошать оракула») в нескольких значениях, ибо он означал также «предопределенный», предназначенный ора­кулу, в смысле требуемой им жертвы или жертвы слову, поскольку слово хрестерион обозначало не только «местонахождение оракула», но также — «предназначенное оракулу приношение». Хрестес, crаhsthV это тот, кто объяснял, толковал оракулы, «прорицатель, предсказатель» (Liddell and Scott, Greek-En­glish Lexicon); а хрестериос, crhstаhrioV — тот, кто принадлежит или служит оракулу, Богу или «Учителю», что бы там не говорил каноник Фаррар.

Все вышесказанное свидетельствует о том, что термины «Христос» и «христиане», первоначально произносившиеся как Хрестос и хрестиане, crhstia­noаi, были заимствованы из храмовой терминологии язычников, при этом их значение осталось прежним. Бог евреев заменил теперь оракула и других богов; родовое понятие «Хрестос» стало принадлежностью одного лица; и новые термины, такие, как Chrestianoi и Chrestodoulos («последователь или слуга Хрестоса»), были созданы из старого материала. Это наглядно показано Филоном Иудеем — монотеистом, который пользуется этим термином в своих, монотеистических целях. Ибо он говорит о qeаocrhstoV (теохрестос), т.е. о том, что «провозглашено Богом» (или о тех, кто провозглашен Богом), и о lаogia qeаocrhsta (логия теохреста) — «изречениях, исходящих от Бо­га», что является доказательством того, что он писал в период (между I в. до н.э. и I в. н. э.), когда ни христиане, ни хрестиане еще не были известны под этими именами, но все еще называли себя назареянами. И хотя между двумя словами — crаaw, «вопрошать или получать ответ от Бога или оракула» (creаw — бо­лее ранняя, ионическая форма этого слова), и crаiw (хрио), «натирать, помазывать», — большая разница, это не помешало духовенству превратить термин Филона (qeаocrhstoV) в другой — qeаocristoV («по­мазанный Богом»). Таким образом, в чисто догматических целях буква h была заменена на i; и, как мы это теперь наблюдаем, подмена с успехом удалась.

Мирское значение слова Хрестос, часто встре­чающегося в греческой классической литературе, было тем же, что и в мистериях. Выражение Демо­сфена Нw crhstаe (De corona, 318 [330]) означает просто — «о добрый человек»; у Платона читаем (Phae­drus, 264 C): crhstабoV нei, Єti me ГГhgeЎi, «ты очень добр, раз так думаешь...». Однако в эзотерической фразеологии храмов «хрестосом» — слово, которое, подобно причастию Chrestheis, было образовано по тому же правилу от глагола crАaomai («вопрошать Бога») и имело тот же самый смысл — назывался тот, кого мы могли бы назвать Адептом, а также — высшим чела, учеником. Именно в этом значении мы встречаем его у Эврипида (Ion, 1320) и Эсхила. Этот эпитет применялся к тем, кого бог, оракул или еще кто-либо вышестоящий удостаивал своим упоминанием. Тому можно привести следующий пример.

Встречающееся у Пиндара выражение crА%hsen o#ikist%hra (Odes: Pythia, IV, 6) означает — «оракул провозгласил его переселенцем». В этом случае дух греческого языка допускает, чтобы такого человека называли crhst!oV (Хрестос). Следовательно, этим словом можно было назвать любого ученика, признанного учителем, равно как и просто любого хо­рошего человека. Но теперь греческий язык допускает довольно странные этимологии. Христианская теология постановила, что имя «Христос» следует производить от cr!iw, crisw (Хрисо) — «помазанный благовонными мазями или маслом». Но это слово имеет несколько значений. У Гомера (Илиада, XXIII, 186; также — Одиссея, IV, 252) и у многих других древних авторов оно употребляется в значении — «натирать тело маслом после купания». Таким образом, слово cristhV (Христес) скорее обозначает — чис­то вымытый, в то время как Хрестес (cr!hsthV) — это «жрец, пророк»; т.е. именно последний термин более применим к Иисусу, нежели «намазанный, помазанный», так как Норк, ссылаясь на авторитет Евангелий, показал, что Иисус никогда не был помазан ни как царь, ни как священник. Словом, мы видим здесь глубочайшую тайну, разгадать которую (я на этом настаиваю) можно, лишь опираясь на об­ширные познания в области языческих мистерий. Не авторитет ранних отцов церкви, преследовавших свои собственные цели, является наиболее достоверным источником для определения значений терминов Хрестос и Христос, но свидетельства, оставленные древними, жившими в до-христианские века. Ибо последние никаких целей не преследовали, а потому утаивать или искажать что-либо им не было никакой нужды; в силу этого, их свидетельства, безусловно, более достоверны. Эти свидетельства можно обнаружить, обратившись сперва к классикам древности, объясняющим в своих сочинениях значение этих слов, а затем — к мистической символике, определяющей их истинный смысл.

Слово Хрестос, как уже говорилось, имеет несколько значений. Оно может быть отнесено и к Божеству и к Человеку. В первом значении оно упо­требляется в Евангелиях (например — Лук., VI, 35), обозначая — «добрый, милосердный» (crhst!oV #estin #ep”i to”uV); и в «Первом Послании Петра» (II, 3), где сказано — «благ Господь» (crhst!oV #$o K!urioV). С другой стороны, Климент Александрийский подразумевает под этим словом просто доброго человека: «Все, кто верит в Хреста (доброго человека), называются и в действительности являются хрестианами, то есть добрыми людьми (Strom., lib. II, ch. iv)». Скрытность Климента вполне естественна, ибо его хрис­тианство, как справедливо отмечает Кинг в своих «Гностиках и их наследии», было не более чем хилой веточкой, привитой к могучему стволу платонизма, первоначально им исповедуемого. Прежде чем стать христианином, он был Посвященным-неоплатоником; и, как бы ни изменились его взгляды, это не могло освободить его от ранее данного обязательства хранить в тайне некоторые вещи. Будучи теософом и гнос­тиком (т.е. тем, кто знает), Климент просто не мог не знать, что Христос — это «Путь», тогда как Хрес­тос — одинокий путник, следующий по этому «Пу­ти» к достижению конечной цели, которая и есть тот самый Христос — сияющий в славе Дух Истины, воссоединяясь с которым душа (Сын) становится Единой с Духом (Отцом). О том, что Павел, несомненно, знал эту истину, говорят его собственные слова. Ибо что еще может означать его фраза — o+uV palin #wdаinw (acriV o/u morfwqЎh crist”oV #en umЎin, звучащая в официальном переводе как: «Я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос»; что еще она может означать, как не эзотерическое напутст­вие: «пока вы не отыщете в себе Христоса как свой единственный “путь”». (Гал., IV, 19)

Таким образом, Иисус из Назарета или из Луда был Хрестосом; и это так же бесспорно, как и то, что при жизни своей он никогда не носил титул Христос, вплоть до самого последнего своего испытания. Вполне возможно, что, как предполагает Хиггинс, «Иисуса сначала звали — creizoV, потом — crhzoV, и только после этого — crizoV. Написание creizoV использовалось до того, как в алфавите утвердилась буква “H” [заглавная буква “эта”]». Но преп. Р.Тейлор в своем ответе Паю Смиту (цит. на с. 113) утверждает: «Лестный эпитет Хрест... означал не более чем просто “хороший человек”».

Здесь опять-таки можно призвать в свидетели многих античных писателей, удостоверяющих, что Христос (или вернее — Хрейстос) это эпитет, применявшийся, наряду с crhzoV=Хрестос, в отношении язычников-неиудеев до начала христианской эры. В «Philopatris», 17, сказано: p!anta, e#i t!uc0h ge crhst”oV ka”i #en (eqnesi, т.е. — «если хрестос может быть среди язычников», и т.д.

Тертуллиан разоблачает в III главе своего «Apo­logeticus» слово «Christianus» как результат «ловкой интерпретации»; а д-р

Джон Джонс, напротив, приводит подкрепленные достоверными источниками данные о том, что Хрестос (crhzoV) «было обычным именем, которым называли его [Христа] гностики и даже неуверовавшие», и утверждает, что истинным его именем должно быть crizoV, или Христос, повторяя тем самым «благочестивую ложь» ранних отцов — ту ложь, которая привела к грубой материализации всей христианской системы. Но я, в меру своих сил и знаний, попытаюсь объяснить истинный смысл всех этих терминов.

Слово «Христос», или «состояние Христа», всегда было синонимом «состояния Махатмы», т.е. единства человека с заключенным в нем божественным принципом. Как говорит Павел (Еф., III, 17): «ka­toik%hsai t”on crist”on di”a t%hV p!istewV #en ta%iV kard!iaiV $um%wn». «Найдете Христоса в сердце своем через знание», а не через веру, как сказано в переводе*; ибо Pistis, как будет подробнее показано ниже, есть «знание».

Существует и другое, гораздо более убедительное доказательство тому, что имя Христос имеет до-хри­стианское происхождение. Это имя содержится в про­рочестве Эритрейской Сивиллы*. Читаем: IHSOUS CREISTOS QEOU UIOS SWTHR STAUROS. Набор су­ществительных; для непосвященного — полнейшая бессмыслица. Но если прочесть их эзотерически, пе­ред нами возникнет настоящее пророчество (правда, касается оно не Иисуса) — фраза из мистического катехизиса Посвященного. В пророчестве говорится о нисхождении на Землю Духа Истины (Христоса), после пришествия которого (опять-таки не имеющего ничего общего с возвращением Иисуса) наступит Золотой Век. Эта фраза указывает на необходимость прохождения через распятие плоти, или материи, во имя достижения блаженного состояния внутренней (или субъективной) теофании и теопнейстии*. Если прочесть ее экзотерически, то слова «Iesous Chreistos theou huios soter stauros» (что буквально означает — «Иесус, Христос, Сын Бога, Спаситель, Крест») могут показаться блестящим поводом для христианского пророчества; но это пророчество язычника, а не христианина.

Если уж браться за объяснение имени IESOUS CHREISTOS, то следует прежде всего обратиться к изучению мифологии, так называемых «фантастических историй» древних, ибо в них — ключ. Задумайтесь над сущностью Аполлона, солнечного бога, Врачевателя, и над аллегорическими образами его сыновей — Януса (или Иона), дельфийского жреца, благодаря посредничеству которого возносимые смертными молитвы достигали бессмертных богов; и Асклепия, прозванного Сотером, т.е. Спасителем.

Вот страничка эзотерической истории, переска­занная символическим языком древнегреческих поэтов.

Город Хриса Д-р Кларк предполагает, что его руины находятся под ны­нешней Крестоной — небольшим городком, или вернее — деревней в Фокее, недалеко от Крисского залива. (E.D.Cla­rke, Travels in various Countries of Europe, Asia and Africa. vol. VII, chap. vi, «Lebadea to Delphi», p. 239.)

(ныне произносится — Криса) был построен в память о Креусе (или Кревсе) — дочери царя Эрехтея, матери Януса (или Иона), родившей его от Аполлона; а точнее — в память об опасности, которой Янусу удалось счастливо избежать. Мы узнаем, что Янус, оставленный в пещере своей матерью, желавшей «скрыть позор девственницы, родившей сына», был найден Гермесом, забравшим младенца в Дельфы и воспитавшим его при святилище и оракуле его отца Аполлона. Там Янус, под именем Хресис (cr%hsiV), сперва стал Хрестесом (жрецом, прорицателем или Посвященным), а затем едва не стал Хрестерионом, «священной жертвой», когда его мать, не узнав собственного сына и сочтя Януса, на основании туманного сообщения оракула, внебрачным сыном своего мужа, решила в ревности своей отравить его. Узнав о готовящемся злодействе, Янус преследовал Креусу до самого алтаря с намерением убить, но пифия спасла ее, открыв обоим тайну их родства. Впоследствии, в память об этом чудесном спасении, Креуса построила город Хрису, или Крису. И вся эта аллегория — не более чем символиче­ское отображение сопутствующих Посвящению испытаний.

Зная, таким образом, что Янус — солнечный Бог и сын Аполлона, Солнца — это также «Инициатор» (т.е. Посвятитель) и «Открывающий Врата Света» (т.е. тайной мудрости мистерий); что он рожден от Крисы (эзотерически — Хрис) и что он был Хрестосом, устами которого говорил Бог; что он был, в конце концов, Ионом, прародителем ионийцев, и, как говорят некоторые, аспектом Асклепия, другого сы­на Аполлона, мы получаем ту нить Ариадны, которая выведет нас из этого лабиринта аллегорий. Однако у нас нет возможности подробно останавливаться здесь на всех сопутствующих аспектах мифологии. Достаточно выявить связь между мифическими персонажами седой древности и позднейшими небылицами, появление которых знаменует собою начало нашей цивилизованной эры.

Асклепий (Эскулап) был божественным враче­вателем, «Целителем», «Спасителем», за что его и прозвали — Swt!hr; но этот титул носил также и Янус Дельфийский, в то время как Иасо — дочь Ас­клепия — была богиней исцеления; под ее покровительством находились все те, кто готовился к посвящению в храме ее отца; этих новообращенных или хрестов (chrestoi) называли «сыновьями Иасо». (См.: Aristophanes, Plutus, 701.)

Теперь, если мы вспомним, что имена Иесуса в различных вариациях — Иасиус, Иасион, Ясон и Иасус — были широко распространены в Древней Греции, и особенно, среди потомков Ясиуса (Ясидов), так же как и среди «сынов Иасо» — Мистов* и будущих Эпоптов (Посвященных), то что может помешать нам истолковать таинственные слова из Сивиллиной книги в их истинном значении, никак не связанном с христианским пророчеством? Тайная доктрина учит, что первые два слова — IHSOUS CRE­ISTOS означают всего-навсего «сын Иасо, Хрестос», или — слуга Бога-оракула. Действительно, на ионийском диалекте имя Иасо звучит как Иесо; и выражение Ihso%uV (Iesous), в своей архаической форме — IHSOUS означает просто — «сын Иасо, или Иесо», «целитель».

Безусловно, подобное истолкование не может вы­звать никаких нареканий, равно как и написание Иесо вместо Иасо, так как последняя форма является аттической и поэтому неточной, ибо это имя — ионическое. «Иесо», от которого образовано «ho Iesous» (сын Иесо) — т.е. родительный падеж, а не именительный, может быть только ионическим словом и никаким другим, особенно если принять во внимание возраст Сивиллиной книги. Сивилла из Эритреи не могла произнести эти слова иначе, ведь Эритрея, место ее обитания, была городом в Ионии (от имени Ион, или Янус), напротив Хиоса; так что ионическая форма предшествовала аттической.

Если оставить на время мистическое значение этих слов Сивиллы, ставших ныне такими знаменитыми, и прочесть их буквально, памятуя все сказанное выше, то остававшиеся доселе загадочными слова будут выглядеть следующим образом: «Сын Иасо, Хрестос (жрец или слуга) сын(а) Бог(а) (Аполлона) Спасителя от Креста (плоти или материи)». Поистине, христианство должно оставить всякую надежду быть понятым, пока из него не будет выметен весь догматизм и мертвая буква не будет принесена в жерт­ву вечному Духу истины, который есть Гор, и Кришна, и Будда, равно как и гностический Христос, и истинный Христос Павла.

В своих «Путешествиях по разным странам Европы, Азии и Африки» д-р Э.Д.Кларк описывает увиденный им языческий монумент.

...Внутри святилища, за алтарем, мы увидели обломки мраморной бемы (кафедры), на задней стенке которой обнаружили надпись — прекрасно сохранившуюся, нигде не поврежденную и вполне разборчивую, являющую собой, пожалуй, единственный известный пример надгробной надписи на памятнике столь замечательной формы.

Эта надпись гласила: CRHSTOS PRWTOU QESSA­LOS LAREISAIOS PELASGIWTHS ETWN IH HRWS; или «Хрестос, первый, Фессалоникиец из Ларисы, Пеласгиот, 18-летний Герой»; Хрестос первый (protou) — почему? Если понимать эту фразу буквально, в ней отсутствует какой-либо смысл; но прочитанная эзо­терически, она ясна и конкретна. Как показывает д-р Кларк, слово «Хрестос» встречается в эпитафиях практически всех древних жителей Ларисы, но ему всякий раз предшествует имя собственное. Если эпитет Хрестос стоит после имени, он означает просто «добрый человек», т.е. посмертную похвалу усопшему (примерно то же самое можно встретить и в наших современных эпитафиях). Но если слово Хрестос употребляется самостоятельно и за ним следует слово «protou», смысл его совершенно меняется, особенно если умерший характеризуется как «герой». Оккультист, прочитав эту фразу, сказал бы, что умерший был неофитом, скончавшимся на 18-м году своего неофитства, но успевшим достичь первого или высшего класса ученичества, «героически» выдержав все подготовительные испытания; однако он умер, так и не успев приобщиться к последней тайне, познав которую он стал бы «Христосом», помазанным, воссоединившимся с духом Христоса или Истины в себе самом. Он не достиг конца «Пути», хотя и выдержал как герой все ужасы подготовительных теургических испытаний.

Наша уверенность в правильности этого прочтения станет абсолютной, когда мы прочтем у д-ра Кларка, где он нашел эту надпись. Как отмечает Годфри Хиггинс, она была обнаружена именно там, «где я и предполагал ее найти, — в Дельфах, в храме Бога, называемого ИЕ», который у христиан превратился в Йах, или Иегову, объединенного с Христом Иисусом. Этот храм был расположен у подножия Парнаса, в Гимнасии, «рядом с Касталийским источником, который протекал мимо руин Криссы (вероятно, городка, именуемого Крестона) и впадал в Крисский залив». (Higgins, Anacalypsis, I, 582.) И еще: «В начале своего пути от [Касталийского] источника она [река] отделяет развалины Гимнасия, где ныне стоит Монастырь Паная, от деревушки Кастри, так же как, возможно, ранее отделяла его от древних Дельф...» — местопребывания великого оракула Аполлона, города Криса (или Креуса), великого центра посвящений и пророков-Chrestoi, где претенденты на последнее испытание принимали помазание священными маслами, перед тем как войти в заключительный, сорокадевятичасовый транс (что практикуется на Востоке по сей день), из которого они выходили уже во всей славе адептов-Christoi.

...В Клементинских «Похвалах» сказано, что отец помазал своего сына «маслом, собранным в лесу с Древа Жизни, и от этого помазания он был прозван Христом»; отсюда и произошло название — христиане. Но оно опять-таки имеет египетское происхождение. Гор был тем сыном, которого помазал отец. Способ этого помазания от Древа Жизни, изображенный на некоторых памятниках, выглядит весьма примитивным. Но именно этот египетский Гор превратился затем в гностического Христа, изображаемого на гностических камнях как связующее звено между Карестом и Христом, а также как двуполый Гор. («The Name and Nature of the Christ» Gerald Massey.)

М-р Дж. Массей объединяет греческого Христоса или Христа с египетским Карестом — «способом достичь бессмертия через мумифицирование» и очень серьезно аргументирует свое утверждение. Он начинает с того, что по-египетски Слово Истины — Ма-Кхеру и что этот титул принадлежит Гору. Таким образом, утверждает м-р Массей, Гор предшествовал Христу как провозвестник Слова Истины, Логоса, или божественной природы человека. В той же самой его работе читаем следующее:

Гнозис делился на три категории — астрономическую, духовную и доктринальную; все три могут быть идентифицированы с египетским Христом. В астрономической — это созвездие Ориона, называвшееся Саху, или мумия. Считалось, что душа Гора воскресла и заняла свое место на небе в виде звезд Ориона. В мумии видели символ сохранения, спасения, и потому она воспринималась как образ Спасителя, как пример бессмертия. Плутарх и Геродот сообщают, что в Египте существовал обычай: во время пиров, перед трапезой и весельем, в залу вносили мумию усопшего и обносили вокруг собравшихся, дабы напомнить всем, что после смерти они тоже уподобятся этому символу, т.е. тоже обретут бессмертие! Этот символ бессмертия назывался Карест или Каруст; он и был египетским Христом. Глагол Карес означает «бальзамировать, натирать, создавать мумию как символ бессмертия»; такая мумия называлась Карест; таким образом, замена Кареста на Христа не означает просто замену одного слова на другое.

Теперь мы можем рассматривать это понятие не только как греческое слово, означающее «помазанный» или «намазанный», но как видовое определение.

Карест заворачивался в цельный кусок ткани без швов — обычную одежду Христа! Длина ткани роли не играла: некоторые полосы достигали в развернутом виде 1000 ярдов в длину, но при этом не имели ни единого шва... Ныне это цельное одеяние египетского Кареста служит нам на­поминанием о мистическом Христе, ставшем историче­ским в Евангелиях, где он изображается облаченным в плащ или хитон, не имеющий ни единого шва. Объяснение данному факту не могли дать ни греки, ни евреи; но зато его наилучшим образом объясняет кету — египет­ская ткань, бесшовное одеяние или бинты, изготавливавшиеся для вечного ношения; в такую одежду облачали мумию-Христа — символ бессмертия в египетских гробницах...

...Далее, Иисус был предан смерти в точном соответствии с указаниями по изготовлению Кареста. Ни одна кость не должна быть сломана. Настоящий Карест должен быть совершен в любой своей части. «Это тот, кто воскресает целым и невредимым; тот, кого люди не знают по имени».

В Евангелиях Иисус воскресает без единого повреждения, как хорошо сохраненный Карест, демонстрируя тем самым физическое воскресение мумии. Однако, согласно египетской традиции, мумия преображается. Умерший говорит: «Я одухотворяюсь. Я становлюсь душой. Я воскресаю как Бог». Эта трансформация в духовный образ — Ка — в Евангелиях опущена; и в результате христианский Христос — существо не физическое и не духовное. Гностические образы уцелели, но сам Гнозис исчез.

...Написание этого имени по латыни как Chrest — исключительно важно, поскольку именно оно позволяет мне доказать идентичность имени Христа с египетским Карестом, или Карустом — набальзамированной мумией, являвшей собою образ воскресения в египетских гробницах, символ бессмертия, подобие Гора, который воскрес из мертвых, проложив тем самым путь из гробницы для своих учеников и последователей. Более того, все тот же Карест, или мумию-Христа, мы видим в катакомбах Рима. На памятниках раннехристианского времени невозможно обнаружить никаких указаний на предполагаемое историческое воскресение Иисуса. Однако этот прискорбный факт компенсируется находками, изображающими Лазаря, восстающего из мертвых. Снова и снова мы встречаем это изображение как типический пример воскресения; и ни на одном из них нет указания на какого-либо реального человека! Эта сцена не во всем идентична евангельскому выходу из гроба. Она — чисто египетская по своему виду; и Лазарь — это типичная египетская мумия! Таким образом, Лазарь являет собой тип воскрешения через мумию; Лазарь есть Карест, египетский Христос, воспроизведенный в рисунках гностиков на стенах римских катакомб как форма гностического Христа, который не был и не мог быть историческим лицом.

И коль скоро сам персонаж был заимствован из Египта, то, возможно, и имя его также пришло оттуда. И если это так, то Лаз (или иначе — Рас) означает «восставать, пробуждаться», тогда как ару со всей очевидностью значит «мумия». Добавим греческое окончание s и получаем — Lazarus. По мере «очеловечивания» мифа, типическое представление о воскресении, обнаруживаемое в гробницах Рима и Египта, превратилось в историю о Лазаре, восставшем из мертвых. И этот тип Христа из катакомб (Карест) отнюдь не ограничивается одним только Лазарем.

Благодаря Каресту мы имеем возможность проследить истоки Христа и христиан вплоть до древних гробниц Египта. Мумии изготавливались по образу Христа. Само их название тождественно встречающемуся в греческих надписях слову Chrestoi. Таким образом, упоминаемые в египетских источниках почтенные усопшие, воскресшие как последователи Гора-Макхеру (Слова Истины), были настоящими христианами, o$i crhsto!i. Термин Ма-Кхеру относился к тем праведным людям, которые заслужили право на венец жизни и надевали его на праздник, называвшийся «Приди ко мне», — так Гор Всепрощающий зовет к себе тех, кто смог обрести «Благословение его отца — Осириса»; тех, кто сделал Слово Истины законом своей жизни и потому был Оправдан = o$i crhsto!i на земле; т.е. христиан.

На относящемся к пятому веку изображении Мадонны с младенцем (обнаруженном на кладбище Св. Валентина) новорожденный ребенок покоится в ящике или в яслях, что указывает на тот же самый Карест, или тип мумии; а по солнечному диску и кресту равноденствия позади детской головки в нем можно узнать божественного младенца из солярного мифа. Таким образом, исторический младенец Христос уже появился на свет, но он явно ведет свое начало от Кареста — символа умершего Христа, мумии, напоминавшей египтянам о воскресении за тысячи лет до начала христианской эры. Это еще раз доказывает, что Христос из христианских катакомб является пережитком египетского культа Кареста.

Плюс ко всему, как утверждает Дидрон, существовало изображение Христа, где тело последнего было окрашено в красный цвет! Существовало даже предание, что кожа у Христа была красного цвета. Это предание также можно рассматривать как пережиток культа мумии-Христа, ибо существовавший с первобытных времен обычай окрашивать какую-либо вещь в красный цвет означал превращение этой вещи в табу. Мертвое тело покрывалось красной охрой — это был самый примитивный способ мумифицирования (или помазания). Так, Бог Пта говорит Рамзесу II, что «перекрасил его плоть в ярко-красный цвет». Кроме того, известно, что в греческих мистериях Посвященных мазали глиной (Demosthenes, De corona, 313). А у маори (у которых тоже был обычай создавать Карест, или Христа) обряд помазания красной охрой назывался Кура.

С другой формой наследования культа мумий мы встречаемся, когда узнаем, что в числе пагубных ересей и смертных грехов, в которых обвиняли рыцарей-тамплиеров, был нечестивый обряд поклонения мумии с красными глазами. А надо полагать, что их идол, называвшийся Бафомет, тоже был мумией... Мумия была самым ранним человеческим изображением Христа.

У меня нет ни малейшего сомнения в том, что древнеримские празднества, именуемые харистиями, ведут свое происхождение из культа Кареста и Евхаристии — праздника в честь манов усопших друзей и родственников, ради которого раз в году было принято организовывать дружественные встречи-примирения.

Именно здесь нам следует искать принципиальное единство между Христом египтян, христиан и римских катакомб. Христианские мистерии, по невежеству объявленные необъяснимыми, на самом деле объясняются с помощью гностицизма и мифологии, но никак иначе. Они вовсе не являются непостижимыми для человеческого разума, как это утверждают сегодня их малообразованные, но высокооплачиваемые толкователи. Это не более чем ребяческая уловка невежд, стремящихся как-то оправдать собственную беспомощность, — тех, кто понятия не имеет, что такое гнозис, или наука мистерий, которая только и способна удовлетворительно объяснить все эти вещи, проследив их развитие от самых истоков. И только в Египте мы сможем отыскать корни нынешней религиозной символики, определить происхождение природы и имени Христа и убедиться в том, что Христос был некогда мумией, а наша нынешняя христология — не что иное, как мумифицированная мифология. (Agnostic Annual, «The Na­me and Nature of the Christ» Gerald Massey.)

Все вышесказанное является чисто научным объ­яснением, хотя, может быть, излишне материалистическим, — именно потому, что это наука, хотя сам автор статьи — широко известный спиритуалист. Истинный оккультизм обнаруживает в христианстве те же самые мистические элементы, что и в других вероисповеданиях, но решительно отрицает его догматический и исторический характер. Неоспоримым фактом является то, что в словах Ihso%uV $o crist!oV (см.: Деян., V, 42; IX, 34; 1 Кор., III, 11, и т.д.) артикль «o» перед словом Христос указывает, что это просто прозвище, подобное тому, что носил Фокион, упоминаемый как Fwk!iwn $o crist!oV (Плутарх, «Жизнеописания»). И все же реальный человек (Иисус), носивший этот титул, — где бы и когда бы он ни жил, — несомненно был великим Посвященным и «Сыном Бога».

Ибо, повторим еще раз, прозвище Христос и история с распятием вызваны к жизни событиями гораздо более древними и полностью основаны на них. Повсюду — и в Индии, и в Египте, и в Халдее, и в Греции — эти легенды имеют в своей основе один и тот же первоисходный сюжет: добровольное само­пожертвование logoi — лучей единого Логоса (непо­средственной проявленной эманации из Единого, вечносокрытого Бесконечного и Непостижимого), воплотившихся в человечестве. Они согласились пасть в материю и потому называются «Падшими». Это таинство принадлежит к числу тех великих мистерий, рассказ о которых явно выходит за рамки журнальной статьи; но данная тема во всех подробностях будет рассмотрена мною в отдельной книге «Тайная Доктрина».

И наконец, хотя об этимологии обоих терминов нами сказано вполне достаточно, можно добавить к уже перечисленным фактам еще несколько дополнительных. Слово crist!oV являлось в греческом языке отглагольным прилагательным от корня cr!iw, означающего «быть натертым» (мазью или бальзамом), и в конце концов превратилось в христианской теологии в «помазанника». Но таким же образом можно превратить в «помазанника» и Кришну, первый слог имени которого — Кри — на санскрите означает, помимо всего прочего, «выливать, натирать, покрывать». Христианские филологи стремятся свести значение имени Кришна к корню Криш, «черный»; но, если проанализировать этимологию этого санскритского слова (Хришна) более тщательно, сравнив его с греческими корнями, содержащимися в именах Хрестос и Христос, можно убедиться, что они имеют общее происхождение.

В «Христианских надписях» Бекха (их насчитывается 1287) ни на одной, датируемой ранее чем третьим веком, это имя не написано иначе как Chrest или Chreist. («Agno­stic Annual», «The Name and Nature of the Christ» Gerald Massey.)

Однако, вопреки мнению востоковедов, эти имена невозможно расшифровать только лишь с помощью астрономии и знания знаков Зодиака с учетом фаллической символики. Потому что звездные символы мистического характера — или, иначе, их персонификации в Пуранах или Библии — выполняют исключительно астрономические функции, в то время как их духовные прообразы управляют всем миром — незримо, но весьма эффективно. На самом высоком уровне они существуют в виде абстракций; на уровне астральном — в форме проявленных идей; и на нашем (низшем) уровне становятся мужскими, женскими и андрогинными силами. Скорпион как Хрестос-Мешиах, и Лев как Христос-Мессия задолго до начала христианской эры уже были свидетелями предписываемых древними мистериями испытаний и последующих триумфов Посвящения; первые символизировал Скорпион, а Лев олицетворял блистательный триумф «солнца» истины. Мистическую философию этой аллегории ясно представляет себе автор «Источника Мер». Вот что он пишет:

...Первый [Хрестос], заставив себя спуститься в преисподнюю [к Скорпиону, т.е. воплотиться в чреве земной женщины] ради спасения мира, стал Солнцем, лишенным своих золотых лучей и увенчанным черными лучами (шипами, символизирующими эту утрату); а второй — уже торжествующий Мессия, пребывающий на вершине небесного свода, персонифицированный в виде Льва из колена Иудина. В обоих случаях он является обладателем креста: и в своем унижении (как сын совокупления), и будучи Иеговой, когда крест — как закон творения — находится в полной его власти...*

согласно утверждению авторов догматического христианства. Поскольку, как утверждает далее все тот же автор, Иоанн, Иисус и даже Аполлоний Тианский «лишь кратко излагали историю все того же Солнца — в различных его аспектах и состояниях». Объясняется это, как он полагает:

Довольно просто, поскольку имена Иисус (на иврите — CW) и Аполлоний (или Аполлон) обозначают примерно одно и то же — солнце на небосводе. И следовательно, история странствий одного из них среди знаков [Зодиака], с персонификацией его страданий, триумфов и чудес, вполне могла стать историей другого, тем более что при описании подобных странствий в те времена повсеместно использовались сходные методы персонификации.

Тот факт, что в указе Константина об учреждении Государственной Церкви было сказано: «Древний день Солнца провозглашается особым днем поклонения Иисусу Христу как день Воскресения»*, до­казывает, что они — в этой «Государст­венной Церк­ви» — прекрасно знали о том, что эта аллегория покоится «на астрономическом основании», как это и утверждает автор. Однако то обстоятельство, что и Пураны и Библия изобилуют солярными и астрономическими аллегориями, ни в коей мере не мешает другому — все подобные писания (включая и эти два) продолжают оставаться закрытыми книгами для наших «авторитетных» ученых (!) Не противоречит оно и другой истине, а именно: все эти учения в первооснове не являются творением смертного человека.

Таким образом, «Христос» — как бы его ни называли — означает нечто большее, нежели просто Карест (мумия) или даже «помазанник» и избранник (в теологии). Оба последних наименования относятся скорее к Хрестосу, т.е. к человеку скорбящему и страждущему, в его физическом, ментальном и психическом состояниях; и оба — согласно этимологии, приводимой Фуэрстом и автором «Источника Мер» (с. 255), соотносятся с древнееврейским понятием Мешиах, от которого происходит слово Мессия. Христос это венец славы для страждущего Хрестоса из мистерий, претендента на окончательное воссоединение, к какой бы расе и религии он ни принадлежал. Для настоящего последователя Духа Истины по сути дела не важно, жил ли Иисус как человек и Хре­стос во времена, названные христианскими, или раньше, или же он вовсе не жил на земле. Адепты, жившие и умиравшие ради блага человечества, существовали во все века; и в древние времена многие добрые и святые люди носили прозвище, или титул, Хрестос — еще до того, как был рожден на свет Иисус из Назарета, или, по-другому, Иисус (Иегошуа) Бен Пандира. Следовательно, из всего вышесказанного можно сделать обоснованный вывод, что Иисус (или Иегошуа), подобно Сократу, Фокиону, Феодору и многим другим, носивший прозвище Хрестос, т.е. «добрый, прекрасный», кроткий и святой Посвященный, указывавший людям путь к состоянию Христоса сам превратился в Путь в сердцах своих наиболее ревностных почитателей. Христиане, подобно всем прочим «герое-поклонникам», постарались предать забвению всех прочих Хрестосов, казавшихся им соперниками их Богочеловека. Но, несмотря на то, что голос Мистерий на Западе умолк на многие столетия, а Элевсис, Мемфис, Антий, Дельфы и Креса стали кладбищами для науки, некогда столь же могучей на Западе, как и по сей день на Востоке, им на смену идут в наши дни новые продолжатели их великого дела. Сейчас 1887 год, и девятнадцатый век приближается к своему завершению. Но двадцатое столетие несет человечеству новые, невиданные испытания и потому может стать последним столетием нынешней эры.

III

Никто не может считаться христианином до тех пор, пока не уверует (или не сделает вид, что уверовал) в Иисуса (через крещение) и в спасение «через кровь Христову». Чтобы вас считали хорошим христианином, необходимо, в качестве conditio sine qua non, демонстрировать веру в догмы, утверждаемые церковью, и самому проповедовать их; выполнив это условие, человек волен вести частную и общественную жизнь, основанную на принципах, диаметрально противоположных тем, что были изложены в Нагорной Проповеди. Главное, что от него требуется, это слепо верить (или создавать видимость веры) и выказывать почтение к экклезиастическим учениям той церкви, к которой он принадлежит.

Вера — ключ к христианству,

— говорит Чосер; а наказание за отсутствие та­ковой или за ее недостаток наилучшим образом описано в Евангелии от Марка (гл. XVI, стих 16): «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет».

И тот факт, что самые тщательные поиски вышеприведенной фразы в древнейших текстах оказались бесплодными, похоже, не вызывает у церкви ни малейшего смущения; равно как и то, что последний пересмотр текста Библии привел всех ищущих и лю­бящих истину ученых, принимавших участие в этой акции, к единодушному выводу, что подобных нехристианских высказываний нет ни в одном библейском сборнике, за исключением позднейших фальсификаций. Добрые христиане уже усвоили эти слова утешения, ставшие надеждой и опорой для их милосердных душ. И отнять у этих избранных сосудов Бога Израилева убежденность в вечном проклятии для всех прочих, кроме них самих, — это все равно что отнять у них самую жизнь. И жаждущие истины, но богобоязненные ревизоры испугались; они оставили этот пассаж-подделку (интерполяцию из одиннадцати стихов — с 9-го по 20-й), успокоив свою совесть сноской весьма двусмысленного содержания, которое сделало бы честь дипломатическим способностям самых изощренных иезуитов. Текст сноски уведомляет «верующего», что:

В двух древнейших греческих манускриптах и некоторых других источниках часть текста — начиная с 9-го стиха и до конца — отсутствует. Некоторые источники предлагают иную концовку Евангелия, — и ни слова более.

Но в двух «древнейших греческих манускриптах» заключительные стихи действительно отсутствуют, как будто их никогда и не было. Жаждущие обрести истину ученые и богобоязненные «ревизоры» знают это гораздо лучше нас с вами; и тем не менее эту вопиющую ложь печатают в самом центре протестантского богословия; ей позволено жить дальше, являя себя взорам грядущих поколений теологов, а следовательно — и их будущих прихожан. Разумеется, за­блуждаться на счет этой явной лжи ученые не могут, но все-таки делают вид, будто верят в истинность этих жестокосердных слов, достойных теологического Сатаны. И самое скверное то, что этим Сатаной-Молохом стал их собственный Небесный Бог бесконечного всепрощения и справедливости, с которым не­разрывно связан их воплощенный символ любви и милосердия, живший среди людей на Земле!

Воистину, неисповедимы ваши парадоксальные пути, о Церкви Христовы!

Я не собираюсь повторять здесь набившие оскомину аргументы и логические рассуждения относительно всей теологической системы в целом, ибо это делалось уже не раз, причем самыми блистательными «атеистическими умами» Англии и Америки. Я хочу лишь вкратце повторить одно пророчество, которое является естественным заключением, выведенным из нынешних умонастроений христиан. Не­осмысленная вера в мертвую букву Библии, равно как и вера в воплощенного Христа, продержится не более и четверти века. Церкви будут вынуждены распрощаться со своими драгоценными догмами; в противном случае XX век станет свидетелем упадка и полного краха христианства, а вместе с ним даже и самой веры в Христа как чистого Духа. Само это имя уже начинает вызывать неприязнь, а потому теологическое Христианство должно умереть, чтобы впредь никогда не воскресать в своей нынешней форме. Это, по сути дела, было бы наилучшим решением всех проблем, если бы не реакция, которая неизбежно за этим последует: результатом многовекового засилья слепой веры станет грубый материализм, который будет править бал до тех пор, пока на смену поверженным идеалам не придут новые — универсальные и потому несокрушимые, построенные на скале вечных истин, а не на зыбучем песке человеческой фантазии. Антропоморфизм идеалов, утверждаемый нынешними догматиками, сменится, в конечном счете, их полной нематериальностью. Иначе как же христианские догмы — полная противоположность догматам других экзотерических и языческих религий — смогут претендовать на какое-либо превосходство над ними? Ведь в основе своей все эти догматы имеют одни и те же астрономические и физиологические (или фаллические) символы. В астрологиче­ском смысле любая догма какой угодно религии может быть изначально возведена к Солнцу и знакам Зодиака. И коль скоро наука сравнительной сим­волики или любая теология владеют только двумя ключами, открывающими тайны религиозных догм, причем ни одним из них в полной мере, то как же они могут проводить разграничения или изыскивать различия между, скажем, религиями Кришны (Хриш­ны) и Христа; между спасением через кровь «перворожденного, первозданного мужчины» — в одной и кровь «единородного Сына» — в другой, гораздо более молодой религии?

Изучайте Веды: прочтите хотя бы поверхностные и зачастую искаженные переводы наших крупнейших востоковедов и задумайтесь над тем, что узнали. Обратите внимание на то, чему учили за тысячи лет до начала нашей эры брахманы, египетские иерофанты и халдейские маги: сами боги были некогда обычными смертными (в своих предыдущих рождениях), но обрели бессмертие, пожертвовав собственную кровь своему Верховному Божеству, или настав­нику. «Книга Мертвых» учит, что смертные «уподобились богам благодаря породнившему их слиянию жизни и крови». Смертные принесли в жертву Богам кровь своих первородных сыновей. В своем «Индуизме» (с. 36) профессор Моньер Вильямс приводит строку из переведенной им «Тайттирия-Брахманы»: «Благодаря жертвоприношению боги достигли небес». А в «Тандья-Брахмане» говорится: «Господь всего сотворенного (Праджапати) принес себя в жерт­ву богам». ...И опять же в «Сатапатха-Брахмане»: «Тот, кто, зная это, совершает жертвоприношение Пуруша-медха (или первозданного мужа), становится всем».

Когда я слышу, как ведические ритуалы называют «отвратительными человеческими жертвоприношениями» и даже людоедством (sic), мне всякий раз хочется спросить: а чем, собственно, они отличаются от христианских? Хотя одно отличие все-таки есть. Христианам преподносится «историческая» (но при вдумчивом рассмотрении — в высшей степени фи­лософичная) новозаветная драма Распятия, а также «реальная» драма Авраама и Исаака; тогда как брахманизм — во всяком случае, его философские школы — учит своих последователей, что это (языческое) жертвоприношение «первозданного мужа» есть чисто аллегорический и философский символ. Если прочесть Евангелия буквально, они предстанут перед нами только как слегка видоизмененные версии то­го, что церковь объявляет сатанинским искажением (интуитивным) христианских догм в языческих религиях. Так что у материализма есть все права указывать на одно и то же чувственное поклонение и одни и те же «солярные» мифы, лежащие в основе всех религий. Так, поверхностный критиче­ский анализ свастики, египетского креста и креста обыкновенного приводит профессора Жоли (Man before Me­tals, p. 189-190) ко вполне обоснованному выводу: все это — просто сексуальные символы. Зная, что

отец священного огня [в Индии] носил имя Тваштри, т.е. божественного плотника — создателя Свастики и Прамантхи, от трения которых родился божественный ребенок Агни (по латыни — Ignis); и что мать его звали Майя; а ребенок получил прозвище Акта (помазанный, crhst!oV), после того как жрецы вылили ему на голову опьяняющую сому, а на его тело — масло, очищенное жертвоприношением...

зная все это, он с полным правом утверждает:

...Близкое сходство, существующее между некоторыми церемониями культа Агни и определенными обрядами ка­толической религии, можно в некоторой степени объяснить общностью их происхождения. Агни — в состоянии Акта (помазанника) — напоминает Христа; Майя — его мать Марию; а Тваштри, это Св. Иосиф, библейский плотник.

Удалось ли этому ученому профессору из Тулузы объяснить все, лишний раз обращая наше внимание на то, что и так бросается в глаза? Конечно нет. Но если, не подозревая об эзотерическом значении этой аллегории, он ничего не смог добавить к ранее из­вестному, то разрушить во многих учениках веру в «божественное происхождение» христианства и его церк­ви, увеличив тем самым число сторонников материализма, ему наверняка удалось. Ибо никто из посвятивших себя этим сравнительным исследованиям уже не может считать религию Запада чем-то иным, как только бледной копией более древних и величественных философий.

Источник всех религий — включая иудео-хрис­тианскую — следует искать в нескольких первоначальных истинах, каждая из которых необъяснима в отрыве от остальных, поскольку заключает в себе детали, без которых целостное философское восприятие становится невозможным. Все они являются, в большей или меньшей степени, преломленными лучами единого солнца истины; и истоки их надлежит искать в архаических записях Религии Мудрости. Без света последней даже величайшие из исследователей увидят лишь смутные очертания этих истин, облаченные в созданные воображением личины, в основу которых положены главным образом персонифицированные знаки Зодиака.

Множество аллегорий и всевозможных завес, «ту­манных изложений», иносказаний и притч в несколько слоев покрывают оригинальные эзотериче­ские тексты, положенные в основу (как это уже известно) Нового Завета. Откуда же в таком случае взялись Евангелия, жизнеописания Иисуса из Назарета? Разве не твердили нам постоянно, что никакой человеческий, смертный разум не смог бы сам придумать биографию этого еврейского реформатора, равно как и завершившую ее ужасную драму на Голгофе? Мы заявляем, опираясь на авторитет эзотерической восточной школы, что сюжет этот заимствован у гностиков (а именно — само имя «Христос» и мистико-астрономические аллегории) и из писаний древних Танаимов. (Каббалистическая связь между Иисусом, или Иошуа, и библейскими персонификациями). Одной из этих персонификаций является мистическое эзотерическое имя Иеговы — не мифического Бога непосвященных евреев (ничего не знающих о своих собственых мистериях) и еще более невежественных христиан (заимствовавших его впо­следствии), но Иеговы языческих посвящений. Это неоспоримо подтверждают глифы, или мистические комбинации различных символов, сохранившиеся до наших дней в римско-католической иероглифике.

Гностические тексты содержали краткое изложение основных обрядов, коими сопровождались таинства Посвящения, в то время еще не окончательно стертые из человеческой памяти; однако и эта информация необходимо облекалась в полуаллегорическую форму, прежде чем доверялась бумаге или пергаменту. Но древние Танаимы — Посвященные, у которых талмудисты позднее заимствовали мудрость каббалы (устной традиции), знали тайный язык мистерий; именно на этом языке были напи­саны Евангелия. И только тот, кто владеет древним эзотерическим шифром — тайным значением цифр (некогда общим достоянием всех народов), в состоянии в полной мере оценить гений, проявившийся в соединении египетско-еврейских, ветхозаветных аллегорий и имен с аллегориями и символами языческих греческих гностиков — величайших из всех мистиков своего времени. Епископ Ньютон доказывает это, сам того не замечая, когда говорит, что «Св. Вар­нава — сотоварищ Св. Павла, упомянутый в его послании (глава IX) — обнаруживает... имя Иисуса распятым в числе 318»; т.е. Варнава разглядел имя Иисуса Христа в мистическом греческом IHT, где буква тау является глифом креста. Один каббалист, автор неопубликованной рукописи «Ключ к строению Тай­ного Языка», заметил по этому поводу:

Однако это только игра еврейскими буквами Йод, Хет и Шин. Отсюда — IHS как монограмма Христа, дошедшая до нашего времени. Ее написание — CUW, или 381; но сумма этих букв может быть представлена и как 318, или число Авраама и его Сатаны, Иошуа и его Амалика. Несложно доказать, что это также число Иакова и его противника. Годфри Хиггинс придает особое значение числу 608. Это число имени Мелхиседека, ибо числовое значение его имени — 304, а Мелхиседек был жрецом Наивысшего Бо­га, у которого нет начала и не будет конца.

Ключом к разгадке тайны Мелхиседека служит тот факт, что

В древних Пантеонах две планеты считались сущест­вующими изначально и вечно [эоническая вечность — Е.П.Б.]. Это Солнце и Луна, или Осирис и Изида. Отсюда и фраза: «нет начала и не будет конца». 304, умноженное на два, дает 608. Таково же и числовое значение слова Сет, носитель которого символизировал смену времен года. Ряд авторитетных источников утверждает, что число 888 соотносится с именем Иисуса Христа и является противоположностью числа 666, связанного с Анти-Христом... Значение имени Иошуа неизменно определялось числом 365, соответствующим числу дней солнечного года, в то время как Иегова удовольствовался ролью определителя продолжительности лунного года. Но в христианском Пантеоне Иисус Христос был одновременно и Иеговой и Иошуа...

Это еще одна иллюстрация к тому, что христианское значение составного имени Иисус-Христос целиком основано на гностическом и восточном мистицизме. И совершенно естественно и правильно, что летописцы, подобные посвященным гностикам, будучи связанными обетом молчания, не раскрывали эту завесу таинственности, но продолжали окружать покровом тайны глубинный смысл своих древнейших священных учений. Но право отцов церкви покрывать все это толстым слоем своей собственной эвгемеристической фантазии весьма сомнительно. Гностический сочинитель и летописец никого не обманывал. Ибо каждый Посвященный в тайны архаического гнозиса — как в до-христианскую, так и в христианскую эпоху — прекрасно знал значение каждого слова из этого «тайного языка». Как утверждает Гиббон, эти гностики — вдохновители первоначального христианства — были «наиболее культурными, наиболее образованными и наиболее зажиточными из всей массы христиан». (The History of the Decline and Fall of the Roman Empire, ch. XV.) Так что буквальное восприятие собственных текстов не грозило ни им самим, ни их смиренным последователям. Но совершенно иначе дело обстояло с жертвами распространителей выдумок, известных ныне как ортодоксальное и историческое христианство. Их последователи впали в то же заблуждение, что и «несмысленные Галаты», которых Павел порицает (Гал., III, 1-5) за то, что они, «начавши духом» (т.е. с веры в Дух [Христоса]), «оканчивают плотию» (т.е. верой в телесного Христа). Ибо таково подлинное значение греческой фразы: «#enarx!amenoi pne!umati n%un sark”i #epitele%isqe». То, что Павел был гностиком и основателем новой гностической секты, которая, хотя и выступала против других гностических сект, но, подобно им, признавала Христа-Духа, — совершенно очевидно для всех, кроме догматиков и теологов. Не менее очевидно и то, что подлинные учения Иисуса, когда бы он ни жил, могли быть заимствованы только из учений гностиков; против этого отождествления христианства с гностицизмом с самого начала выступали фальсификаторы, которые стремились низвести Дух в материю, принизив тем самым благородную философию изначальной Религии Мудрости. Как сообщает Евсевий (Hist. Eccles., book IV, ch. 7), только один Василид (по определению Климента — «философ, посвятивший себя размышлениям о Божественных вещах») оставил 24 то­ма своих «Толкований Евангелия», но все они были сожжены по приказу Церкви.

И поскольку эти «Толкования» были написаны в ту пору, когда Евангелия в их нынешнем виде еще не существовали, это лишний раз доказывает, что Евангелие, которое было передано Василиду апостолом Матфеем и учеником Петра Главкием (Clemens Alexandrinus, Strom., VII, ch.. XVII), в значительной мере отличалось от нынешнего текста Нового Завета. Об этом учении вряд ли можно с уверенностью судить по тем необъективным отрывкам, которые оставил для потомков Тертуллиан. Однако даже того немногого, что сообщил нам этот ярый фанатик, вполне достаточно, чтобы идентифицировать основные гностические учения по их терминологии и персоналиям с Тайной Доктриной Востока.

...Говоря о Василиде — «набожном, богоподобном, тео­софическом философе» (как описывал его все тот же Климент Александрийский), Тертуллиан восклицает: «После этого Василид, этот еретик, как с цепи сорвался. Он утверждал, что есть Всевышний Бог по имени Абраксас, ко­торый создал Разум [Махат], именуемый греками Nous. Из него произошло Слово, а из Слова — Провидение, из Провидения — Добродетель и Мудрость, а из этих двух — опять-таки Добродетели, Начальства и Власти; а от них — творение бесчисленных ангелов. И только среди низших ангелов, создавших этот мир, помещает он самым по­следним Бога евреев, коему отказывает даже в праве на­зываться собственно Богом, но именует лишь одним из ангелов». («Разоблаченная Изида», Том II, с. 189.)

Еще одно доказательство того, что «Евангелие от Матфея» в его традиционном греческом варианте отличается от исходного, написанного на иврите, предоставляет нам такой авторитетный источник, как Св. Жером (или Иероним). Подозрение в постепенной и сознательной эвгемеризации принципа Христа, имевшей место с самых первых дней существования учения о нем, превращается в уверенность после знакомства с признанием Иеронима, содержащимся во второй книге его «Комментариев к Матфею». Ибо оно прямо указывает на факт намеренной подмены всего Евангелия: нынешний канонический его вариант был явно переписан этим чересчур ревностным Отцом Церкви. Он рассказывает о том, как был послан в конце IV в. «их Преподобиями» епископами Хромацием и Гелиодором в Кесарию, дабы сличить греческий текст Евангелия (единственный текст, бывший в их распоряжении) с его оригинальной еврейской версией, которую назореи хранили в своей библиотеке, и сделать ее перевод. Иероним перевел ее, но против своей воли; ибо, как он сам говорит, это Евангелие «содействует скорее разрушению, нежели назиданию». Но «разрушению» чего? Очевидно, разрушению догмы, утверждавшей, что Иисус из Назарета и Христос — одно и то же лицо; и следо­вательно — разрушению новоиспеченной религии. В том же письме Святой (который советовал своей пастве убивать собственных отцов и попирать но­гами вскормившие их груди, переступая через тела своих матерей, в том случае, если родители становятся преградой между ними и Христом) признает, что Матфей вовсе не хотел, чтобы его Евангелие стало всеобщим достоянием; следовательно, это был эзотерический манускрипт. И хотя он признает также, что это Евангелие «было написано еврейским письмом и его собственной (Матфея) рукой», в другом месте он противоречит сам себе, убеждая потомков в том, что оно было искажено и переписано учеником Манихея по имени Селевк... и поэтому «ушам церкви, конечно же, не пристало внимать ему».

Нет ничего удивительного в том, что значение терминов Хрестос и Христос превратилось, вследствие их отождествления с «Иисусом из Назарета» (выведенным из имени Иошуа-Назорея), в мертвую букву для всех, кроме нехристианских оккультистов. Поскольку даже каббалисты не располагают достоверными источниками, на которые можно бы­ло бы положиться. «Зохар» и каббала были извращены христианами до неузнаваемости; и если бы не копия халдейской «Книги Чисел», мы не имели бы сейчас ничего, кроме грубых подтасовок. И пусть наши братья, так называемые христианские каббалисты Англии и Франции, многие из которых к тому же еще и теософы, воздержатся от чересчур горячих протестов, ибо все это — история (читайте Мунка). Утверждать, как это до сих пор делают некоторые немецкие востоковеды и современные критики, что каббала никогда не существовала до того самого дня, когда в XIII в. испанский еврей Мозес де Леон был обвинен в создании этой «подделки», так же глупо, как и утверждать, что все имеющиеся в нашем распоряжении каббалистические труды это оригиналы, сохранившиеся неизменными с того самого времени, когда рабби Шимон Бен Йохай передал эту «традицию» своему сыну и последователям. Ни одна из этих книг не сохранилась в своем первозданном виде, все они подверглись искажению в руках христиан. Мунк — один из наиболее образованных и талантливых специалистов своего времени в данной области — подтверждает это, но в то же время, как и мы, протестует против предположения, что все это — постхристианская подделка. Ибо он говорит:

Для нас совершенно очевидно... что автор пользовался древними документами, в том числе и некоторыми Мидрашим (или собраниями традиционных представлений и библейских толкований), не сохранившимися до наших дней.

Далее, цитируя Толука, он добавляет:

Гаи Гаон, умерший в 1038 г., был, насколько нам известно, первым автором, который развил теорию сефиротов и дал им имена, которые мы опять-таки наблюдаем у каббалистов (ср.: Jellinek, Moses ben Schem-tob de Leon, etc., p. 13, note 5); этот доктор, близко знакомый с сирий­скими и халдейскими христианскими учеными, благодаря им смог познакомиться с некоторыми гностическими сочинениями.

И, как убедительно доказывает Мунк, эти «гностические сочинения» и эзотерические доктрины стали неотъемлемой частью каббалистических трактатов (не говоря уже о многочисленных более поздних интерполяциях, которые мы находим теперь в «Зохаре»). Нынешняя каббала уже не еврейская, а христианская.

Таким образом, в результате деятельности нескольких поколений наиболее активных отцов цер­к­ви, неустанно трудившихся над уничтожением древних документов и составлением собственных интерполяций для тех из них, которым все же посчастливилось уцелеть, от гностицизма — законного наследника древней Религии Мудрости — остались только невразумительные и почти неузнаваемые осколки. Однако даже эти крохи будут вечно сиять, подобно чистому золоту; и какими бы тенденциозными ни были отзывы Тертуллиана и Епифания об учениях «еретиков», оккультист способен даже в них разглядеть первозданные истины, некогда передававшиеся по всему миру в ходе мистерий Посвящения. Среди прочих сочинений, содержащих глубокомысленные аллегории, следует выделить «Апокрифические Евангелия» и недавно признанный драгоценнейшей реликвией гностической литературы фрагмент, известный под названием «Pistis-Sophia»*, «Знание-Мудрость».

В своей следующей статье, посвященной эзотерическому характеру Евангелия, я намерена показать, что те, кто переводит слово Пистис как «вера», за­блуждаются. Слово «вера» в значении «благодать», или «нечто, во что необходимо слепо и беспрекословно верить», вошло в обиход только с возникновением христианства. Павел в своих Посланиях нигде не употребляет это слово в подобном значении; а Па­вел несомненно был Посвященным.

Сноски

---

Издания

• «Lucifer», vol. I, № 3, 4, 6, November, December, February, 1887-88 (первая публикация)
• Блаватская Е.П. - Наука жизни, M., Сфера, 1999. Пер. Ю.А.Хатунцева (первая публикация на русском языке)