Бюрократы, Администраторы интерфейса, Администраторы (Semantic MediaWiki), Кураторы (Semantic MediaWiki), Editors (Semantic MediaWiki), Скрывающие, Администраторы, trusted
55 904
правки
Изменения
Мейбл Коллинз - Идиллия Белого Лотоса, Книга I (просмотреть исходный код)
Версия 06:44, 21 декабря 2016
, 06:44, 21 декабря 2016исправлена навигационная строка
{{raw:t-ru-pool:Заголовок|Книга I}}
{{raw:t-ru-pool:Содержание справа}}
{{raw:t-ru-pool:Содержание справа}}
==Глава 1==
==Глава 1==
==Глава 6==
==Глава 6==
- Есть ли у тебя какое-нибудь желаніе? — спросилъ человѣкъ яснымъ, но очень тихимъ голосомъ.
Я посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ: онъ говорилъ не тономъ простого слуги, но такимъ, который указывалъ на то, что онъ могъ исполнить всякое мое желаніе; а между тѣмъ, судя по платью, онъ былъ только послушникомъ.
— Я только что поѣлъ, — отвѣтилъ я! — и мнѣ ничего не хочется… Развѣ, вотъ, вырваться изъ этой комнаты на свободу.
— Это легко исполнить, — промолвилъ онъ спокойно: — Ступайте за мной.
Я въ изумленіи вытаращилъ глаза на него: этотъ послушникъ долженъ былъ знать о моемъ положеніи, и воля Агмахда относительно меня, вѣроятно, была ему извѣстна; неужели онъ все таки осмѣливался бросить ему такой вызовъ?
— Нѣтъ, — возразилъ я: — высшіе жрецы заключили меня въ эту келью, и они меня накажутъ, если застигнутъ во время бѣгства.
Вмѣсто отвѣта, онъ произнесъ только: — Пойдемъ! причемъ протянулъ руку повелительнымъ жестомъ. Точно подъ вліяніемъ внезапной физической боли, я громко вскрикнулъ, самъ не понимая ясно, отчего; я испытывалъ какое-то двойственное чувство: мнѣ показалось, что кто-то вцѣпился, какъ когтями, въ мое тѣло и съ неопреодолимой силой тряхнулъ его, въ то время какъ кто-то или что-то другое держало меня, какъ клещами. Еще мгновеніе, и я ужъ стоялъ рядомъ со своимъ таинственнымъ посѣтителемъ, крѣпко державшимъ меня за руку.
— Не оглядывайся! — крикнулъ онъ: — иди со мной!
Я послѣдовалъ за нимъ; но у двери мнѣ захотѣлось повернуть голову и оглянуться, что я и сдѣлалъ, хотя для этого мнѣ пришлось употребить большое усиліе.
Не удивительно, что онъ запретилъ мнѣ оборачиваться! Не удивительно, что онъ старался, какъ можно скорѣе выбраться со мной изъ комнаты! Оглянувшись, я мгновенно остановился, словно прикованный къ мѣсту волшебнымъ словомъ, не спуская глазъ съ того, что видѣлъ, противясь увлекавшей меня впередъ желѣзной рукѣ: на ложѣ лежалъ я, или, точнѣе, моя физическая оболочка, въ безсознательномъ состояніи…
Тутъ только я понялъ, что мой посѣтитель — не житель земли, и что я снова очутился въ мірѣ тѣней. Но это чудо было тотчасъ поглощено другимъ большимъ, которое придало мнѣ достаточно силы, чтобы оказать сопротивленіе усиліямъ послушника увести меня изъ кельи: Царица Лилій стояла за моимъ ложемъ, слегка склонившись надъ нимъ, въ той очаровательной позѣ, въ которой я увидѣлъ ее въ первый разъ, когда она нагнулась надъ прудомъ, чтобы утолить жажду его водой. Она заговорила, голосъ ея дошелъ до меня, какъ брызги фонтана, какъ звукъ падающей каплями воды.
— Проснись, спящій, оборви этотъ сонъ и не оставайся подъ дѣйствіемъ этихъ злыхъ чаръ!
— Повелительница, я повинуюсь, — прошепталъ я про себя, и мнѣ показалось, будто меня тотчасъ окуталъ туманъ. Несмотря на то, что я лишь смутно сознавалъ окружавшее меня, я все же зналъ, что, повинуясь желанію красавицы-царицы, стараюсь вернуться къ своему обычному состоянію, чего мнѣ и удалось достигнуть, мало-по-малу. Наконецъ, я съ трудомъ поднялъ усталыя, отяжелѣвшія вѣки и увидалъ пустую, унылую келью. Послушникъ оставилъ ее — чему я былъ радъ — но, увы! и Царица Лотоса также покинула меня. Теперь комната, казалось, совершенно опустѣла; и сердце тоскливо заныло у меня въ груди, когда я обвелъ ее глазами.
Въ своей дѣтской душѣ я относился къ кроткой Царицѣ Цвѣтка, какъ къ прекрасной матери, и страстно желалъ ея присутствія здѣсь; но ея не было. Я отлично зналъ, что она не скрылась гдѣ-нибудь въ комнатѣ: мало того, что я могъ убѣдиться въ ея отсутствіи глазами, я чувствовалъ его душой. Я томно поднялся съ ложа — эта послѣдняя борьба до крайности истощила меня — и направился въ уголъ, гдѣ былъ спрятанъ мой цвѣтокъ, чтобы взглянуть на него; я слегка отстранилъ занавѣсь. Увы! мое сокровище склонило уже свою милую головку! Я прыгнулъ впередъ, чтобы удостовѣриться въ томъ, что снабдилъ его водой. Да, стебель глубоко сидѣлъ въ его любимой стихіи, и все-же цвѣтокъ склонился, какъ мертвый, а стебель безжизненно перевѣсился черезъ край сосуда.
— Цвѣтокъ мой! — воскликнулъ я, опускаясь на колѣни рядомъ съ нимъ: — неужели ты погибъ? Неужели я совершенно одинокъ! Я вынулъ дряблое тѣльце лотоса изъ кружки и спряталъ его подъ свою одежду, за пазуху. Въ порывѣ безутѣшнаго горя я бросился на ложе и закрылъ глаза, стараясь окружить себя тьмой и отогнать отъ себя всякія видѣнія. Но какъ? Кто знаетъ средство закрыть видѣніямъ доступъ къ духовному оку, одаренному страшною способностью все видѣть и для котораго нѣтъ мрака? Во всякомъ случаѣ, я тогда такого не зналъ.
Когда я пришелъ въ себя послѣ продолжительнаго безмолвнаго отдыха, ночь уже спустилась на землю. На небѣ сіялъ мѣсяцъ; черезъ высокое окно врывалась къ комнату серебряная полоса свѣта, въ которой я замѣтилъ вышитую золотомъ кайму бѣлой жреческой одежды. Эта вьшіивка была мнѣ знакома, я медленно поднялъ глаза, ожидая увидѣть Агмахда. Такъ и случилось, хотя онъ и стоялъ въ полутьмѣ: осанку его нелегко было смѣшать съ осанкой другого, если-бы даже лицо его и оставалось въ тѣни. Я лежалъ неподвижно; однако, онъ, повидимому, сразу узналъ, что я проснулся, потому что проговорилъ:
-Вставай!
Я вставалъ съ ложа и выпрямился во весь ростъ, устремивъ на него широко раскрытые глаза.
— Выпей то, что поставлено передъ тобой, — продолжалъ онъ.
Я взглянулъ на столъ и увидѣлъ стоявшую на немъ чашу съ какой-то красной влагой. Я жадно выпилъ напитокъ въ надеждѣ, что онъ дастъ мнѣ силы выдержать всякое испытаніе, которое могли принести съ собой молчаливые часы ночи.
— Идемъ! — сказалъ Агмахдъ, и я послѣдовалъ за нимъ, глядя полубезсознательно на окно и думая, что меня, можетъ быть, ожидаетъ свѣжій воздухъ, даже свобода… Вдругъ мнѣ показалось, что я внезапно ослѣпъ… Я быстрымъ движеніемъ поднесъ руку къ глазамъ: они были повязаны чѣмъ-то мягкимъ… Я замеръ, охваченный неудомѣніемъ и страхомъ. Вслѣдъ за этимъ, я почувствовалъ, какъ меня кто-то обхватилъ и осторожно повелъ впередъ; я вздрогнулъ при мысли, что то, вѣроятно, была рука Агмахда, которая поддерживала меня, но мнѣ поневолѣ приходилось терпѣть ея прикосновеніе, которому я не могъ противиться. Мы медленно подвигались впередъ; мнѣ было ясно, что мы вышли изъ комнаты, прошли извѣстное пространство; но какъ далеко мы ушли отъ кельи, ни въ какомъ направленіи отъ нея мы шли, я не могъ никакъ отгадать, такъ меня сбила съ толка моя вынужденная слѣпота.
Наконецъ, мы остановились, и наступило полное молчаніе; обнимавшая меня рука опустилась, и я почувствовалъ, что съ моихъ глазъ снимаютъ повязку. Но и послѣ этого, окружавшій меня мракъ остался такъ густъ, что я поднесъ руку къ глазамъ, чтобы удостовѣриться въ томъ, что на нихъ больше не было повязки. Нѣтъ, на нихъ ничего не лежало, они были открыты, и все же передо мной стояла непроницаемая стѣна глубокаго, полнаго мрака. У меня болѣла голова; я плохо сознавалъ происходившее; казалось, пары выпитаго мной крѣпкаго напитка все перепутали въ моей головѣ. Я стоялъ неподвижно въ надеждѣ, что такимъ образомъ скорѣе приду въ себя и тогда разберусь въ своемъ положеніи. Вдругъ я почувствовалъ, что около меня… совсѣмъ близко… стоялъ кто-то; я не отстранился; мнѣ показалось, будто я зналъ, что этотъ нѣкто — прекрасенъ, дружелюбенъ, осѣненъ славой… Меня наполнило чувство неизъяснимой нѣжности; мнѣ почудилось, будто я духовно прильнулъ къ этому невѣдомому нѣкто. Среди молчанія, у самаго моего уха, раздалась тихая, ласкающая рѣчь:
— Скажи Агмахду, что онъ преступаетъ законъ: заразъ можетъ только одинъ жрецъ вступать въ Святая Святыхъ, не больше.
Я тотчасъ призналъ подобный струящейся водѣ голосъ Царицы Лотоса и безпрекословно повиновался ему, хотя и не подозрѣвалъ ничего о присутствіи жреца.
— Только по одному разрѣшается жрецамъ входить въ Святая Святыхъ, не иначе: законъ нарушенъ, ибо Агмахдъ — здѣсь, — сказалъ я:
— Прошу, чтобы мнѣ было дано услышать это изъ устъ самой Царицы, торжественнымъ тономъ произнесъ Агмахдъ въ отвѣтъ.
— Скажи ему, — возразилъ голосъ, пронизывавшій мнѣ душу и заставлявшій меня радостно трепетать всѣмъ тѣломъ; — что я не стала бы ждать твоего появленія въ храмѣ, если-бы могла открыться ему самому.
Я повторилъ ея слова; отвѣта на нихъ не послѣдовало; но вслѣдъ за этимъ, послышалось движеніе, раздались шаги, и дверь тихо затворилась.
Мягкая рука тотчасъ коснулась меня, и въ это же время я замѣтилъ слабый свѣтъ у себя на груди; въ одно мгновеніе рука опустилась ко мнѣ за пазуху и вынула спрятанный мной поблекшій лотосъ. Но я не сдѣлалъ ни малѣйшей попытки помѣшать этому: надо мной блеснулъ свѣтъ, привлекшій мое вниманіе, и, когда я поднялъ голову, чтобы взглянуть на него, я узналъ Царицу Лотоса. Я видѣлъ свою Царицу — какъ я ужъ сталъ называть про себя — лишь смутно, точно окутанную легкой дымкой, но все-же достаточно отчетливо, чтобы близкое присутствіе ея наполнило меня радостью. Она поднесла къ своей груди увядшій цвѣтокъ, который только что достала у меня изъ-за пазухи; и я съ изумленіемъ видѣлъ, какъ онъ сталъ вянуть все больше и больше, какъ очертанія его становились все менѣе ясны и какъ онъ, наконецъ, совсѣмъ пропалъ изъ вида… И, однако, я не жалѣлъ о немъ, такъ какъ по мѣрѣ того, какъ онъ исчезалъ, сама Царица становилась все яснѣе, выступала все ярче среди окружавшаго насъ мрака, а когда его не стало видно, она предстала передо мною прекрасная, лучезарная, вся осіянная собственнымъ блескомъ. — Не страшись болѣе, — промалвила она: — они не могутъ повредить тебѣ, ибо ты вступилъ въ сферу, гдѣ дѣйствуетъ мой свѣтъ. Итакъ, не бойся ничего, хотя они и помѣстили тебя въ самую твердыню порока и обмана; наблюдай за всѣмъ и запомни все, чему свидѣтелями будутъ твои очи.
Казалось, самая тьма блѣднѣла подъ бодрящимъ дѣйствіемъ ея увѣренныхъ, милостивыхъ словъ; и я чувствовалъ, какъ во мнѣ росло мужество. Ея протянутая рука нѣжно коснулась меня; при этомъ прикосновеніи мнѣ показалось, будто я весь загорѣлся такимъ огнемъ, сила котораго превосходила всякій испытанный мною до сихъ поръ зной.
— Царственный цвѣтокъ Египта покоится въ священныхъ водахъ чистота и ничѣмъ ненарушимый міръ которыхъ создали подабающее ему вѣчное жилище. Я — духъ цвѣтка; я ношусь надъ водами Истины, и Любовь — дыханіе небесъ — источникъ, изъ котораго я черпаю жизнь. Этотъ храмъ, мое земное жилище, палъ, и обитатели его отвернулись отъ небеснаго свѣта — Мудрости, а мои крылья все еще съ любовью распростерты надъ нимъ. Но духъ царственнаго Лотоса не можетъ долго жить во мракѣ, и какъ цвѣтокъ клонится долу и чахнетъ, когда солнце скрывается отъ него, такъ и храмъ этотъ погибнетъ, если я его покину. Запомни мои слова, дитя, запечатлѣй ихъ въ своемъ сердцѣ; и когда ты окрѣпнешь духомъ и будещь въ состояніи уразумѣть ихъ сокровенный смыслъ, они объяснятъ тебѣ многое.
— Скажи, спросилъ я: — когда мнѣ снова можно будетъ посѣтить лотосы? Поведешь-ли меня къ нимъ завтра, при дневномъ свѣтѣ? Сейчасъ — ночь, и я утомленъ; нельзя ли мнѣ теперь уснуть у твоихъ ногъ, а завтра быть съ тобою въ саду?
— Бѣдное дитя! — произнесла она, такъ низко склоняясь надо мною, что ея нѣжное, какъ благоуханіе дикихъ цвѣтовъ, дыханіе коснулось моего лица: — какъ они злоупотребили твоими силами! Отдохни здѣсь, на моихъ рукахъ, и я охраню тебя. Тебѣ предназначено быть моимъ пророкомъ и стать просвѣтителемъ дорогой мнѣ страны; какъ алмазами украшу твое чело силой и здоровьемъ. Спи, дитя!
И я прилегъ тутъ-же, повинуясь ея повелѣнію; я чувствовалъ, что голова моя покоится на мягкой рукѣ, изъ которой исходили волны успокаивавшаго меня магнетизма, хотя въ то-же время сознавалъ, что лежу на холодномъ, жесткомъ полу святилища. И я впалъ въ глубокій, не возмущенный никакими сновидѣніями, сонъ.
За эту ночь, въ нишѣ тайныхъ лѣтописей, веденыхъ Агмахдомъ, было начертано всего лишь одно слово:
„Напрасно!“
==Глава 7==
Когда я проснулся, въ моей рукѣ лежалъ бѣлый цвѣтокъ: то былъ полу распустившійся лотосъ, красота котораго тотчасъ наполнила сердце мое радостью. Я смотрѣлъ на него и чувствовалъ себя бодрымъ и веселымъ, точно всю ночь проспалъ на рукахъ матери, а цвѣтокъ былъ ея поцѣлуемъ на моихъ устахъ, — я держалъ его у самыхъ губъ. Я не задавалъ себѣ вопроса: откуда лотосъ у меня; онъ даже не приходилъ мнѣ въ голову; я просто любовался его красой и чувствовалъ себя счастливымъ: вѣдь, онъ давалъ мнѣ знать, что моя Царица, мой единственный другъ, охраняла меня.
Вдругъ, я увидѣлъ, что кто-то вошелъ въ комнату; собственно говоря, не вошелъ, а скорѣе, казалось, выступилъ изъ тѣни. Я лежалъ, какъ теперь замѣтилъ, на ложѣ, въ томъ самомъ покоѣ, куда привелъ меня наканунѣ Агмахдъ. Я плохо соображалъ, какъ и въ какомъ мѣстѣ провелъ мрачные часы ночи, но ясно чувствовалъ, что сюда-то обратно онъ, а не кто другой, принесъ меня на своихъ рукахъ. Я былъ доволенъ тѣмъ, что снова очутился въ своей комнатѣ, и еще больше обрадовался, когда увидѣлъ приближавшагося ко мнѣ ребенка. То была дѣвочка; она казалась моложе меня и была ясна, какъ солнечное сіяніе. Подойдя ко мнѣ, она остановилась, и я протянулъ ей руку.
— Дай мнѣ цвѣтокъ — произнесла она.
Я колебался: обладаніе цвѣткомъ доставляло мнѣ столько счастья; но я не могъ отказать ей: она улыбалась, а до сихъ поръ никто еще въ храмѣ не подарилъ меня улыбкой, и я отдалъ ей свой цвѣтокъ.
— Ахъ! воскликнула она: — на его листьяхъ — вода! — и бросила его съ отвращеніемъ. Я разсердился и быстро соскочилъ съ своего ложа, чтобы взять назадъ свое сокровище. Моментально дѣвочка подняла его съ пола и съ громкимъ смѣхомъ бросилась бѣжать отъ меня, держа его въ рукѣ. Я погнался за нею во всю мочь и принялся ловить ее совершенно по-мальчишески, — да я и былъ настоящій мальчикъ, да къ тому же еще обозленный, — и рѣшилъ, что не уступлю ей. Мы мчались по большимъ комнатамъ, никого не встрѣчая на своемъ пути; дѣвочка съ быстротою молніи проскальзывала за большія занавѣси, а я слѣдовалъ за нею со всѣмъ проворствомъ деревенскаго парня. Вдругъ, я очутился лицомъ къ чему-то, что я принялъ за крѣпкую каменную стѣну. Какъ она могла скрыться отъ меня? Вѣдь я гнался за нею по пятамъ? Въ порывѣ гнѣва, отъ котораго у меня потемнѣло въ глазахъ, я повернулся назадъ и… тутъ-же замолчалъ и притихъ: передо мною стоялъ жрецъ Агмахдъ. Ужъ не совершилъ-ли я какого нибудь проступка? Но нѣтъ: онъ улыбался. — Ступай за мной, — произнесъ онъ такъ мягко, что я послѣдовалъ за нимъ безъ малѣйшей робости. Онъ открылъ дверь, и я увидѣлъ передъ собою квадратный садъ, весь въ цвѣтахъ; его окружала изгородь, густо поросшая цвѣтущими растеніями. Весь садъ былъ полонъ дѣтей, проворно бѣгавшихъ взадъ и впередъ; казалось, все вниманіе ихъ было поглощено такой замысловатой игрой, которой я не понималъ. Ихъ было такъ много, движенія ихъ были такъ быстры, что сначала я было растерялся; но тутъ я вдругъ увидѣлъ среди нихъ дѣвочку, отнявшую у меня цвѣтокъ: она приколола его къ своему платью и насмѣшливо улыбалась, глядя на меня. Я бросился въ толпу, хотя не имѣлъ никакого представленія объ этой игрѣ или танцѣ; но несмотря на это я, казалось, — ужъ самъ не знаю какъ — понялъ законы ея и подчинился имъ; я не могъ-бы сказать, въ чѣмъ была цѣль игры, но присутствіе мое не внесло въ нее никакой путаницы и я, хотя и безсознательно, но вѣрно двигался среди прочихъ дѣтей. Я гонялся за дѣвочкой, ловя ее; но она была такъ ловка, что мнѣ никакъ не удавалось нагнать ее. Несмотря на это, я вскорѣ весь отдался наслажденію, которое доставляли мнѣ движеніе, общее возбужденіе, видъ веселыхъ лицъ и звукъ смѣющихся голосовъ. Благоуханіе безчисленныхъ цвѣтовъ приводило меня въ восхищеніе, и мнѣ страстно захотѣлось нарвать себѣ немного цвѣтовъ. Думая о нихъ, я забылъ о своемъ лотосѣ, и рѣшилъ, что нарву ихъ большой букетъ по окончаніи игры; а пока проворно сновалъ взадъ и впередъ, исполняя замысловатыя фигуры танца. Въ это мгновеніе я не боялся ни Агмахда, ни его гнѣва, хотя садъ могъ быть и его. Вдругъ, я услышалъ взрывъ сотни дѣтскихъ веселыхъ голосовъ, кричавшихъ:
— Онъ выигралъ его! Онъ его выигралъ!
Когда раздались эти крики, я увидѣлъ золотой мячъ, лежавшій у моихъ ногъ; я тотчасъ догадался, что онъ — мой, и поднялъ его, онъ былъ такъ легокъ, что я бросалъ его высоко, высоко въ воздухъ, и несмотря на это, онъ всякій разъ падалъ обратно въ мои протянутыя руки. Я оглянулся: вокругъ меня никого не было; я остался въ саду вдвоемъ съ дѣвочкой похитившей мой цвѣтокъ, котораго больше ужъ не было на ея платьѣ; но я успѣлъ забыть о немъ. Она улыбалась; я засмѣялся, глядя на нее и бросилъ ей мячъ, который она ловко перебросила мнѣ обратно съ одного конца сада на другой… Вдругъ, въ воздухѣ разлились ясные звуки призывного колокола.
— Идемъ — проговорила дѣвочка: — пора въ школу; пойдемъ!..
— Она взяла меня за руку и отбросила въ сторону мячъ. Я съ тоской посмотрѣлъ на него.
— Онъ мой — произнесъ я.
— Теперь онъ ни къ чему, — возразила она: — Теперь, тебѣ предстоитъ выиграть другой призъ.
Рука въ руку, мы выбѣжали изъ сада, пробѣжали черезъ другой и попали въ большой, невиданный еще мною, покой, гдѣ оказались всѣ дѣти, съ которыми я передъ тѣмъ игралъ въ саду, а съ ними еще много другихъ. Воздухъ въ немъ былъ тяжелый, пропитанный благовоніями. Я нисколько не былъ утомленъ, такъ какъ незадолго передъ тѣмъ всталъ послѣ продолжительнаго сна, и утро было еще прохладно; но теперь, едва вступилъ я въ этотъ покой, какъ голова у меня стала горѣть, и я почувствовалъ крайнюю усталость а вскорѣ послѣ того заснулъ подъ шумъ раздававшихся вокругъ меня дѣтскихъ голосовъ<ref>Добавить примечание русского переводчика</ref>.
Проснулся я отъ того-же крика, который уже слышалъ въ саду:
— Онъ выигралъ его! Онъ его выигралъ!
Я стоялъ на какомъ-то высокомъ мраморномъ креслѣ, напоминавшемъ тронъ; меня обступили дѣти, расположившись группами на немъ и вокругъ него. Я вспомнилъ тутъ, что приведшая меня сюда дѣвочка говорила, что это — мѣсто учителя. Тогда зачѣмъ-же мы-то, дѣти, на немъ? Оглянувшись кругомъ, я увидѣлъ, что покой весь занятъ былъ жрецами, молча и неподвижно стоявшими на мѣстахъ воспитанниковъ. Въ минуту пробужденія я слышалъ свой собственный голосъ; очевидно, я что-то говорилъ передъ тѣмъ. Теперь я вновь услышалъ, какъ дѣти закричали!
— Онъ выигралъ его! Онъ его выигралъ!
— Въ припадкѣ какого то непонятнаго для меня изступленія я соскочилъ съ трона; очутившись на полу, я посмотрѣлъ вокругъ себя и замѣтилъ, что всѣ дѣти скрылись; по крайней мѣрѣ, никого изъ дѣтей, кромѣ самого себя и моего проводника, дѣвочки, я не видѣлъ; она стояла на тронѣ, смѣялась и весело хлопала въ ладоши. Не понимая, что могло доставлять ей такое удовольствіе, я взглянулъ внизъ и увидѣлъ передъ собою жрецовъ въ бѣлыхъ одеждахъ: они лежали ницъ передо мною и касались пола лбами… Что все это значило? Я силился понять и не могъ, и стоялъ не шевелясь, схваченный страхомъ. Вдругъ, дѣвочка, какъ-бы въ отвѣтъ на мою мысль, воскликнула:
— Они поклоняются тебѣ!..
Ея слова меня поразили; но не менѣе того меня удивило другое обстоятельство, которое въ этотъ моментъ стало мнѣ ясно: я одинъ слышалъ ея голосъ!
==Глава 8==
Я былъ приведенъ обратно въ свою келью, куда молодые жрецы принесли мнѣ завтракъ, такъ какъ я съ утра еще не ѣлъ. Я былъ голоденъ, и принесенныя явства показались мнѣ очень вкусными. Молодые жрецы, принесшіе ихъ, подавали мнѣ кушанья не иначе, какъ преклонивши одно колѣно; я съ недоумѣніемъ слѣдилъ за этими церемоніями, не понимая, зачѣмъ онѣ продѣлывались. Одни принесли плодовъ, вкусныхъ лакомствъ и какой-то благоухающій напитокъ; другіе пришли съ цвѣтами и съ цѣлыми снопами, которые были положены около меня, и съ растеніями въ полномъ цвѣту, которыя были разставлены вдоль стѣнъ. При видѣ ихъ я испустилъ крикъ радости и въ то же мгновеніе замѣтилъ Агмахда, стоявшаго въ тѣни занавѣси; онъ смотрѣлъ на меня холодно, не улыбаясь. И, несмотря на это, я не испугался его: я былъ весь охваченъ какимъ-то новымъ радостнымъ чувствомъ, придававшимъ мнѣ смѣлость, и переходилъ отъ цвѣтка къ цвѣтку, осыпая ихъ поцѣлуями. Чудное благоуханіе разлилось по комнатѣ. Сердце мое радостно билось отъ горделиваго сознанія, что мнѣ больше нечего было страшиться этого холоднаго жреца, который стоялъ здѣсь неподвижно, будто высѣченный изъ мрамора. Это ощущеніе смѣлости сняло съ моей дѣтской души тяжесть, давившей ее тоски. Агмахдъ повернулся и пошелъ, а когда онъ скрылся за занавѣсью, я увидѣлъ возлѣ себя дѣвочку.
— Видишь, — проговорила она. — Эти цвѣты достала для тебя я.
— Ты! — воскликнулъ я.
— Да. Я сказала имъ, что ты цвѣты любишь. А эти цвѣты — роскошные, благоухающіе; они растутъ въ землѣ. Ты усталъ? Можетъ быть, мы играть пойдемъ? В ты знаешь, что тотъ садъ принадлежитъ намъ съ тобою, и что мячъ — въ немъ? Кто-то принесъ тебѣ его обратно.
— Скажи, почему жрецы стояли сегодня на колѣняхъ предо мною?
— Развѣ ты не знаешь, почему? — спросила она, съ любопытствомъ глядя на меня. — А потому, что ты училъ съ трона, говорилъ мудрыя рѣчи, которыя они понимали, а мы — нѣтъ. Но мы видѣли, что ты выигралъ большую награду. Ты всѣ награды берешь.
Я сѣлъ на ложе, обхватилъ свою голову руками и въ изумленіи уставился на нее глазами.
— Да какъ же я могъ учить ихъ, самъ ничего объ этомъ не зная?<ref>состояние пассивного медиумизма- прим. переводчика</ref>
— Ты станешь великъ, если только перестанешь сопротивляться; и тогда-то вотъ и будешъ всѣ награды выигрывать, когда меньше всего будешь знать объ этомъ. Будь покоенъ и доволенъ всѣмъ, и всѣ жрецы, даже самые гордые, преклонятся передъ тобою!
Я онѣмѣлъ отъ изумленія; затѣмъ, черезъ нѣсколько мгновеній проговорилъ:
— Ты еще такая маленькая: откуда ты все это знаешь?
— Это цвѣтѣ мнѣ все говорятъ, — сказала она со смѣхомъ: они — твои друзья. Только все это — правда. Ну, а теперь, поиграй со мною!
— Нѣтъ, подожди. — Я никакъ не могъ понять ея рѣчей. На самомъ дѣлѣ, я былъ до крайности озадаченъ, и кромѣ того чувствовалъ, что голова у меня отяжелѣла и горитъ.
— Не можетъ быть, чтобы я училъ ихъ съ трона! — воскликнулъ я еще разъ.
— Училъ! И высшіе жрецы благоговѣйно склонили головы передъ тобой, потому что ты имъ объяснилъ, какъ устроить какую-то церемонію, центральнымъ лицомъ которой будешь ты самъ.
— Я!?
— Да! И ты сказалъ имъ, изъ чего должно быть сдѣлано твое одѣяніе, какъ его сшить и какія произносить слова, облекая тебя въ него.
Я вслушивался въ ея слова все съ большимъ интересомъ; когда она кончила, я закричалъ:
— Можешь ты мнѣ еще что-нибудь разсказать?
— Отнынѣ, ты будешь жить среди земныхъ цвѣтовъ и станешь часто съ дѣтьми танцовать. О, тамъ многое было сказано тобой! Но насчетъ церемоніи я что-то не припомню. Впрочемъ самъ скоро увидишь: она, вѣдь, произойдетъ сегодня ночью.
Я вскочилъ съ ложа, охваченный внезапнымъ порывомъ безумнаго ужаса.
— Не бойся — произнесла она, смѣясь: вѣдь я же буду при тебѣ. Я очень рада этому, потому что, хотя и принадлежу къ храму, но ни разу еще мнѣ не приходилось присутствовать ни на одной изъ священныхъ церемоній.
— Ты, принадлежишь къ храму! Да вѣдь они даже голоса-то твоего слышать не могутъ!
— А иногда они и меня самое не могутъ видѣть! — проговорила она со смѣхомъ. — Только одинъ Агмахдъ всегда меня видитъ, потому что я принадлежу ему. Но говорить съ нимъ мнѣ нельзя… А тебя я люблю, потому что могу бесѣдовать съ тобою… Пойдемъ играть, выйдемъ на воздухъ. Цвѣты въ саду не хуже этихъ, да и мячъ — тамъ. Пойдемъ!
Взявши меня за руку, она проворно пошла впередъ; погруженный въ размышленія, я не сталъ сопротивляться ей. Но въ саду воздухъ былъ напоенъ такимъ чуднымъ, нѣжнымъ благоуханіемъ, цвѣты были такъ дивно хороши, а солнце такъ тепло, что я скоро совершенно забылъ, среди своего счастья, о всякихъ думахъ.
==Глава 9==
Была ночь, когда я проснулся вялый, но довольный. Днемъ я былъ счастливъ, такъ какъ провелъ все время на чистомъ, благоухающемъ воздухѣ, забавлялся, бѣгалъ повсюду. Весь вечеръ я проспалъ на своемъ ложѣ, окруженный цвѣтами, благоуханіями которыхъ пропиталась моя комната; я видѣлъ странные сны, въ которыхъ каждый цвѣтокъ превращался въ смѣющееся личико, а въ ушахъ раздавался звукъ магическихъ голосовъ. Я сразу пробудился отъ сна. Лунный свѣтъ ворвался въ келью и облилъ своимъ сіяніемъ стоявшіе въ ней цвѣты: мнѣ представилось, будто я еще сплю. Я съ невольнымъ недоумѣніемъ вспомнилъ о простомъ домикѣ, въ которомъ выросъ: какъ это я только выносилъ его. Теперь мнѣ казалось, что лишь въ красотѣ была жизнь.
Лежа на своемъ ложѣ, я задумчиво глядѣлъ на лунное сіяніе, какъ вдругъ дверь, ведущая въ коридоръ, открылась настежъ. Коридоръ былъ такъ ярко освѣщенъ, что въ сравненіи съ блескомъ этого освѣщенія, лунный свѣтъ казался тусклымъ. Нѣсколько послушниковъ вошли въ комнату, неся какіе-то предметы, которыхъ я за сильнымъ, ослѣпившимъ меня, свѣтомъ не могъ разглядѣть, и тотчасъ же вышли, притворивъ за собою дверь. Я опять очутился одинъ, и при лунномъ свѣтѣ увидѣлъ двѣ рослыя, неподвижныя фигуры, облеченныя въ бѣлыя одежды; я зналъ кто это, хотя и не смѣлъ поднять глазъ; я узналъ Агмахда и Каменбаку.
Я было задрожалъ, но вдругъ замѣтилъ дѣвочку, выступавшую изъ тѣни, она приложила палецъ къ устамъ и улыбалась.
— Не бойся, — проговорила она: они хотятъ одѣть тебя въ красивую одежду, которую ты самъ велѣлъ имъ сдѣлать.
Я всталъ съ ложа и взглянулъ на жрецовъ: я ужъ больше не боялся ихъ. Агмахдъ стоялъ не шевелясь, и въ упоръ смотрѣлъ на меня; Каменбака приблизился ко мнѣ, держа бѣлое платье въ рукахъ. Оно было изъ тонкаго полотна и украшенное богатой золотой вышивкой, въ видѣ буквъ, которыхъ я не зналъ. Оно было красивѣе платья Агмахда; съ тѣхъ поръ, какъ я попалъ въ храмъ, я еще ничего прекраснѣе этого не видалъ.
Я остался чрезвычайно доволенъ своей одеждой и потянулся за ней; Каменбака подошелъ ко мнѣ вплотную и собственноручно облекъ меня въ нее, послѣ того, какъ я сбросилъ съ себя бывшее на мнѣ платье. Эта одежда, пропитанная тонкими духами, которые я съ наслажденіемъ вдыхалъ въ себя, казалась мнѣ царскимъ одѣяніемъ.
Каменбака направился къ двери и отворилъ ее; яркій свѣтъ облилъ меня съ головы до ногъ. Агмахдъ продолжалъ стоять неподвижно, не отрывая отъ меня взоровъ.
Дѣвочка смотрѣла на меня съ восхищеніемъ и хлопнула отъ восторга въ ладоши; она протянула мнѣ руку, и мы вмѣстѣ вышли въ коридоръ; Агмахдъ пошелъ вслѣдъ за нами. Пораженный развернувшейся передо мною сценой, я остановился, какъ вкопанный. За исключеніемъ того мѣста, гдѣ я стоялъ — въ непосредственномъ сосѣдствѣ съ дверью, ведущей въ Святая Свѣтыхъ, — весь проходъ былъ сплошь занятъ жрецами; передъ святилищемъ оставалось свободнымъ значительное пространство, среди котораго стояло ложе; на немъ лежало шелковое покрывало, все вышитое золотыми буквами, подобными тѣмъ, которыя были на моемъ одѣяніи. Кругомъ ложа изгородью шла скамья съ душистыми растеніями, и весь полъ вокругъ него былъ усыпанъ сорванными цвѣтами. Я невольно отступилъ назадъ при видѣ этого громаднаго сборища одѣтыхъ въ бѣлыя одежды жрецовъ, которые стояли неподвижно съ устремленными на меня взорами; но прекрасныя сочетанія цвѣтовъ мнѣ понравились.
— Это ложе — для насъ съ тобою — промолвила дѣвочка и повела меня къ нему. Никто, кромѣ насъ обоихъ, не сдѣлалъ ни одного движенія, не произнесъ ни единаго слова, Я повиновался ей и мы подошли къ ложу; на немъ лежалъ золотой мячъ, тотъ самый, которымъ мы играли въ саду. Мнѣ вдругъ захотѣлось узнать, наблюдаетъ-ли за нами Агмахдъ, и я оглянулся на него: онъ стоялъ у двери, ведущей въ Святая Святыхъ, устремивъ на меня глаза. Каменбака былъ ближе къ намъ и смотрѣлъ на закрытую дверь святилища; губы его шевелились, какъ будто онъ тихо произносилъ какія-то слова. Очевидно, никто не сердился на насъ, и я взглянулъ на дѣвочку; она схватила мячъ и подбѣжала съ нимъ къ одному концу ложа; я не могъ устоять противъ ея веселости и, смѣясь, прыгнулъ къ другому концу. Она подбросила мячъ, я его подхватилъ; но прежде чѣмъ я бросилъ его назадъ, коридоръ въ одно мгновеніе погрузился въ глубокій мракъ. Отъ внезапно охватившаго меня страха у меня духъ занялся; но сейчасъ-же, вслѣдъ за этимъ, я убѣдился въ томъ, что могу видѣть дѣвочку. Она смѣялась, и я бросилъ въ нее мячикомъ, который она со смѣхомъ поймала. Вглядываясь въ окружавшую меня непроницаемую тьму, я вспомнилъ объ ужасномъ видѣніи, которое явилось мнѣ здѣсь въ такомъ-же мракѣ, и не будь здѣсь дѣвочки, я бы закричалъ отъ ужаса. Подойдя ко мнѣ, она положила свою руку въ мою.
— Развѣ ты боишься? — спросила она. — А я такъ не боюсь. Да и тебѣ нечего страшиться: вѣдь жрецы тебѣ поклоняются; не захотятъ-же они причинить тебѣ вреда.
Она еще говорила, когда раздалась чудная музыка; звуки ея были такъ забористо веселы, что сердце мое радостно и быстро забилось, а ноги сами подо мною заходили. Черезъ минуту я замѣтилъ, что по краямъ двери капища показался свѣтъ, а вслѣдъ за этимъ она пріотворилась. Неужели сейчасъ выйдетъ изъ нея тотъ страшный образъ? При этой мысли я весь затрясся, но не лишился окончательно мужества, какъ въ первый разъ: присутствіе дѣвочки и веселая музыка разогнали ужасъ одиночества. Все еще держа мою руку въ своей, дѣвочка выпрямилась, и направилась къ двери святилища; я не хотѣлъ идти туда, но не могъ, при всемъ желаніи, сопротивляться увлекавшей меня силѣ. Мы переступили черезъ порогъ капища; музыка внезапно оборвалась, и снова наступило гробовое молчаніе. Въ святилищѣ мерцалъ слабый свѣтъ, исходившій, повидимому, изъ противоположнаго конца его, куда дѣвочка и повела меня. Здѣсь была небольшая внутренняя келья, или углубленіе, высѣченное, какъ я видѣлъ, въ стѣнѣ; здѣсь было достаточно свѣтло, чтобы разглядѣть это. На низкой каменной скамьѣ сидѣла женщина, опустивши голову надъ большой раскрытой книгой, лежавшей у нея на колѣняхъ. Въ одно мгновеніе мои глаза словно приковало къ ней, и я ужъ не былъ въ силахъ оторвать ихъ отъ нея. Я узналъ ее, и сердце дрогнуло въ моей груди при мысли, что она подниметъ голову, и я увижу ея лицо.
Вдругъ я понялъ, что моя товарка пропала; я не могъ оглянуться, такъ какъ глаза мои были во власти какой-то высшей силы, но я чувствовалъ, что не было отвѣта на пожатіе моей руки, и зналъ, что дѣвочка ушла. Я стоялъ неподвижно, подобно высѣченнымъ изваяніямъ въ аллеѣ храма, стоялъ и ждалъ…
Наконецъ, она подняла голову и взглянула на меня. Кровь въ моихъ жилахъ забурлила и застыла; мнѣ почудилось, что я замерзаю подъ этимъ острымъ, какъ сталь, взглядомъ; но я не былъ въ состояніи сопротивляться ему, не могъ оторваться отъ страшнаго видѣнія, ни хотя-бы даже закрыть глазъ…
— Ты пришелъ ко мнѣ учиться? Хорошо, я буду учить тебя — произнесла она тихимъ, мягкимъ голосомъ, звенѣвшимъ, какъ мелодичные звуки музыкальнаго инструмента.
— Ты любишь цвѣты и красивыя вещи, и живи ты для одной лишь красоты, ты сталъ-бы великимъ артистомъ. Но ты долженъ быть выше этого! — Она протянула мнѣ руку; я поднялъ свою и, противъ воли, далъ ее ей; она едва дотронулась до нея, но при этомъ прикосновеніи въ рукѣ моей очутились розы, благоуханіе которыхъ распространилось по всему святилищу. Она разсмѣялась мелодичнымъ смѣхомъ: вѣроятно, лицо мое ей понравилось.
— Ну, а теперь, подойди ко мнѣ ближе: — вѣдь, ты больше не боишься меня.
Не отрывая глазъ съ розъ, я подошелъ къ ней; цвѣты поглотили все мое вниманіе, а она не была мнѣ страшна, пока мнѣ не видно было ея лица.
Она обняла меня рукой и привлекла къ себѣ. Тутъ я вдругъ сбратилъ вниманіе на темное одѣяніе, которое она носила; оно не было сдѣлано изъ полотна, не изъ сукна; я замѣтилъ, что оно было… живое. Оно состояло изъ переплетавшихся между собою и висѣвшихъ вокругъ ея тѣла змѣй, которыя издали произвели на меня впечатлѣніе мягкихъ складокъ изящно задрапированной одежды. При этомъ видѣ ужасъ овладѣлъ мною: я сдѣлалъ усиліе, чтобы убѣжать отъ нея, и не могъ; хотѣлъ крикнуть и не издалъ ни малѣйшаго звука… Она снова засмѣялась; на этотъ разъ смѣхъ ея звучалъ рѣзко. Я продолжалъ смотрѣть на нее; но все уже измѣнилось: платье опять стало темнымъ, но ужъ не было живымъ. Я стоялъ въ изумленіи, затаивъ дыханіе и похолодѣвъ отъ страха. Она подняла руку — другая все еще лежала на мнѣ — и поднесла ее къ моему лбу: я сразу почувствовалъ себя умиротвореннымъ и счастливымъ, — страха, какъ не бывало! Глаза мои закрылись, но я продолжалъ все видѣть; я былъ въ полномъ сознаніи, но мнѣ не хотѣлось шевелить ни однимъ суставомъ… Она встала съ мѣста, взяла меня на руки и посадила на то самое каменное сидѣнье, которое сама занимала передъ тѣмъ. Голова моя откинулась назадъ и коснулась каменной стѣны, поднимавшейся позади меня; я сидѣлъ тихо, молча, но при этомъ все видѣлъ. Она выпрямилась во весь ростъ и вытянула руки высоко надъ своей головой. Тутъ я вторично увидѣлъ змѣй, которыя казались полны силъ и жизни; при этомъ я замѣтилъ, что онѣ не только служили ей одеждой, но еще окружали ея голову, только я не могъ-бы тогда сказать, составляли-ли онѣ ея волосы, или-же были въ нихъ. Вытянувши руки надъ головой, она ударила въ ладоши; ужасныя животныя сплелись и повисли у нея на рукахъ. Но я не испугался: казалось, страхъ меня навсегда оставилъ.
Вдругъ я ясно почувствовалъ присутствіе посторонняго лица въ святилищѣ, и, дѣйствительно, у входа во внутреннюю пещеру стоялъ Агмахдъ. Я съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него: его лицо было такъ-же невозмутимо, какъ если-бы онъ былъ слѣпой. Вдругъ, мнѣ стало ясно, что это на самомъ дѣлѣ такъ; я понялъ, что онъ ничего не видѣлъ: ни видѣнія, ни этого свѣта, ни меня самого…
Она не то повернулась ко мнѣ, не то наклонилась надо мной… Я могъ видѣть ея лицо и глаза, прямо смотрѣвшіе на мои. Никакого движенія, кромѣ этого, она не сдѣлала. Острый взглядъ ея стальныхъ глазъ не внушалъ мнѣ больше страха, а только держалъ меня, какъ въ тискахъ. Въ то время, какъ я глядѣлъ на нее, я замѣтилъ, что змѣи преобразились и пропали, обратившись въ длинныя, извилистыя складки гибкаго одѣянія блестящаго цвѣта, головы ихъ со страшными глазами превратились въ группы розъ, напоминавшія звѣзды; и роскошный, сильный ароматъ розъ, наполнилъ Святая Святыхъ.
На устахъ Агмахда появилась улыбка.
— Царица моя — здѣсь, — промолвилъ онъ.
— Твоя царица — здѣсь — отозвался я безсознательно и только тогда сообразилъ, что говорю, когда услыхалъ собственный голосъ. Она ждетъ, чтобы ты ей сказалъ, чего желаешь.
— Опиши мнѣ ея одежду.
— Она сверкаетъ и переливается, а на плечахъ у Царицы — розы.
— Мнѣ не надо наслажденій: душа моя пресыщена ими. Я прошу власти.
До сихъ поръ устремленные на меня глаза женщины подсказывали мнѣ слова; теперь я услыхалъ ея голосъ.
— Въ храмѣ? — спросила она.
И снова я повторилъ за ней ея вопросъ, не сознавая этого, пока не уловилъ звука своего голоса.
— Нѣтъ, — надменно отвѣтилъ Агмахдъ. — Я хочу выйти изъ этихъ стѣнъ, чтобы общаться съ людьми, и внѣ его и надъ ними творить свою волю. Я прошу, чтобы мнѣ была дана возможность добиться этого. Такое обѣщаніе было мнѣ дано, но осталось до сихъ поръ не исполненнымъ.
— А это потому, что у тебя все не хватало мужества и силы добиться его осуществленія.
— Теперь, ни въ томъ, ни въ другомъ у меня больше нѣтъ недостатка, — возразилъ жрецъ, и въ первый разъ за все время моего съ нимъ знакомства я отмѣтилъ на его лицѣ выраженіе страсти.
— Такъ произнеси-же роковыя слова, — приказала она.
Онъ измѣнился въ лицѣ; въ теченіе нѣсколькихъ короткихъ мгновеній онъ стоялъ тихо, неподвижно; затѣмъ лицо его окаменѣло, отъ него повѣяло холодомъ, какъ отъ бездушнаго истукана; наконецъ, онъ произнесъ медленно, рѣзко отчеканивая слова, которыя, казалось, застывали неподвижно въ воздухѣ.
— Я отрекаюсь и отказываюсь отъ того, что дѣлаетъ меня человѣкомъ.
— Хорошо! — Но прибавила она: — ты не сможешь ничего достигнуть, пока будешь одинъ; ты долженъ, поэтому, привести ко мнѣ другихъ, подобныхъ тебѣ: безстрашныхъ и готовыхъ все познать. У меня должно быть двѣнадцать преданныхъ слугъ, связанныхъ клятвой. Доставь ихъ мнѣ, и твое желаніе исполнится.
— А они будутъ равны мнѣ — спросилъ Агмахдъ.
— По силѣ желанія и по мужеству вы всѣ должны быть равны, но не по степени власти, такъ какъ у всѣхъ будутъ разныя желанія, ибо только тогда служеніе ихъ можетъ быть мнѣ угодно.
Наступила пауза; затѣмъ жрецъ сказалъ:
— Повинуюсь Царицѣ. Но въ этомъ трудномъ дѣлѣ мнѣ должна быть оказана помощь. Чѣмъ мнѣ ихъ соблазнять?
При этихъ словахъ она вытянула руки, поперемѣнно то сжимая, то расжимая ладони такимъ-то страннымъ, непонятнымъ для меня движеніемъ, глаза ея при этомъ сверкали, какъ раскаленные угли; затѣмъ, они потускнѣли и взглядъ ихъ сталъ попрежнему холоденъ.
— Я буду руководить тобою — вымолвила она. — Исполняй только въ точности мои повелѣнія, и тогда тебѣ нечего будетъ бояться; повинуйся мнѣ, и успѣешь во всемъ. У тебя подъ рукой — всѣ нужные элементы: въ этомъ храмѣ — десять жрецовъ, обуреваемыхъ страстями; они созрѣли для служенія мнѣ, и я утолю ихъ душевный голодъ. Тебя я удовлетворю, когда ты мнѣ на дѣлѣ докажешь мужество свое и непоколебимость, не раньше, ибо твои требованія превосходятъ требованія прочихъ.
— А кто дополнитъ списокъ двѣнадцати? — спросилъ Агмахдъ.
Она устремила взглядъ на меня и отвѣтила.
— Это дитя! онъ — мой, мой избранникъ, мой возлюбленный слуга. Я буду учить его, а черезъ него — и тебя.
— Скажи Каменбакѣ, что мнѣ извѣстно его завѣтное желаніе, и что оно исполнится; но для этого ему необходимо произнести роковыя слова. — Агмахдъ склонилъ голову и, повернувшись, молча покинулъ святилищѣ. Я снова очутился съ ней одинъ на одинъ, все продолжая смотрѣть на нее; она подошла ко мнѣ и въ упоръ уставилась на меня своими грозными очами. Вдругъ она пропала, а вмѣсто нея, на томъ мѣстѣ, гдѣ она стояла, появился золотистый свѣтъ, который постепенно превратился въ чудный предметъ, какого я до сихъ поръ еще никогда не видалъ. То было развѣсистое дерево, густая листва котораго свѣшивалась внизъ, подобно роскошнымъ волосамъ; тамъ и сямъ, среди вѣтокъ его, покрытыхъ большими пучками цвѣтовъ огненныхъ оттѣнковъ, порхало множество веселыхъ птичекъ съ блестящимъ золотистымъ опереніемъ, При видѣ ихъ у меня зарябило въ глазахъ, и я громко вскрикнулъ отъ восторга:
— О; дай мнѣ одну изъ этихъ пташекъ, чтобы она летала среди моихъ растеній и жила бы на нихъ, какъ на этомъ деревѣ! — взмолился я.
— У тебя ихъ будутъ сотни, которыя станутъ любить тебя, цѣловать въ уста и клевать у тебя изо рта; а со временемъ я тебѣ дамъ садъ, въ которомъ будетъ расти вотъ такое же дерево и всѣ птицы небесныя полюбятъ тебя. Но для этого ты долженъ повиноваться моимъ приказаніямъ. А теперь заговори съ Каменбакой и вели ему войти въ капище.
— Входи — сказалъ я — пусть войдетъ Каменбака.
Онъ вошелъ и остановился у входа во внутреннюю пещеру. Въ то-же мгновеніе дерево исчезло, и я увидѣлъ передъ собою мрачное видѣніе съ его хищнымъ взглядомъ и развѣвающейся сверкающей одеждой; глаза его были устремлены на жреца.
— Передай ему, — медленно заговорило оно, что его завѣтное желаніе сбудется; онъ хочетъ любви и получитъ ее. Вокругъ себя, въ храмѣ, онъ видитъ лишь холодныя лица и чувствуетъ, что сердца жрецовъ охладѣли къ нему; а ему хотѣлось бы видѣть ихъ у своихъ ногъ, поклоняющимися ему, ползающими на колѣняхъ, на все согласными рабами. Такъ оно теперь и будетъ, ибо, отнынѣ, онъ возьметъ на себя обязанность, лежавшую до сихъ поръ на мнѣ, заботу объ удовлетвореніи ихъ похотей, а они, взамѣнъ этого, поставятъ его на пьедесталъ, выше котораго буду лишь я одна. Достаточно-ли высока награда.
Эти послѣднія слова были произнесены ею тономъ глубочайшаго пренебреженія, и на ея страшномъ лицѣ я прочелъ презрѣніе къ ничтожнымъ, узкимъ предѣламъ его честолюбія; но въ моей передачѣ всякая язвительность пропала изъ ея рѣчи. Каменбака склонилъ голову, и лицо его загорѣлось огнемъ какого-то страннаго упоенія.
— Да! — отвѣтилъ онъ.
— Такъ произнеси же роковыя слова!
Лицо его мгновенно исказилось выраженіемъ смертельной тоски; онъ упалъ на колѣни и, поднявъ высоко надъ головой вытянутыя руки, проговорилъ:
— Отнынѣ я никого не люблю, хотя самъ буду любимъ всѣми! — Созданіе тьмы устремилось къ нему и коснулось рукой его головы, говоря: — Ты — мой!
Она отвернулась отъ него; на лицѣ ея стояла усмѣшка, мрачная и холодная, какъ сѣверный морозъ. Мнѣ показалось, что по отношенію къ Каменбакѣ она была наставницей и руководительницей, тогда какъ съ Агмахдомъ она обращалась, скорѣе, какъ царица съ главнымъ любимцемъ, какъ съ могущественнымъ человѣкомъ, котораго она и цѣнила и боялась.
— А теперь, дитя, — обратилась она ко мнѣ: — тебѣ предстоитъ дѣло. Въ этой книгѣ — завѣтныя желанія, самыя сердца жрецовъ, которыхъ я предназначила себѣ въ рабы. Возьми ее въ руки и унеси съ собой. Рано утромъ, какъ только проснешься, Каменбака придетъ къ тебѣ, и ты прочтешь ему первую страницу въ ней. Справившись съ первой задачей, онъ снова появится у тебя рано по утру, чтобы ты прочиталъ ему вторую страницу, и такъ далѣе, пока не будетъ прочтена вся книга. Передай ему мои слова, и пусть онъ никогда не отчаивается при видѣ затрудненій, ибо по мѣрѣ того, какъ онъ будетъ преодолѣвать ихъ, его власть все будетъ расти, а когда все будетъ исполнено, онъ станетъ выше всѣхъ… А теперь тебѣ нуженъ отдыхъ: ты утомился, и я не хочу, чтобы жрецы причиняли тебѣ вредъ, такъ какъ ты долженъ вырасти сильнымъ, мощнымъ, достойнымъ моей милости.
Я повторилъ ея слова жрецу, стоявшему у входа, скрестивши на груди руки и такъ низко опустивъ голову, что я не могъ видѣть его лица. Когда я кончилъ, онъ поднялъ ее и произнесъ:
— Повинуюсь! — Лицо его еще носило слѣды того страннаго огня, который я видѣлъ на немъ передъ тѣмъ.
— Вели ему удалиться и послать сюда Агмахда, — приказала она. Выслушавши эти слова, онъ спокойно вышелъ вонъ; его движенія ясно свидѣтельствовали о томъ, что онъ ничего, кромѣ тьмы, здѣсь не видалъ. Минуту спустя, Агмахдъ стоялъ ужъ у входа. Женщина приблизилась къ нему и опустила руку на его лобъ; при этомъ прикосновеніи Агмахдъ улыбнулся, а я увидѣлъ на головѣ его вѣнецъ.
— Онъ будетъ твоимъ, — проговорила она. — Передай Агмахду, что на землѣ есть только одинъ вѣнецъ выше этого, но того онъ и самъ не захотѣлъ бы носить. Ну, теперь крѣпко обхвати книгу руками и вели ему взять тебя на руки и отнести на твое ложе.
Пока я повторялъ ея слова, она подошла ко мнѣ и коснулась моего чела; охваченный глубокой, сладкой истомой, я успѣлъ только подумать, что слова, вѣроятно, замираютъ на моихъ устахъ, но повторить ихъ я ужъ не былъ въ состояніи: все исчезло передо мною, и я заснулъ.
==Глава 10==
Проснулся я уже среди бѣлаго дня, чувствуя, что спалъ долго и крѣпко. Я съ удовольствіемъ обвелъ глазами растенія, наполнявшія мою комнату и дѣлавшія ее похожей на садъ. Вдругъ, взглядъ мой упалъ на стоявшую посреди кельи фигуру и остановился на ней: то стоялъ на колѣняхъ, низко опустивъ голову, жрецъ. Я узналъ Каменбаку. При слабомъ звукѣ, вызванномъ движеніемъ съ моей стороны, онъ поднялъ голову и взглянулъ на меня. Тутъ я обратилъ вниманіе на лежавшую рядомъ со мной открытую книгу, первая страница которой приковала къ себѣ мои взоры; на ней стояли слова, начертанныя блестящими буквами, которыя я и принялся машинально читать вслухъ. Вдругъ, я запнулся и остановился: я прочелъ все, что было написано демотическимъ письмомъ, а дальше шли іероглифы. Я посмотрѣлъ на жреца, лицо котораго загорѣлось дикимъ торжествомъ.
— Сегодня-же будетъ онъ цѣловать мои ноги! — воскликнулъ онъ. — Затѣмъ, уловивъ мой недоумѣвающій взглядъ, онъ спросилъ:
— Ты все прочелъ?
— Все, что сумѣлъ, — отвѣтилъ я, а остальное написано какими-то странными, непонятными для меня буквами.
Онъ тотчасъ-же всталъ и, не оборачиваясь, вышелъ изъ комнаты. Я снова возвратился къ только что прочитанной мною страницѣ книги, чтобы еще разъ взглянуть на такъ странно взволновавшія его слова; но и они тоже теперь были мнѣ непонятны: они обратились въ іероглифы, на которыя я смотрѣлъ съ досадой, такъ какъ ничего не могъ припомнить изъ того, что прочелъ, и ломалъ себѣ голову надъ этимъ страннымъ явленіемъ. Наконецъ, я утомился и опять заснулъ, положивъ голову на открытыя страницы мистической книги. Я впалъ въ глубокій сонъ безъ сновидѣній, отъ котораго проснулся внезапно, испугавшись какого-то шума. Въ моей комнатѣ стояли двое молодыхъ жрецовъ, принесшихъ мнѣ молока и явствъ. Если-бы не мой страхъ, я бы не могъ удержаться отъ смѣха, при видѣ того, какъ они, подавая мнѣ блюда, всякій разъ преклоняли колѣни передо мною, деревенскимъ парнемъ. Я поѣлъ, и они покинули меня. Но я не долго оставался одинъ; занавѣсь поднялась, и при видѣ вошедшаго въ мою комнату человѣка, я разсмѣялся отъ удовольствія: то былъ садовникъ Себуа.
— Какъ это ты попалъ ко мнѣ? — спросилъ я. — Я ужъ думалъ, что никогда больше не увижусь съ тобой!
— Меня Агмахдъ сюда послалъ, — отвѣтилъ онъ.
— Агмахдъ! — воскликнулъ я въ изумленіи и подойдя къ нему, стиснулъ его руку въ своихъ.
— О, я вполнѣ реаленъ, произнесъ онъ. — Имъ не сдѣлать изъ меня призрака, такъ что при видѣ меня можешь не сомнѣваться въ томъ, что это — я самъ.
Онъ говорилъ сердитымъ, грубымъ тономъ, который было испугалъ меня, хотя и не надолго, такъ какъ на его безобразномъ лицѣ появилась его обычная, загадочная улыбка, нѣжная и ясная.
— Тебѣ велѣно идти со мною въ садъ — сказалъ онъ — протягивая мнѣ свою большую смуглую руку, въ которую я вложилъ свою, и мы покинули комнату. Мы быстро прошли черезъ большіе, пустые покои и длинные коридоры храма и достигли небольшой желѣзной калитки, сквозь которую я впервые увидѣлъ лицо Себуа. Какъ и тогда за ней красовался садъ, полный зелени, свѣта и яркихъ красокъ.
— Ахъ, какъ я радъ, что снова здѣсь! — сказалъ я въ восторгѣ.
— Въ первый разъ ты приходилъ сюда, чтобы работать; предполагалось сдѣлать тебя моимъ помощникомъ, — проворчалъ Себуа. — Теперь все измѣнилось: сейчасъ ты явился сюда не работать, а играть, и я долженъ обращаться съ тобою, какъ съ маленькимъ княземъ. Ну, да ладно! Только хотѣлось-бы мнѣ знать, дитя, успѣли они уже испортить тебя?… Не хочешь-ли выкупаться?
— А гдѣ? — спросилъ я — въ какой водѣ? Мнѣ хотѣлось-бы окунуться въ глубокую, холодную воду, чтобы можно было плавать.
— Ты плавать умѣешь и любишь воду? Хорошо, пойдемъ со мной, и я укажу тебѣ глубокое мѣсто, въ которомъ вода будетъ прохладной.
Онъ такъ быстро пошелъ впередъ, что мнѣ пришлось поспѣшить, чтобы не отстать отъ него; онъ бормоталъ что-то про себя на ходу, но словъ я разобрать не могъ. Признаться, я не очень-то вслушивался въ нихъ, и думалъ только о томъ, какъ славно будетъ окунуться въ прохладную воду въ это томительно жаркое утро. Мы вскорѣ очутились около широкаго и глубокаго бассейна; вода въ него была проведена изъ какого-то источника, расположеннаго выше, откуда она сбѣгала въ него тонкой, быстро-текущей струей.
— Вотъ тебѣ вода — обратился ко мнѣ Себуа — да еще безъ цвѣтовъ, которые могли-бы повредить тебѣ.
Я сталъ на край бассейна подъ палящіе лучи солнца и сбросилъ съ себя свое бѣлое платье; одно мгновеніе я стоялъ неподвижно, озирая, любуясь яснымъ солнечнымъ свѣтомъ, и быстро нырнулъ въ воду. Ахъ, какъ она, въ самомъ дѣлѣ, была прохладна! Отъ внезапно охватившаго меня холода, у меня даже перехватило дыханіе; но тутъ-же я вынырнулъ и поплылъ, вполнѣ отдаваясь радостному ощущенію вернувшейся бодрости. Освѣжившись въ этой пріятно-прохладной водѣ, я чувствовалъ себя сильнымъ и бодрымъ, а не томнымъ и вялымъ, что всегда со мной бывало среди опьяняющихъ куреній храма или пряныхъ ароматовъ, наполнявшихъ мою комнату цвѣтовъ. Черезъ нѣкоторое время я пересталъ плавать, легъ на спину и тихо сталъ покачиваться на поверхности воды, закрывъ глаза отъ ослѣплявшаго ихъ солнца. Какъ я былъ счастливъ! Какъ мнѣ хотѣлось подольше оставаться здѣсь, на этой водѣ, подъ этимъ солнцемъ! Вдругъ я ощутилъ на своихъ устахъ нѣчто, такое странное, что затаилъ дыханіе, но и такое нѣжное, что я нисколько не оробѣлъ: то былъ поцѣлуй. Я широко раскрылъ глаза; рядомъ со мной, тоже на глади водъ, лежала моя Царица, Царица Лилій, Царица Лотоса. При видѣ ея, я испустилъ крикъ радости. Мигомъ исчезло изъ моей памяти всякое воспоминаніе объ удовольствіяхъ, которыя я испытывалъ съ того дня, когда въ послѣдній разъ видѣлся съ ней. Когда она была со мной, моя красавица — царица, мой другъ, для меня ничего другого на землѣ не существовало.
— Дитя, — тихо заговорила она — снова ты пришелъ ко мнѣ? Теперь ты скоро покинешь меня; а какъ я тебѣ помогать буду, если ты совершенно забудешь обо мнѣ?
Я молчалъ, глубоко пристыженный. Я самъ едва вѣрилъ тому, что могъ забыть о ней, хотя зналъ, что это на самомъ дѣлѣ было такъ.
— Воды, въ которыхъ ты сейчасъ нѣжишься, — продолжала она, — вытекаютъ изъ того пруда, гдѣ во всей славѣ и красѣ растутъ мои цвѣты, лотосы; и въ той водѣ, въ которой они живутъ, ты не могъ-бы теперь такъ лежать — это убило-бы тебя. Въ этой-же водѣ, берущей свое начало среди нихъ, почти нѣтъ и слѣдовъ ихъ жизни, а свою — она отдала имъ же. Окунись въ воды пруда лотосовъ, если можешь, и тогда ты будешь могучъ, какъ орелъ, бодръ и свѣжъ, какъ молодая жизнь новорожденнаго дитяти. Сынъ мой, мужайся; отвернись отъ смущающей тебя лести, внимай одной лишь истинѣ. Оставайся подъ лучами солнца, милое дитя мое; не позволяй призракамъ вводить тебя въ обманъ. Тебя ждетъ Жизнь Жизней; чистый цвѣтокъ знанія и любви готовъ распуститься, тебѣ остается сорвать его. Или ты хочешь стать лишь орудіемъ въ рукахъ тѣхъ, чьи желанія — только для самихъ себя. Нѣтъ! Набирайся знанія и силы, чтобы изливать свѣтъ на весь міръ. Иди ко мнѣ, дитя, дай мнѣ руку; ввѣряйся смѣло этой водѣ: она снесетъ тебя. Опустись на колѣни и обратись съ мольбой къ единому свѣту всякой жизни, чтобы онъ просвѣтилъ тебя. Я поднялся съ лона водъ, держась за ея руку, и преклонилъ колѣни рядомъ съ ней; затѣмъ, выпрямившись, я всталъ съ ней на воды и… все смѣшалось…
— Или ты хочешь стать лишь простымъ орудіемъ въ рукахъ тѣхъ, чьи желанія — только для самихъ себя? Нѣтъ! Набирайся знанія и силы, чтобы изливать свѣтъ на весь міръ…
Вотъ тѣ слова, которыя, казалось, кто-то нашептывалъ мнѣ на ухо, когда я проснулся. Я снова и снова повторялъ ихъ про себя и отлично помнилъ каждое отдѣльное слово; но для меня они были неясны и лишены смысла. Услыхавъ ихъ впервые, я думалъ, что уразумѣлъ ихъ сокровенный смыслъ; но затѣмъ они обратились въ пустой звукъ, который былъ для меня тѣмъ-же, чѣмъ бываютъ благія глаголы проповѣдника, обращенные на празднествѣ къ танцующимъ.
― ― ―
Я былъ почти ребенкомъ, когда слова эти коснулись моего слуха, подросткомъ, въ которомъ ключемъ била молодая жизнь, безпомощный въ своемъ невѣдѣніи. Я никогда не забылъ ихъ, хотя сокровенный смыслъ ихъ такъ-же ускользалъ отъ меня, какъ значеніе гимна жреца отъ младенца, который улавливаетъ лишь одну гармонію музыки Въ теченіе долгихъ годовъ физическаго роста, призывъ Царицы Лотоса, обращенный къ моей душѣ, смутно звучалъ въ темныхъ глубинахъ моего сознанія. Жизнь моя была отдана въ руки людей, поработившихъ и духъ мой, и тѣло, тяжелыми узами сковавшихъ мою душу. Я былъ рабомъ; но въ то время, какъ тѣло покорно отдавалось руководительству своихъ безжалостныхъ владыкъ, въ душѣ жило сознаніе возможности свободы подъ открытымъ небомъ. Но, несмотря на мое слѣпое повиновеніе и на то, что я отдавалъ свои физическія силы и душевныя способности для достиженія низкихъ цѣлей жрецовъ оскверненнаго храма, въ сердцѣ я свято хранилъ память о прекрасной Царицѣ, а въ умѣ моемъ ея слова были начертаны неизгладимыми огненными буквами. По мѣрѣ того, какъ я становился старше, безнадежная тоска все больше грызла душу мнѣ, а слова эти, горѣвшія въ ней звѣздой, бросали загадочный свѣтъ на мою постылую жизнь. И чѣмъ больше я сознавалъ это, подъ вліяніемъ развивавшагося разума, тѣмъ тяжелѣе становилось чувство утомленія, которое, какъ отчаяніе или смерть, закрывало отъ меня всю красу міра. Изъ веселаго ребенка, жизнерадостнаго созданія, какъ-бы насквозь пропитаннаго солнечнымъ сіяніемъ, я превратился въ печальнаго юношу съ грустными, полными слезъ, очами, изболѣвшее сердце котораго таило въ себѣ лишь на половину имъ самимъ сознаваемыя повѣсти горя, грѣха и стыда, Иногда, блуждая по саду, я подходилъ къ пруду лотосовъ и съ нѣмой мольбой глядѣлъ на тихія воды его, втайнѣ надѣясь на появленіе чуднаго видѣнія. Но оно не показывалось, ибо невинность дѣтства ужъ была мной утрачена, а мощи возмужалости я еще не достигъ…
{{Навигационная строка
|до=
|содержание=Мейбл Коллинз - Идиллия Белого Лотоса
|после=Мейбл Коллинз - Идиллия Белого Лотоса, Книга II}}
{{raw:t-ru-pool:Сноски}}