Опубликовано в журнале "Современная теософская мысль", 2018-1 (5)
на английском: Fyodorova O - Elena Petrovna and her education
Чтобы понять благородную душу нашей великой соотечественницы Елены Петровны Блаватской, надо знать эпоху и среду, в которой она росла и воспитывалась. Она принадлежала к потомкам дворянских родов, как со стороны отца, так и со стороны матери, и воспитывалась в дворянской среде в ту эпоху, когда дворяне были самыми просвещёнными людьми России.
Ещё в 1764 году Екатерина II издала указ об учреждении Смольного института благородных девиц с целью «создать новую породу людей».
И мало кто знает, что условия воспитания девочек дворянок были почти спартанскими.
Жили будущие светские дамы как спартанки: вставали в шесть утра и имели строгий распорядок дня, в день могло быть до 8 уроков. Ходили юные воспитанницы строем – и на молитву, и на прогулку. Девушек закаляли, поэтому температура в спальнях не превышала 16 градусов, спали они на жёстких кроватях и умывались холодной водой… Основными предметами, которые изучали девочки, были все виды искусства, слово Божье, языки, точные и гуманитарные науки. Были занятия физкультурой с элементами гимнастики и танцами…Главной целью образования было не научить, а воспитать. Умничанье не поощрялось, благородная девица должна была быть скромной, уметь держать себя с достоинством, обладать безупречными манерами и вкусом.
Если дочерей из дворянских семей не отправляли на воспитание в Смольный институт благородных девиц, а обучали дома, то, для них приглашали учителей и гувернанток из-за границы. Обязательным для молодой дворянки считалось приобретение навыков игры на каком-либо инструменте, рисования, пения, умение грациозно танцевать. Также обязательным было знание французского, английского или немецкого языков. Большое внимание обращалось на «умение вести себя» в обществе.
Благородство в правильном понимании – это скромное достойное поведение, порядочность, ответственность за свои поступки и предельная честность во всём.
Русское дворянство 19 века отличалось по своей сути от западного, чопорного дворянство. Дворяне того времени, в основном, любили национальную культуру и простой народ. Тому есть много примеров в отечественной классике.
Дворян России нельзя назвать европейцами.. Елена Петровна писала о себе, как о полуазиатке. Русские скорее восточные идеалисты, чем западные материалисты.
Как ни нам, соотечественникам Елены Петровны, дано понять истинную её натуру, не удивляясь жертвенным поступкам, так как такое поведение свойственно нашему народу, но вызывает удивление у западного читателя.
Как не вспомнить описание характера русской женщины Н. А. Некрасовым в его поэме «Мороз, Красный Нос»:
В игре её конный не словит,
В беде – не сробеет, – спасёт;
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдёт!
Всем нам известен героический поступок дворянок, последовавших за своими мужьями-декабристами в сибирскую ссылку.
Поэтому для нас не удивителен поступок Елены Петровны, обменявшей билет первого класса на билет третьего класса на пароход, плывший в Америку, ради бедной эмигрантки с детьми. Разве может сравниться путешествие через океан в трюме корабля с лишениями странствий по разным странам, участием в боях в армии Гарибальди и подобными событиями.
В связи с этим поступком Елену Петровну называют утончённой натурой. Да она была аристократической, высоко одарённой личностью, имевшей хорошее образование. Вот как подметил эту черту Чарльз Джонсон в своём труде «Елена Петровна Блаватская»:
«Старая Леди простилась со мной в своей грациозной аристократичной манере, впитавшейся в ее плоть и кровь с самого детства».
Но Елена Петровна не была «кисейной» барышней. С детства она умела скакать верхом по-казачьи, то есть на мужском седле, и вообще не боялась трудностей. Как пишет о её годах странствия У. Кингслэнд, ей пришлось пережить многое. Так, после неудачной попытки проникнуть в Тибет
«...она вернулась на юг, отправилась на Яву и в Сингапур, а оттуда в Англию в 1853 году.
Однако в Англии в то время не было места для патриотической русской подданной, а мадам Блаватская всегда была большой патриоткой, несмотря на то, что впоследствии она стала натурализованной американской гражданкой, и в конце 1853 года она снова перебралась в Америку, на этот раз в Нью-Йорк, в Чикаго, бывший в то время очень молодым городом, а оттуда на дальний Запад, через Скалистые горы с караваном, и так до Сан-Франциско. Она оставалась в Америке около двух лет, а затем снова отправилась в Индию через Японию и проливы, добравшись до Калькутты через некоторое время в конце 1855 года или, возможно, в начале 1856 года».
И это только часть её странствий. Но лишения путешествий не были ей тягостными. Что, действительно, мучило её, так это постоянные нападки и оклеветанное честное имя. В русской истории есть много примеров отстаивания русскими дворянами или видными личностями своей чести. Однако Елене Петровне приходилось смиряться с унижениями ради великой миссии, возложенной на неё.
Итак, образование, которое получила Елена Петровна в детстве, хорошо характеризуют некоторые фрагменты из книги её сестры, Веры Желиховской, «Моя сестра – Елена Блаватская»:
«Наконец, устав бегать, мы расположились отдыхать на ковре. Даша первая прервала молчание.
– И счастливые эти господа, право! – объявила она, отбросив за плечи свои густые, светлые косы и обмахивая пятью пальцами разгоревшееся лицо. – Хотят – спят! Хотят – играют! Хотят – едят!.. Умирать не надо!
– А ты разве не играешь, не спишь и не ешь? – спросила я.
– Когда дают – и ем, и сплю, а не дадут – так и так! А вам всегда можно: вы барышня!..
– Хотелось бы и мне быть барышней! – протяжно заявила Дуня.
– Ишь какая! Кто ж бы не хотел?.. Были бы мы с тобою барышни, хорошо бы нам жить на свете!..
– Да!.. Не надо было бы учиться чулок вязать, – прервала опять Дуня.
– Какой там чулок! Всё б играли да ели.
– Ну, что ваш чулок! – сказала я. – Нам хуже: нам сколько надо учиться! И читать, и писать, и по-французски, и на фортепьяно играть».
«Зато Леля часто ездила с большими в театр, чему я очень завидовала. Слушая рассказы Нади и Лели, их бесконечные беседы и смех над виденным и слышанным в театре, мне казалось, что там должно быть чудо как весело!»
«К вечеру, в тот же день мы приехали в хорошенькую малороссийскую деревню, где должны были долго прожить…
Мы каждый день аккуратно учились; особенно Леля очень серьёзно занималась с гувернанткой английским языком, а французским и ещё многому другому – с Антонией; кроме того к ней откуда-то приезжал три раза в неделю учитель музыки. Несмотря на много уроков, Леля всё-таки находила время шалить, такая уж она была проворная!»
«Ты ведь уверяла же меня прежде, что никогда не будешь говорить по-французски. Помнишь, как я тебя уверила, что не знаю по-русски?.. Ты капризничала, говоря, что никогда не поймёшь меня и не будешь отвечать; а я спорила, что очень скоро научишься. Кто же был прав?.. Ты тогда была такая маленькая дурочка, что поверила, что я сразу забыла русский язык. Помнишь?
– Да, ещё бы не помнить! И как я удивлялась, когда вы нам читали русские сказки!.. Я была совершенно уверена, что вы не забыли только читать, но ничего не понимаете.
– Видишь ли, как удалась моя хитрость?.. Теперь уж незачем больше и обманывать тебя: ты сама иначе не говоришь со мной как по-французски.
– Да когда по-французски как-то ловче!
– Ну и слава Богу, что ловче. По-русски можешь говорить со всеми, а со мной и с мисс надо русский язык оставлять в стороне».
«Позвали Лелю, и она мигом рассказала англичанке, о чем мы говорили. Она сначала слушала беспокойно, перекосив свой светлый глаз на тёмный и высоко закинув, по своему обыкновению, голову назад; потом успокоилась и начала уверять меня, что не может выучиться по-русски, потому что стара для этого; а что мне самой надо скорее научиться говорить по-английски и петь «pretty English songs» [Прелестные английские песни – англ.]… Я сделала гримасу, не находя ровно ничего хорошего в её песенках. Мисс мне ужасно надоела со своей единственной песней про какого-то короля, который в казначействе считал свои деньги в то время, как королева ела хлеб с мёдом, а их бедная служанка вышла развесить в саду белье, и вдруг прилетела маленькая чёрная птичка и выклюнула ей нос… Я совершенно справедливо находила эту песню ужасно бессмысленной и горячо доказывала, что королевские служанки белья в садах не развешивают, а маленькие птицы никак не могут склюнуть человеческого носа… Тем не менее я к концу лета уже порядочно болтала по-английски, не только с «мисс», но и с сестрою.
Мама ужасно радовалась нашим успехам, а папа говорил, что напрасно мы не учимся его родному, немецкому языку, вместо любимого мамою английского».
«Однако, Леля, которой удивительно легко давались языки, сама вызвалась учиться по-немецки и начали три раза в неделю аккуратно заниматься с Антонией. К осени она уже много понимала и читала совершенно свободно. Папа хвалил её и в шутку назвал её раз «достойной наследницей своих славных предков, германских рыцарей Ган-Ган фон дер Ротер Ган, не знавших никогда другого языка, кроме немецкого…»
Занималась с детьми и их бабушка Фадеева Елена Павловна, которую внуки очень любили и уважали.
«Вы отлично играете на фортепиано, рисуете, сколько знаете разных работ!.. Вышиваете шелками, вяжете кружева, клеите из картона и раковин разные вещи! Делаете такие прелестные цветы!.. Господи! А знаете-то вы сколько!.. Всему вы можете учить: и истории, и географии! На скольких языках вы говорите! Собираете древности, монеты... Боже мой, Боже! Чего только вы не знаете!..
– Та-та-та! – Затараторила!.. – прервала её бабушка. – Ты, кажется, в самом деле думаешь, что я как ворона в басне сейчас и уши развешу на твоё лисинькино пенье?.. Ах, ты Лиса Патрикеевна!.. Ты лучше не перебирай, что я знаю и чего не знаю, а старайся лучше говорить мне уроки, чтобы самой больше знать.
И бабушка обняла Лёлю, целую её курчавую голову, а я сама к ней бросилась, уверяя, что другой такой доброй да умной и во всём свете не сыщешь! Я в том была убеждена и тогда, и теперь осталась на всю жизнь уверенной. Бабушка моя, Елена Павловна Фадеева, была такая замечательная женщина, каких на свете мало.
Она очень любила серьёзные занятия и такая была учёная, что все изумлялись её глубоким знаниям. Но ещё больше наук и всего на свете она любила свою семью, в особенности нас, своих внуков».
Перед Еленой Петровной с самого детства был этот высокий пример благородной дворянки в лице её бабушки Елены Павловны. Вот в каких словах вспоминает она о ней:
«А хотела я, всего чаще, тихонечко пробираться наверх, в комнаты бабушки. Если я не находила её в спальной за каким-нибудь рукоделием, то уж я знала, что она в кабинете, – рисует цветы или занимается чем-нибудь "серьёзным"...
Кроме всяких вышиваний, вязаний, плетений, бабушка умела делать множество интересных работ. Она делала цветы из атласа, бархата и разных материй; она клеила из картона, раковин, цветной и золотой бумаги, из битых зеркальных стёкол, из бус и пёстрых семечек такие чудные вещи, что чудо! Она переплетала книги. Сама, бывало, напишет что-нибудь, сама разрисует, сама и в книгу переплетёт... Но всего лучше она рисовала особенно цветы. Мы, дети, были уверены, что не было на свете такой работы, которой бы бабушка не знала!
Но все эти занятия считались ею пустяками, только отдыхом от серьёзного дела... "Серьёзно" занималась бабушка у себя в кабинете. Там она читала и писала на нескольких известных ей языках; разбирала свои собрания редкостей: камней, раковин, растений; разных насекомых, зверей и птиц; разных древних вещей, – окаменелостей, монет (старинных денег), рукописей. Всё это она сама распределяла, надписывала и красиво устраивала в шкафах и ящиках под стеклом, на полках и по стенам своего кабинета».
Умение делать цветы и шить пригодилось Елене Петровне в те дни, когда ей приходилось зарабатывать на жизнь. Её близкий соратник Г. С. Олкотт вспоминает в книге «Страницы старого дневника»:
«Она рассказывала мне, что поселилась в одном из самых бедных кварталов Нью-Йорка – на Мэдисон Стрит – и выживала, делая галстуки и искусственные цветы – я теперь забыл, какие – для добросердечного лавочника-еврея».
Но образование молодой Елены не ограничивалось домашними уроками. У дворян было принято отправлять своих детей учиться заграницу, если не в университеты, то, по крайней мере, брать частные уроки у известных профессионалов. Вот, что писал У. Кинсленд в своей книге «Истинная Блаватская» об образовании Елены Петровны по воспоминаниям Г. С. Олкотта:
«Когда дочери было тринадцать лет, он возил её в Англию и в Париж. Это было её первое путешествие за границу, и она, кажется, была более послушной в его руках, чем с кем-либо ещё. Одной из целей её выезда за границу было получение хороших уроков музыки, поскольку она проявляла большой природный талант к музыке. Она брала уроки у Мошелеса[1] а позже она должна была выступать на концертах в разных городах Европы. Я помню однажды, когда она была у меня дома в Лондоне в 1889 году, она села за рояль и сыграла «Лесного царя» Шуберта к моему большому удивлению и восторгу, поскольку я даже не слышал, что она когда-либо была пианисткой».
И из письма ЕПБ к Синнетту:
«В 1845 году отец возил меня в Лондон, чтобы взять несколько уроков музыки. Взяли ещё несколько уроков позже у старого Мошелеса. Мы жили где-то рядом с Пимлико, но за это я не ручаюсь. Ездили с ним в Бат, пробыли там целую неделю, и круглые дни слышали только колокольный звон. Хотела прокатиться верхом по-казачьи, без седла; он не позволил мне, и я, помню, устроила скандал до истерики. Он благодарил судьбу, когда мы вернулись домой; ехали два или три месяца по Франции, Германии и России».
Полковник Олкотт также писал:
«Она была великолепной пианисткой, её игру отличала эмоциональность, выразительность, совершенство. Её руки были идеальной моделью для скульптора, когда летая по клавиатуре, извлекали из неё божественные звуки. Она была ученицей Мошелеса и ещё девочкой в Лондоне исполняла на благотворительном концерте с Кларой Шуман и Арабеллой Годдард пьесу Шумана для трёх фортепьяно. Некоторое время спустя я узнал от членов её семьи, что незадолго до её приезда в Америку, Е.П.Б. предприняла концертное турне по Италии и России под псевдонимом "Мадам Лаура".
За все время нашего знакомства она играла очень редко. Однажды мы купили пианино, и она поиграла на нем нескольких недель, но затем пианино стояло закрыты до тех пор, пока его не продали, и служило лишь двойной книжной полкой. Бывали времена, когда в её тело вселялся один из Махатм, и игра становилась неописуемо величественной. Иногда она сидела в сумерках, когда кроме меня никого в комнате не было, и извлекала из хорошо настроенного инструмента такие импровизации, что создавалось впечатление, как будто слушаешь исполнение гандхарвов или небесных хористов. Это была гармония небес.
Жан Оверто Фуллер в своей книге «Блаватская и её учителя» (1988 г.) пишет относительно уроков у Мошелеса:
«В то время как Шуманы были в России, полковник Ган попросил мадам Шуман послушать игру его маленькой дочери, и сказать, есть ли у неё талант. После прослушивания он услышал, что Елена настолько талантлива, что мадам Шуман готова порекомендовать её Мошелесу, который был её собственным учителем. Мошелес проводил большую часть своего «лондонского пребывания» в Бате. Поскольку Елена и Арабелла были приблизительно одного возраста, то, возможно, стареющему виртуозу пришла мысль, что две маленькие девочки прекрасно смотрелись бы в дуэте».
О любимой музыке Елены Петровны упоминает графиня К. Вахтмайстер в своей книге «Е. П. Блаватская и "Тайная Доктрина"»:
«В поезде между Ангьеном и Парижем Е.П.Б. была тихой и отсутствующей. Она призналась, что устала, и мы говорили мало и на наиболее общие темы. В какой-то момент после длинной паузы она сказала мне, что отчётливо слышит музыку из «Вильгельма Телля», и отметила, что это одна из её самых любимых опер.
Было не время для оперы, и это возбудило моё любопытство. Поинтересовавшись после, я выяснила, что та самая ария из «Вильгельма Телля» действительно исполнялась на концерте на Елисейских Полях именно в то время, когда она говорила, что слышала её. Действительно ли те звуки достигли её слуха, когда её чувства были в состоянии гиперестезии[2], или же она уловила мелодию из «астрального света», я не знаю, но с тех пор я неоднократно имела возможность убедиться, что она порой могла слышать то, что происходило далеко от неё».
Из всех вышеприведённых отрывков можно сделать вывод, что Елена Петровна обладала удивительными музыкальными способностями и профессиональными знаниями. Не раз в своих произведениях она говорит о музыке с эзотерической точки зрения. Например:
«Аренс, говоря о расположении букв в священных еврейских свитках и замечая, что они представляли музыкальные ноты, вероятно, никогда не изучал арийской музыки индусов. В санскрите в священных книгах буквы постоянно располагаются так, что они могут стать музыкальными нотами. Ибо весь санскритский алфавит и «Веды», с первого до последнего слова, являются музыкальной записью, сведённой в письменность; эти двое неразделимы. Как Гомер делал различие между «языком Богов» и «языком людей», также поступали и индусы. Дэванагари, санскритские буквы, являются «речью Богов», и санскрит – божественный язык».[3]
Есть упоминание о целебных свойствах музыки и в «Разоблачённой Изиде» (т. 1, гл. 7):
«Со времён отдалённейших веков философы утверждали особую власть музыки над некоторыми болезнями, в особенности над болезнями класса нервных. Кирхер рекомендует этот способ: благоприятное его воздействие он испытал на себе и даёт подробное описание инструмента, которым он пользовался. Это была гармоника, состоящая из пяти бокалов (без ножки) из очень тонкого стекла, поставленных в ряд. В двух из них было налито две разновидности вина; в третьем – бренди; в четвёртом – масло; в пятом – вода. Он извлекал из них пять мелодичных звуков обычным способом – простым трением пальцев по краям бокалов. Этот звук имеет притягивающее свойство; он извлекает болезнь, которая струится навстречу музыкальной волне, и они обе, слившись вместе, исчезают в пространстве».
В письме к Г. Олкотту Елена Петровна пишет о музыке следующее:
«Терпение – это также нота хроматической гаммы, звучащая продолжительнее всех, нота «до», соответствующая пурпурному цвету, высокая трепетная вибрация, для которой необходимо 679 триллионов колебаний в одну секунду и которая означает необходимость быть терпеливым, деятельным и выносливым».
В своих «Инструкциях для учеников внутренней группы» Елена Петровна дала эзотерические таблицы, связанные с музыкальными нотами, что говорит о её глубоком понимании не только техники звукоизвленичения, но и понимании смысла музыки, нот и звука вообще.
.jpg)
Что касается склонности Елены Петровны к изобразительному искусству, то об этом свидетельствуют её рисунки.
Махатма К. Х. в своём письме А. П. Синнетту от октября 1882 года даёт высокую оценку художественному вкусу ЕПБ:
«Её феномены иногда лучше, чудеснее и гораздо более совершенны, нежели некоторых высоких посвящённых учеников, которых она превосходит в художественном вкусе и чисто западном знании искусства».
Не была лишена Елена Петровна и поэтического таланта. В "Вестнике Европы" № 2 за 1871 г., издававшемся в Санкт-Петербурге, было опубликовано её стихотворение под названием «Светская женщина»:
Она беззаботна, игрива, |
Также необходимо вспомнить, что у Елены Петровны были альбомы, куда она вклеивала газетные и журнальные вырезки, среди которых было много стихотворений. Например, «Ришьяшринга» (история из «Махабхараты»), «Среди деревьев» Уильяма Куллен Брайента, «Потерянная Плеяда» Томаса Г. Эванса, «Крик из Индии» Джона Маркби и др.
В заключении предоставим самой Елене Петровне рассказать о своих способностях и навыках.
«До нашего с вами знакомства я нарисовала тем же способом ещё три картины на атласе. Одну из них, с двумя изображёнными на ней фигурами, я подарила нашему уважаемому другу Э. Дж. Дэвису; вторую, с цветами, продала за сорок долларов доктору г-же Лозье, а вырученные деньги отдала одной голодающей женщине…
Об этом я вам рассказываю, чтобы вы знали: я так мало пекусь о славе и так презираю деньги, что, хотя мне предлагали крупные суммы за создание подобных картин на атласе (даже без всякой связи со спиритическими манифестациями), я здесь, в Америке, не нарисовала ничего кроме этих трёх картин; последняя из них – выполненный красками портрет М. Стейнтона Моузеса, которого я никогда раньше не видела, но внешность которого я сразу же воспроизвела на картине».[4]
«Если я достаточно хорошо пишу на других языках (а я знаю, что так оно и есть), то при этом я также знаю, что мне нечем похвалиться в своих английских статьях».[5]
«Я быстро выучила санскрит и пали; скоро буду читать лекции на обоих этих языках».[6]
«Я изучала английский в детстве, однако к 1868 году уже перестала на нём говорить. И только с февраля 1868 до 1870 года, примерно девять-десять месяцев, а затем ещё около полугода я говорила с Махатмой исключительно по-английски, ибо не владела ни тибетским, ни хинди. Могу сказать, что свои скромные познания в английском, с которыми я в 1873 году приехала в Америку, я заново получила от Него. Писать по-английски я, безусловно, училась у него, в процессе работы над «[Разоблачённой] Изидой»».[7]
Сноски
- ↑ И́гнац (Исаа́к) Мо́шелес (нем. Ignaz Moscheles, 1794-1870) – богемский пианист-виртуоз, дирижёр, композитор, педагог. В 1821-1845 годах жил в Лондоне и в Берлине, где занимался концертной и педагогической деятельностью.
- ↑ Гиперестезия – это понижение порога чувствительности, приводящее к резкому усилению восприимчивости органов чувств к воздействию обычных по своей силе.
- ↑ ТД, т.3, ч.2, отд.21
- ↑ Блаватская Е.П. Письмо Липпитту №14
- ↑ Блаватская Е.П. Письмо Корсону №4
- ↑ Блаватская Е.П. Письмо Дондукову-Корсакову №2
- ↑ Блаватская Е.П. Письмо Вильяму Хюббе-Шляйдену №2