Блаватская Е.П. - Разоблачённая Изида т.1 гл.15

ГЛАВА XV

ИНДИЯ – КОЛЫБЕЛЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

«СТЕФАНО. – В чем дело? Может, у нас тут водятся черти? Может, думают нас разыграть, прикинувшись дикарями или индейцами?»

«Буря», акт II, сцена 2

«Мы теперь настолько продвинулись вперед, сколько требуется по нашему замыслу для рассмотрения природы и функции души и ясно показали, что она есть субстанция, отличавшаяся от тела».

Генри Мор, «Бессмертие души», 1659

«ЗНАНИЕ – СИЛА; НЕВЕЖЕСТВО – БЕССИЛИЕ».

Автор «Магического искусства», Страна духов

В течение многих веков «Тайная доктрина» была подобна символическому «мужу скорбей» пророка Исаии. «Кто поверил сказанному нами?» – повторяли ее мученики из поколения в поколение. Эта доктрина выросла перед своими преследователями «как нежное растение и как корень из сухой земли; у него нет формы, нет миловидности... оно презрено и отвергнуто людьми; и они закрыли свои лица перед ним... Они его не оценили».

Нет надобности в полемики о том, согласуется или не согласуется эта доктрина с иконоборческими тенденциями скептиков нашего времени. Она согласуется с истиной, и этого достаточно. Бесполезно было бы ожидать, что в нее поверят ее умалители и клеветники. Но упорная живучесть, какую она проявляет по всему земному шару, где только бы ни находилась группа людей, ведущих о ней споры, – является лучшим доказательством, что семя, посаженное нашими отцами «по ту сторону потопа», было семенем могучего дуба, а не спорой богословия грибов. Никакая молния человеческой насмешки, и никакая громовая стрела, когда-либо скованная Вулканами науки, не в состоянии разбить ствол или даже поцарапать ветви этого мирового дерева ПОЗНАНИЯ.

Нам приходится только оставить незамеченной мертвую букву, которая убивает, и ловить только тонкий дух их скрытой мудрости, запечатанной в Книгах Гермеса – будь они оригиналы или копии с других – чтобы найти в них свидетельства истины и философии, которые, как мы чувствуем должны быть обоснованы на законах вечности. Мы инстинктивно постигаем, что как бы ни конечны были силы человека, пока он находится в воплощенном состоянии, они должны быть в тесном родстве со свойствами бесконечного божества; и мы становимся способными лучше понимать сокровенное значение дара, щедро переданного элохимом Адаму: «Смотри, я дал тебе все, что есть на лице земли... подчини это», и «владей» ВСЕМ.

Если бы аллегории, содержащиеся в первой главе «Книги Бытия», были лучше поняты, даже в их географическом и историческом смысле, в чем нет ничего эзотерического, то заявления их истинных истолкователей, каббалистов, едва ли были бы отвергнуты столь долгое время. Каждый изучающий Библию должен знать, что первая и вторая глава «Бытия» не есть произведение одного и того же лица. Они явные аллегории и иносказания; так как эти два повествования о сотворении мира и населении людьми диаметрально противоречат друг другу почти во всех деталях, касающихся порядка, времени, места и методов, применяющихся в так называемом творении. Принимая эти повествования буквально и в целом, мы унижаем достоинство непознанного божества. Мы стаскиваем его вниз, до человеческого уровня, и наделяем его специфической личностью человека, которому нужна «прохлада дня» для восстановления сил; который отдыхает от своих трудов и способен на гнев, месть, и даже прибегает к предосторожностям против человека, «чтобы он не воспользовался своей рукой и также не взял от дерева жизни». (Здесь налицо молчаливое признание со стороны божества, что человек мог это сделать, если бы ему не помешали силой). Но признавая аллегорический оттенок описаний того, что может быть названо историческими фактами, мы сразу чувствуем под нами твердую почву.

Начнем с того, что Сад Эдема, как местность, вовсе не миф; он принадлежит к тем вехам истории, которые время от времени показывают исследователю, что Библия вовсе не только аллегория.

«Эдем, или еврейское ןדע־ןג Ган-Эдем, означающее парк или сад Эдема, есть архаическое название страны, орошаемой Евфратом и многими его притоками от Азии и Армении до Эритрейского моря».

В халдейской «Книге Чисел» его местонахождение обозначено числами, и в зашифрованной рукописи розенкрейцеров, оставленной графом Сен-Жерменом, он полностью описан. На ассирийских «табличках» он называется ган-дания. «Вот», – говорит םיהלא элохим из «Книги Бытия», – «Адам стал как один из Нас». Элохим в одном смысле может быть истолковано как боги или силы, а в другом значении, как алейм, или священнослужители; иерофанты, посвященные в добро и зло мира, так как существовали школы священнослужителей, называемые алейм, тогда как глава их касты или глава иерофантов был известен как джава-алейм. Вместо того, чтобы стать неофитом и постепенно приобретать эзотерическое знание путем регулярных посвящений, Адам, или человек, пользуется своими интуитивными способностями и, будучи побуждаем Змием – женщиной или материей – отведывает от древа познания – эзотерической или тайной доктрины – незаконно. Священнослужители Геркулеса, или Мел-Карта, «Господа» Эдема, все носили «одеяния из кожи». В тексте сказано: «И джава-алейм сделал для Адама и его жены רוצ תונתכ, «хитонус цур». Первое еврейское слово хитун есть греческое χιτων, хитон. Оно стало и славянским словом, адаптированным из Библии, и означает «одеяние» или «верхнюю одежду».

Хотя еврейское Священное писание содержит тот самый субстрат эзотерической истины, что и все ранние космогонии, оно носит на своем лице знаки своего двойного происхождения. Его «Книга Бытия» представляет чистые воспоминания вавилонского плена. Названия мест, имен, людей и даже предметов можно проследить из первоначального текста до халдейцев и аккадийцев, прародителей и арийских наставников первых. Сильно оспаривается, что аккадийские племена Халдеи, Вавилонии и Ассирии были в каком-то родстве с брахманами Индустана. Но доказательств в пользу этого мнения больше, чем в пользу противного. Семитов и ассирийцев следовало бы, может быть, именовать туранцами, а монголов – скифами. Но если аккадийцы когда-либо существовали иначе, чем в воображении некоторых филологов и этнологов, они несомненно никогда не были туранскими племенами, как некоторые ассириологи хотят нас уверить. Они были просто переселенцами на своем пути в Малую Азию из Индии, колыбели человечества, и их адепты-священнослужители медлили цивилизовать и посвящать варваров. Галеви доказал ошибочность увлечения туранцами в отношении аккадийского народа, чье название уже менялось дюжину раз; и другие ученые доказали, что вавилонская цивилизация ни родилась, ни развивалась в этой стране. Она была завезена из Индии, и ее носителями были брахманические индусы.

Профессор А. Уайлдер считает, что если ассирийцев называли туранцами, а монголов скифами, то в таком случае войны Ирана и Тарана, Зохака и Йемшида, или Йима, могли бы быть легко поняты как борьба древних персов против попыток ассирийских сатрапов завоевать их, что окончилось свержением Ниневии; «и паук ткет свою сеть во дворце Афрасиаба».

«Туранцы профессора Мюллера и его школы», – добавляет наш корреспондент, – «очевидно, были дикими кочевыми кавказцами, из которых произошли хамитские или эфиопские строители; семиты – вероятно, помеси хамитов и арийцев; и наконец, арийцы – индийцы, персы, индусы; а позднее – готические и славянские народы Европы. Он полагает, что кельты были помесью, аналогичной ассирийцам – между арийскими завоевателями Европы и иберийским (вероятно, эфиопским) населением Европы».

В таком случае он должен признать возможность нашего утверждения, что аккадийцы были племенем самых ранних индусов. Были ли они брахманами из самой брахманской планисферы (40° северной широты), или из Индии (Индустана), или, опять, из Центрально-Азиатской Индии, – мы предоставляем решать филологам грядущих веков.

Одно мнение, у нас уже ставшее уверенностью, доказанное нашим собственным индуктивным методом, который, мы боимся, мало будет оценен ортодоксальной современной наукой, обоснован на том, что покажется последней лишь косвенным доказательством. Годами мы неоднократно замечали, что одна и та же эзотерическая истина была выражена идентичными символами и аллегориями в странах, между которыми никогда не были обнаружены какие-либо исторические связи. Мы нашли, что еврейская Каббала и Библия повторяют вавилонские «мифы», и ориентальные и халдейские аллегории, изложенные по форме и содержанию в древнейших рукописях сиамских талапоинов (монахов), и в популярных, но древнейших традициях Цейлона.

На Цейлоне у нас есть старый знакомый, которого мы очень ценим и которого мы также встречали в других частях света, знаток палийского языка, по рождению сингалезец, у которого имеется любопытный пальмовый лист, которому химическими процессами была придана стойкость против времени; кроме этого листа у него еще была огромная раковина или, вернее, половина раковины, так как она была расколота на две части. На этом листе мы видели изображение прославленного гиганта сингалезской древности, слепого, – своими вытянутыми вперед руками он охватил четыре центральных колонны храма, он валил колонны, обрушивая здание на толпу вооруженных врагов. У него были длинные волосы, доходящие почти до земли. Владелец этой любопытной реликвии сообщил нам, что слепой гигант был «Сомона Маленький», названный так в отличие от Сомона-Кадом, сиамского спасителя. Кроме того, палийская легенда в своих главных деталях соответствует библейскому повествованию о Самсоне.

На перламутровой поверхности раковины выгравирована картина, разделенная на два отделения, причем, отделка намного художественнее и по замыслу и по выполнению, чем распятия и другие религиозные побрякушки, вырезаемые в наши дни из того же материала в Яффе и Иерусалиме. В первом отделении изображен Шива со всеми своими индусскими атрибутами, приносящий в жертву своего сына – «единородного» или одного из многих – мы не поинтересовались. Жертва положена на погребальный костер, а отец витает в воздухе над ней с поднятым оружием, готовый нанести удар; но лицо бога обращено к джунглям, в которых носорог так глубоко погрузил свой рог в громадное дерево, что не может его вытащить. Во втором отделении изображен тот же самый носорог уже положенным на погребальный костер, причем, оружие воткнуто в его бок, а предназначенной в жертву сын Шивы – свободен и помогает богу зажигать огонь на алтаре жертвоприношений.

Теперь нам остается только напомнить, что Шива и палестинский Ваал, или Молох, и Сатурн одно и то же; что Авраам и доныне считается мусульманскими арабами Сатурном в Каабе [88, 86]; что Авраам и Израиль были именами Сатурна [88, 86]; и что Санхуниафон говорит нам, что Сатурн предлагал своего единородного сына в жертву своему отцу Ураносу и даже подверг себя обрезанию, а также принудил всех своих домочадцев и союзников сделать то же самое, чтобы проследить безошибочно библейский миф до его источника. Но этот источник не финикийский и не халдейский, он чисто индийский, и происхождение его может быть найдено в «Махабхарате». Но будь он брахманическим или буддийским, он несомненно должен быть гораздо старше, чем еврейское «Пятикнижие», составленное Ездрой после вавилонского пленения и пересмотренное раввином Великой Синагоги.

Поэтому у нас хватает смелости защищать наше утверждение вопреки мнениям многих ученых людей, которых мы, тем не менее, считаем намного больше учеными, чем мы сами. Одно дело научный индуктивный метод, а знание фактов, каким бы не научным оно не казалось сперва, – совсем другое дело. Но наука раскрыла достаточно, чтобы сообщить нам, что санскритские подлинные рукописи из Непала были переведены буддийскими миссионерами почти на все азиатские языки. Точно также палийские рукописи были переведены на сиамский язык и перенесены в Бирму и Сиам; поэтому легко объяснить, что те же самые религиозные легенды циркулировали по всем этим странам. Но Мането говорит нам также о палийских овечьих пастухах, которые эмигрировали на запад; и когда мы находим несколько самых старых сингалезских традиции в халдейской Каббале и в еврейской Библии, – мы должны думать, что или халдейцы и вавилоняне были на Цейлоне или в Индии, или же древние палийцы имели те же самые традиции, что и аккадийцы, происхождение которых не установлено. Даже если допустить, что Раулинсон прав, что аккадийцы пришли из Армении – он не проследил их далее назад. Так как поле теперь открыто для любого рода гипотез, то мы выдвигаем таковую, что это племя могло также прийти в Армению из-за реки Инда, следуя по своему пути в направлении Каспийского моря в землю, которая когда-то тоже считалась Индией, а оттуда – на Евксин. Или же они могли прийти тем же путем первоначально из Цейлона. Проследить с определенностью в какой-то степени передвижения и скитания племен арийских кочевников найдено невозможным; следовательно, нам приходится судить по выводам и путем сопоставления религиозных мифов. Сам Авраам, поскольку об этом наши ученые могут что-либо знать, мог быть одним из этих палийских овцеводов, эмигрировавших на Запад. Про него сказано, что он ушел со своим отцом Терахом из «Ура Халдейского»; а сэр X. Раулинсон открыл финикийский город Марту или Маратос, упоминаемый в одной надписи в Уре, и доказывает, что он означает ЗАПАД.

Если, с одной стороны, их язык противоречит их отождествлению с брахманами Индустана, то все же имеются другие основания, которые оправдывают наши утверждения, что библейские аллегории «Книги Бытия целиком обязаны своим происхождением этим кочевым племенам. Название Ак-ад того же самого класса, что и Ад-Ам, Хэ-ва, или Эд-Эн – «возможно», – говорит доктор Уайлдер, – «означает сын Ад, подобно сыновьям Ада в древней Аравии. В ассирийском языке Ак есть творец; и Ад-ад есть АД, отец». В арамейском языке Ад также означает один, а Адад – единственный; а в Каббале Ад-ам есть единородный, первая эманация незримого Творца. Адон был «Господь» бог Сирии и супруг Адар-гат или Астер-т, сирийской богини, которая была Венера, Изида, Иштар или Милитта и т. д.; и каждая из них была «матерью всего живущего» – Magna Mater.

Итак, в то время как первая, вторая и третья главы «Книги Бытия» являются только искаженными имитациями других космогоний, – четвертая глава, начиная с шестнадцатого стиха, и пятая глава до конца – дают чисто исторические факты, хотя последние никогда не были правильно истолкованы. Они взяты, слово в слово, из сокровенной «Книги Чисел» Великой Восточной Каббалы. От рождения Еноха, считающегося основоположником современных масонов, начинается генеалогия так называемых туранских, арийских и семитических семейств, если они такими были. Каждая женщина – это эвгемеризованная страна или город; каждый мужчина и родоначальник – это племя, ветвь или подразделение племени. Жены Ламеха дают ключ к загадке, которую какой-нибудь хороший ученый легко мог бы раскрыть, даже без изучения эзотерических наук.

«И Ад-ах родил Джабала: он был отцом тех, кто живут в палатках и тех, что имеют скот», – кочевого арийского племени; – «... и его брат был Джубал; он был отцом всех тех, кто играют на арфах и органах... и Зиллах родил Тубал-Каина, наставника всех ремесленников по меди и железу», и т. д.

Каждое слово многозначительно; но оно не есть откровение. Это просто компиляция наиболее исторических фактов, хотя история по этому делу слишком неясна. От Эвксина до Кашмира и за ним – вот где мы должны искать колыбель человечества и сыновей Ад-аха, и предоставить особый сад Эд-эм в Евфрате школе вещих астрологов и магов – алеймов. Нет ничего удивительного, что северный провидец Сведенборг советует людям искать УТЕРЯННОЕ СЛОВО среди иерофантов Татарии, Китая и Тибета, ибо оно там, и только там, хотя мы находим его написанным на памятниках древнейших египетских династий.

Величественная поэзия четырех Вед; Книги Гермеса; халдейская «Книга Чисел»; «Кодекс назареян»; «Каббала» танаимов; «Сефер Иецира»; «Книга мудрости» Шломаха (Соломона); сокровенные трактаты по Мухта и Бадла, приписываемые буддийскими каббалистами Капиле, основателю системы «санкья»; «Брахманы»; «Стан-гиюр» тибетцев – все эти тома имеют одну и ту же основу. Различаясь только в аллегориях, они учат той же самой Тайной доктрине, которая, когда ее тщательно просеют, окажется содержащей в себе Ultima Thulй истинной философии и раскроет, что такое УТЕРЯННОЕ СЛОВО.

Бесполезно ожидать, что ученые в этих перечисленных трудах найдут что-нибудь интересное, за исключением разве того, что имеет непосредственное отношение к филологии и сравнительной мифологии. Даже Макс Мюллер, как только ссылается на мистицизм и метафизическую философию, рассыпанную в старой санскритской литературе, ничего другого в ней не видит, как только «богословские нелепости» и «фантастическую чепуху».

Говоря о «Брахманах», полных сокровенного значения и поэтому, конечно, для него нелепых, мы находим его высказывающимися: «Большая часть из них – просто болтовня, и что еще хуже – богословская болтовня». Ни один человек, который прежде не ознакомился с «местом, какое занимают «Брахманы» в истории индийской мысли, не сможет прочесть более десяти страниц без того, чтобы не разочароваться».

Мы совсем не удивляемся такой суровой критике со стороны этого эрудированного ученого. Без ключа к действительному значению этой «болтовни» как могут они судить об эзотерическом посредством экзотерического! Мы находим ответ в другой очень интересной лекции германского ученого:

«Никакой еврей, никакой римлянин, ни брахман никогда не думал об обращении других в свою веру. На религию смотрели как на частную или национальную собственность. Ее нужно было охранять от чужих. Наиболее священные имена богов и молитвы, которыми приобреталось их покровительство, держались в секрете. Не было религии более обособленной, чем брахманистская религия».

Поэтому, когда мы находим ученых, которые воображают, что после того, как они узнали значение нескольких экзотерических обрядов от сротрии, брахманского священнослужителя, посвященного в жертвенные тайны, – они в состоянии истолковать все символы и разобрались в индийских религиях, – мы не можем не восхититься полнотою их научных заблуждений. Тем более, что мы находим, что Макс Мюллер сам утверждает, что «даже самая низшая каста, каста шудр, не раскроет свои ряды перед чужаком; тем более невозможно заставить это делать родившегося брахманом, – нет, более того, – дважды родившегося». Насколько менее вероятно, чтобы он разрешил чужаку проникнуть в наиболее дорогие ему религиозные тайны, которые ревниво охранялись в течение неисчислимых веков от профанации.

Нет! наши ученые не понимают – они не могут правильно понимать старинную индийскую литературу так же, как атеист или материалист неспособен правильно понять истинную ценность чувствований провидца-мистика, вся жизнь которого целиком посвящена созерцанию. Они (ученые) имеют полное право тешить себя сладким напевом восхищения самим собой и сознанием своей великой учености, но не имеют никакого права вводить в Мир свои собственные заблуждения, заставляя поверить, что они, наконец, разрешили все проблемы древней мысли в литературе, будь она санскритская или другая; что за внешней «болтовней» не скрыто гораздо больше, чем когда-либо снилось нашей современной точной философии; или что за правильным переводом санскритских слов и предложений нет более глубокой мысли, понятной некоторым потомкам тех, кто завуалировал ее в утренние часы земного дня, – если она и непонятна читателю-профану.

Мы не испытываем ни малейшего удивления, что материалист и даже правоверный христианин не в состоянии читать ни старинные брахманистские труды, ни их потомство – «Каббалу», «Кодекс» Бардесанес или еврейское Священное писание, не испытывая при этом отвращений по поводу их нескромности, неприличия и явного отсутствия того, что непосвященному читателю угодно называть здравым смыслом. Но если мы едва ли можем упрекнуть их за такое чувство, особенно в отношении еврейской и даже греческой и латинской литературы, и вполне готовы согласиться с профессором Фиске, что «быть неудовлетворенным несовершенностью доказательств – признак мудрости», мы, с другой стороны, также имеем право ожидать, что не меньшим признаком честности будет считаться признание собственного невежества в случаях, когда налицо два возможных решения, в которых ученый может так же легко ошибиться, как и невежда. Когда мы обнаруживаем, что профессор Дрейпер в своем определении периодов в «Истории интеллектуального развития Европы» классифицирует время со дней Сократа, предтечи и учителя Платона, как «век веры», а время от Филона до разрушения неоплатонических школ Юстинианом – как «век дряхлости», – то, может быть, нам будет позволено сделать вывод, что ученый профессор также мало знает о действительной тенденции греческой философии и школ Аттики, как мало он понял истинный характер Джордано Бруно. Точно также, когда мы видим одного из лучших ученых санскритологов, утверждающим посредством собственного бездоказательного авторитета, что «большая часть «Брахман» есть просто богословская болтовня», – мы с глубоким сожалением думаем, что профессор Мюллер, должно быть, намного лучше ознакомлен с санскритскими глаголами и существительными, нежели с санскритской мыслью, и что ученый, так постоянно склонный воздавать должное религиям и людям древности, на этот раз так действенно играет на руку христианским богословам. «Что за польза от санскрита?» – восклицает Жаквемонт, который один сфабриковал больше ложных сообщений о Востоке, чем все ориенталисты, вместе взятые. В таком случае, действительно, никакой пользы не будет. Если нам нужно обменять один труп на другой, тогда мы можем с таким же успехом вскрывать мертвую букву как еврейской Библии, так и мертвую букву Вед. Тот, кто не оживлен интуитивно религиозным духом старины, ничего не увидит за экзотерической «болтовней».

Когда мы впервые читаем, что «в полости черепа Макропросопуса – Великого Лика – лежит неземная МУДРОСТЬ, которая нигде не раскрыта, и она не открывается и не раскрывается»; или опять, что «аромат» древних дней» есть вездесущая Жизнь»; то мы склонны рассматривать это, как несвязные бредни сумасшедшего. И когда, кроме того, мы узнаем из «Кодекса назареев» что «она, Душа», приглашает своего сына Карабтаноса, «который неистов и безрассуден», совершить противоестественное деяние со своей собственной матерью, – мы весьма склонны отбросить эту книгу с отвращением. Но разве это только бессмысленная ерунда, выраженная грубым и даже непристойным языком? Ее можно осуждать по внешности не более, чем сексуальные символы египетских и индийских религий или грубую откровенность самой «святой» Библии – не более, чем аллегорию об Еве и соблазняющем Змее Эдема. Вечно-побуждающий, беспокойный дух, когда он «впадает в материю», соблазняет Еву, или Хэву, которая телесно представляет хаотическую материю, «неистовую и безрассудную». Ибо материя, Карабтанос, есть сын Духа или Spiritus назареян, София-Ахамот, а последняя есть дочь чистого интеллектуального духа, божественного дыхания. Когда наука действительно наглядно продемонстрирует нам происхождение материи и докажет ошибочность оккультистов и философов старины, которые считали (как их потомки теперь считают), что материя есть только одна из корреляций духа, – тогда только мир скептиков будет иметь право отвергнуть древнюю мудрость или бросить в лицо древних религий обвинение в непристойности.

«С незапамятных времен», – говорит миссис Лидия Мария Чайлд [372, т. I, с. 17], – «в Индии поклоняются одной эмблеме, как виду творчества или источнику жизни. Это наиболее обычный символ Шивы [Бэла или Махадэва], который вообще связан с его почитанием... Шива не был только восстановителем человеческих форм; он представляет оплодотворяющий принцип, порождающую силу, наполняющую собой вселенную... Маленькие изображения этой эмблемы, вырезанные на слоновой кости, золоте или кристалле, носят как украшение на шее... Эмблема материнства также служит предметом религиозного почитания, и поклоняющиеся Вишну изображают ее на своем лбу горизонтальным знаком... Разве это странно, что они с уважением взирают на великую тайну человеческого рождения? Или они поэтому нечисты, или же мы не чисты, что не так смотрим на это? Мы проделали далекий путь, и нечисты были тропы с тех пор, как те древние анахореты впервые говорили о Боге и душе в торжественных глубинах своих первых святилищ. Не будем улыбаться над их образом прослеживания бесконечной и непостижимой Причины чрез все тайны природы, чтобы этой улыбкой не бросать тени от нашей собственной грубости на их патриархальную простоту».

Много таких ученых, которые приложили все усилия, все свои способности, чтобы воздать должное древней Индии. Колбрук, сэр Уильям Джонс, Бартоломей Сент-Илер, Лассен, Вебер, Стрейндж, Бюрнуф, Гарди и, наконец, Жаколио – все выдвинули свои свидетельства о ее достижениях в законодательстве, этике, философии и религии. Никакой народ на свете никогда не достигал такого величия мысли и идеальных концепций о божестве и его отпрыске, человеке, как санскритские метафизики и богословы.

«Мое недовольство многими переводчиками и ориенталистами», – говорит Жаколио, – «хотя я и восхищаюсь их глубокими познаниями, заключается в том, что они, как сами не жившие в Индии, не могут достичь точности выражений и не в состоянии постичь символического значения поэтических напевов, молитв и церемоний и таким образом слишком часто впадают в значительные ошибки, будь то перевод или оценка» [373].

Далее этот автор, который вследствие долгого пребывания в Индии и изучения ее литературы лучше подготовлен к свидетельству, чем те, которые там никогда не были, говорит нам, что

«жизней нескольких поколений едва ли будет достаточно, чтобы только прочесть труды, оставленные нам старой Индией по истории, этике (морали), поэзии, философии, религии, различным наукам и медицине».

И все же Луи Жаколио в состоянии судить хотя бы только по тем немногим отрывкам, доступ к которым всегда зависел от почтительности и дружбы нескольких брахманов, с которыми ему удалось близко подружиться. Показали ли они ему все сокровища? Объяснили ли они ему все, что он хотел узнать? Мы сомневаемся в этом, иначе он не стал бы судить их религиозные церемонии так поспешно, как он это делал в некоторых случаях, руководствуясь только косвенными данными.

Все же, никакой путешественник не показал себя более честным в целом или более беспристрастным к Индии, чем Жаколио. Если он суров по отношению ее нынешнего упадка, то еще более суров он к тем, кто вызвал этот упадок – к касте священнослужителей последних нескольких веков, и его упреки пропорциональны его высокой оценке ее прошлого величия. Он показывает источники, откуда исходили откровения всех древних религий, включая и инспирированные «Книги Моисея», и указывает прямо на Индию, как на колыбель человечества, родительницу всех других наций, рассадник всех утерянных искусств и наук древности, которые для самой старой Индии были уже утеряны в киммерийском мраке архаических веков.

«Изучать Индию», – говорит он, – «значит идти назад по следам человечества к его истокам».

«Точно так же, как современное общество толчет античность на каждом шагу», – добавляет он, – «как наши поэты подражали Гомеру и Виргилию, Софоклу и Еврипиду, Плавту и Теренцию; как наши философы черпали вдохновение от Сократа, Пифагора, Платона и Аристотеля; как наши историки брали за образец Тита Ливия, Саллюстия или Тацита, а наши врачи изучают Гиппократа и как наши кодексы отражают Юстиниана, – точно также сама античность изучала, копировала и подражала другой античности. Что может быть проще и логичнее? Разве народы не предшествуют и не являются преемниками один другому? Разве познания, с трудом приобретенные одним народом, ограничивают себя только одним народом и его территорией и умирают вместе с породившим их поколением? Может ли быть абсурдом утверждение, что Индия, такая какою была 6000 лет тому назад, блестящая, цивилизованная, переполненная населением, наложила свой отпечаток на Египет, Персию, Иудею, Грецию и Рим – отпечаток настолько же неизгладимый, настолько же глубокий, как последние наложили на нас?

Пора выбросить из головы такие предрассудки, в которых нам представляется, что у древних почти стихийно возникали разработанные идеи, философические, религиозные, моральные, наиболее возвышенные – предрассудки, в которых все в области науки, искусств и литературы приписывается интуиции каких-то нескольких великих людей, а в области религии – откровению» [373].

Мы верим, что недалек тот день, когда возражатели этому прекрасному и эрудированному писателю будут приведены к молчанию силою неопровержимых доказательств. А когда факты подтвердят его теории и утверждения, что тогда обнаружит мир? Что именно Индии, стране менее исследованной и менее познанной, чем другие страны, все другие великие нации мира обязаны своими языками, искусствами, законодательствами и цивилизацией. Ее прогресс, задержанный на несколько веков до нашей эры, – ибо, как говорит этот писатель, в эпоху великого Македонского завоевателя «Индия уже прошла период своего блеска», – был окончательно остановлен в последующие века. Но свидетельство о ее прошлой славе хранится в ее литературе. Какой народ во всем мире еще может похвастать такой литературой? Если бы санскрит не был так труден, его бы теперь изучали гораздо больше. До сих пор массовому читателю приходится, по части информации, полагаться на нескольких ученых, которым, несмотря на свою великую ученость и добросовестность, не под силу перевести и прокомментировать больше, как только несколько книг из почти бесчисленного количества, которые, несмотря на вандализм миссионеров, все еще остались, чтобы заполнять свое место в великой санскритской литературе. И даже чтобы сделать то, что уже сделано, требовался пожизненный труд европейца. Поэтому люди судят слишком поспешно и часто впадают в весьма смешные ошибки.

Совсем недавно некий преподобный Данлоп Мур из Нью-Брайтона, Пенсильвания, решившись показать одним ударом и свой ум и свою набожность, произвел атаку на утверждение одного теософа, высказанное в речи на церемонии кремации барона де Палма, а именно, что кодекс Ману существовал за тысячелетия до Моисея.

«Все известные ориенталисты», – говорит он, – «теперь пришли к соглашению, что «Законы Ману» были написаны в различное время. Самая древняя часть этого собрания законов, вероятно, относится к шестому веку дохристианской эры».

Что бы ни думали другие ориенталисты, столкнувшиеся с этим пенсильванским пандитом, сэр Уильямс Джонс другого мнения об этом.

«Ясно», – говорит он, – «что «Законы Ману», в таком виде, как они дошли до нас, содержащие только 680 шлок, не могут быть трудом, приписываемым Соумати, каковой труд описан под заголовком «Бриддха Манава», или «Древний кодекс Ману», который пока еще не был целиком восстановлен, хотя многие параграфы этой книги сохранены в традициях и часто цитируются комментаторами».

«Мы читаем в предисловии к трактату о законодательстве Нарады», – говорит Жаколио, – «написанном одним из его адептов, носителем брахманской власти: «Ману, написав законы Брахмы в 100000 шлоках или двустиший, которые образовали 24 книги и 1000 глав, передал этот труд Нараде, мудрецу из мудрецов, который сократил его для применения человечеством до 12000 стихов, которые он передал сыну Бригху, по имени Соумати, который ради большего удобства человека, сократил их до 4000»».

Вот вам мнение сэра Уильяма Джонса, который в 1794 г. подтвердил, что фрагменты, находящиеся во владении европейцев, не могут быть «Древним кодексом Ману», и вот мнение Луи Жаколио, который в 1868 г. после консультации со всеми авторитетами, добавивши результат своих собственных долгих и терпеливых исследований, пишет следующее:

«Ману систематизировал индийские законы более чем за 3000 лет до христианской эры; они были скопированы всем античным миром, в особенности Римом, который единственный оставил нам писанные законы – «Кодекс Юстиниана», принятый в качестве основы всеми современными законодательствами» [373].

В другом томе, озаглавленном «Христос и Кришна», по поводу научной подборки набожного, хотя и очень ученого католического оппонента М. Текстора де Рависи, который стремится доказать, что орфография имени Кришна не соответствует санскритскому правописанию – и терпит поражение – Жаколио замечает:

«Мы знаем, что законодатель Ману теряется во тьме веков доисторического периода Индии, и что ни один индовед не осмеливался отказать ему в титуле наиболее древнего законодателя в мире» (стр. 350).

Но Жаколио не слышал о преподобном Данлопе Муре. Вот почему, вероятно, он и несколько других исследователей Индии собирают доказательства, что многие ведические тексты, так же как и тексты Ману, присланные в Европу Азиатским обществом Калькутты, совсем не являются подлинными текстами, но большею частью обязаны своим происхождением коварным пробным усилиям неких иезуитских миссионеров, задавшихся целью ввести в заблуждение науку с помощью апокрифических трудов, рассчитывая заодно набросить на историю древней Индии облако неопределенности и мрака, а на современных брахманов и пандитов – подозрение о том, что они систематически вносят свои вставки.

«Эти факты», – добавляет он, – «которые в Индии настолько хорошо установлены, что им уже больше не уделяют внимания, должны быть доведены до сведения Европы» [374, с. 347].

Кроме того, кодекс Ману, про который европейским ориенталистам известно, что комментарии к нему написал Бригхоу, даже не образует части «Древнего кодекса Ману», называемого «Бридхаманава». Хотя только малые отрывки его были обнаружены нашими учеными, он все же существует в целом виде в некоторых храмах; и Жаколио доказывает, что тексты, присланные в Европу, совсем не сходятся с теми самыми текстами, которые обнаружены в пагодах Южной Индии. Мы также можем процитировать по этому поводу сэра Уильяма Джонса, который, жалуясь на Каллоука, говорит, что последний, кажется, в своих комментариях никогда не учитывал, что «Законы Ману ограничиваются первыми тремя веками».

По вычислениям, мы теперь находимся в веке калиюга, в четвертом, считая от сатья- или критаюги, первого века, к которому индийская традиция относит «Законы Ману», и подлинность этого сэр Уильям Джонс безоговорочно принимает. Признавая все, что может быть сказано по поводу громадных преувеличений индийской хронологии, что, кстати сказать, гораздо лучше совпадает с современной геологией и антропологией, чем 6000 лет карикатурной хронологии европейского Священного Писания – все же прошло около 4500 лет с тех пор, как четвертый мировой век, калиюга, начался; здесь перед нами доказательство, что один из величайших ориенталистов, какие когда-либо существовали – и, вдобавок, христианин, а не теософ – верит, что Ману на много тысяч лет старше, чем Моисей. Ясно, что теперь должно произойти одно из двух: или индийская история должна быть передана по газете «Пресвитерианский стяг», или же пишущие для этой газеты должны изучить историю Индии до того, как снова критиковать теософов.

Но кроме этих частных мнений преподобных джентльменов, взгляды которых нас очень мало интересуют, мы обнаруживаем даже в «Новой американской энциклопедии» определенную тенденцию оспаривать древность и значение индийской литературы. «Законы Ману», по словам одного из ее авторов, – «ведут свое происхождение не раньше третьего века до Р. X.» Этот термин очень эластичен. Если под «Законами Ману» пишущий подразумевает сокращение этих законов, подобранных и сгруппированных позднейшими брахманами, чтобы они служили для поддержания их авторитета в их честолюбивых замыслах, создавая себе господствующее положение, то, в таком случае, они могут быть правы, хотя мы в состоянии оспаривать даже это. Во всяком случае, столь же неправильно выдавать это сокращение за подлинные старинные законы, собранные в кодексе Ману, сколь неправильно будет утверждать, что еврейская Библия ведет свое происхождение не раньше третьего века до Р. X., так как у нас нет ни одной еврейской рукописи старше этой даты, или что поэмы Гомеровской «Илиады» не были ни известны, ни написаны до того, как была найдена первая подлинная их рукопись. В распоряжении европейских ученых нет ни одной санскритской рукописи намного старше четвертого или пятого века, однако этот факт ничуть не мешает им приписывать Ведам древность происхождения от четырех до пяти тысяч лет. Сильнейшие, как только можно, аргументы говорят в пользу утверждения о великой древности книг Ману, и, не давая себе труда цитировать мнения различных ученых – мнений, из которых даже два не совпадают – мы выдвинем наши собственные аргументы, по крайней мере, в отношении этого весьма необоснованного утверждения энциклопедии.

Если поступать как Жаколио, с текстом в руках доказывающий, что «Кодекс Юстиниана» скопирован с «Законов Ману», то прежде всего нам нужно установить давность первого, не в виде написанного уже завершенного кодекса, но его происхождение. Мы думаем, что ответ не труден.

Согласно Варро, Рим был построен в 3961 г. юлианского периода (754 г. до Р. X.). Римское право, как зафиксированное по приказу Юстиниана и известное под названием Corpus Juris Civilis, как известно, не было кодексом, но представляло смесь обычного права за многие сотни лет. Хотя ничего в действительности не известно о его первоначальных сферах компетенции, главным источником, из которого jus scriptum, или писанный закон, возник, был jus non scriptum, или обычное право. И вот, именно, мы собираемся обосновывать наши аргументы на этом обычном праве. Законы «Двенадцати скрижалей», кроме того, были составлены около 300 г. до нашей эры и даже это, поскольку касается гражданского права, было взято из еще более ранних источников. Поэтому, если обнаруживается, что эти более ранние источники так хорошо совпадают с «Законами Ману», про которые брахманы заявляют, что они были собраны в кодекс в критаюге, на целый век предшествовавшей нынешней калиюге, то мы должны думать, что этот источник «Двенадцати скрижалей», как законов обычного права и традиций, должен быть на несколько сотен лет старше тех, кто его копировал. Уже это одно отодвигает нас назад более чем на 1000 лет до Р. X.

«Манавадхармашастра», представляющая индийскую систему космогонии, признается второй по древности происхождения последней, пятнадцатому веку до Р. X. А теперь, что представляет этимология заголовка «Манавадхармашастра»? Он составлен из «Ману»; «дхарма», что означает «установление»; и «шастра», что означает «веление» или «закон». Как же тогда «Законы Ману» ведут свое происхождение только от третьего века дохристианской эры?

Индийский кодекс никогда не претендовал на то, что он является божественным откровением. Различие, какое сами брахманы делают между Ведами и всеми другими священными книгами, какова бы ни была их древность, является этому доказательством. В то время, как каждая секта считает Веды непосредственно словом Божиим – шрути (откровение), – кодекс Ману обозначается ими просто смрити – собрание устных традиций. Все же эти традиции или «воспоминания» занимают место среди самых древних, так же как среди самых почитаемых на земле. Но, возможно, сильнейший аргумент в пользу его древности и общего почитания, какое ему оказывается, заключается в следующем факте. В какой-то отдаленный период брахманы, несомненно, переделали эти традиции и законы, привели их в тот вид, в каком они теперь находятся в кодексе Ману с тем, чтобы они отвечали их честолюбивым замыслам. Поэтому они, должно быть, проделали это в то время, когда сжигание вдов (сутти) не практиковалось и не имелось в намерениях, что было приблизительно 2500 лет. Кроме как в Ведах, нигде в кодексе Ману этот зверский закон не упоминается! Кто, если он только совершенно не знаком с историей Индии, не знает, что эта страна однажды была накануне религиозного восстания, вызванного запрещением английского правительства? Брахманы выставили в оправдание сутти стих из «Ригведы», в котором приказывалось совершать сутти. Но недавно было доказано, что этот стих был фальсифицирован. Если бы брахманы были единственными авторами «Законов Ману», или, если бы они кодифицировали его целиком, вместо того, чтобы просто пополнять его вставками, соответствующими их целям, не ранее времени Александра, как возможно, чтобы они пренебрегли этим наиболее важным пунктом и поставили в опасное положение его авторитет? Один только этот факт доказывает, что «Законы Ману» должна считаться одною из их самых древних книг.

В силу такого косвенного доказательства – доказательства резонности и логики – мы утверждаем, что если Египет дал Греции ее цивилизацию, и последняя передала ее Риму, то Египет сам в те неизвестные века, когда царствовал Менес, получил свои законы, свои общественные институты, свои искусства и науки из доведической Индии, и поэтому именно там, в древней колыбели всех священнослужителей – адептов всех других стран – мы должны искать ключ ко всем великим тайнам человечества.

И когда мы безразлично произносим – «Индия» – мы не подразумеваем Индию наших дней, но Индию архаического периода. В те древние времена страны, которые теперь известны нам под другими именами, назывались Индией. Существовала Верхняя, Нижняя и Западная Индия, последняя из них теперь – Иран. Страны, называемые теперь Тибетом, Монголией и Великой Татарией, также рассматривались древними писателями, как Индия. Мы расскажем вам легенду, связанную с теми местами, которые наука теперь полностью признала колыбелью человечества.

Предания гласят, и записи Великой Книги («Книги Дзиан») поясняют, что задолго до дней Ad-am'a и его любознательной жены He-va там, где сейчас встречаются соленые озера и безлюдные и бесплодные пустыни, находилось обширное внутреннее море, простиравшееся через Среднюю Азию, к северу от горделивой Гималайской гряды и ее западных отрогов. И на нем остров, который в своей несравненной красоте не имел равного во всем мире; он был населен последними остатками Расы, предшествовавшей нашей. Эта раса одинаково удобно могла жить в воде, воздухе или в огне, так как у нее была неограниченная власть над Элементами. Они были «Сыны Божии» – не те, которые увидели человеческих дочерей, но настоящие элохимы, хотя в восточной «Каббале» у них другое название. И, именно, они передали людям наиболее вещие тайны природы и открыли им чудесное непроизносимое теперь утерянное «слово». Это слово, которое не есть слово, пропутешествовало однажды по нашему земному шару и все еще витает, как дальнее гаснущее эхо, в сердцах некоторых привилегированных людей. Иерофанты всех священнослужительских школ были осведомлены о существовании этого острова, но «слово» знал только джава-алейм (маха-коган в другой терминологии), или глава каждого училища, и он передавал его своему наследнику только в момент смерти. Подобных школ было много, и древние классические авторы упоминают их.

Мы уже видели, что одной из повсеместно распространенных традиций, принятых всеми древними народами, была та, которая говорит, что было много рас людей, предшествовавших нашей нынешней расе. Каждая из них отличалась от предшествующей, и каждая из них исчезала, когда появлялась следующая. В «Законах Ману» ясно упоминается шесть рас, последовавших одна за другой.

«От этого Ману Свайамбхува (меньшего, соответствующего Адаму Кадмону), происшедшего от Свайамбхува или Существа, существующего через себя самого, произошли шесть других Ману (человеческих прародителей); каждый из них породил расу людей... Эти Ману, всемогущественные, из которых Свайамбхува является первым, каждый в свой период – антара – вырабатывал и направлял этот мир, состоящий из подвижных и неподвижных существ» («Законы Ману», кн. I).

В «Шива Пурана» об этом сказано так:

«О, Шива, ты бог огня, изничтожь мои грехи, как увядшая трава джунглей уничтожается огнем. От твоего могучего дыхания Адхима (первый человек) и Хева (по-санскритски – завершение жизни), предки этой расы людей получили жизнь и покрыли землю своими потомками».

С прекрасным островом не было никакого сообщения по морю, а лишь по подземным ходам, известным только главам школ; эти ходы простирались по всем направлениям. Традиция указывает на многие величественные руины Индии – Эллора, Элефанта и пещеры Аджанты (хребет Чандор), которые когда-то принадлежали вышеупомянутым школам, и с которыми были соединены такими подземными ходами. Кто может сказать по поводу утерянной Атлантиды – которая также упомянута в «Тайной Книге», но, опять-таки, под другим именем, произносимом на священном языке – что она уже не существовала в те дни? Этот великий потерявшийся континент, возможно, мог быть расположен к югу от Азии, простираясь от Индии до Тасмании? И если эта гипотеза, в которой многие сомневаются и которую некоторые ученые рассматривают как шутку Платона, когда-либо подтвердится, тогда, возможно, ученые поверят, что гипотеза богообитаемого континента не совсем басня. И они тогда поймут: то, что он приписал повествование Солону и египетским священнослужителям, было ничто иное, как разумный способ сообщения этого факта миру, причем путем ловкого соединения истины с выдумкой он отделил самого себя от повествования, которое он, по обязанности, наложенной на него при посвящении, не должен был разглашать.

И как могло само название «Атланта» возникнуть у Платона? Атланта – не греческое имя и в его структуре нет никакого греческого элемента. Брасье де Бурбург пытался доказать это многие годы тому назад, и Болдуин в своем труде «Доисторические национальности и древняя Америка» приводит цитату из его труда, которая гласит:

«Слова атлант и атлантический не походят этимологически ни на один известный европейский язык. Они не греческие и их нельзя отнести ни к одному известному языку старого мира. Но в языке нахуатл (или тольтеков) мы сразу же находим корень а, атл, который означает воду, войну и макушку головы. От этого корня происходит ряд слов, таких как атлан – край или нахождение среди вод, откуда получилось прилагательное атлантический. Мы также имеем атлака – сражаться... Существовал город Атлан, когда Колумб открывал континент; он находился при входе в залив Ураха в Дариене, имел хорошую гавань; теперь этот город пришел в упадок стал пуэбло (поселок) с названием Акло» [385, с. 179].

По меньшей мере, не очень ли странно обнаружить в Америке город, названный именем, которое содержит чисто местный элемент, чуждый, кроме того, всем другим странам, город, упоминаемый якобы в выдумке философа, жившего за 400 лет до Р. X.? То же самое можно сказать о названии Америка, которое когда-нибудь окажется имеющим более близкую связь с Меру, священной горой в центре семи континентов, по индийской традиции, чем с Америко Веспучи, чье имя, кстати сказать, совсем не было Америко, а Альберико – пустяковая разница, считающаяся не стоящей упоминания точной историей до самого последнего времени. Мы приводим следующие соображения в пользу нашего аргумента:

Во-первых, Америк, Амеррике или Америке есть название в Никарагуа горной страны или горного хребта, который находится между Джуигалпа и Либертадом, в провинции Чонталес, и который простирается в одну сторону в земли каркасских индейцев, а в другую сторону в земли индейцев Рамас.

Ик или ике в качестве последнего слога в слове означает великий, как кацик и т. п.

Колумб упоминает в своем четвертом путешествии поселок Караи, возможно, Кайкаи. Население изобиловало колдунами или знахарями; и это был район хребта Америк высотою в 3000 футов.

Все же он пропускает упоминание этого слова.

Название «Провинция Америка» впервые появилось на карте, изданной в Базеле в 1522 г. До этого времени область считалась частью Индии. В том году Никарагуа была завоевана Жилем Гонзалесом де Авида.

Во-вторых, «северяне, которые заселили этот континент в десятом веке [387], по низкому, густо заросшему лесом берегу» назвали его «Маркланд», от слова марк, означающего лес. «Р» имело раскатистый звук, как маррик. Аналогичное слово находимо в стране Гималаев, и название Мировой Горы, Меру, в некоторых диалектах произносится как Меруах, причем «х» в конце произносится с сильным выдыханием. Главная идея, однако, заключается в том, чтобы показать, как два народа могут принять слово с одинаковым звучанием, вкладывать в него каждый свой смысл и применить его к той же самой территории.

«Наиболее правдоподобно», – говорит профессор Уайлдер, – «что государство Центральной Америки, где мы находим имя Америк, означающее (подобно индийской Меру, добавим мы) великую гору, – дало континенту его имя. Веспучи мог бы воспользоваться своим именем, если бы в его замыслы входило намерение дать название континенту. Если теория аббата де Бурбурга об Атлане, как источнике имен Атлант и атлантический подтвердится, то эти две гипотезы могли бы прекрасно согласовываться. Так как Платон не был единственным писателем, трактовавшим о мире, находящемся за Геркулесовыми столбами, и океан все еще мелководен, дает возможность расти морским растениям по всей тропической части Атлантического океана, то вовсе не будет нелепостью представить, что этот континент мог иметь выступ или там существовал громадный остров. Тихий океан тоже проявляет признаки, что в нем существовал целый островной мир, населенный малайцами и яванцами, если только это был континент между севером и югом. Мы знаем, что ученым снится в Индийском океане Лемурия, и что пустыня Сахара когда-то была морским дном».

В продолжение традиции о прекрасном острове мы добавим, что класс иерофантов четко разделялся на две категории; одна – это те, кто получали наставления от «Сыновей Божиих» с острова и которые были посвящены в божественное учение чистого откровения; другая категория – это обитатели погибшей Атлантиды, если таково должно быть ее имя, которое охватывало всё сокровенное, и были независимы и от расстояния, и от материальных препятствий. Короче говоря, они представляли четвертую расу людей, упоминаемую в «Пополь-Вухе», чье зрение было неограничено и которые знали все сразу. Возможно, что они были тем, что мы теперь называем «прирожденными медиумами», которые ни боролись, ни страдали ради приобретения познаний и также не получали их ценою какой-либо жертвы. Поэтому в то время, как первые идут путем своих божественных наставников, приобретая познания постепенно и в то же время обучаясь различать добро и зло, атлантские адепты от рождения слепо следовали внушениям великого и невидимого «Дракона», царя Теветата (Змей «Книги Бытия»?). Теветат ни учился, ни приобретал познания, но, пользуясь выражением доктора Уайлдера, адресованном Змею-искусителю, был «наподобие Сократа, который знал, не будучи посвященным». Таким образом, под влиянием злых внушений своего демона Теветата раса атлантов стала нацией черных магов. Вследствие этого была объявлена война, рассказ о которой потребовал бы слишком долгого повествования; сущность этого рассказа может быть найдена в искаженных аллегориях о потомстве Каина, гигантах и в аллегориях о Ное и его благочестивой семье. Столкновение закончилось погружением Атлантиды в пучину океана, что нашло свои имитации в повествованиях вавилонян и Моисеевого потопа; великаны и маги «... и всякая плоть погибла... и все люди». Все, за исключением Ксисутра и Ноя, которые весьма идентичны с великим Отцом тлинкитиан в «Пополь-Вухе», или священной книгой гватемальцев, которая также рассказывает о его бегстве и спасении в большом судне, подобно индийскому Ною – Вайшуасвате.

Если мы, вообще, поверим этой традиции, то нам следует верить и дальнейшему повествованию, что вследствие смешанных браков потомства иерофантов острова и потомства атлантического Ноя возникла смешанная раса праведных и безнравственных. С одной стороны Мир имел своих Енохов, Моисеев, Будд, своих многочисленных «Спасителей» и великих иерофантов; с другой стороны, он также имел своих прирожденных «натуральных магов», которые вследствие недостатка сдерживающей силы надлежащего духовного просвещения, а также вследствие слабости физической и ментальной организованности бессознательно применили свои дарования на цели зла. У Моисея не нашлось слов упрека для тех адептов пророков и других сил, которые обучались в школах эзотерической мудрости, упомянутых в Библии. Его разоблачения обращены к тем, кто сознательно или неумышленно унижали силы, унаследованные от атлантских предков, применяя их на служение злым духам во вред человечеству. Гнев его воспламенялся против духа Об и духа Од.

Развалины, которыми покрыты обе Америки и которые также обнаружены на Западно-Индийских островах, все приписываются жителям погрузившейся в океан Атлантиде. Так же как иерофанты древности, которые в дни Атлантиды были почти что соединены с новым миром сушею, маги покоящейся теперь на дне океана страны имели сеть подземных ходов, расходящуюся по всем направлениям. В связи с этими таинственными катакомбами мы хотим сообщить вам любопытное повествование, рассказанное нам теперь давно уже умершим перуанцем, когда мы путешествовали по этой стране. Повествование должно заключать в себе истину, так как оно впоследствии было подтверждено одним итальянским джентльменом, который видел то место, и, если бы не недостаток средств и времени, проверил бы повествование хотя бы частично. Итальянец же услышал эту историю от старого священника, которому тайна была сообщена исповедывавшимся у него перуанским индейцем. Кроме того, мы можем добавить что священник был заставлен, принужден раскрыть эту тайну, так как находился полностью под гипнотическим влиянием путешественника.

Повествование идет о баснословных сокровищах последнего Инка. Перуанец уверял, что со времени позорного убийства Инки, совершенного Писарро, эта тайна была известна всем индейцам, за исключением метисов, которым нельзя доверять. Дело было так: когда Инка был пленен испанцами, его жена предлагала за его освобождение комнату, полную золота «с пола до потолка, так высоко, как высоко могут дотянуться руки завоевателей»; это должно было быть выполнено на третий день до заката Солнца. И она выполнила свое обещание, но Писарро нарушил свое слово, как это делали испанцы. Восхищаясь видом таких сокровищ, завоеватель объявил, что он не освободит пленника и, наоборот, убьет его, если королева не откроет ему, откуда взяты эти сокровища. Он уже слышал, что у инков где-то была неисчерпаемая шахта; что под землею имелся туннель длиною во многие мили, где хранились накопленные богатства страны. Несчастная королева молила дать ей отсрочку и пошла советоваться с оракулами. Во время жертвоприношения верховный священнослужитель показал ей в освященном «черном зеркале» неизбежную казнь ее мужа независимо от того, пожертвует ли она Писарро сокровища короны или нет. Тогда королева дала приказ закрыть вход в сокровищницу, а входом служила дверь в скальной стене пропасти. Под руководством священнослужителя и магов пропасть была доверху заполнена глыбами скал, засыпана, разровнена сверху, чтобы скрыть следы работы. Инку испанцы убили, а несчастная королева покончила жизнь самоубийством. Испанская жадность превзошла самое себя, и тайна захороненных сокровищ осталась скрытой в сердцах нескольких верных перуанцев.

Наш перуанский осведомитель добавил, что вследствие неосторожности некоторых лиц в различное время некоторые правительства посылали людей на поиски этих сокровищ под видом научных экспедиций. Они обыскали всю страну, но ничего не достигли. До сих пор эта традиция подтверждается сообщениями доктора Чадди и других историков Перу. Но имеются некоторые дополнительные детали, про которые мы не знаем, были ли они до сих пор доведены до сведения публики.

Несколько лет спустя после того, как мы слышали это повествование, а также его подтверждение со стороны итальянского джентльмена, мы снова посетили Перу. Путешествуя на юг от Лимы по воде, мы на закате солнца добрались до стоянки близ Арика и были поражены видом громадной скалы, почти перпендикулярной, которая в печальном одиночестве стояла на берегу отдельно от Андского хребта. Это было место захоронения инков. Когда последние лучи заходящего солнца упали на лицевую часть скалы, то с помощью обычного театрального бинокля можно было различить какие-то любопытного вида иероглифы, начертанные на вулканической поверхности.

Когда Куско был столицей Перу, в нем находился храм солнца, далеко прославившийся своим великолепием. Он был покрыт крышею из толстых листов золота, и тем же драгоценным металлом были покрыты стены. Водосточные желоба также были из массивного золота. В западной стене архитекторы сконструировали щель такого рода, что когда солнечные лучи до нее доходили, она фокусировала их внутри храма. Распространяясь золотой цепью от одной засверкавшей точки на другую, они рассыпались кругом по стенам, освещая мрачных идолов, и раскрывали перед зрителем некие тайные знаки, остающиеся невидимыми в другое время. И только путем расшифровки этих иероглифов, тождественных тем, которые до сегодняшнего дня можно увидеть на скале погребения инков, можно узнать секрет подземного туннеля и подходов к нему. Среди последних один находился по соседству с Куско, но он теперь замаскирован до невозможности. Он ведет прямо в громадный туннель, который ведет из Куско на Лиму и затем, сделав поворот на юг, уходит в Боливию. В каком-то месте его преграждает гробница царей. Внутри погребальной камеры хитроумно устроены две двери или, вернее, две огромные каменные глыбы, поворачивающиеся на точках опоры и настолько плотно пригнанных, что отличить их от покрытой скульптурой стены можно лишь с помощью тайных знаков, ключ от которых хранится в верных руках преданных стражей. Одна из этих поворачивающихся глыб закрывает южный проход в туннель на Лиму, а другая – на север в коридор на Боливию. Последний, уходя на юг, проходит через Трапака и Кобиджо, так как Арика находится недалеко от небольшой речки, называющейся Пайквина, являющейся границей между Перу и Боливией.

Недалеко от этого места стоят три отдельных горных пика, которые образуют любопытный треугольник; они включены в цепь Анд. Согласно традиции, единственный возможный вход в подземный коридор, ведущий на север, скрыт в одном из этих пиков. Но без знания указывающих путь тайных знаков полк титанов мог бы там разворотить скалы и поиски все же оказались бы напрасными. Но даже, если кому-то удалось бы отыскать вход и добраться до поворачивающейся глыбы в стене гробницы, и он попытался бы взорвать ее, то перекрывающие одна другую скалы так расположены, что они погребли бы под собою гробницу со всеми сокровищами и, – по выражению таинственного перуанца, – «погребли бы в общей могиле» еще и тысячу воинов. Нет другого доступа к подземелью Арика, как только через дверь в горе близ Пайквина. По всей длине коридора из Боливии до Лимы и Куско расположены меньшие сокрытые хранилища, заполненные сокровищами из золота и драгоценных камней, накопленных многими поколениями инков, и общая их ценность неисчислима.

Мы обладаем точным планом туннеля, гробницы и дверей, каковой план дал нам в то время старый перуанец. Если бы мы когда-либо вздумали воспользоваться этим секретом, то нам потребовалось бы в значительной мере содействие Перуанского и Боливийского правительств. Не говоря уже о физических препятствиях, ни один человек отдельно и даже небольшая группа не могли бы взяться за исследование без того, чтобы не столкнуться с армией контрабандистов и разбойников, которыми кишит это побережье; и в эту армию, в сущности, входит почти все население. Одна только задача очищения удушливого воздуха коридора, куда сотни лет никто не входил, – серьезное задание. Однако, сокровища там лежат, и традиция гласит, что они будут там лежать до тех пор, пока последние остатки испанского владычества не исчезнут как из Северной, так и из Южной Америки.

Сокровища, вырытые из земли доктором Шлиманом в Микенах, пробудили всеобщую жадность, и глаза авантюристических спекулянтов обращены к тем местностям, где, по предположениям, захоронены богатства древних народов – в тайниках или в пещерах, под песком или аллювиальными наносами. Но нет другой местности, не исключая даже Перу, к которой относилось бы так много традиций, как к пустыне Гоби. В независимой Татарии эти, под завывающим ветром, перемещающиеся пески, если повествования правильны, представляли собою богатейшие империи, какие когда-либо видел мир. Говорят, что под поверхностью пустыни лежат такие богатства, заключающиеся в золоте, ювелирных изделиях, скульптуре, оружии, сосудах и всем, что относится к человеческой роскоши и изящным искусствам, что ни одна из ныне существующих столиц христианского мира таким не обладает. Гобийские, ужасающим ветром гонимые, пески регулярно движутся с востока на запад. Временами некоторые из этих скрытых сокровищ обнажаются, но ни один туземец не осмеливается прикоснуться к ним, ибо вся эта область под запретом мощных чар – смерть была бы наказанием. Бахти – уродливые, но верные гномы, охраняют сокрытые сокровища доисторических народов, дожидаясь того дня, когда вращение циклических периодов снова раскроет людям их историю в назидание человечеству.

Согласно местным преданиям, гробница Чингис-Хана все еще существует у озера Табасун Нор. В ней, как бы уснувший, лежит монгольский Александр. По истечении трех с лишним веков он проснется и снова поведет свой народ к новым победам и к другому пожинанию славы. Хотя это пророческое предание будет встречено с большим недоверием, мы можем подтвердить как факт, что сама гробница не выдумка и что ее поразительное богатство не преувеличение.

Область Гобийской глухомани, фактически, вся площадь независимой Татарии и Тибета ревниво охраняется от иностранного вторжения. Те, кому разрешается пересекать ее, находятся под особым наблюдением и водительством агентов, назначаемых высшими властями, и они не должны сообщать внешнему миру никакой информации о местах и лицах. Если бы не было этого ограничения, то даже мы могли бы дать на этих страницах много описаний о исследованиях, открытиях и приключениях, которые читались бы с интересом. Рано или поздно настанет время, когда страшные пески пустыни выдадут свои давным-давно захороненные тайны, и тогда наше современное тщеславие испытает неожиданное унижение.

«Люди страны Пашай», – говорит Марко Поло, отважный путешественник XIII века, – «являются великими адептами в колдовстве и в дьявольских искусствах».

И его ученый редактор добавляет:

«Этот Пашай, или Удиана, была родиной Падма Самбхавы. одного из главных апостолов ламаизма, то есть тибетского буддизма, и великого мастера чарований. Доктрины Сакья, когда они были преобладающими в старину, вероятно, носили сильные следы шиваистской магии, и тибетцы рассматривают эту местность, как классическую землю колдовства и чарований».

«Старина», точно такая же, как и «новые времена» – ничто не изменилось в отношении пользования магией, за исключением того, что это пользование стало еще более эзотеричным и засекреченным по мере возрастания любопытства различных путешественников. Хуан-Цзан, этот благочестивый и храбрый человек, говорит о тамошних обитателях:

«Эти люди... любят учение, но не отдаются ему с увлечением. Наука магических формул стала для них регулярным профессиональным делом» [388].

Мы не будем опровергать сказанного преподобным китайским паломником по этому поводу и охотно допускаем, что в седьмом веке некоторые люди превратили магию в «доходное дело»; точно также поступают некоторые люди и теперь, но так не поступают истинные адепты. И не Хуан-Цзан, благочестивый отважный человек, рисковавший сотню раз своей жизнью, чтобы приобщиться к блаженству узреть тень Будды в Пешаверской пещере, являлся тем человеком, который стал бы обвинять святых лам и обезьянничающих тауматургов, что они, демонстрируя магию путешественникам, превратили ее в «доходную профессию». Наверное, Хуан-Цзан ни на минуту не забывал приказа Будды, заключающегося в его ответе царю Прасенагиту, своему покровителю, который посетил его, чтобы требовать совершения чудес.

«Великий царь», – сказал Гаутама, – «я не преподаю закона моим ученикам, говоря им, – «идите, вы, святые, и совершайте, пользуясь нашими сверхъестественными силами, перед брахманами и домохозяевами чудеса, превосходящие все, что какой-либо человек может совершить». Я говорю им, когда учу закону – «живите, вы, святые, скрывая свои добрые деяния и обнажая ваши грехи»».

Пораженный повествованиями о магических проявлениях, засвидетельствованных и записанных путешественниками всех веков, посетивших Татарию и Тибет, полковник Гул приходит к заключению, что обитатели тех стран, должно быть, имеют «в своем распоряжении всю целиком энциклопедию современных «спиритуалистов». Дахолд в числе их волшебств упоминает умение вызывать появление в воздухе фигур Лао-цзы и их божеств, а также умение заставить карандаш писать ответы, на вопросы без прикосновения рук».

Первое – вызывание фигур – относится к религиозным мистериям их святилищ; если такие вызывания совершаются с корыстолюбивыми целями, то они считаются колдовством, некромантией и строго воспрещаются. Второе искусство – способность карандаша писать без прикосновения рук – было известно и практиковалось в Китае и в других странах за многие века до христианской эры. Это является азбукой магии в тех странах.

Когда Хуан-Цзан захотел поклониться тени Будды, то он не прибегал к услугам «профессиональных магов», но обратился к силе вызывания своей собственной души, к мощи молитвы, веры и созерцания. Все было мрачно и тоскливо у пещеры, где, как уверяли, чудесное явление иногда происходило. Хуан-Цзан вошел в пещеру и начал творить свои молитвы. Он совершил сотню обращений, но ничего не увидел и не услышал. Тогда, считая себя слишком грешным, он горько плакал и пришел в отчаяние. Но когда он уже стал терять всякую надежду, он заметил на восточной стене слабый свет, но он исчез. Он возобновил свои молитвы, на этот раз уже полный надежд, и опять увидел свет, который то вспыхивал, то опять исчезал. После этого он дал себе торжественный обет: не уходить из пещеры до тех пир, пока не испытает восторга лицезрения тени «уважаемого в веках». После этого ему пришлось ждать дольше прежнего, так как только после 200 молитв темная пещера вдруг залилась светом, и тень Будды сияющего белого цвета величественно поднялась на стене, точно сразу разорвались облака, дав место дивному изображению «Горнего Света». Хуан-Цзан весь погрузился в созерцание дивного явления и не мог отвести своего взора от возвышенного и несравненного видения. Хуан-Цзан в своем дневнике «Си-ю-цзи» добавляет, что это возможно лишь тогда, когда человек молится с искреннею верою и получает свыше сокровенное воздействие – лишь тогда можно видеть эту тень ясно, но нельзя насладиться этим лицезрением столько, сколько хотелось бы [305].

Те, кто с такой легкостью обвиняют китайцев в безрелигиозности, хорошо сделают, если прочтут Скотта «Очерки по буддизму в Китае и в Верхней Азии» [389].

«В годы Юан-йеу Суна (1086-1093) благочестивая матрона со своими двумя прислужницами всецело жили жизнью, устремленною к свету, добродетели. Однажды одна из этих девушек-прислужниц сказала другой: «Сегодня ночью я перейду в тонкий мир, в царство Амита (Будды)». В ту же ночь бальзамический аромат заполнил весь дом, и девушка умерла безо всякой предшествующей болезни. На другой день оставшаяся в живых прислужница сказала своей госпоже: «Вчерашней ночью моя покойная подруга приснилась мне во сне и сказала: благодаря упорным мольбам моей дорогой хозяйки, я стала обитательницей Рая, и мое блаженство невыразимо словами». Хозяйка ответила: «Если она и мне покажется, тогда я поверю всему, что ты говоришь». В следующую ночь покойница, действительно, показалась ей. Хозяйка спросила ее: «Нельзя ли мне заодно самой посетить царство Света?» – «Да», – ответила благословенная душа, – «тебе придется только последовать за своей прислужницей». Госпожа последовала за ней (во сне) и вскоре увидела озеро неизмеримых размеров, все покрытое неисчислимым количеством красных и белых лотосов различных размеров; некоторые цвели, некоторые увядали. Она спросила, что бы могли означать эти цветы? Девушка ответила: «Они все человеческие существа на земле, чьи мысли обращены к Царству Света. Самое первое устремление к Раю Амита порождает цветок на Небесном озере; и по мере того, как подвигается вперед человек по пути самоусовершенствования, представляющий его цветок на озере ежедневно прибавляется в росте и становится все более прекрасным; в противном же случае он теряет свою красоту и увядает». Матрона пожелала узнать имя одного светозарного, который покоился на одном из цветков, одетый в развевающееся с чудесными переливами света одеяние. Ее прежняя прислужница ответила: «Это Ян-цзи». Затем она спросила имя другого и получила ответ: «Это Маху». Тогда госпожа сказала: «Какое место займу я, когда перейду сюда после смерти?» Тогда Благословенная Душа повела ее немного дальше и показала ей холм, который блистал золотом и лазурью. «Вот», – сказала она, – «ваше будущее обиталище. Вы будете принадлежать к первому классу благословенных». Когда матрона проснулась, она послала узнавать про Ян-цзи и Маху. Первый уже умер, а второй был жив и здоров. И таким образом эта госпожа узнала, что душа человека, который продвигается вперед к святости и никогда не отступает назад, может уже быть обитательницей Царства Света, хотя тело все еще пребывает в этом преходящем мире».

В том же самом очерке приводится другое китайское повествование на ту же тему:

«Я знал человека», – говорит автор, – «который в течение своей жизни убил многих живых существ, и, наконец, сам получил апоплексический удар. Горести, предстоящие его грехами отягощенной душе, печалили меня до глубин сердца. Я посещал его и уговаривал его взывать к Амита, но он упорно отказывался. Болезнь затемняла его понимание; вследствие своих злодеяний он ожесточился. Что предстоит этому человеку, когда глаза его закроются? В этой жизни ночь следует за днем, и зима следует за летом – об этом знают все. Но что за жизнью следует смерть – никто не хочет подумать. О, какая это слепота! Какая черствость!» (стр. 93).

Эти два примера из китайской литературы едва ли подтверждают обычное обвинение в безрелигиозности и полном материализме, которое предъявляется этой нации. Первое приведенное небольшое мистическое повествование полно духовного очарования и могло бы украсить любую христианскую религиозную книгу. Второе повествование заслуживает похвалы, и стоит только слово «Амита» заменить словом «Иисус», как получится весьма ортодоксальный рассказ в отношении религиозных чувств и кодекса нравственной философии. Нижеследующий пример еще более поразителен, и мы приводим его ради блага возрождателей христианства:

«Хуан-цза-цзи из Т'анчена, который жил во времена династии Сун, был кузнецом-ремесленником. Когда бы он ни работал, он беспрерывно взывал к Амита-Будде. Однажды он передал своему соседу для распространения следующее стихотворение собственного сочинения:

«Дин-дон, дин-дон! – бьет молоток о наковальню, Пока железо, отвердев, не станет сталью! В тот миг наступит день покоя неземного, Зовет меня Страна Блаженства Векового!»

«После этого он умер, но его стихотворение распространилось по всему Хунану, и многие научились взывать к Будде» [389, с. 103].

Отрицать у китайцев или у любого азиатского народа, будь то Центральная, Верхняя или Нижняя Азия, обладание какого-либо знания или даже восприятия духовного – попросту смешно. С одного конца до другого эта страна полна мистиков, религиозных философов, буддийских святых и магов. Вера в духовный мир, полный невидимых существ, которые в некоторых случаях объективно являются смертными, – распространена повсюду.

«По поверью народов Центральной Азии», – замечает И. Дж. Шмидт, – «земля и ее недра так же, как и окружающая атмосфера наполнены духовными существами, которые оказывают влияние, частью благодетельное, частью зловредное на всю органическую и неорганическую природу... В особенности пустыни и другие дикие или необитаемые местности, или области, где воздействия природы проявляются в гигантских или в устрашающих масштабах, считаются главными обиталищами или местами сборищ злых духов. Поэтому степи Турана и в особенности песчаные пустыни Гоби рассматриваются, как места пребывания зловредных существ со времен седой древности».

Марко Поло, на самом деле, в любопытной «Книге» своих путешествий не раз упоминает этих шаловливых духов природы в пустынях. Веками, а в особенности в нашем веке, его странные повествования совершенно отвергались. Никто не хотел поверить ему, когда он сказал, что он сам являлся свидетелем, видел своими собственными глазами наиболее удивительные чудеса магии, совершаемые подданными Кублай-Хана и адептами других стран. На смертном одре к Марко сильно приставали, понуждая его отказаться от своих якобы «измышлений», но он торжественно поклялся, что сказал только правду, добавив, что «он не рассказал и половины того, что видел в самом деле!» Теперь в этом нет никакого сомнения, так как появились издания Марсдена и полковника Гула. Публика особенно признательна последнему за привлечение такого множества авторитетов, подтверждающих свидетельства Марко и объясняющих некоторые феномены обычным путем, ибо он исчерпывающе раскрывает перед читателями, что великий путешественник был не только правдивый повествователь, но и чрезвычайно наблюдательный человек. Горячо защищая своего автора, этот добросовесный редактор, после перечисления неоднократно оспариваемых и даже отвергаемых наблюдений в «Путешествиях» венецианца, приходит к заключению со следующими словами:

«Более того, последние два года принесли обещание пролить свет на то, что считалось самым невероятным в повествованиях Марко, и кости настоящей РУХ из Новой Зеландии уже лежат на столе кабинета профессора Оуена!»

Так как чудовищная птица «Тысяча и одной ночи», или «Арабских сказок», которая в словаре Уэбстер называется Рух (или Рок), идентифицирована, то теперь остается еще обнаружить и признать, что магическая лампа Аладдина тоже имеет некоторое право претендовать на реальность.

Описывая свое прохождение по великой пустыне Лоп, Марко Поло говорит об изумительных вещах,

«которые заключаются в том, что когда путники путешествовали ночью... они слышали, как духи разговаривают. Иногда эти духи зовут путников по именам... даже днем слышен разговор духов. А иногда вы услышите звуки различных музыкальных инструментов, а еще более обычным будет бой барабана» [324, т. I, с. 203].

В своих примечаниях переводчик приводит цитаты от китайского историка Мат-ван-лина, который подтверждает то же самое.

«Во время прохождения по этим диким местам вы слышите звуки», – говорит Мат-ван-лин, – «иногда это звуки пения, иногда завывания; и часто случалось, когда путешественники отходили в сторону посмотреть что это за звуки, они сбивались с пути и совершенно терялись, ибо то были голоса духов». «Эти духи присущи не только Гоби», – добавляет редактор, – «хотя создается впечатление, что она является их наиболее излюбленным местопребыванием. Страх перед обширной безлюдной пустыней вызывает их во всех подобных местностях».

Полковник Гул поступил бы правильно, если бы подумал о серьезных последствиях, которые возникнут, если его теория будет принята. Если мы допустим, что вещие выкрики Гоби обязаны своим происхождением страху, «вызванному обширной и безлюдной пустыней», то почему бесы Гадаринские [Лука, VIII, 29] должны рассматриваться в ином качестве? И почему тогда Иисус не может оказаться самообманувшимся в отношении объективного искусителя в течение сорокадневного испытания в «пустыне»? Мы вполне готовы принять или отвергнуть теорию, выдвигаемую полковником Гулом, но настаиваем на беспристрастном ее применении во всех случаях. Плиний говорит о призраках, которые появляются и исчезают в пустынях Африки [56, VII, 2]; Этик, ранний христианский космограф, упоминает, хотя и с недоверием, рассказы о голосах певцов и пирующих в пустыне; а Мас-ади рассказывает о вампирах, «появляющихся перед путниками ночью и в часы одиночества»; а также об Аполлонии Тианском и его товарищах, которые в пустыне близ Инда при лунном свете видели «нежить эмпуза [или вампира], постоянно меняющую свои обличья... Аполлоний... принялся бранить ее, приказав спутникам делать то же самое... эмпуса бросилась наутек, визжа» [122, кн. II, гл. 4]. И Эбн Батута рассказывает подобную же легенду про Западную Сахару: «Если посланец идет одиноко, то демоны заигрывают с ним и зачаровывают его так, что он сбивается с дороги и погибает». Итак, если все эти рассказы могут быть «разумно разъяснены», а мы не сомневаемся, что в большинстве случаев это возможно, то «библейские» дьяволы пустыни также не заслуживают большего и к ним должно применяться то же правило. Они тоже порождения страха, воображения и суеверия; отсюда следует, что библейские повествования должны быть лживы, а если один единственный стих лжив, то это уже бросает тень на все остальные, чтобы считать их божественным откровением. Стоит только это признать, и это собрание канонических документов становится подсудным критике, как любое другое собрание повествований.

Много имеется в мире местностей, где наиболее странные феномены произошли, как впоследствии было установлено, по чисто естественным физическим причинам. В Южной Калифорнии имеются определенные места на морском берегу, где песок, если его потревожить, издает громкий мелодичный звон. Он известен, как «музыкальный песок»; полагают, что это явление связано с электричеством.

«Звуки музыкальных инструментов, главным образом, барабанов, действительно производятся в некоторых местах между песчаными холмами, если песок потревожить», – говорит редактор Марко Поло, – «Очень поразительное описание феномена такого рода, считавшегося сверхъестественным, дано монахом Одориком, чьи наблюдения я проследил до Рег Руана или зыбучих песков к северу от Кабула. Кроме этого знаменитого примера... я отмечу еще один, равно известный как Джибал Накикс или «Холм Колокола» в Синайской пустыне; Джибал-ул-Тхабул, или холм барабанов... Китайское повествование десятого века упоминает феномен, имеющий место около Куачоу на восточной границе пустыни Лоп, – этот феномен называет «поющими песками».

Что все они естественные феномены, в этом никто не сомневается. Но как насчет вопросов и ответов, ясно и громко задаваемых и получаемых? Как насчет бесед, состоявшихся между некоторыми путешественниками и невидимыми духами или неизвестными существами, которые иногда появляются перед целыми караванами в осязаемых формах? Если так много миллионов людей верят, что духи могут облекать себя в материальные тела под покровом «медиума» и появляться перед кругом членов спиритического сеанса, то почему этим людям не признать такой же способности облечься материальным телом у элементальных духов пустыни? Это есть «быть или не быть» Гамлета. Если «духи» в состоянии делать все то, что спиритуалисты им приписывают, то почему они не смогут равно появляться перед путешественниками в пустынях и безлюдных местностях? Недавно научная статья в русском журнале приписывала такие «голоса духов» в великой пустыне Гоби простому эхо. Это очень разумное объяснение, но только в том случае, если можно доказать, что эти голоса просто повторяют то, что до этого было произнесено живым человеком. Но если этот «суеверный» путешественник получает разумные ответы, на свои вопросы, то это гобийское эхо сразу обнаруживает очень близкое родство со знаменитым эхо в театре Порте Сент Мартин в Париже. «Как поживаете, сэр?» – кричит один актер из пьесы. – «Благодарю вас, сын мой, очень плохо. Я стар, очень... очень стар!» – вежливо отвечает эхо!

Какое невероятное веселье, должно быть, в течение многих веков вызывали суеверные и нелепые повествования Марко Поло о «сверхъестественных» талантах некоторых заклинателей акул и диких зверей в Индии, которых он именует абрайаманами. Описывая добычу жемчуга на Цейлоне такой, какой она была в его время, он говорит, что купцы

«обязаны также платить тем людям, которые зачаровывают больших рыб, чтобы предотвратить нападения на ныряльщиков, пока они находятся под водой в поисках жемчужниц; плата эта составляла одну двадцатую часть от всего добытого. Эти заклинатели рыб называются абрайаманами (брахманами?), и их чары имеют силу только на один день, так как на ночь они снимают чары, чтобы рыбы могли резвиться вволю. Эти абрайаманы могут зачаровать зверей, птиц и всякое живое существо».

И вот что мы находим в объяснительных замечаниях полковника Гула по поводу этого унизительного азиатского «суеверия».

«Повествование Марко о добывании жемчуга все же в основном правильно... В алмазных копях северного Киркаса нанимают брахманов для аналогичной цели умилостивления местного божества. Заклинатели акул по-тамильски называют Кадал-Катти, «усмирители моря», а на хиндустани – Гай-банда или «усмирители акул». В Арипо они принадлежат к единой семье и считаются обладателями монополии на чары. Старший заклинатель получает (или получал несколько лет тому назад) плату от правительства и десять устриц с каждой лодки ежедневно, пока длится ловля. Теннент, во время своего посещения этого места, нашел, что обязанности заклинателя акул были возложены на римско-католического христианина (?), но это, казалось, ничуть не отразилось на эффективности его услуг. Замечательно, что за весь период со времени британской оккупации имел место только один несчастный случай, вызванный акулой [324, т. II, с. 321].

В вышеприведенном абзаце два факта заслуживают сопоставления: 1) британские власти выплачивают жалованье профессиональному заклинателю акул, чтобы он применял свое ремесло; и 2) только одна жизнь была потеряна за время выполнения договора. (Предстоит еще выяснить, не произошла ли эта единственная утрата во время защиты римско-католического колдуна.) Претендуется ли здесь на то, что жалованье выплачивалось как уступка унизительному туземному суеверию? Очень хорошо; но как насчет акул? Разве они тоже получали жалованье от британских властей из Секретного Фонда? Каждый человек, кому доводилось посещать Цейлон, должен знать, что воды жемчужного берега кишат акулами самого прожорливого сорта, и что даже купаться там опасно, не говоря уже о нырянии за устрицами. Если бы мы захотели мы могли бы пойти еще дальше и назвать имена британских сановников, занимающих высокие посты на службе в Индии, которые после того, как прибегали к помощи туземных «магов» и «колдунов», чтобы те помогли им отыскать потерянные вещи или распутывать причиняющие беспокойство тайны того или иного рода, после успешного завершения, тайно выразив свою благодарность, уходили и показали свою внутреннюю трусость перед мировым судилищем тем, что публично отрицали истинность магии и бросали насмешки в индийские «суеверия».

Не так много лет тому назад одним из худших суеверий ученые считали поверье, что портрет убийцы отпечатывается в глазу убитой личности, и что убийцу легко можно узнать, если тщательно осматривать сетчатку. «Суеверие» утверждало, что это изображение становится еще более выразительным, если подвергнуть убитого некоим обкуриваниям старых женщин, и тому подобную болтовню. А теперь американская газета от 26 марта 1877 г. сообщает:

«Ряд лет тому назад внимание было привлечено к теории, которая утверждала, что последнее зрительное усилие материализуется и остается отпечатавшимся на сетчатой оболочке глаза после смерти. Посредством опыта, произведенного в присутствии доктора Гамги, члена Королевского Общества содействия естественным наукам в Бирмингеме (Англия), и профессора Бунзена было доказано, что это факт. Предметом опыта послужил живой кролик. Средства, использованные для доказательства, были очень простые; глаза были помещены близ отверстия в заслонке и они удержали форму последнего после того, как кролик был лишен жизни».

Если мы из царства идолопоклонства, невежества и суеверия, как называют Индию некоторые миссионеры, обратимся к так называемому центру цивилизации – Парижу, мы найдем там те же самые принципы магии, проявляющиеся там под названием оккультного спиритуализма. Достопочтенный Джон Л. О'Салливан, бывший министр и полномочный представитель США в Португалии, любезно предоставил в наше распоряжение странные подробности полумагического сеанса, на котором он недавно присутствовал вместе с несколькими другими выдающимися людьми в Париже. Имея на это его разрешение, приводим письмо полностью:

Нью-Йорк, 7 февраля 1877 г.

«Я с радостью выполняю вашу просьбу о письменном изложении того, о чем я вам рассказывал устно и чему я был свидетелем в Париже прошлым летом в доме пользующегося всеобщим уважением врача, чье имя я не уполномочен называть, но которого в силу обычной французской анонимности я назову доктором X.

Я был введен туда другом англичанином, хорошо известным в спиритуалистических кругах Лондона – мистером Гледстейном. Присутствовало от 8 до 10 человек обоих полов. Мы сидели в креслах, занимавших половину длинной гостиной, находящейся на одном уровне с просторным садом. В другой половине комнаты стоял рояль; между ним и нами – значительное пространство и пара кресел, очевидно, помещенных там для других лиц. Дверь вблизи них вела во внутренние комнаты.

Вошел доктор X. и приблизительно минут 20 вел с нами беседу, говорил быстро с горячим французским красноречием; беседу я не берусь в точности передать. Он более 25 лет изучал тайны оккультизма и собирался продемонстрировать перед нами несколько феноменов. Его целью было привлечь своих собратьев из мира науки, но мало или почти никто не пришел, чтобы убедиться самому. Он намеревался вскоре опубликовать книгу. Вскоре он привел двух дам; младшая была его жена; другая (которую я буду называть мадам Y.) была медиум или сенситив, с которым он проработал в течение всего периода занятий по оккультизму и который посвятил всю жизнь работе с ним. У обеих дам глаза были закрыты и, по-видимому, они находились в состоянии транса.

Он поставил их в противоположных концах рояля (который был закрыт) и велел им положить руки на рояль. Вскоре со струн его полились звуки – марширование, топот галлопирующей конницы, барабаны, звуки труб, перекатывающиеся ружейные залпы, пушечный гром, крики и стоны, одним словом – битва. Это продолжалось, я бы сказал, от пяти до десяти минут.

Следует упомянуть, что до того как оба медиума пришли в комнату, я (по указанию мистера Гледстейна, который бывал там раньше) написал на небольшом кусочке бумаги имена трех предметов, известных только мне самому, а именно: имя композитора (уже покойного), название цветка, и сладкое блюдо. Я выбрал: Бетховена, маргаритку и французское сладкое – пломбир, закатал бумажку в катышек, который держал все время в руке, не сообщив его содержание даже моему другу.

Когда битва кончилась, доктор X. поместил мадам Y. в одно из двух кресел, причем мадам X. села в другой стороне комнаты, и меня попросили передать мою скатанную бумажку мадам Y. Она держала ее (не раскрывая) между пальцами на коленях. Она была одета в белое платье из мериносовой шерсти, свисающее с ее шеи и собранное в талии; справа и слева ее ярко освещали канделябры. Немного спустя, она уронила мой катышек бумаги на пол, и я его подобрал. Затем доктор X. поднял ее на ноги и велел ей произвести «вызывание мертвых». Он отодвинул кресла и дал ей в руки стальной прут около 4 с половиной или 5 футов длиною, на верхнем конце которого был короткий крест – египетское Tay. Этим она очертила вокруг себя, как стояла, круг около 6 футов в диаметре. Она не держала крест в руке, как ручку, но, наоборот, держала прут за противоположный конец. Вдруг она возвратила прут обратно доктору X. Некоторое время она стояла, руки ее свисали, она сложила их вместе впереди, взор ее был слегка устремлен кверху и направлен к одному из противоположных углов длинного салона. Вдруг ее губы пришли в движение, бормоча звуки, которые немного спустя перешли в членораздельные звуки, образующие короткие, разорванные фразы, очень похожие на чтение литании. Время от времени повторялись некоторые слова, похожие на имена. Мне это, казалось, напоминает звуки восточных языков. Лицо ее было чрезвычайно серьезно и подвижно в выражениях, иногда лоб слегка хмурился. Полагаю, что это длилось около 15 или 20 минут среди мертвого молчания остального общества, пока мы все пристально смотрели на эту вещую сцену. Произносимое ею, казалось, увеличивалось в горячности и быстроте. Наконец она протянула одну руку вперед в пространство, куда был направлен ее взор, и громким криком, почти воплем, она воскликнула: «БЕТХОВЕН! – и упала назад, простершись на Доктор X. поспешил к ней, проделал энергичные магнетические пассы около ее лица и шеи, и подложил под ее голову и плечи диванные подушки. И так она лежала, как больная и страдающая, изредка испуская стон, беспокойно поворачиваясь и т. п. Полагаю, что прошло полных полчаса, и в течение этого времени, она, казалось, проходила все стадии постепенного умирания (мне объяснили, что она проходит роль, переживая смерть Бетховена). Описывать все в подробностях заняло бы слишком много времени, даже если бы я мог все припомнить. Мы наблюдали за ней, как бы присутствуя при сцене действительной смерти. Я только хочу сказать, что ее пульс прекратился; никакого биения сердца не ощущалось; сперва похолодели ее ладони, затем руки целиком, тогда как под мышкой еще ощущалась теплота; наконец и под мышкой охладело; ее ступни ноги похолодели таким же образом и удивительно распухли. Доктор пригласил нас подойти и освидетельствовать эти феномены. Интервалы между затрудненными дыханиями становились все длиннее, а дыхание слабее и слабее. Наконец настал конец, ее голова откинулась в сторону; руки, ухватившись пальцами за платье, также отпали. Доктор сказал: «она теперь мертва»; и, действительно, казалось, что это так. С большой поспешностью он достал (я и не заметил, откуда) двух маленьких змей, которых, казалось он совал вокруг ее шеи, на грудь, за пазуху, делая в то же время энергичные поперечные пасы около головы и шеи. Спустя некоторое время она очевидно стала медленно оживать, и наконец доктор и пара слуг ее подняли и унесли во внутренние комнаты, откуда она вскоре возвратилась. Доктор сказал нам, что все это было критически, но совершенно безопасно при условии не упустить время, так как иначе смерть, которая была реальна, могла перейти в окончательную.

Нет надобности сказать, насколько сильное впечатление эта сцена произвела на всех зрителей. Также нет надобности напоминать вам, что это не было трюкачеством оплачиваемого фокусника чтобы вызвать удивление. Сцена проходила в элегантной гостиной пользующегося всеобщим уважением врача, доступ к которому без рекомендаций был невозможен; к тому же (не касаясь феноменальных фактов) тысяча неописуемых подробностей, касающихся речи, манер, выражений и поступков в своей совокупности, состоящей из мельчайших деталей, гарантировали искренность и серьезность, приносящие убедительность свидетелям, которая, тем не менее, может передаваться тем, кто только слышат или читают о них.

Спустя некоторое время вернулась мадам Y.; ее посадили на одно из двух кресел, уже упомянутых, а меня пригласили сесть на другое рядом с ней. Я все еще держал в руке нераскрытый катышек бумаги, содержащий три слова, тайно мною написанных, из которых Бетховен был первым. Она просидела несколько минут с раскрытыми руками, покоящимися на коленях. Вдруг они беспокойно задвигались. «Ах, жжет, жжет», – сказала она, и ее черты сморщились с выражением боли. Через несколько мгновений она подняла одну из своих рук, и эта рука держала маргаритку, цветок, название которого я написал в качестве второго слова. Я принял цветок от нее и, после того как его осмотрели все остальные члены компании, сохранил. Доктор X. сказал, что цветок такого сорта неизвестен в этой части страны. Высказывая такое мнение, он определенно ошибся, так как я через несколько дней видел такие же цветы на цветочном базаре в Мадлене. Был ли этот цветок сотворен под ее руками, или же это просто была передача, как в феномене, с которым мы знакомы по опыту спиритуализма, – этого я не знаю. Это было или то или другое, так как несомненно у нее не было цветка, когда она сидела рядом со мною под ярким светом до того, как он появился. Каждый лепесток на этом цветке был совершенно свеж.

Третьим словом, написанным на моем лоскутке бумаги, был пломбир. Вскоре она начала производить движения, какие бывают при еде, хотя ничего съедобного не было видно, и спросила меня, не пойду ли я с ней к Пломбиру, то есть именно то, что я написал. Это могло быть простое чтение мысли.

После этого последовала сцена, в которой мадам X., жена доктора, как мне сказали и как мне казалось, была одержима духом Бетховена. Доктор обращался к ней со словами: «Мосье Бетховен». Но она не обращала на него внимания до тех пор, пока он не крикнул громко это имя ей в ухо. (Может быть, вы помните, что Бетховен был чрезвычайно глух.) После краткого разговора он просил ее сыграть что-нибудь, и она села за рояль и великолепно исполнила как несколько известных музыкальных произведений Бетховена, так и несколько импровизаций, которые по общему признанию, соответствовали его стилю. Впоследствии подруга мадам X. мне сказала, что в обычной жизни, в нормальном состоянии ее игра характеризуется весьма обыкновенным любительским исполнением. После того, как прошло полчаса, проведенные в музыке и в диалогах в присущем Бетховену характере, причем выражение ее лица и взъерошенные волосы, казалось, приобрели странное сходство с ним, доктор вложил ей в руки лист бумаги и цветной карандаш, прося ее нарисовать лицо, которое она видит перед собой. Она быстро набросала рисунок, изображающий профиль и голову, напоминающие бюсты Бетховена, хотя как более молодого человека. И быстро подписала под ним имя, как бы подпись «Бетховен». Я сохранил этот набросок, хотя и не знаю, похож ли он на подпись Бетховена.

Час уже был поздний, и наша компания разошлась; также у меня не было времени расспрашивать доктора X. по поводу того, чему я был свидетелем. Но я навестил его вместе с мистером Гледстейном несколько вечеров спустя. Я нашел, что он признает действия духов и являлся спиритуалистом, но он знал гораздо больше, так как долго и глубоко изучал оккультные тайны Востока. Так я понял из его разговоров; тогда как он, как мне казалось, предпочитал отсылать меня к своей книге, которую он собирался издать в течение этого года. Я заметил много разбросанных по столу листов бумаги; все они были исписаны восточными иероглифами – записи мадам Y. в состоянии транса, как он сказал, отвечая на мой вопрос. Он сообщил мне, что в той сцене, которой я был свидетелем, мадам Y. стала (то есть, как я понимаю, была одержима) жрицей одного из древнеегипетских храмов, а произошло это таким образом; один его ученый друг приобрел в Египте мумию жрицы и дал ему часть полотна, в которое мумия была забинтована; от контакта с этим полотном двух или трехтысячелетней давности, от усердия, с каким мадам Y. предавалась установлению оккультной связи и вследствие двадцатилетнего отшельничества от мира, она стала тою, какой я ее видел. Язык, на котором она произносила слова на сеансе, слышанные мною, был священный язык храмов, которому она была обучена не столько путем вдохновения, сколько тем же путем, как мы изучаем языки: диктантом, письменными упражнениями и т. п., подвергалась даже выговорам и наказаниям, когда она была невнимательна или плохо соображала. Он сказал, что Жаколио тоже слышал произносимые ею слова на подобном же сеансе и признал их принадлежащими к самому древнему священному языку, сохраненному в храмах Индии, еще, если не ошибаюсь, до эпохи санскрита.

В отношении змей, которыми он пользовался при поспешном восстановлении жизни в теле мадам Y., или, может быть, вернее, для удержания остатков жизни в ней, он сказал, что существует странная тайна в их отношении с феноменом жизни и смерти. Я понял, что они были необходимы. Молчание и бездействие с нашей стороны тоже было необходимо, на этом настаивали, и каждая попытка расспрашивать во время сеанса безапелляционно, почти сердито, пресекались. Мы могли приходить и разговаривать потом, или же ждать, когда появится его книга, но на сеансе, казалось, только он один имел право пользоваться способностью речи, чем он полностью и пользовался все время с красноречием и точностью дикции француза, присоединив к этому науку, культурность и яркость воображения.

Я намеревался посещать и последующие вечера такого рода сеансов, но узнал от Гледстейна, что X. отказался от дальнейшего устройства таких вечеров, будучи разочарован неудачей привлечения на них своих коллег по науке, чтобы они могли сами убедиться, что являлось его целью.

Вот то, что я припоминаю из посещения мною этого странного, окрашенного в тона сверхъестественности, вечера, за исключением каких-нибудь не представляющих интереса деталей. Я дал вам имя и адрес доктора X. конфиденциально, так как мне кажется, что он продвинулся более или менее далеко по тому же пути, по которому идет и ваше Теософское общество. Все, что больше этого, я обязан сохранить в тайне, так как я не уполномочен пользоваться этим материалом так, чтобы он стал достоянием гласности.

Уважающий вас,

ваш друг и покорный слуга

ДЖ. Л. О'САЛЛИВАН».

В этом интересном примере простой спиритуализм вышел за пределы своих обычных рамок и вторгся в область магии. Черты медиумизма здесь налицо в двойной жизни, которую ведет мадам Y., и в которой она проходит существование, совсем отличающееся от нормального, и по причине подчинения своей индивидуальности чужой воле становится пермутацией египетской жрицы; такие черты медиумизма налицо в олицетворении духа Бетховена и в бессознательном и каталептическом состоянии, в которое она впадает. С другой стороны, воля, проявляемая доктором X. по отношению к своему сенситиву, очерчивание магического круга, вызывания, материализация желаемого цветка, отшельничество и обучение мадам Y., применение жезла в его форме, сотворение и использование змей, явная власть над астральными силами – все это относится к магии. Такие эксперименты представляют интерес и ценность для науки, но они могут стать предметом злоупотребления в руках менее добросовестных практикантов, чем выдающийся джентльмен, обозначенный как доктор X. Истинный восточный каббалист не стал бы рекомендовать их воспроизведения.

Под нашими ногами – неизвестные сферы; еще менее известные и еще менее исследованные сферы – над нами; и между ними – горсточка моли, слепая к Божьему свету, глухая к шепоту незримого мира и хвастающая, что они ведут человечество. Куда? Они заявляют, что вперед; но мы вправе сомневаться в этом. Величайший из наших физиологов, будучи помещен рядом с индийским факиром, не умеющим ни читать, ни писать, очень скоро начнет чувствовать себя таким же глупым, как школьник, не выучивший своего урока. Не вивисекциями над животными может ученый убедиться в существовании человеческой души, и не лезвием ножа может он извлечь ее из человеческого тела.

«Какой здравомыслящий человек», – задает вопрос Сэрджент Кокс, Председатель Лондонского Психологического общества, – «какой здравомыслящий человек, который ничего не знает о магнетизме или психологии, который никогда не видел опытов над ним и не знает его основных принципов, выставит себя таким глупцом, что станет отрицать его факты и поносить его теории?»

Правдивым ответом на этот вопрос было бы: «две трети наших современных ученых». Это дерзкое выражение, если истина вообще может быть дерзкой, делает честь тому, кто его высказал – ученому из числа тех немногих, кто достаточно честны и храбры, чтобы высказать полезную истину, как бы неприятна она ни была. И нельзя ошибиться в действительном значении этого вменения в вину, так как сразу после этого непочтительного вопроса ученый лектор продолжает с такою же точностью:

«Химик берет данные по электричеству от электрика; физиолог справляется по геологии у геолога – и каждый из них счел бы наглостью со стороны другого, если бы тот произнес суждение не по своей отрасли науки. Странно, истинно странно, что это разумное правило совершенно отбрасывается, когда дело касается психологии. Ученые-физики считают себя компетентными высказывать догматические суждения по психологии и всему, что к ней относится, не будучи свидетелями ни одному из ее феноменов и совершенно не имея представления о ее принципах и практике».

Мы искренне надеемся, что два выдающиеся биолога, господин Meнделеев из Санкт-Петербурга и мистер Рэй Ланкастер, прославившийся в Лондоне, перенесут вышесказанное с таким же терпением, как их живые жертвы, трепещущие под их рассекающими ножами.

Для того, чтобы какое-либо верование стало всеобщим, оно должно быть обосновано на громадном количестве фактов, имеющих тенденцию усиливаться с одного поколения на другое. Во главе всех таких верований находится магия или, если это предпочтительно, оккультная психология. Кто из тех, кто в состоянии оценить ее огромные силы, даже по ее слабым, полупарализованным следствиям в наших цивилизованных странах, осмелится не поверить в наши дни в утверждения Порфирия и Прокла, что даже неодушевленные предметы, а именно, статуи богов, могли быть заставлены двигаться и проявлять искусственную жизнь на несколько мгновений? Кто может отрицать это утверждение? Разве это те, которые ежедневно свидетельствуют своими подписями, что они видели, как двигаются и ходят столы и стулья, а карандаши пишут без прикосновения к ним? Диоген Лаэртский рассказывает нам о некоем философе Стильпоне, которого суд Ареопага изгнал из Афин за то, что Стильпон осмелился публично отрицать, что Минерва Фидия есть нечто большее, чем глыба мрамора. Но наш собственный век, после того как подражал древним в чем только мог, даже до самих их названий, а именно, «сенаты», «префекты», «консулы» и т. д. и после признания, что Великий Наполеон завоевал три четверти Европы, пользуясь принципами войны, преподанными Цезарями и Александрами, – знает гораздо больше о психологии, чем его наставники – настолько больше, что готов отправить каждого верящего в «ожившие столы» в дом сумасшедших.

Как бы то ни было, религия древних есть религия будущего. Еще несколько столетий, и не останется никаких сектантских верований ни в одной из великих религий человечества. Брахманизм и буддизм, христианство и магометанство все исчезнут перед мощным натиском фактов. «И изолью дух мой на всю плоть», – пишет пророк Иоиль. «Истинно говорю вам... большие дела, чем эти, совершите вы», – обещает Иисус. Но это может лишь тогда произойти, когда мир вернется к великой религии прошлого, к познанию тех величественных систем, которые задолго предшествовали брахманизму и даже примитивному монотеизму древних халдейцев. Между тем, мы не должны забывать прямых последствий демонстрации тайны. Они были единственным способом, посредством которого мудрые священнослужители древности могли запечатлевать на более грубых чувствах множеств народа идею всемогущества творческой воли или первопричины; идею, именно, божественного оживотворения инертной материи – души, вселяемой в нее потенциальной волей человека, микрокосмического подобия великого Архитектора; идею возможности транспортации громоздких предметов через пространство и материальные преграды.

Почему набожный римский католик должен презрительно отворачиваться от «языческих» обрядов индийских тамилов, например? Мы были свидетелями чуда святого Януария в добром старом Неаполе и видели то же самое в Наргеркойле в Индии. В чем же разница? Сгустившуюся кровь католического святого заставляют кипеть и пениться в хрустальной бутылке для удовольствия лаццарони; и с усеянной драгоценностями гробницы изображение мученика шлет лучистые улыбки и благословения собранию христиан. С другой стороны, глиняный шар, наполненный водою, засовывается в раскрытую грудь бога Саурона. И, в то время как падре встряхивает свою бутылку и производит свое чудо крови, индийский священнослужитель погружает стрелу в грудь бога и производит свое «чудо», как кровь бьет струями, так и вода превращается в кровь. И христиане, и индусы впадают в экстаз при виде таких чудес. До сих пор мы тут не видим ни малейшей разницы. Но может ли быть, что язычник научился этому трюку у святого Януария?

«Знай, о, Асклепий», – говорит Гермес, – «что ВЫСОЧАЙШИЙ является отцом небесных богов, таким же является человек, создатель богов, которые пребывают в храмах, и которые находят удовольствие в обществе смертных. Оставаясь верным своему происхождению и природе, человечество упорно добивается в этой подделке божественных сил; и если Отец Творец сотворил по своему образу вечных богов, человечество, в свою очередь, творит своих богов по своему собственному образу». – «Говоришь ли ты о статуях богов, о, Трисмегист?» – «Истинно так, Асклепий, и как бы велико не было твое пренебрежение, разве ты не осознаешь, что эти статуи наделены рассудком, и что они оживотворены душою, и что они могут совершать величайшие чудеса. Как мы можем отвергать эту очевидность, когда мы находим, что эти боги обладают даром предсказывать будущее, которое они заставлены сказать, будучи вынуждены к этому магическими чарами, словно через уста духовных лиц и через их видения?.. Это – чудо из чудес, что человек мог изобрести и сотворить богов... Правда, вера наших предков совершила ошибку, и в своей гордости они ошиблись по поводу истинной сущности этих богов... но все же они открыли это искусство сами. Будучи бессильными создать душу и дух, они вызывают души ангелов и демонов, чтобы вводить их в освященные статуи; путем передачи идолам своей собственной способности совершать добро так же как и зло они заставляют их председательствовать на своих мистериях».

Не только одна древность полна свидетельств о том, что статуи и идолы богов временами проявляли разумность и способность передвигаться. Полностью в девятнадцатом веке мы видим, как в газетах пишут о шалостях, совершаемых статуей Лурдской Мадонны. Эта милостивая леди, французская Нотр Дам, убегает несколько раз в леса, примыкающие к ее обычной резиденции, приходской церкви. Церковный сторож обязан выслеживать беглянку и водворять ее на прежнее место неоднократно. После этого начинается серия «чудес» – исцелений, пророчествований, падений писем с неба и всякая всячина. Эти «чудеса» безоговорочно воспринимаются миллионами и миллионами римских католиков, причем, значительное количество их принадлежит к наиболее умным и образованным классам. И почему мы тогда не должны верить свидетельству точно такого же рода, данному современником такого же феномена, наиболее признанным и ценимым историком – Титом Ливием, например? «Юнона, не угодно ли будет вам покинуть стены Вейи и сменить эту обитель на обитель в Риме?» – осведомляется римский солдат у богини после взятия этого города. Юнона соглашается, выражая согласие кивком головы, ее статуя отвечает: «Да, такова моя воля». Далее, когда статую уносили, казалось, добавляет историк, что «она потеряла свой огромный вес», и создавалось впечатление, что она сама как бы следует за ними.

С наивностью и верой, граничащей с возвышенностью, де Мюссе храбро пускается в опасные аналогии и приводит ряд примеров как христианских, так и «языческих» чудес такого рода. Он печатает список таких ходячих статуй святых и мадонн, которые теряют вес и передвигаются, как все живые мужчины и женщины; он приводит достоверные свидетельства классических авторов о том же самом, которые описывали свои чудеса. У него только одна мысль, одно всепобеждающее желание – доказать своим читателям, что магия, в самом деле, существует, и что христианство побивает ее по всем статьям. Не то что чудеса последних были бы многочисленней или более выдающимися или внушительными, чем чудеса языческие. Совсем нет; и он, как историк, честно обращается с фактами и свидетельствами. Но, его аргументы и рассуждения весьма забавны: одни чудеса совершаются Богом, а другие – Дьяволом. Он стаскивает Бога, и, поставив его лицом к лицу с Сатаной, позволяет заклятому врагу решительно побивать Творца. И ни одного солидного убедительного доказательства по поводу различия этих двух родов чудес.

Если бы мы захотели узнать причину, почему он в одном случае усматривает руку Бога, а в другом – рога и копыта Дьявола; то ответ дается следующий:

«Святая римско-католическая и равноапостольная церковь объявляет божьими чудесами только те, которые совершены ее верными сыновьями, а все остальные чудеса – сотворениями духов Ада».

Очень хорошо, но на каком основании? Нам был показан бесконечный список святых писателей; святых, которые всю жизнь сражались с бесами, и святых отцов, чьи слова и авторитет принимались как «Слово Божие» тою же самою церковью.

«Ваши идолы, ваши освященные статуи являются обиталищами демонов», – восклицает святой Киприан. – «Да, именно они являются теми духами, которые вдохновляют ваших пророков, кто оживляет внутренности ваших жертв, кто направляют полет птиц и кто, постоянно смешивая ложь с истиной, создают изречения оракулов и... совершают чудеса, так как цель их заключается в том, чтобы вы им поклонялись» [391, кн. I, с. 452].

Фанатизм в религии, фанатизм в науке или фанатизм в каком угодно вопросе становится страстью и может только ослеплять наш разум. Всегда бесполезно спорить с фанатиком. И здесь мы не можем не восхититься еще раз глубоким знанием человеческой натуры, которое продиктовало мистеру Сэрдженту Коксу следующие слова, сказанные им в речи, о которой мы уже упоминали:

«Нет более фатальной ошибки, чем считать, что истина восторжествует своею собственною силою, что стоит ее только увидеть, как ее встретят с распростертыми объятиями. Фактически устремление к истине существует у очень маленького количества людей, а способность различить истину – у еще меньшего количества. Когда люди говорят, что они ищут истину, то это значит, что они ищут доказательств, чтобы подтвердить какой-либо предрассудок или предубеждение. Их верования сформированы так, чтобы они соответствовали их желаниям. Они видят все и больше, чем все, что кажется соответствующим их желанию, и они слепы как летучие мыши, ко всему, что идет против желаний. Ученые ничуть не более свободны от этого недостатка, чем другие».

Мы знаем, что со времени отдаленнейших веков существует таинственная, страшная наука по имени Теопея. Эта наука учит искусству, как наделить различные символы богов временной жизнью и разумом. Статуи и глыбы инертной материи становятся живыми под могучей волей иерофанта. Огонь, похищенный Прометеем, во время борьбы упал на землю; он охватил все низшие области небес и вселился в волны вселенского эфира как потенциальная Акаша индусских обрядов. Мы дышим и насыщаем им нашу органическую систему с каждым глотком свежего воздуха. Наш организм полон им с момента нашего рождения. Но он становится потенциальным только под приливом ВОЛИ и ДУХА.

Предоставленный самому себе этот жизненный принцип будет слепо следовать законам природы и, в соответствии с условиями, создаст здоровье, избыток жизнеспособности, или же причинит смерть и разложение. Но, будучи руководим волею адепта, он становится послушным; его токи восстанавливают равновесие в органических телах, восстанавливают израсходованное и производят физические и психологические чудеса, хорошо известные месмеризаторам. Будучи введены в неорганическою инертную материю, они создают видимость жизни, следовательно, движение. Если эта жизнь нуждается в индивидуальном разуме, личности, то адепт должен или послать собственное сцин-лекка, собственную астральную душу, чтобы оживлять ее или же воспользоваться своею властью в области духов природы, чтобы заставить одного из них влить свою сущность в мрамор, дерево или металл; или же ему должны помогать человеческие духи. Но последние – за исключением порочных, класса привязанных к земле духов – не будут вливать свою сущность в эти неоживленные предметы. Создавать подобие жизни и оживания они предоставляют низшим сущностям и только посылают свое воздействие через промежуточные сферы, подобно лучу божественного света, когда требуется для доброй цели так называемое «чудо». Условия следующие – и они являются законом в духовной природе – чистота побуждения, чистота окружающей магнетической атмосферы, персональная чистота оператора. Таким образом, может получиться, что языческое «чудо» может быть намного более святым, чем христианское.

Кто из видевших представления факиров Южной Индии может сомневаться в существовании Теопейи в древние времена? Матерый скептик, хотя и более чем заинтересованный в том, чтобы каждый феномен приписать к фокусничеству, все же оказывается вынуждаемым засвидетельствовать факты, при том такие, которые по желанию можно видеть каждый день.

«Я не осмеливаюсь», – говорит он, рассказывая о Чибх-Чондоре, факире из Джафнапатнам, – «описывать все то, что он совершал на моих глазах. Существуют вещи, о которых нельзя рассказывать даже несмотря на то, что вы видели их собственными глазами, из опасения, что вас обвинят в галлюцинациях! А все же десять, нет, двадцать раз я снова и снова видел, как факир получал подобные же результаты от инертной материи... Для нашего «чародея» было детской игрой заставить пламя свечей, которые по его указанию были помещены в самых дальних углах зала, бледнеть и погасать по желанию; заставить мебель двигаться, даже тот диван, на котором мы сидели; приказать дверям открываться и закрываться повторно, – и пока все это происходило, он сам не покидал разостланной на полу циновки.

Возможно, что мне скажут, что я не разглядел, как следует. Возможно; но я хочу сказать, что сотни и тысячи людей видели и видят то, что я видел, и еще более удивительные вещи. Открыл ли кто-нибудь из этих видевших секрет или смог повторить, дублировать эти феномены? И я не в состоянии достаточно часто указывать на то, что все это происходило не на театральной сцене, снабженной различными приспособлениями для оператора. Нет, это всего нищий, согнувшийся голый, на полу, который так играет с вашим разумом, с вашими чувствами и со всем тем, что мы условились между собой называть нерушимыми законами природы, но которые он, по-видимому, изменяет по своему желанию!

Изменяет ли он естественный ход вещей? «Нет, но он заставляет природу действовать, применяя силы, которые пока что нам неизвестны», – говорят верящие. Как бы то ни было, но я сам раз двадцать присутствовал на подобных представлениях в компании наиболее выдающихся людей британской Индии – профессоров, врачей, офицеров. Но только один из них покидая гостиную, так суммировал свои впечатления: «Это что-то потрясающее человеческий разум». Всякий раз, когда я видел, как факир повторяет эксперимент приведения змей в каталептическое состояние, в каковом эти животные обладают твердостью высохшей древесной ветки, мои мысли обращались к библейской басне (?), которая наделяет Моисея и священнослужителей фараона подобною же способностью» [377].

Несомненно, плоть человека, зверя и птицы так же легко наделяется магнетическим жизненным принципом, как инертный стол современного медиума. И оба чуда возможны и истины, или же оба должны рухнуть наземь вместе с чудесами дней апостолов и с чудесами современной папистской церкви. Что касается существенных доказательств, имеющихся у нас в пользу таких возможностей, то мы могли бы назвать столько книг, что ими можно бы заполнить целую библиотеку. Если римский папа Сикст V перечислил огромную армию духов, прикрепленных к различным талисманам, то не была ли его угроза отлучения от церкви всем тем, кто занимается магией, произнесена потому, что он хотел, чтобы знание этих тайн было ограничено только пределами церкви? Что же получилось бы от его «божественных» чудес, если бы их мог изучать и успешно воспроизводить каждый человек, наделенный упорством, сильной положительной магнетической силой и непреклонной волей? Недавние происшествия в Лурде (разумеется, допуская, что сообщения были правдивы) доказывают, что секрет не совсем утерян; и если там нет сильного мага-месмеризатора, скрывающегося под рясой и стихарем, тогда статую Мадонны двигают те же самые силы, которые двигают каждый намагниченный стол на спиритическом сеансе; и натура этих «разумов», независимо от того, принадлежат ли они к классу человеческому, человеческих элементариев или элементальных духов, зависит от ряда условий. Для человека, который кое-что знает о месмеризме и в то же самое время знает милосердный дух римско-католической церкви, не должно быть трудно понять, что непрестанные проклятия священников и монахов, грозные анафемы, так щедро произносимые папою Пием IX – который сам был сильным месмеризатором и которому приписывалось, что он джетаттор (обладатель дурного глаза) – стянули вместе легионы элементариев и элементалов под водительством развоплощенных Торквемад. Вот они и являются теми «ангелами», которые откалывают штуки со статуей Царицы Небесной. Каждый, кто принимает это как «чудо – кощунствует.

Хотя может показаться, что мы уже привели достаточно доказательств, что у современном науки очень мало или нет оснований хвастаться оригинальностью, все же перед тем, как закончить книгу мы приведем еще несколько, чтобы по этому поводу не оставалось сомнений. Нам придется только перечислить по возможности короче несколько претензий к новым философиям и открытиям, которые заставили мир широко раскрыть глаза за последние два столетия. Мы уже указали на достижения в искусствах, науке и философии древних египтян, греков, халдейцев и ассирийцев; теперь мы хотим привести цитаты из одного автора, который провел долгие годы в Индии, изучая ее философию. В недавно написанном знаменитом труде «Христос и Кришна» мы находим следующую классификацию:

«Философия. – Древние индусы создали с основания две системы спиритуализма и материализма, метафизической философии и позитивной философии. Первая преподавалась в школе ведантистов, чьим основателем был Вьаса; вторая преподавалась в школе Санкья, чьим основателем был Капила.

Астрономия. – Они выработали календарь, изобрели зодиак, вычислили прецессии равноденствий, открыли главные законы планетных движений, наблюдали и предсказывали затемнения.

Математика. – Они изобрели десятичную систему, алгебру, дифференциал, интеграл и бесконечно малую величину. Они также открыли геометрию и тригонометрию, и по этим двум наукам построили и доказали теоремы, которые были открыты в Европе только в семнадцатом и восемнадцатом веках. Фактически брахманы были первыми, кто выводили поверхностное измерение треугольника по его трем сторонам и вычислили отношение окружности к диаметру. Далее мы им обязаны квадратом гипотенузы и таблицей, неправильно называемой пифагоровой, ибо мы находим ее вырезанной на гопараме большинства великих пагод.

Физика. – Они установили принцип, которому мы следуем поныне, что вселенная представляет гармоническое целое, подчиняется законам, которые могут быть определены путем наблюдений и экспериментов. Они открыли гидростатику, и знаменитая теорема, что каждое тело, погруженное в воду, теряет в весе столько, сколько весит вытесненная им вода, – была всего лишь заимствована знаменитым греческим архитектором Архимедом у брахманов. Физики пагод вычислили скорость света, положительно зафиксировали законы отражения. И, наконец, как вытекает из вычислений Сарья-Сидхента, вне всякого сомнения, что они знали и вычисляли силу пара.

Химия. – Они знали состав воды, и сформулировали для газов знаменитый закон, который мы знаем только со вчерашнего дня, что газ находится в отношении обратных величин к давлению им испытываемому. Они знали, как приготавливать серную, азотную и соляную кислоты; окиси меди, железа, свинца, олова и цинка; осернения железа, меди, ртути, антимония и мышьяка; сульфата цинка и железа: карбонаты железа, свинца и соды; нитраты серебра и порох.

Медицина. – Их познания, поистине, были удивительны. В трудах Чарака и Саусрута, этих двух князей индийской медицины, изложена система, которую впоследствии усвоил Гиппократ. Саусрута особенно провозглашал принципы предохранительной медицины или гигиены, которую он ставит гораздо выше медицины целительной, которая, по его мнению, слишком часто была эмпирической. А разве в наше время мы продвинулись дальше? Небезынтересно отметить, что арабские врачи, которые пользовались заслуженной славой в средние века – Аверроэс, между прочими – постоянно упоминали индийских врачей и рассматривали их как наставников греков и самих себя.

Фармакология. – Они знали все лекарственные травы, их свойства и применение; и по этой части они еще и теперь не перестали давать уроки Европе. Совсем недавно мы получили от них лекарство от астмы, содержащее дурман.

Хирургия. – В ней они не менее замечательны. Они совершали операции по извлечению камней; им прекрасно удавалось удаление катаракты и извлечение плода из утробы, необычайно опасные случаи которого описаны Чаракой с чрезвычайной научной точностью.

Грамматика. – Они создали чудеснейший язык в мире – санскрит – породивший большую часть идиом Востока и Индо-Европейских стран.

Поэзия. – Они пользовались всеми стилями и показали себя во всех их великими мастерами. Сакунтала, Аврита, индийская Федра, Саранга и тысячи других драм не превзойдены ни Софоклом, ни Еврипидом, ни Шекспиром. Их описательной поэзии нет равной. Нужно прочитать Мегадата «Жалобы изгнанника», который умоляет проплывающее в небе облако унести память о нем в его дом, родственникам и друзьям, которых он больше никогда не увидит, чтобы получить представление о том, до какого совершенства был доведен этот стиль в Индии. Их басни были скопированы всеми современными и древними народами, которые даже не потрудились придать другую окраску предмету этих маленьких драм.

Музыка. – Они изобрели гамму с ее различиями тонов и полутонов гораздо раньше Гвидо Д'Ареццо. Вот индийская гамма:

Са – Ри – Га – Ма – Па – Да – Ни – Са

Архитектура. – Кажется, что они исчерпали все, что гений человека способен придумать. Величественные здания невыразимо смелого решения; конусообразные купола; минареты с мраморным кружевом; готические башни; греческие гемициклы; многокрасочный стиль – все виды и все эпохи собраны там, носящие на себе знаки различных колоний, которые, эмигрируя, приносили с собой свои сувениры и свое национальное искусство».

Таковы были результаты, достигнутые этой древней и внушительной брахманической цивилизацией. Что можем предложить для сравнения мы? Что можем мы поставить рядом с такими величественными достижениями прошлого, что могло бы показаться таким грандиозным и возвышенным, что оправдало бы наше хвастовство о превосходстве над невежественной древностью? Какими карликовыми кажутся даже наши величайшие биологи и богословы рядом с открывателями геометрии и алгебры, конструкторами человеческой речи, родителями философии, первоначальными излагателями религии, адептами психологических и физических наук! Назовите нам любое современное открытие, и мы отважимся сказать, что не понадобится долгих поисков в истории Индии, чтобы отыскать там прототип этого открытия. Вот мы с полузавершенным переходом науки; все наши идеи находятся в процессе нового приспособления к теориям корреляции сил, естественного отбора, атомной полярности и эволюции. А тут, как бы в насмешку над нашей заносчивостью, над нашими опасениями и отчаянием, мы можем прочесть, что сказал Ману приблизительно за 10000 лет до рождения Христа:

«Первый зародыш был развит водою и теплом» [«Ману», кн. I, шлока 8].

«Вода поднимается в испарениях к небу; от солнца она снисходит дождем; от дождя рождаются растения, и от растении животные» (кн. III, шлока 76).

«Каждое существо приобретает качества своего непосредственного предшественника таким образом, что чем далее существо отдаляется от первичного атома своего ряда, тем больше он приобретает качеств и совершенств» (кн. I, шлока 20).

«Человек пересечет вселенную, постоянно поднимаясь и проходя через скалы, растения, червя, насекомых, рыб, змеи, черепах, диких животных, скот и высших животных... Такова низшая ступень» (там же).

«Таковы необходимые преображения, от растения до Брахмы, которые должны произойти в этом мире» (там же).

«Греческий», – говорит Жаколио, – «всего лишь санскрит. Фидий и Пракситель изучали в Азии шедевры Даонтия, Рамана и Арьявоста. Платон меркнет перед Джемини и Веда-Вьяса, которых он буквально копирует. Аристотель исчезает в тени перед «Пурва-Миманса» и «Уттара-Миманса», в которых можно найти все системы философии, переоткрытием которых мы теперь заняты, начиная от спиритуализма Сократа и его школы, скептицизма Пиррона, Монтегю и Канта, вплоть до позитивизма Литтрэ».

Тех, кто засомневается в точности последующей выдержки, приведенной дословно, отсылаем к «Уттара-Миманса», или «Веданте» Вьясы, который жил в эпоху, которая по брахманской хронологии относится к 10400 годам до нашей эры:

«Мы можем только изучать феномены, проверять их и считать их относительно истинными, но ничто во вселенной ни посредством восприятия, ни посредством индукции, ни при помощи чувств, ни посредством рассуждений не в состоянии продемонстрировать существование Первопричины, которая в каком-то отрезке времени породила вселенную, поэтому науке не следует обсуждать ни возможность, ни невозможность существования этой Первопричины».

Итак, медленно, но верно, будет реабилитирована вся античность. Истина тщательно отсеется от преувеличений; многое, что теперь считается вымыслом, может еще обернуться в очевидные факты, а «факты и законы» современной науки могут оказаться на свалке не оправдавших себя мифов. Когда сотни лет до нашей эры индийский Брахмагупто утверждал, что звездами усеянное небо бездвижно и что ежедневный восход и заход светил подтверждает вращение земли на своей оси; и когда Аристарх из Самоса, родившийся за 267 лет до Р. X., и пифагорейский философ Нисетэ, сиракузец, утверждали то же самое, насколько им люди поверили, пока не настало время Коперника и Галилео? И система этих двух выдающихся деятелей науки – система, которая революционизировала весь мир – как долго ей будет позволено оставаться в единой и безмятежной целостности? Разве у нас нет в настоящее время в Германии ученого, некоего профессора Шеффера, который в публичных лекциях в Берлине пытается доказать, что: 1) Земля неподвижна; 2) Солнце только немножко больше, чем кажется; и 3) Тихо Браге был совершенно прав, а Галилео ошибался? А в чем состояла теория Тихо Браге? В том, что Земля стоит недвижно в центре Вселенной и что вокруг нее, как центра, оборачивается весь небесный свод в течение 24 часов; и наконец, что Солнце и Луна, помимо этого движения, проходят по кривым линиям, присущим только им, тогда как Меркурий, вместе с остальными планетами, описывает эпицикл.

У нас определенно нет ни малейшего намерения терять время и место в книге ни на опровержение, ни на поддержку этой новой теории, которая подозрительно похожа на старые теории Аристотеля и даже Достопочтимого Беда. Пользуясь выражением великого Наполеона, мы предоставим ученой армии академиков «самим перестирать семейное белье». Но мы, тем не менее, хотим воспользоваться таким хорошим случаем, какой предоставляет это отступничество, чтобы еще раз потребовать у науки ее диплом или патент на непогрешимость. Увы! Не это ли есть результаты ее хваленого прогресса?

Недавно в силу фактов нашего собственного наблюдения, подтвержденных свидетельством множества очевидцев, мы робко рискнули высказать утверждение, что столы, медиумы и индийские факиры иногда левитируют. И когда мы к этому добавили, что если такой феномен происходил бы только раз в столетие, «без помощи видимого механического воздействия, то это явилось бы проявлением закона природы, о котором наши ученые пока что ничего не знают», – нас назвали «иконоборцами», а газеты обвинили нас в незнании закона тяготения. Иконоборцы мы или нет, но мы никогда не думали обвинять науку в том, что она отрицает вращение земли вокруг своей оси и ее вращение вокруг солнца. По крайней мере, два этих светильника на маяке Академии, как мы думали, будут содержаться в порядке и будут гореть до конца времен. Но вот! появляется в Берлине профессор и выбивает из нас последнюю надежду на то, что наука может в чем-то быть точной. Цикл времени, истинно, дошел до своей нижайшей точки!

В старые времена – до 1876 года – мир верил в центробежную силу и в теорию Ньютона, которая объясняла сплющенность Земного шара у полюсов вращательным движением Земли вокруг своей оси; тогда эта теория была ортодоксальной. По этой гипотезе считали, что большая часть массы Земли тяготеет по направлению к экватору; и в свою очередь центробежная сила, действующая с еще большей силой, заставляет эту массу концентрироваться на экваторе. Таким образом получилось, что доверчивые ученые поверили, что Земля вращается вокруг своей оси, ибо иначе не существовало бы центробежной силы, а без этой силы не могло и быть тяготения к экваториальным широтам. Это было одним из общепризнанных доказательств вращения Земли; и вот именно этот вывод, вместе с некоторыми другими, берлинский профессор «совместно со многими другими учеными – отвергает».

«Разве это не смешно, господа», – говорит он в заключение, – «что мы, доверяя тому, чему нас учили в школе, приняли вращение земли вокруг своей оси как полностью доказанный факт, тогда как нет ничего, чем можно это доказать, и это не может быть доказано. Разве не вызывает удивления, что ученые всего цивилизованного мира, начиная с Коперника и Кеплера, сначала приняли такое движение нашей планеты, а затем, три с половиною века спустя, начинаются поиски доказательств этому? Но увы! Хотя мы ищем, мы не находим ни одного, как и следовало ожидать. Все, все напрасно!»

И таким образом получилось, что одним ударом мир потерял вращение, и вселенная лишилась своих охранителей и защитников – центробежной и центростремительной сил! Более того, сам эфир вне пространства есть только «заблуждение», миф, порожденный скверной привычкой пустословия; Солнце – это обманщик, претендующий на такие размеры, на которые оно не имеет права; звезды – мерцающие точки, и они

«были так многозначительно расположены Творцом вселенной на значительном расстоянии друг от друга, вероятно, с тем намерением, чтобы они могли одновременно освещать обширные пространства на нашей планете», – говорит доктор Шеффер.

Неужели дело обстоит так, что даже трех с половиной веков науке не хватило, чтобы построить настолько прочно одну единственную теорию, что уже никакой университетский профессор не осмелился бы бросать ей вызов? Если астрономию, ту науку, которая вся построена на адамантовом фундаменте математики, считающейся, не в пример другим наукам, такою же непогрешимою, как сама истина, можно так нагло обвинять в ложных утверждениях, что тогда мы выиграли, унижая Платона в пользу Бабинэ и др.? И как они тогда осмеливаются насмехаться над самым скромным очевидцем, который, будучи и разумным, и честным, заявляет, что он видел медиумические или магические феномены? И как они осмеливаются предписывать «границы проникновения философского мышления», шагнуть за пределы которых уже будет беззаконием? И эти ссорящиеся между собой строители гипотез все еще поносят, как невеж и суеверов тех гигантов мысли в древности, которые обращались с силами природы, как титаны, строящие мир, и поднимали смертных на такие высоты, где они вступали в союз с богами! Странная судьба для века, похваляющегося, что он возвысил науку до ее вершин славы; и в то же время его приглашают отступить назад и начинать все с азбуки!

При просматривании доказательств, содержащихся в этой книге, если мы начнем с архаических и неизвестных веков герметического Пэмандра и дойдем вплоть до 1876 г., мы обнаружим, что единая вера в магию проходит через все эти века. Мы приводили идеи Трисмегиста и его диалог с Асклепием; и уже не упоминая тысячи и одного доказательства доминирования этой веры в первые века христианства, нам, чтобы достичь своей цели, нужно приводить цитаты из одного древнего и одного современного автора. Первым будет великий философ Порфирий, который несколько тысяч лет спустя после дней Гермеса произносит, в связи с преобладанием скептицизма в его веке, следующее суждение:

«Нам не следует удивляться, что широкие массы (οι πολλοι) видят в статуях только камень и дерево. Так, вообще, бывает с теми, кто не зная грамоты, ничего, кроме камня не видят в стеле, покрытой надписями, и ничего, кроме бумаги, не видят в написанной книге».

И 1500 лет спустя мы видим, как Сэрджент Кокс, излагая процесс позорного преследования одного медиума точно таким же слепым материалистом, выражает свои мысли следующим образом:

«Виновен ли этот медиум или невиновен... несомненно то, что судебное преследование повлекло за собой непредусмотренное последствие, – оно привлекло внимание широкой публики к тону факту, что феномены признаны существующими, и целым рядом компетентных исследователей объявлены подлинными, и в реальности их каждый может, если ему угодно, сам убедиться собственным освидетельствованием, и таким образом отметены навсегда мрачные и унизительные доктрины материалистов».

Все еще в гармонии с Порфирием и другими теургами, которые подтверждали разнообразность природы проявляющихся «духов» и персонального духа или воли человека, Сэрджент Кокс добавляет, не принимая на себя дальнейшего решения:

«Правда, существуют расхождения во мнениях... и, вероятно, они всегда и будут, по поводу источника той силы, которая проявляет себя в этих феноменах; но являются ли феномены продуктом психической энергии кружка присутствующих... или же они – результат деятельности духов умерших людей, как говорят одни, или же элементальных духов (каковы бы они ни были), как утверждает третья партия, – один факт, по крайней мере, остается очевидным – что человек не целиком материален, и что механизм человека движим и направляем какою-то нематериальною, то есть какою-то немолекулярною структурою, которая обладает не только разумом, но и может воздействовать на материю силой, и которой мы дали, за неимением лучшего титула, название «душа». Эта радостная весть, благодаря судебному разбирательству, теперь дошла до тысяч и десятков тысяч людей, чье счастье здесь и надежда на загробную жизнь были загублены материалистами, которые настойчиво проповедовали, что душа – только суеверие; что человек – только автомат; что сознание – только секреция; существование – чисто животное; и будущее – пустота, мрак».

«Только истина одна», – говорит Пэмандр, – «вечна и нерушима; истина есть первая из благословений; но истины нет и не может быть на земле; возможно, что иногда Бог одаряет нескольких человек одновременно и способностью постигать божественное и способностью правильно понимать истину; но ничто не истинно на земле, ибо все носит на себе материю, все одето телесною формою, подверженною переменам, деформациям, разложению и новым комбинациям. Человек не есть такая истина, ибо истинно только то, что извлекло свою сущность из самого себя и остается самим собою, и остается неизменным. Как может то, что изменяется в конечном счете до неузнаваемости, быть истинным? Реально, поэтому, только то, что нематериально и не облечено телесною оболочкою; то, что бесцветно и бесформенно, что изъято из перемен и деформаций, что пребудет ВЕЧНО. Все, что погибает, есть ложь; земля – это только растворение и порождение; каждое порождение исходит из растворения; все земное суть только видимость и имитация истины; они то, чем картина является по отношению к действительности. Земные предметы не есть РЕАЛЬНОСТЬ!.. Смерть, по понятиям некоторых людей есть зло, которое наводит на них великий ужас. Это происходит от незнания. Смерть есть разрушение тела; находящаяся в нем сущность не умирает... Материальное тело теряет свою форму, которая разлагается с течением времени; чувства, которые оживляли его, возвращаются к своему источнику и возобновляют свои функции; но они постепенно теряют свои страсти и их желания, а дух возносится в небеса, чтобы стать гармонией. В первой зоне он сбрасывает с себя способность увеличиваться и уменьшаться; во второй – способность творить зло и обманы праздности; в третьей – хитрость и похотливость; в четвертой – ненасытное честолюбие; в пятой – высокомерие, наглость, безрассудство; в шестой – все стремления к нечестным приобретениям; в седьмой – ирреальность. Дух, таким образом, очищенный посредством воздействия на него небесных гармоний, еще раз возвращается в свое первоначальное состояние, сильный заслугами и самоприобретенною силою, которая принадлежит ему по праву. И только тогда он вступает в лоно тех, кто вечно славит ОТЦА. Он помещается среди сил, и, будучи сам таковой, достигает высшего благословения познания. Он становится БОГОМ!.. Нет, земные предметы не есть истинная реальность».

После того, как Шампольон-старший и Шампольон-младший посвятили целиком свои жизни изучению записей древнеегипетской мудрости, они, несмотря на пристрастные суждения, с которыми осмелились выступить некоторые поспешные и неумные критики, публично заявили о том, что Книги Гермеса

«действительно содержат множество египетских традиций, подлинность которых постоянно подтверждается неоспоримыми по подлинности надписями на египетских памятниках самой седой древности» [392, с. 143].

Заканчивая свое объемистое конспективное изложение психологических учений египтян, возвышенных учений священных Книг Гермеса, и достижений посвященных священнослужителей в метафизической и в практической философии, Шампольон-старший задает вопрос – что ему весьма по плечу, так как доказательства под рукой –

«Существовали ли когда-нибудь в мире сообщество или каста, которые могли бы равняться с ними: по оказываемому им уважению, силе, учености и способности, в равной степени в добре или зле? Нет, никогда! И эта каста впоследствии была проклинаема и поносима только теми, кто, под неизвестными мне современными влияниями, сочли ее врагом людей и – науки» [392, с. 119].

В то время, когда Шампольон писал эти слова, санскрит, можно сказать, был почти неизвестным науке языком. Но мало можно привести для проведения параллели между соответствующими заслугами брахманов и египетских философов. С тех пор, однако, выяснилось, что те же самые идеи, выраженные почти тождественным языком, могут быть прочтены в буддийской и брахманистской литературе. Та же самая философия ирреальности земных предметов и иллюзии чувств – сущность которой заимствована в наше время германскими метафизиками – образует основу философии Капилы и Вьясы, и может быть найдена в провозглашении «четырех истин» Гаутамы Будды, ставших кардинальными догмами его учения. Выражение Пэмандра – «он становится Богом» – сведено Буддою в одно слово – нирвана – которое наши ученые ориенталисты так неправильно считают синонимом уничтожения!

Это мнение двух выдающихся египтологов представляет величайшую ценность для нас, даже если оно было бы только ответом нашим оппонентам. Шампольоны были первыми в Европе, которые взяли исследователя археологии за руку и повели его в молчаливые святилища прошлого, чтобы доказать, что цивилизация не началась с нашего поколения; ибо «хотя истоки древнего Египта неизвестны, все же оказалось, что его самые отдаленные периоды находятся в недосягаемости исторического исследования со всеми своими великими законами, установившимися обычаями, с его городами, царями и богами»; а позади, далеко позади этих самых эпох мы находим остатки, относящиеся к другим еще более отдаленным периодам более высокой цивилизации.

«В Фивах части разрушившихся зданий позволяют опознавать в них остатки еще более древних построек, материал которых был использован для возведения тех самых зданий, которые потом просуществовали тридцать шесть веков» [392, с. 2]. «Все, рассказанное нам Геродотом и египетскими священнослужителями, найдено точным и подтверждено современными учеными», – добавляет Шампольон [392, с. 11].

Откуда пришла цивилизация египтян, будет показано во втором томе настоящего труда, в этом отношении будет выявлено, что наши выводы, хотя и обоснованы на традициях тайной доктрины, совпадают с выводами ряда наиболее уважаемых авторитетов. Вот абзац из хорошо известного индийского труда, который можно весьма кстати процитировать в этой связи.

«При царствовании Висвамитра, первого царя из династии Сома-Ванга, в результате битвы, которая длилась пять дней, Ману-Вина наследник древних царей, будучи покинут брахманами, эмигрировал вместе со всеми своими сторонниками: при этом он прошел через Арья и страны Баррия, и дошел до берегов Масра» [393].

Несомненно этот Ману-Вина и Менес, первый египетский царь, одно и то же. Арья – это Иран (Персия); Баррия – Аравия, а Масра была названием Каира, который и по сегодняшний день называют Маср, Муср и Мисро. Финикийская история упоминает Масера в качестве одного из предков Гермеса.

А теперь мы распростимся с тауматофобией и ее приспешниками, и будем рассматривать тауматоманию в ее многообразных аспектах. Во втором томе мы намереваемся рассматривать «чудеса» язычества и взвешивать доказательства в их пользу на одних и тех же весах, как и христианское богословие. Существует конфликт, который не только назрел, но уже начался между наукой и богословием с одной стороны, и духом с его седою наукою-магиею с другой стороны. Кое-что из возможностей последней уже было показано, но еще больше предстоит. Мир мелких посредственных людей, из-за одобрительного кивка которых состязаются ученые, должностные лица, священнослужители и христиане, начал свой нынешний крестовый поход осуждением в этом самом году двух невинных людей, одного во Франции, другого в Лондоне, вопреки закону и справедливости. Подобно апостолу из обрезанных, они всегда готовы трижды отрицать непопулярную связь из-за боязни остракизма со стороны своих собственных собратьев. Психоманты и психофобы вскоре должны вступить в жестокую схватку. Озабоченность и стремление первых, чтобы их феномены были исследованы и подтверждены научными авторитетами, уступила место холодному равнодушию. Как естественный результат такой огромной предубежденности и несправедливого отношения, какую проявила наука, появилось быстрое падение уважения к науке, и взаимные эпитеты, которыми обмениваются обе партии, становятся все менее лестными. Время покажет, кто из них прав и кто виноват, и будущие поколения поймут. По меньшей мере, можно с уверенностью предсказать, что крайний предел тайн Божиих и ключ к ним придется искать в другом месте, а не в вихре молекул Авогадро.

Люди, которые судят поверхностно, или, по причине природного нетерпения, хотели бы смотреть на ослепительно сияющее солнце тогда, когда их глаза еще не приспособились хорошо смотреть на свет лампы, склонны жаловаться на раздражающую затемненность языка, которая характерна для трудов древних герметистов и их последователей. Они объявляют их философские трактаты неподдающимися пониманию. В отношении первой категории мы можем позволить себе не терять на них времени; вторую категорию мы просили бы умерить свой пыл, помня афоризмы Эспанье:

«Истина сокрыта во мраке», и «Философы никогда не пишут более обманчиво, как тогда, когда они выражаются просто, и никогда более правдиво, как тогда, когда выражаются затемненно».

Кроме того, существует еще третья категория, по отношению которой было бы слишком лестно сказать, что они вообще судят о предмете. Они просто огульно отвергают с высокой трибуны. На древних они смотрят, как на мечтательных глупцов, и хотя сами они физики и тауматофобы-позитивисты, они обычно претендуют на монополию духовной мудрости!

Чтобы ответить этой категории, мы избрали Евгения Филалета.

«В мире наши писания окажутся любопытно отточенным ножом; для некоторых они вырезают лакомства, но для других они годны лишь для того, чтобы на них порезать пальцы, и все же мы в этом не виноваты, так как мы серьезно предостерегали всех, кто будет пытаться взяться за эту работу, что они берутся за самую высокую философию в природе; и хотя мы пишем на английском языке, все же предмет наших писаний настолько же труден, как греческий для некоторых людей, которые тем не менее будут думать, что они также понимают, когда перекраивают значение нами излагаемого в совершенно обратную сторону; ведь невозможно не представить, что те, кто являются глупцами по природе своей, окажутся умными при чтении книг, свидетельствующих о высочайшем в природе».

Тому малому числу возвышенных умов, которые спрашивают у природы вместо того, чтобы предписывать ей законы для руководства; кто не ставят границ ее возможностям по примеру своих собственных несовершенных сил; которые лишь потому не верят, что не знают, мы напомним о наставлении Нарады, древнеиндийского философа:

«Никогда не произноси таких слов: «Я не знаю этого – следовательно этого не существует»».

«Нужно изучать чтобы знать, знать чтобы понимать, понимать чтобы судить».

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

Сноски

---

<<	Оглавление	>>