Блаватская Е.П. - Разоблачённая Изида т.1 гл.11

1. перенаправление Шаблон:Стиль А-Заголовок
2. перенаправление Шаблон:Стиль А-Заголовок

«Странно состояние человеческого ума, которому, кажется, необходимо долго скитаться дорогами заблуждений, прежде чем он осмелится приблизиться к ИСТИНЕ».

Магенди

«Истина, которую я защищаю, запечатлена на всех памятниках прошлого. Чтобы понять историю, следует изучить символы древности, священные знаки духовенств, и искусство лечения примитивных времен, искусство забытое сегодня».

Барон дю Потэ

«Вечная истина, что накопившиеся и лежащие в беспорядке факты начинают приобретать некоторую стройность, если бросить на них гипотезу».

Герберт Спенсер

А теперь мы должны приступить к поискам в истории магии, чтобы найти случаи, подобные тем, какие описаны в предыдущей главе. Нечувствительность человеческого тела к тяжелым ударам и сопротивление проникновению в него острого оружия и ружейных пуль является феноменами, достаточно знакомыми во все времена и во всех странах. В то время, как наука совершенно не в состоянии дать сколько-нибудь разумного объяснения этой тайне, этот вопрос, кажется, не представляет никаких трудностей для месмеристов, которые хорошо изучили свойства этого флюида. Человек, который несколькими пассами, проделанными над конечностью, вызывает в ней местный паралич в такой степени, что конечность делается совершенно бесчувственной к ожогам, порезам, втыканиям иголок, не будет очень удивляться феноменам янсенистов. Что касается адептов магии, особенно в Сиаме и в Восточной Индии, то они слишком хорошо знают свойства акаши, таинственного жизненного флюида, чтобы даже не рассматривать нечувствительность трясуний, как великий феномен. Астральный флюид может быть уплотнен около человека до такой степени, что он образует вокруг него эластичную оболочку, абсолютно непроницаемую для какого-либо физического предмета, независимо от того, с какой скоростью этот предмет был устремлен. Одним словом, этому флюиду может быть придана сила сопротивления, превышающая силу сопротивления воды и воздуха.

В Индии, Малабаре и в некоторых местах Центральной Африки знахари свободно разрешают любому путешественнику стрелять в них из ружья или револьвера, не прикасаясь самим ни к оружию, ни к пулям. В труде Леинга «Путешествия по землям Тамани, Куранкос и Сулимас» имеется описание английского путешественника, впервые посетившего племя Сулимас близ истоков Дайлиба, где он описывает любопытную сцену, как отряд отборных солдат стрелял в вождя, у которого единственным оружием защиты служил талисман. Хотя ружья солдат были заряжены надлежащим образом и хорошо нацелены, ни одна пуля не задела вождя. Салверт дает подобное же описание в своей «Философии оккультных наук»:

«В 1586 г. принц Оранжский приговорил одного испанского военнопленного к расстрелу в Жулье; солдаты привязали его к дереву и стреляли, но он оставался неуязвимым. Наконец они сорвали с него одежду, чтобы узнать, какую броню он носит на своем теле, но нашли только амулет. Когда амулет с него сняли, он упал мертвым от первого выстрела».

Это совсем другое дело, а не трюк, к которому прибег Гудини в Алжире. Он сам изготовил пули из топленого сала, зачернив их копотью, а затем, пользуясь своею ловкостью рук, заменил ими настоящие пули; арабские шейхи, не подозревая обмана, заложили их в свои пистолеты. Простодушные туземцы, не знающие ничего другого, кроме настоящей магии, которую они унаследовали от своих предков, и которая всегда требовала одного совершения, без знания, почему и как это происходит, увидя, что по их мысли, Гудини добивается тех же результатов, что и они, но в значительно более внушительных размерах, вообразили, что Гудини гораздо больший маг, чем они сами. Многие путешественники, включая также и пишущую эти строки, были свидетелями этой неуязвимости в обстановке, где обман был невозможен. Несколько лет тому назад в одной африканской деревне жил абиссинец, который прослыл колдуном. Однажды группа европейцев, едущих в Судан, час или два забавлялись тем, что стреляли в него из пистолетов и ружей – эту привилегию он предоставил им за пустячную плату. Некий француз, по имени Ланглуа, пять раз подряд выстрелил в него, причем дула огнестрельного оружия находились на расстоянии двух ярдов от его груди. После каждого выстрела одновременно со вспышкой пуля показывалась из дула и трепеща в воздухе, описывала короткую параболу и, не причинив вреда, падала на землю. Один немец из этой группы, отправившийся за страусовым и перьями, предложил этому магу пятифранковую монету за право выстрелить в него таким образом, чтобы дуло соприкасалось с телом. Человек сначала отказывался; но потом, под влиянием каких-то внутренних мотивов, согласился. Экспериментатор тщательно зарядил ружье и, прижав дуло к груди колдуна, после непродолжительных колебаний выстрелил... ствол разлетелся на куски до приклада, а человек остался невредимым.

Это качество неуязвимости может быть передано людям как адептами, так и духами. В наши дни несколько пользующихся известностью медиумов часто в присутствии наиболее заслуживающих доверия свидетелей брали в руки горящие уголья и в самом деле опускали лицо в огонь, не опалив при этом ни одного волоска, они даже клали горящие угли на головы и руки рядом стоящих людей, как это было сделано с лордом Линсеем и с лордом Эдейром. Хорошо известный рассказ о вожде индейцев, который признался Вашингтону, что при защите Брэддока он с небольшого расстояния семнадцать раз выстрелил в него, но безрезультатно; должен припомниться читателю в этой связи. Про многих великих полководцев у солдат сложилось поверье, что они являются обладателями «заколдованной жизни». Говорили, что принц Эмиль фон Сейн-Витгенштейн, генерал русской армии, был одним из них.

Та же самая сила, которая позволяет одному сгустить астральный флюид настолько, что он образует непроницаемую оболочку вокруг человека, может быть использована для того, чтобы послать смертоносную стрелу данному объекту. Много мрачного мщения было осуществлено этим способом; и в таких случаях никакой следователь никогда не обнаружит истинной причины смерти и припишет ее сердечной болезни, апоплексическому удару или к какой-нибудь другой естественной причине. Многие люди крепко верят, что некоторые личности обладают силою «дурного глаза». В малоччио или джеттатуру верят по всей Италии и Западной Европе. Римскому папе приписывают, что он (вероятно бессознательно) является обладателем этого неприятного дара. Существуют люди, которые убивают жабу просто тем, что смотрят на нее, и могут даже убить человека. Зловредность их желания фокусирует силы зла, и смертельная стрела несется точно винтовая пуля.

В 1864 г. во французской провинции Ле Вар близ небольшой деревни Бриньоль жил крестьянин по имени Жак Пелиссье, который зарабатывал себе на жизнь тем, что убивал птиц просто силою воли. Это хорошо описано известным доктором д'Алжиром, по просьбе которого этот единственный в своем роде охотник демонстрировал перед несколькими учеными свой метод охоты. В описании рассказывается:

«Приблизительно в 15 или 20 шагах от меня я увидел маленького лугового жаворонка, на которого и указал Жаку. «Смотрите хорошенько, мосье», – сказал он, – «он мой». Мгновенно протянув свою правую руку по направлению к птице, он стал к ней медленно приближаться. Полевой жаворонок стоит, поднимает и опускает свою хорошенькую головку, раскрывает свои крылышки, но взлететь не может; наконец, он не может сделать ни шагу и позволяет взять себя, лишь слабо трепеща крылышками. Я исследую эту птицу; ее глаза плотно закрыты, а тело трупоподобной жесткости, хотя биение сердца ощущается очень отчетливо; это настоящий каталептический сон; весь этот феномен носит признаки неоспоримо магнетического воздействия. В течение одного часа четырнадцать малых птиц было взято таким образом. Ни одна не могла устоять против мощи мастера Жака, и все носили на себе признаки каталептического сна; сна, который, кроме того, оканчивался по воле охотника, чьими рабами они стали.

Сотню раз, пожалуй, я просил Жака возвратить жизнь и способность движения своим пленникам, очаровывать их только наполовину, чтобы они могли прыгать по земле, а затем снова погружать их в полный сом. Все мои просьбы были в точности выполнены, ни одной ошибки не было у этого замечательного Нимрода, который наконец сказал мне: «Если вы хотите, я умерщвлю окончательно тех, которых вы мне укажете, и сделаю это без прикосновения к ним». Я указал ему двух, опыта ради, находящихся на расстоянии двадцати пяти или тридцати шагов, и он выполнил свое обещание за менее, чем пять минут».

В данном случае имеется одна любопытная особенность: Жак обладал полной властью только над воробьями, малиновками, щеглами и полевыми жаворонками; иногда он мог заворожить небесного жаворонка, но, как выразился Жак, – «они часто убегают от меня».

В большей мере тою же самою силою пользуются лица, известные как укротители диких зверей. На берегах Нила некоторые из туземцев могут с помощью своеобразного мелодичного посвистывания заставить крокодилов выйти из воды и безнаказанно с ними обращаться; другие же обладают такою же властью над самыми смертельными змеями. Путешественники рассказывают, что они видели очарователей змей, окруженных множеством рептилий, которыми они распоряжались, как им угодно.

Брюс, Хасселквист и Лемприер свидетельствуют о факте, который они наблюдали в Египте, Марокко, Аравии и в особенности в Сенае: некоторые туземцы совершенно не опасались укусов наиболее ядовитых ехидн так же, как и ужалений скорпионов. Они обращались и играли с ними свободно и по собственному желанию приводили их в состояние онемения.

«Зря латинские и греческие писатели», – говорит Салверт, – «уверяли нас, что дар очаровывать змей унаследовался в некоторых семьях с незапамятных времен, что в Африке им владели псилли, в Италии – марсы и на Кипре – офиозены. Скептики забывают, что в Италии, даже в начале шестнадцатого века, люди, претендующие на то, что они ведут свое происхождение от святого Павла, не боялись, подобно марсам, змеиных укусов» [123, т. I].

«Сомнения на этот счет», – продолжает он, – «отпали со времени французской экспедиции в Египет, и приведенные повествования засвидетельствовали тысячи свидетелей. Псилли, которые, по словам Брюса, претендуют на обладание этой способности... ходили из дома в дом, чтобы уничтожать всякого рода змей... Удивительный инстинкт привлекал их к тем местам, где прятались змеи. Свирепо завывая, они яростно хватали их и рвали на куски ногтями и зубами».

«Пусть заматерелый скептик», – говорит Салверт, – «отнесет к шарлатанству это завывание и ярость, но все же инстинкт предупреждал псилли о присутствии змей, значит, тут есть кое-что более реальное».

На Антилах негры обнаруживают присутствие змеи, которую они не видят [287].

«В Египте обладали тою же способностью и теперь еще обладают лица, приученные к этому с детства и родившиеся в семьях с приписываемым им даром охотников за змеями; эти люди чувствуют присутствие змеи на значительно большем расстоянии, чем это доступно притупленным чувствам европейца. Главный факт, больше всего, способность сделать опасных животных безвредными, бессильными одним только прикосновением к ним остается хорошо удостоверенным, и мы, может быть, никогда не поймем лучше этого секрета, фигурировавшего в празднествах древних и сохраненного до наших дней наиболее невежественными из людей [123].

Всем нравится музыка. Тихое посвистывание, мелодичная песнь или звуки флейты неизменно привлекают рептилий в странах, где они водятся. Мы неоднократно убеждались в правдивости этого факта. В верхнем Египте каждый раз, когда наш караван останавливался, молодой путешественник, считавший себя превосходным флейтистом, услаждал слух спутников своею игрою. Погонщики верблюдов и другие арабы неизменно прекращали его игру, так как им несколько раз досаждали неожиданные появления различных семейств из племени пресмыкающихся, которые обычно уклоняются от встречи с людьми. Наконец, наш караван встретился с партией путников, среди которых были профессиональные очарователи змей. Они пригласили нашего флейтиста продемонстрировать ради опыта перед ними свое искусство. Как только он заиграл, послышался легкий шорох, и музыкант пришел в ужас, внезапно увидев большую змею, внезапно появившуюся в опасной близости у его ног. Змея с поднятой годовою и глазами, сосредоточенными на нем, медленно и как бы бессознательно повторяла все его движения. Затем на расстоянии показалась вторая, третья и четвертая змеи, за которыми быстро следовали другие, и мы очутились в очень избранной компании. Несколько путешественников забрались на спины своих верблюдов, другие же искали убежище в палатке-столовой. Но это была напрасная тревога. Очарователи змей, трое числом, начали свои напевы и заклинания и, привлекая этим пресмыкающихся к себе, вскоре оказались покрыты ими с головы до ног. Как только змеи приближались к людям, они проявляли признаки оцепенения и вскоре погружались в глубокую каталепсию. Глаза их были полузакрыты и остекленелые, а головы поникали. Осталась только одна не подчинявшаяся, большая, глянцевитая черная змея с пятнистой кожей. Эта «меломанка» из пустыни продолжала грациозно изгибаться и подскакивать, точно она танцевала на хвосте всю свою жизнь, и притом проделывала все это в такт музыке. Эта змея не поддавалась «чарованию» арабов, но продолжала медленно скользить по направлению флейтиста, который наконец убежал. Современный псиллиан вынул из своей сумки наполовину увядшее растение и начал размахивать им по направлению змеи. Растение имело сильный запах мяты, и как только пресмыкающееся учуяло его, оно последовало за арабом, все еще стоя на хвосте, оно старалось приблизиться к растению. Еще несколько секунд, и «традиционный враг человека» уже обвивался вокруг руки чарователя и в свою очередь вступил в стадию оцепенения, и вся эта уйма змей потом была сброшена в пруд после того, как им отсекли головы.

Многие думают, что такие змеи заранее подготовлены и натренированы для этой цели, или же у них вырваны ядовитые зубы или зашиты рты. Несомненно, могут быть низкопробные фокусники, из трюков которых и возникло такое представление. Но настоящие заклинатели змей слишком хорошо установили свою репутацию на Востоке, чтобы прибегать к таким приемам. По этому поводу существуют свидетельские показания слишком заслуживающих доверия путешественников, в том числе и ученых, чтобы не обвинять их в шарлатанстве. Что очарованные змеи, которых заставляют танцевать и стать безвредными, все еще ядовиты, установлено Форбсом.

«Или оттого, что музыка внезапно прекратилась», – говорит он, – «или по какой-то другой причине, змея, танцевавшая внутри круга, образованного зрителями сельской местности, кинулась на зрителей и ужалила в горло молодую женщину, которая умерла в муках полчаса спустя» [288, т. I, с. 44; т. II, с. 387].

По рассказам путешественников, негритянки Голландской Гвианы, женщины Обеах, не превзойдены в укрощении очень больших змей, называемых амодитес или папа; они заставляют их спускаться с деревьев и следовать за ними просто тем, что говорят им [289, т. III, с. 64, 65].

Мы видели в Индии небольшое братство факиров, поселившихся вокруг маленького озера или, вернее, пруда с водой, дно которого было буквально выстлано огромными крокодилами. Эти чудовищные амфибии выползают, греются на солнце в нескольких футах от факиров, причем некоторые из последних могут находиться в бездвижимости, погруженные в молитву и созерцание. До тех пор, пока виден хотя бы один из этих святых нищих, крокодилы безобидны и безвредны, как котята. Но мы никогда не советовали бы иностранцу рискнуть одному приближаться к ним на несколько ярдов. Бедный француз Прадин так и нашел безвременную могилу в утробе одного из этих чудовищ, которых индусы называют моудела. (Следовало бы сказать ниханг или гхариял.)

Когда Ямвлих, Геродот, Плиний или какой-либо другой древний писатель рассказывает нам о священнослужителях, которые заставляли очковых змей выходить из алтаря Изиды, или тауматургах одним взглядом укрощающих самых свирепых животных, то их считают лжецами или невежественными идиотами. Когда современные путешественники рассказывают нам о тех же самых чудесах, совершаемых на Востоке, их считают экзальтированными болтунами или не заслуживающими доверия писателями.

Но вопреки материалистическому скептицизму человек, в самом деле, обладает такою силою, какую мы видели проявленною в вышеприведенных примерах. Когда психология и физиология станут достойными названия науки, европейцы убедятся в существовании в человеке потенциала той таинственной и грозной мощи, которая скрывается в человеческой воле и воображении независимо от того, сознает он это или нет. И все же как легко понять, что эта мощь заключается в духе, если мы только будем думать о том великом трюизме в природе, что каждый, даже самый незначительный атом в ней движим духом, который един в своей сущности, ибо самая малейшая его частица представляет целое; и что материя есть только конкретная копия абстрактной идеи, в конце концов. В этой связи разрешите нам привести несколько примеров могущественной силы даже несознательной воли, которая творит согласно соображению или скорее по способности различать изображение в астральном свете.

Нам стоит только припомнить очень знакомый феномен стигматов или же родимых пятен, которые являются результатом невольного посредничества материального воображения в состоянии возбуждения. Тот факт, что мать может оказать влияние на внешность еще неродившегося ребенка, был хорошо известен древним, и у состоятельных греков был обычай устанавливать прекрасные статуи около кровати, чтобы у будущей матери всегда были перед глазами совершенные образцы. Хитроумный трюк, к которому прибег еврейский патриарх Яков, чтобы рождались полосатые и пятнистые телята, является иллюстрацией к этому закону среди животных. И Ариканте рассказывает «о четырех пометах щенят подряд, родившихся от здоровых родителей, причем в каждом помете было несколько нормально сформированных щенков, тогда как у остальных не было передних конечностей, и у них были заячьи губы». Труды Гоффрея Сент Илера, Бардаха и Элама содержат описания большого количества таких случаев и особенно много их в значительном томе доктора Проспера Лукаса «О наследственности в Природе». Элам приводит цитаты из Причарда об одном случае, когда ребенок негритянки и белого был отмечен черным и белым цветом на различных частях тела. Он добавляет с похвальной искренностью:

«Это – исключения, которые наука в ее нынешнем состоянии не может объяснить» [251, с. 25].

Жаль, что этому примеру более не следуют. Среди древних Эмпедокл, Аристотель, Плиний, Гиппократ, Гален, Марк Дамасский и другие дали такие же удивительные описания, как и наши современные писатели.

В одном труде, опубликованном в Лондоне в 1659 г. [290], был выдвинут сильный аргумент против материалистов, доказывающий могущество человеческого сознания над тонкими энергиями природы. Автор, доктор Мор, рассматривает утробный плод как пластическую субстанцию, которой мать может придавать красивую или некрасивую форму, или сходство с каким-либо лицом или лицами, и может наложить на него отпечаток какого-либо портрета или изображения, которое было бы вернее назвать астрографом, и которое ярко присутствовало в ее воображении. Такое воздействие с ее стороны может быть вольным или невольным, сознательным или сильным, так в каждом отдельном случае. Это зависит от ее незнания или знания глубоких тайн природы. Говоря о женщинах вообще, отпечатки на утробный плод могут более считаться результатами случайности, нежели сознательного проектирования; а так как личная атмосфера каждого населена в астральном свете изображениями его или ее непосредственных членов семьи, то чувствительная поверхность утробного плода, которую можно уподобить поверхности фотопленки, вполне вероятно, может воспринять изображение близкого или отдаленного по времени предка, которого мать никогда не видела, но который в какой-то критический момент как бы попал в фокус фотокамеры природы. Говорит доктор Элам:

«Около меня сидит пациентка из далекого континента, где она родилась и получила образование. На стене висит портрет какой-то ее далекой пра-пра-бабушки начала прошлого века. И каждою чертою лица одна в точности напоминает другую, хотя одна никогда не уезжала из Англии, а другая – американка по рождению и по одному из родителей».

Власть воображения над нашим физическим состоянием, даже после того, как мы достигаем зрелого возраста, проявляется всячески. В медицине умный врач без колебания признает в нем целительную или болезнетворную мощь, гораздо большую, чем его таблетки и питье. Он называет это vis medicatrix naturae, и его первое усилие направлено на завоевание доверия пациента настолько, что он может заставить природу искоренить заболевание. Страх часто убивает, а горе имеет такую власть над тонкими флюидами тела, что не только выводит из строя внутренние органы, но даже заставляет поседеть волосы. Фицин упоминает сигнатуры утробных плодов со знаками вишен, различных фруктов, красок, с волосами и наростами, и признает, что воображение матери может преобразить утробный плод в подобие обезьяны, свиньи или другого животного. Марк Дамасский повествует о девушке, покрытой волосами и, подобно современной Юлии Пастран, снабженной настоящей бородой; о Гьюлайлме Парадинусе, ребенке, чьи ногти походили на когти медведя; о Балдуине Ронсэе, родившемся с сережками индюка, о Парее, с головой наподобие лягушки. Авиценна повествует о цыплятах с головами коршунов. В последнем случае, который служит прекрасным примером власти того же самого воображения у животных, зародыш был отштампован в момент зачатия, когда в воображении курицы рисовался настоящий коршун или воображаемый. Это понял доктор Мор, который приводит этот случай со слов Авиценны и очень уместно указывает, что так как яйцо, о котором идет речь, могло быть высижено на расстоянии сотен миль от снесшей его курицы, то микроскопическая картина коршуна, запечатлевшаяся на зародыше, должна была сама увеличиваться и совершенствоваться вместе с ростом цыпленка совершенно независимо от каких-либо последующих воздействий со стороны курицы.

Корнелий Гемма рассказывает нам о ребенке, родившемся с кровоточащей раной на лбу, что было результатом угроз его отца матери «... направившего обнаженную саблю на ее лоб». Сеннертий отметил случай с беременной женщиной, которая, увидев, как мясник большим ножом рассекал надвое свиную голову, родила затем ребенка с лицом, рассеченным по верхней челюсти, небу и верхней губе до носа. В книге Ван Гельмонта «Введение данных» сообщается о многих удивительных случаях. Жена портного в Мехлине стояла в дверях своего дома и видела как у одного солдата в драке отрубили руку; это произвело на нее такое сильное впечатление, что она преждевременно родила ребенка только с одною рукою; место другой руки кровоточило. В 1602 г. жена Марка Девогелера, антверпского торговца, увидев солдата, только что потерявшего руку, также преждевременно родила дочь с одною только рукой и другою кровоточащею, как и в предыдущем случае. Ван Гельмонт приводит третий пример о женщине, которая оказалась свидетельницей, как по приказу герцога д'Алва были обезглавлены тринадцать человек. Ужас этого зрелища гак подействовал на нее, что у нее

«вдруг начались родовые потуги, и она родила совсем нормальное дитя, но у него не было головы, а только окровавленная шея, какие видели у казненных. Но что делает такие происшествия еще более удивительными, так это то, что в описанных случаях нехватающих рук и головы нигде не могли обнаружить» [290, с. 393].

Если бы можно представить себе такую вещь, как чудо в природе, то вышеприведенные случаи исчезновения целых частей тела неродившегося ребенка могли бы подойти под эту категорию. Мы тщательно просматривали труды позднейших авторитетов по физиологии в поисках какой-либо более или менее приемлемой теории, объясняющей хоть что-нибудь по поводу родимых знаков и вообще, сигнатур утробного плода. Самое большее, что они могут сделать, это регистрировать случаи того, что они называют «спонтанными отклонениями от типов», и затем опираться на «любопытные совпадения» мистера Проктора, или же откровенно признаться в своем незнании, как это дали люди, неудовлетворенные суммою познаний человечества. Магенди признается, что несмотря на научные исследования, о жизни утробного плода известно сравнительно мало. На 518 странице американского издания его «Краткого изложения элементарной физиологии» он приводит пример, где «пуповина была разорвана и затем срослась», и он спрашивает:

«Каким образом совершалось кровообращение в этом органе?» – На следующей странице он говорит: «В настоящее время нам ничего не известно, как совершается усвоение питания утробного плода». – В отношении питания он задает вопрос: «Что же тогда мы можем сказать о питании утробного плода? Труды по физиологии содержат по этому предмету только смутные догадки». – На 520 странице мы встречаем следующее высказывание: «Вследствие какой-то неизвестной причины, различные части утробного плода развиваются противоестественным образом». – С удивительной противоречивостью своим предыдущим признаниям о неосведомленности науки по этому предмету, эти признания мы только что цитировали, он добавляет: «Нет оснований думать, что воображение матери может иметь какое-либо влияние на формирование этих чудовищ; кроме того, продукция такого рода ежедневно наблюдается в потомстве других животных и даже у растений».

Какой прекрасной иллюстрацией является это высказывание к методам ученых мужей! – с того момента, как только они выходят за пределы установленных фактов, их суждения, кажется, становятся совершенно извращенными. Их выводы из своих собственных исследований очень часто значительно ниже по достоинству, чем выводы других людей, получивших факты из вторых рук.

Научная литература постоянно снабжает нас примерами истинности сказанного; и когда мы рассматриваем рассуждения материалистических исследователей психологических феноменов, это правило поразительно проявляется. Те, кто слепы духом, не в состоянии отличить психологические причины от материальных следствий так же, как страдающие дальтонизмом не могут отличить красное от черного.

Элам, ничуть не будучи спиритуалистом, а, наоборот, являясь его врагом, выражает мнение честных ученых в следующих словах:

«Каким образом сознание и материя могут действовать и реагировать друг на друга – остается необъяснимым; эта тайна признана неразрешимой и, вероятно, такой и останется навсегда».

Большим авторитетом в Англии по вопросам порока развития пользуется «Наука и практика медицины» У. Аткина, доктора медицины из Эдинбурга и профессора патологии Военно-медицинского училища; американское издание которого осуществил профессор Мередит Клаймер, доктор медицины Пенсильванского университета, которое пользуется в Соединенных Штатах равным успехом. На 233 странице I тома мы находим подробное рассмотрение данного предмета. Автор говорит:

«Суеверия, нелепые понятия и странные причины, приписываемые случаям такого уродства теперь быстро исчезают при свете ясных толкований тех знаменитых анатомов, которые задались целью исследовать рост и развитие человеческой яйцеклетки. Достаточно здесь назвать имена Дж. Мюллера, Ратке, Бишофа, Сент-Илера, Бурдаха, Аллена Томпсона, Г. и У. Вролика, Вольфа, Меккела, Симпсона Рокитанского и фон Аммона в качестве достаточного свидетельства, что научная истина со временем рассеет туман невежества и суеверия».

Судя по уверенному тону выдающегося автора, можно подумать, что мы уже обладаем средствами, чтобы легко разрешить запутанную проблему или, по крайней мере, имеем какую-то путеводную нить, с помощью которой можно будет выйти из затруднения. Но в 1872 г., после использования всех трудов и изобретательности вышеперечисленных блестящих патологов, мы находим, что он делает то же самое признание в незнании, какое выразил Магенди в 1838 г.

«Тем не менее», – говорит он, – «большая тайна все еще окружает происхождение уродств; можно считать, что происхождение их сводится к двум моментам, а именно: 1. уродство может возникнуть в результате повреждения самого зародыша; 2. оно может возникнуть в результате деформации, произведенной внешними причинами в период развития утробного плода. Что касается первого момента, то полагают, что зародыш в начале может быть изуродован или неполноценен вследствие какого-то влияния, исходящего из мужского или женского начала, как это бывает при повторных рождениях одного и того же порока развития от тех же родителей, где недостаток одной из сторон передается новорожденному, как наследие».

Не имея какой-либо собственной философии, чтобы объяснить рождение уродов, патологи, верные своим профессиональным инстинктам, прибегают к отрицанию.

«Что такие деформации могут получиться вследствие ментальных впечатлений беременной женщины, об этом положительные доказательства отсутствуют», – заявляют они. – «Родинки, материнские знаки и кожные пятна приписываются болезненному состоянию покровов яйца... Общепринятой причиной деформаций утробного плода считают задержку развития зародыша, причина которой не всегда видна, но большею частью остается сокрытой... Переходящие формы человеческого зародыша напоминают постоянные формы многих низших животных». – Не может ли ученый профессор объяснить – почему? – «Поэтому уродства, возникающие в результате задержания развития, часто приобретают вид животных».

Точно; не сообщить ли патологам, почему это так? Любой анатом, который поставил развитие эмбриона «предметом особого изучения», может, не особенно напрягая мозги, рассказать, что показали ему его ежедневная работа и опыт; он может, например, рассказать, что до определенного периода человеческий эмбрион представляет собою молодую амфибию, сделавшую свой первый шаг от состояния икринки, он – головастик. Но, кажется, ни одному физиологу или анатому не пришло в голову применить к развитию человеческого существа – с начала его появления как зародыша до его окончательного формирования и рождения – пифагорейскую эзотерическую доктрину метемпсихоза, так неправильно понятую критиками. Значение каббалистической аксиомы: «камень становится растением; растение – животным; животное – человеком, и т. д.», – уже упоминалось в другом месте в связи с духовной и физиологической эволюцией человека. Мы теперь добавим к ней несколько слов, чтобы лучше пояснить идею.

Какова первоначальная форма будущего человека? Зернышко, корпускула, – говорят некоторые физиологи; молекула, яйцо яйца, – говорят другие. Если бы ее можно проанализировать – спектроскопом или иначе, – из чего бы она оказалась состоящей? По аналогии следовало бы считать, что из ядрышка неорганической материи, отложенной круговоротом веществ в точке зарождения и соединенной с отложением органической материи. Другими словами, это незримо малое ядрышко будущего человека составлено из тех же самых элементов, что и камень – из тех же самых элементов, что и земля, на которой человеку предназначено обитать. Каббалисты ссылаются на Моисея, как на автора высказывания, что для создания живого существа нужны земля и вода, и поэтому можно сказать, что сперва человек появляется в виде камня.

По истечении трех или четырех недель овум становится подобным растению, так как один конец его становится сферическим, а другой конец суживается конусообразно наподобие морковки. При рассечении его обнаруживают, что он, подобно луковице, состоит из нескольких слоев очень нежной пленки, служащей вместилищем воды. В нижнем конце эти пленки сближаются, и эмбрион висит на основании пуповины совсем как плод на ветке. Камень теперь превращен метемпсихозом в растение. Затем эмбрионическое создание начинает выпускать изнутри наружу ростки конечностей и развивать их. Проявляются глаза, подобно двум черным точкам; уши, нос и рот, прежде чем выдаваться, образуют впадины. Эмбрион развивается в зародыш животного – принимает форму головастика – и подобно пресмыкающейся амфибии живет в воде и развивается в ней. Его монада еще не стала ни человеческой, ни бессмертной, ибо каббалисты говорят нам, что это наступит только в «четвертом часу». Мало-помалу зародыш принимает характерные черты человеческого существа, и первый трепет дыхания бессмертия пронизывает его; он двигается, природа открывает перед ним путь, вводит его в мир. И божественная сущность вселяется в детский организм, в котором она будет обитать до физической смерти, после которой человек становится духом.

Таинственный процесс девятимесячного формирования человека каббалисты называют завершением «индивидуального цикла эволюции». Как зародыш человека развивается в чреве, погруженный в амнион, так и земля зарождается из вселенского эфира или астрального флюида в чреве вселенной. Эти космические дети, подобно своим обитателям-пигмеям, сперва становятся ядрами, затем яйцами, затем постепенно созревают и в свою очередь становятся материями, развивают минеральные, растительные, животные и человеческие формы. От центра к окружности, от неощутимого пузырька до невообразимых границ космоса, эти глубокие мыслители, оккультисты, прослеживают, как цикл сливается с циклом, как один цикл содержит другой в бесконечной серии. Эмбрион развивается в своей внутриутробной сфере, индивидуум в своем семействе, семейство в государстве, государство в человечестве, земля в нашей системе, эта система в центральной вселенной, вселенная в космосе, космос в Перво-Причине – беспредельно и бесконечно. Их философия эволюции, которая, как мы видим, отличается от философии Геккеля, такова:

«Все сущее лишь часть великого целого, – Природа его тело; и Бог – душа его. Не счесть миров, в его зачатых чреве».

Единодушно соглашаясь с тем, что физические причины, например, удары, несчастные случаи, плохое питание матери, влияют на зародыш и в какой-то степени угрожают его жизни; и также допуская, что моральные факторы, например, страх, внезапный ужас, сокрушающее горе или даже чрезмерная радость могут задержать рост зародыша и даже убить его, многие физиологи соглашаются с Магенди, говоря:

«Нет причин верить, что воображение матери может иметь какое-либо влияние на формирование рождающихся уродов», – и это только потому, что – «такие отклонения ежедневно наблюдаются в воспроизводстве у животных и даже у растений».

В этом мнении его поддерживают ведущие тератологи наших дней. Хотя Жоффрей Сент-Илер дал имя этой новой науке, ее факты обоснованы на исчерпывающих опытах Бичета, который в 1802 г. был признан основоположником аналитической и философической анатомии. Одним из наиболее ценных вкладов в тератологическую литературу является монография Дж. Фишера, доктора медицины из Синг-Синга в Нью-Йорке, озаглавленная: «Диплотератология; очерк о происхождении человеческих монстров». Этот писатель классифицирует рождаемых уродов по разным видам, сопровождая отдельные случаи рассуждениями, навеянными их своеобразием. Следуя примеру Сент-Илера, он делит историю этого предмета на баснословный, позитивный и научный периоды.

Для нашей цели достаточно сказать, что при нынешнем состоянии научной мысли считаются установленными два положения: 1. что ментальное состояние матери не оказывает влияния на формирование утробных уродств; 2. что большинство разнообразных уродств могут быть объяснены теорией приостановки и задержки развития. Фишер говорит:

«Тщательное изучение законов развития и порядка, в каком различные органы и эмбрионы развиваются, привело к наблюдениям, что уроды, появившиеся в результате приостановки или заторможенного развития, произошли, до некоторой степени, от их перманентных эмбрионов. Ненормальность органов представляет собою просто результат начальных условий формирования, как оно протекало на ранней стадии зародышевой жизни».

При нынешнем, признанном хаотическим, состоянии физиологии нам кажется немного рискованным со стороны какого-либо тератолога как бы велик ни был его авторитет в анатомии, гистологии или эмбриологии, занимать такую опасную позицию, чтобы сказать, что мать не имеет влияния на своего потомка. В то время как микроскопы Геллера и Пролайка, Дереста и Ларабулэ раскрыли нам много интересных фактов зародышевой жизни, еще больше фактов по эмбриологии остаются нераскрытыми современной наукой. Если мы согласимся, что уродства являются результатом задержки в развитии, мало того, если мы пойдем еще дальше и согласимся; что будущее зародыша может быть предсказано по жизненной кальке, то куда тератолог поведет нас, чтобы мы могли узнать предшествующую психологическую причину того и другого? Доктор Фишер мог тщательно изучить несколько сот случаев уродств и чувствовать себя вправе построить новую классификацию их родов и видов, но факты остаются фактами, и вне поля его наблюдений, как видно, даже судя по нашему личному опыту в различных странах, имеется достаточно наличных доказательств, что сильные переживания матери часто отражаются на ребенке в осязаемых, видимых и постоянных отступлениях от нормального облика. И эти случаи, кроме того, находятся в явном противоречии с утверждением доктора Фишера, что причины рождения уродов можно проследить «до ранних стадий зародышевой жизни». Вот вам один из таких случаев. В Саратовском окружном суде, в России, был судья, который всегда носил на щеке повязку, под которой скрывал мышиный знак на левой стороне лица. Знак очень точно изображал мышь, тело которой выделялось на щеке высоким рельефом, а хвост уходил через висок и терялся в волосах. Тело мыши казалось лоснящимся, серым и вполне естественным. По собственному его объяснению, его мать питала непреодолимое отвращение к мышам и ее преждевременное разрешение от бремени было вызвано испугом, когда она увидела, что из ее рабочей коробки выпрыгнула мышь.

В другом случае, которому автор был свидетелем, беременная дама, которой до разрешения от бремени оставались две-три недели, увидела чашку с малиной, которой ей чрезвычайно захотелось, но ей в этом отказали. Она возбужденно и несколько театрально хлопнула правой рукой себя по шее, воскликнув, что она должна получить малину. Ребенок, родившийся в нашем присутствии три недели спустя, имел четко очертанный знак малины на правой стороне шеи. До сегодняшнего дня, когда созревают фрукты, его родимый знак становится темно-малиновым, тогда как в течение зимы он совсем бледный.

Такие случаи, вроде вышеприведенных, известны многим матерям семейств или по собственному опыту, или по опыту друзей и знакомых, и они убеждают, вопреки заверениям всех тератологов Европы и Америки. Потому что, по наблюдениям, животные и растения тоже производят уродов, Магенди и его школа делают выводы, что человеческие уродства тождественны с ними и отнюдь не являются следствиями материнского воображения, потому что первые таковыми не являются. Если физические причины производят физические действия в низших царствах, то то же самое правило должно иметь силу и у нас.

Но совсем оригинальная теория недавно была выдвинута профессором Армором, из медицинского колледжа Лонг-Айленда, в ходе обсуждений, состоявшихся в Детройтсткой Академии медицины. В противоположение ортодоксальным взглядам, представленным доктором Фишером, профессор Армор говорит, что уродства происходят в результате одной из двух причин: 1. из-за недостаточности или ненормального состояния производящей материи, из которой зародыш развивается, или 2. из-за вредоносных влияний, действующих на зародыш в утробе. Он утверждает, что производящая материя представляет в своем составе каждую ткань, строение и форму, и что может быть такая передача приобретенных особенностей строения, которые сделают производящую материю неспособной к производству здорового равномерно-развитого потомка. С другой стороны, производящая материя сама по себе может быть совершенной, но будучи подвержена вредоносным влияниям во время беременности, она по необходимости может создать урода.

Чтобы быть состоятельной, эта теория должна быть способна объяснить диплотератологические случаи (двухголовые уроды и уроды с двойными конечностями), что, кажется, ей трудно. Мы, пожалуй, могли бы согласиться, что в дефективной производящей материи голова эмбриона может и не быть представленной так же, как может быть не представлена какая-либо другая часть тела; но едва ли можно допустить, что в ней могут быть два или три представителя одного единственного члена. И опять, если производящая материя имеет наследственный порок, тогда все исходящее из нее потомство должно быть в равной степени уродливым; то факт тот, что во многих случаях мать рождает ряд здоровых детей до появления урода, причем все являются потомством одного и того же отца. Целый ряд таких примеров приводит доктор Фишер; между прочим он описывает случай Катерины Коркоран,

«очень здоровой женщины тридцати лет отроду, которая до рождения у нее урода дала жизнь пятерым хорошо сложенным детям, из которых двое были близнецами... У урода, которого она потом родила, было по голове в обоих концах тела, две груди с руками полностью, два брюшных и два тазовых углубления, соединенных концом к концу, и с четырьмя ногами, попарно расположенными по той и другой стороне, где произошло соединение между этими двумя».

Некоторые части тела, однако, не были двойными и поэтому данный случай не может рассматриваться, как сращение двух близнецов.

Другой пример дает нам Мария Тереза Пароди. Эта женщина до этого дала жизнь восьми хорошо сложенным детям, а потом разрешилась от бремени дитятею женского пола, у которого только верхняя часть была двойная. Много таких случаев, когда до и после рождения уродов матери рожали вполне нормальных и здоровых младенцев; с другой стороны, если тот факт, что уродства встречаются у животных так же, как и у людей, стал общепринятым аргументом против теории, что эти уродства являются результатом воображения матери, и другой факт – что нет разницы между яйцеклеткой млекопитающегося животного и человека, будут приняты, что тогда станется с теорией профессора Армора? В таком случае пример и животного царства будет столь же убедителен, как пример человеческого уродства; и вот что мы читаем в статье доктора Самюеля Л. Митчела «О двухголовой змее»:

«Была убита самка змеи вместе с ее выводком потомства, насчитывающего 120 экземпляров, три из них были уродами. Один из этих трех змеенышей имел четкие две головы; один был с двойной головой и только с тремя глазами; а один был с двойным черепом, снабженным тремя глазами и одною единственною челюстью; у этого последнего было два туловища».

Несомненно, производящая матерая, которая произвела на свет этих трех уродов, была та же самая, которая произвела остальных 117. Таким образом, теория Армора оказалась такой же несостоятельной как и другие.

Такая неудача в решении вопроса проистекает из дефективного метода рассуждений, каким обычно пользуются, – индукции; этот метод, который предлагает собирать экспериментальным путем и изучать все те факты, которые находятся в сфере, охватываемой наблюдением, скорее можно назвать методом собирания и исследования путем опыта и выведения из них заключений; и, по выражению автора «Философских исследований»,

«так как эти заключения не могут распространиться дальше того, что подтверждено опытом, то индуктивный метод является инструментом доказательств и ограничений».

Несмотря на эти ограничения, его применяют во всех научных исследованиях; в этом редко сознаются, но гипотезы для нас строят такие, как будто экспериментаторы нашли их уже математически доказанными теоремами, тогда как на самом деле это только приблизительные данные.

Для изучающего оккультную философию, который, в свою очередь, отвергает метод индукции вследствие его ограниченности и полностью принимает Платоново деление причин, а именно: на действительные, формальные, материальные и заключительные, так же, как элеатический метод исследования любой проблемы, для такого изучающего будет вполне естественным рассуждать со следующей точки зрения неоплатонической школы: 1. Спорный предмет или существует в таком виде, как полагают, или не существует. Поэтому мы поставим вопрос: содержит ли универсальный эфир, известный каббалистам под названием «астрального света», электричество и магнетизм, или же не содержит? Ответ должен быть положительным, потому что «точная наука» сама учит нас, что эти две обратимые энергии, насыщающие и воздух и землю, находятся в постоянном взаимообмене между собою. Вопрос № 1 по существу решен, мы переходим к рассмотрению, что происходит

1. С ним относительно его самого.

2. С ним относительно всех других вещей.

3. Со всеми другими вещами относительно его.

4. Со всеми другими вещами относительно их самих.

ОТВЕТЫ:

1. Относительно его самого. Присущие электричеству свойства, пребывающие в нем в латентном состоянии, становятся активными при благоприятных условиях, и в одно время тонкая все пронизывающая сила принимает вид магнитной силы; в другое же время она принимает форму электрической энергии.

2. Относительно всех других вещей. Все другие вещи, с которыми оно имеет родство, притягивают его, остальные отталкивают.

3. Со всеми другими вещами относительно его. Каждый раз, когда они приходят в соприкосновение с электричеством, происходит то, что они получают от него воздействие в степени соответствующей его проводимости.

4. Со всеми другими вещами относительно их самих. Под воздействием полученного импульса от электрической энергии, в соответствии с его интенсивностью, их молекулы меняют свои отношения друг с другом; они или разрываются на части, и таким образом предмет – органический или неорганический, – который они составляли, разрушается, или же, если этот предмет до этого был нарушен, приводится в состояние равновесия (как в случае болезни); или же, если нарушение было только поверхностным, на предмете может быть запечатлено изображение какого-либо другого предмета, попавшегося флюиду до того, как он дошел.

Попробуем приложить вышеприведенные положения к вопросу, о котором шла речь. Наука установила несколько основоположений по этому вопросу, например, что беременная женщина находится в состоянии большой впечатляемости, восприимчивости, как физически, так и ментально. Физиологи говорят нам, что ее умственные способности ослаблены и что она необычайно чувствительна даже к малейшим пустякам. Ее поры открыты и она выделяет особенный кожный пот; она кажется открытой для всех влияний природы. Последователи Рейхенбаха утверждают, что ее одическое состояние очень интенсивное. Дю Потэ предостерегает против ее месмеризации из боязни воздействия на ее плод. Ее болезни передаются ему, и часто он абсорбирует их самих; ее страдания и радости действуют на его темперамент так же, как на его здоровье; по пословице, у великих людей и матери великие, и наоборот.

«Это правда, что ее воображение оказывает влияние на плод», – признает Магенди, противореча самому себе в другом месте; и он добавляет, что – «внезапный ужас может причинить смерть утробному плоду или задержать его рост» [291, с. 520].

В случае, о котором недавно сообщала американская газета, у мальчика, убитого молнией, когда его раздели, обнаружили на груди точное изображение дерева, которое росло вблизи окна, против которого сидел мальчик во время несчастья, дерево тоже было повалено молнией. Эта электрическая фотография, совершенная слепыми силами природы, дает нам аналогию, посредством которой мы можем понять, каким образом ментальные картины матери передаются еще нерожденному дитяти. Ее поры открыты; она испускает одические эманации, которые есть не что другое, как другая форма акаши, электричества или жизненного принципа, который, согласно открытию Рейхенбаха, производит месмерический сон и, следовательно, есть магнетизм. Магнетические токи после их выхода из тела превращаются в электричество. Когда какой-либо предмет производит очень сильное впечатление на ум матери, то его изображение моментально проецируется на астральный свет или вселенский эфир, являющийся, по словам Джевонса и Бэббиджа, а также авторов «Невидимой вселенной», хранилищем духовных изображений всех форм и даже человеческой мысли. Ее магнетические эманации притягивают и соединяются с нисходящими токами, которые уже несут на себе изображение. Оно отскакивает и силою обратной отдачи более или менее сильно отпечатывается на утробном плоде по той же самой формуле физиологии, которая показывает, как каждое переживание матери отражается на ее отпрыске. Является ли приведенная каббалистическая теория более гипотетической и непонятной, чем тератологическая доктрина, распространяемая последователями Жоффрея Сент-Илера? Это доктрина, про которую Магенди справедливо сказал:

«Ее находят удобной и легкой вследствие ее неясности и затемненности», – и которая – «претендует не менее, чем на создание новой науки, теория которой покоится на некоторых законах не очень-то ясных и понятных, таких как: закон задержки, закон торможения, закон подобия или эксцентрических положений, в особенности великий закон, как его называют, сам за себя» [291, с. 521].

Элифас Леви, который несомненно, является одним из лучших авторитетов по некоторым пунктам среди каббалистов, говорит:

«Беременные женщины больше, чем другие, подвергаются влиянию астрального света, который способствует формированию их ребенка, и постоянно преподносит им воспоминания о формах, которыми он заполнен. Вот почему очень добродетельные женщины часто вводят в заблуждение наблюдателей и вызывают злобу, порождая сомнительные сходства. Они часто запечатлевают на плод своего брака изображение, которое врезалось им в память во сне, и таким образом те же самые физиономии сохраняются из века в век».

«Каббалистическое использование пентаграммы поэтому может предопределить лик нерожденных детей, и посвященная женщина могла бы придать своему сыну сходство с Hepеycoм или Ахиллесом так же, как с Людовиком XV или с Наполеоном» [157, с. 175].

Если другая теория, а не теория доктора Фишера, получит подтверждение, то последнему нечего жаловаться, так как он сам сделал признание, подтвердившееся на его собственном примере:

«Одним из наиболее грозных препятствий на пути продвижения науки... всегда было слепое подчинение авторитету... Освободить ум от влияния одного только авторитета, чтобы он имел свободное пространство для исследования фактов и законов, существующих и установленных в природе, значило бы создать необходимое условие для научных открытий и прогресса науки».

Если материнское воображение может остановить рост или разрушить жизнь утробного плода, почему оно не может влиять на физическую внешность? Существуют несколько хирургов, которые посвятили свои жизни и состояния тому, чтобы раскрыть причину этих уродств утробного плода, и они достигли только того, что считают их простыми «совпадениями». И было бы очень не по-философски сказать, что животные не наделены воображением; и в то время как некоторые могут считать кульминационным пунктом метафизических спекуляций идею о том, что некоторые члены растительного царства, скажем, мимоза и группа растений насекомоядных, обладают инстинктом и элементарным воображением, – эта идея не осталась без своих сторонников. Если такой великий физик, как Тиндаль, вынужден признаться, что даже имея дело с разумным и говорящим человеком, они не в состоянии построить мост через бездну между умом и материей и определить силу и власть воображения, то насколько больше остается тайной то, что происходит в мозгу немого животного.

Что такое воображение? Психологи говорят нам, что это есть ваятельная или творящая мощь души; но материалисты путают ее с фантазией. Существует разница между этими двумя, однако, которая была так тщательно выявлена Уордсвортом в предисловии к его «Лирическим Балладам», что теперь уже непростительно смешение этих двух понятий. Пифагор утверждал, что воображение есть память о предшествующих духовных, ментальных и физических состояниях, тогда как фантазия есть беспорядочная продукция материального мозга.

С какой бы точки зрения мы ни рассматривали материю, как бы ни исследовали, старая, как мир, философия о том, что она была оживлена и оплодотворена вечной идеей, или воображением – абстрактное обрисовало и приготовляло модель для конкретной формы – остается неизбежной. Если мы отвергнем эту доктрину, то теория о космосе, постепенно развивающемся из хаотического беспорядка, становится нелепостью; ибо в высшей степени не по-философски будет думать, что инертная материя, единственно движимая слепыми силами, без руководящего разума может сама по себе спонтанно сформироваться во вселенную такой восхитительной гармонии. Если душа человека действительно есть результат, частица, вышедшая из сущности вселенской души, бесконечно малый осколок от этого первого творящего принципа, то она неизбежно разделяет степени всех атрибутов демиургических сил. Подобно тому, как творец из мертвой бездейственной материи создал формы, точно так же и человек, если бы он сознавал свои силы, мог бы до известной степени делать то же самое. Как Фидий, собиравший свободно лежащие части глины, смачиванием водою соединял их вместе, придал пластичную форму возвышенной идее, вызванной к жизни его творческой способностью; так же и мать, которая сознает свои силы, может придать какую угодно форму своему будущему ребенку. Не зная своих сил, скульптор создает только неодушевленную, хотя и восхитительную фигуру инертной материи, тогда как душа матери, сильно пораженная собственным воображением, слепо, несознательно проецирует поразившее ее изображение в астральный свет и, через отражение, запечатлевает его на своем утробном плоде. Наука нам говорит, что закон тяготения убеждает нас в том, что любое смещение, даже если бы оно происходило в самом сердце земли, будет ощущаться по всей вселенной, и

«мы даже можем представить, что то же самое относится к тем молекулярным движениям, которые сопровождают мысль» [292].

Говоря о передаче энергии по всему вселенскому эфиру или астральному свету, тот же самый авторитет говорит:

«Беспрерывное фотографирование всего происходящего и удержание этих снимков происходит все время. Значительная часть вселенской энергии вкладывается в такие картины».

Доктор Фурнье из Французского Национального института глухонемых, во второй главе своего труда [292], рассуждая по вопросу об утробном зародыше, говорит, что наиболее мощный микроскоп не в состоянии открыть какую-либо разницу между яйцеклеткой млекопитающегося животного и яйцеклеткой человека; и относительно первого и последнего движения клетки яйца спрашивает:

«В чем дело? Обладает ли ома какими-либо особенностями, которыми она отличается от других яйцеклеток?» – и справедливо отвечает на это: «До настоящего времени наука не ответила на эти вопросы, и, не будучи пессимистом, я не думаю, что она когда-либо ответит; с того дня, когда ее методы исследования позволяют ей наткнуться на скрытый механизм столкновения жизненного принципа с материей, она познает самую жизнь и будет в состоянии воспроизводить ее».

Если цитируемый нами автор прочитал бы проповедь падре Феликса, как уместно он мог бы произнести свое Аминь! под восклицаниями этого священника – ТАЙНА! ТАЙНА!

Давайте рассмотрим утверждение Магенди в свете зарегистрированных наукою примеров власти воображения в случаях образования уродливых деформаций, где это не касается беременных женщин. Магенди признает, что такие случаи – ежедневное явление у потомства низших животных. Как же он тогда объяснит высиживание цыплят с ястребиными головами, если не при помощи теории, что появление векового врага – ястреба воздействовало на воображение курицы, которая, в свою очередь, сообщила материи, входящей в зародыш, определенное движение, которое расширяясь, произвело уродливых цыплят? Мы знаем аналогичный случай, когда ручной голубь, принадлежавший одной знакомой нам даме, ежедневно пугался попугая, и в следующем выводке этого голубя среди прочих малышей были двое с головами попугая; это сходство даже простиралось на окраску перьев. Мы могли бы цитировать Колумелла, Хатта и других авторитетов вместе с примерами из опыта скотоводов, чтобы показать, как приведением воображения матери в возбужденное состояние можно в значительной степени воздействовать на сформирование внешности потомства. Эти примеры ни в коей степени не задевают вопроса о наследственности, ибо они, просто, являются искусственно созданными изменениями.

Катерина Кроу со значительными подробностями разбирает вопрос власти сознания над материей и в качестве иллюстраций приводит много убедительно засвидетельствованных фактов, говорящих о том же [279, с. 434 и далее]. Между прочим, весьма любопытный феномен, называемый стигматами, имеет к этому несомненное отношение. Эти знаки появляются на телах у лиц всех возрастов и всегда являются результатом экзальтированного воображения. В случае Катерины Эммерич, женщины из Тироля, подверженной экстазам, а также во многих других случаях раны распятия на кресте, как говорят, были точно такие же, как натуральные. Некая мадам Б. фон Н. видела во сне, что какой-то человек предлагал ей розы – красную и белую, и что она выбрала последнюю. Проснувшись, она ощутила жгучую боль в руке, и постепенно на ней появилось изображение розы, совершенной по форме и цвету; она даже как бы возвышалась над кожей. Этот знак возрастал в интенсивности до восьмого дня, после чего он начал блекнуть и к четырнадцатому дню уже не был заметен. Две молодые барышни стояли во время грозы у открытого окна в Польше. Вблизи от них вспыхнула молния, и золотое ожерелье на шее одной из них расплавилось. Точное изображение случившегося запечатлелось на ее коже на всю жизнь. Другая девушка, придя в ужас от всего случившегося, простояла неподвижно несколько минут и затем упала без сознания. Мало-помалу те же самые знаки ожерелья, которые в один миг были отпечатаны на шее ее подруги, стали появляться на ее собственной шее и остались там в течение нескольких лет, после чего постепенно изгладились. Доктор Джастин Кернер, известный немецкий автор, рассказывает еще более удивительный случай.

«Во время французского вторжения казак преследовал француза и загнал его в тупик, в аллею, у которой не было другого выхода, и там между ними произошло ужасное столкновение, во время которого последний был тяжело изранен. Человек, который укрывался поблизости от этого поединка и не мог уйти, был так ужасно напуган, что когда он добрался до своего дома, на его теле открылись такие же раны, какие казак нанес своему врагу!»

В данном случае так же, как в случаях органических расстройств и даже физической смерти, последовавших в результате внезапного возбуждения ума, реагирующего на тело. Магенди затруднился бы приписывать эти следствия другим причинам, нежели воображению; а если бы он был оккультистом подобно Парацельсу или Ван Гельмонту, вопрос утерял бы свою тайну. Он понял бы власть человеческой воли и воображения (первой – сознательной, второй – непроизвольной) над космической энергией, способной причинять физические и ментальные повреждения не только намеченной человеком жертве, но обратным действием и самому пославшему и притом – бессознательно. Это основной принцип магии, что если ток этого тонкого флюида не направлен с достаточной силой, чтобы достигнуть цели, он нанесет обратный удар пославшему его точно так же, как резиновый мяч отскакивает в руки бросавшего от стены, которую он не был в состоянии пробить. Много случаев, когда люди, эахотевшие стать колдунами, сами делались собственными жертвами. Ван Гельмонт говорит:

«Сила воображения женщины в сильно возбужденном состоянии создает идею, которая является связующим посредником между телом и духом. Это передается тому существу, с которым женщина в то время наиболее тесно связана и запечатлевает на нем образ, который наиболее волновал ее».

Делёз собрал в своей «Библиотеке по животному магнетизму» ряд замечательных фактов, взятых у Ван Гельмонта; мы удовлетворимся тем, что приведем из них нижеследующие, более созвучные со случаем описанного нами Жака Пелисье. Он говорит, что

«люди, пристально глядя на животных не отводя глаз в течение четверти часа, могут причинить им смерть, что подтверждает Руссо на основании своего собственного опыта в Египте и на Востоке, где он таким способом умертвил несколько жаб. Но когда он, наконец, попытался проделать это в Лионе, жаба, обнаружившая, что ей не удастся убежать от его взгляда, обернулась, надулась и смотрела на него так яростно бездвижными глазами, что им овладела слабость до потери сознания, и некоторое время его принимали за мертвого».

Но вернемся к вопросу о тератологии. Виер повествует нам в своей «De praestigiis Demonum» о ребенке, родившемся от женщины, которой незадолго до родов муж угрожал, что в ней находится дьявол и что он убьет ее. Испуг матери был так велик, что рожденное ею дитя оказалось

«хорошо сформированным от середины к низу, но верхняя часть туловища была покрыта темнокрасными пятнами, глаза были на лбу, рот как у сатира, уши как у собаки, и на голове согнутые рога как у козла».

В труде по демонологии, написанном Пераматусом, имеется повествование об уроде, родившемся в Сент-Лоуренсе на Западно-Индийских островах в 1573 г., подлинность этого случая засвидетельствована герцогом Медина-Сидония. Этот ребенок,

«кроме ужасающей деформации рта, ушей и носа, имел на голове два рога подобно юному козленку, длинные волосы по всему телу, мясистую опояску посередине, от которой свисал кошелеподобный кусок плоти, а в левой руке колокол из плоти наподобие тех, которыми пользуются в танцах индейцы, на ногах высокие сапоги из плоти с загнутыми вниз голенищами. Короче говоря, вся его форма была ужасающая и дьявольская; считали, что это результат испуга матери, которая испугалась древнего индейского танца» [290, с. 399].

Доктор Фишер отрицает все такие случаи, как недействительные и баснословные.

Но мы не будем больше утомлять читателя дальнейшими выборками из множеств тератологических случаев, находимых в трудах общепризнанных авторов; вышеприведенных примеров достаточно, чтобы приписать эти аберрации физиологического типа взаимодействию материнского сознания со вселенским эфиром. Если кто-нибудь поставит под вопрос авторитет Ван Гельмонта, как ученого, мы отошлем его к труду Фурнье, известного физиолога, где (на странице 717) он найдет следующую оценку:

«Ван Гельмонт был весьма выдающийся химик: особенно он изучал воздухоподобные флюиды и дал им название – газ; в то же самое время он свое благочестие довел до мистицизма, предаваясь размышлениям о божественном... Ван Гельмонт отличается от всех своих предшественников тем, что он соединил принцип жизни непосредственно и каким-то образом даже опытным путем, как он говорит нам, с малейшими движениями тела. Вот это непрестанное действие этой сущности, никоим образом не связываемое им с материальными элементами, но образующее отдельную индивидуальность, есть то, что мы не можем понять. Тем не менее, именно эта сущность является тем, на чем обосновывалась знаменитая школа».

«Принцип жизни» Ван Гельмонта, или археус, есть ни более, ни менее, как астральный свет всех каббалистов и вселенский эфир современной науки. Если более незначительные утробные знаки не обязаны своим происхождением воображению матери, то какой же другой причине Магенди хочет приписать образование у утробного плода козлиных рогов и волосатых покровов кожи тела, которыми было отмечено уродливо потомство в вышеприведенных случаях? Наверняка, там не было латентных зародышей этих отличительных черт животного царства, способных развиваться от внезапного импульса материнского каприза. Короче говоря, единственным возможным объяснением является то, которое предлагается адептами оккультных наук.

Прежде чем оставить эту тему, мы хотим еще сказать несколько слов в отношение тех случаев, когда голова, рука или кисть утробного плода были мгновенно растворены, хотя было очевидно, что до этого момента все тело ребенка формировалось полностью. Из чего состоит тело ребенка при рождении? Химики скажут нам, что в нем содержится дюжина фунтов уплотненного газа и несколько унций зольного остатка, воды, кислорода, водорода, азота, угольной кислоты, немного извести, магнезии, фосфора и несколько других минералов; это все! Откуда они взялись? Каким образом они были собраны вместе? Каким образом были эти частицы, которые по словам мистера Проктора, – «извлечены из глубин пространства, окружающего нас со всех сторон», – были сформированы и как им была придана человеческая форма? Мы видели, что бесполезно об этом спрашивать ту доминирующую школу, блестящим представителем которой является Магенди, ибо он признается, что он ничего не знает о питании, пищеварении и кровообращении утробного плода; а физиология учит нас, что до тех пор пока яйцеклетка окружена граафовым пузырьком, она является составной частью целостного организма матери. Но после разрыва этого пузырька она становится почти такой же независимой от нее в отношении материалов на постройку тела будущего существа, как зародыш в птичьем яйце после того, как курица его снесла. Среди наглядно доказанных фактов науки мало найдется чего-либо, что противоречило бы идее, что утробный ребенок матери значительно отличается от квартиранта дома, в котором он нашел приют, тепло и удобства.

По Демокриту, душа образовывается от скопления атомов, а Плутарх излагает его философию так:

«Существуют субстанции бесчисленные, неделимые, непотревоженные, без различий, без свойств; они двигаются в пространстве, в котором они рассеяны; и когда они приближаются друг к другу, они соединяются и сливаются и посредством своих агрегаций образуют воду, огонь, растение или человека. Все эти субстанции, которые он называет атомами по причине их твердости, не могут подвергаться ни изменениям, ни деформациям. Но, – добавляет Плутарх, – мы не можем изготовить ни краски из того, что бесцветно, ни субстанции или души из того, что не имеет души и не имеет свойств».

Профессор Бальфур Стюарт говорит, что эта доктрина в руках Джона Далтона «дала возможность человеческому уму овладеть законами, которые управляют химическими изменениями, и также возможность мысленно представлять себе, что там происходит». После приведения цитат с одобрением идеи Бэкона, что люди вечно исследуют крайние пределы природы, он воздвигает мерило, и было бы хорошо, если он и его собратья философы руководствовались бы этим мерилом.

«Действительно, мы должны быть очень осторожными прежде чем решиться отбросить какую-либо ветвь познания или ход мышления, как непригодные» [180, с. 133].

Это смелые слова. Но сколько найдется людей науки, которые применяют их на практике?

Демокрит Абдерский показывает нам пространство, наполненное атомами, и наши современные астрономы позволяют нам видеть, как эти атомы образуют миры, а затем также расы, их населяющие, включая и нашу человеческую расу. Так как мы указали на существование силы в человеческой воле, которая, посредством сосредоточения потоков этих атомов на объективную точку может создать ребенка, соответствующего образу материнского воображения, то почему будет невероятным, что эта же самая сила, будучи применена матерью, может путем интенсивного, хотя и неосознанного обратного переключения рассеять, дезинтегрировать любую часть тела или даже все тело ее неродившегося еще ребенка? И вот здесь место вопросу о ложной беременности, которая так часто вызывает недоумение и врача, и пациента. Если голова, рука и кисти трех детей, упомянутых Ван Гельмонтом, могли исчезнуть в результате чувства ужаса, испытанного матерью, то почему то же самое или какое-то другое чувство, возбужденное до подобной же степени не может причинять полное растворение утробного плода в так называемой ложной беременности? Такие случаи редки, но они встречаются и ставят науку в тупик. Несомненно, что в кровообращении матери нет такого химического растворителя, достаточно мощного, чтобы растворить ее дитя, не разрушив при этом ее саму. Мы вручаем эту тему медикам в надежде, что они как класс, не согласятся с заключением Фурнье, который говорит:

«В этом ряду феноменов мы должны ограничиться ролью историков, так как мы даже не пытались объяснить все «почему» и «откуда» возникающие при исследовании этих вещей, ибо там скрываются непроницаемые тайны жизни; и по мере того, как мы продвигаемся вперед в нашем исследовании, нам приходится признать, это для нас запретная земля» [292, с. 16].

В меру своих интеллектуальных способностей истинный философ не признает никакой запретной земли и не считает какую-либо тайну природы непроницаемой или неприкосновенной.

Никакой последователь герметической философии и никакой спиритуалист не будет возражать против абстрактного принципа, изложенного Юмом, что чудо невозможно; ибо предполагать существование такой возможности значило бы, что вселенная вместо всеобщих законов управляется индивидуальными законами. В этом заключается одно из основных противоречий между богословием и наукой. Наука, основываясь на всеобщем опыте, утверждает, что в естественном ходе вещей в природе всюду царствуют общие законы и единообразие, тогда как богословы полагают, что можно побуждать Правящий Разум, чтобы последний приостановил течение общего закона для особых случаев. Джон Стюарт Милль говорит:

«Если мы уже не верим в сверхъестественные силы, то никакое чудо не докажет нам, что они существуют. Само по себе чудо, рассматриваемое просто как необычным факт, может быть удовлетворительно засвидетельствовано как нашими чувствами, так и свидетельскими показаниями. Но ничто не может доказать, что оно есть чудо, ибо существует другая возможная гипотеза, а именно: факт, считающийся чудом, является результатом какого-то неизвестного закона природы; и эта возможность никак не может быть устранена настолько, чтобы не оставалось другой альтернативы, кроме вмешательства существа, стоящего выше природы» [293, т. II, с. 165].

Это именно тот пункт, который мы хотим, чтобы он был усвоен нашими логиками и физиками. Как мистер Милль сам говорит:

«Мы не можем признать теоремы законом природы, и в то же время верить в факт, находящийся в явном противоречии с ней. Мы не должны верить в факт или же верить, что мы ошиблись в принятии этого предполагаемого закона».

Мистер Юм ссылается на «прочный и неизменный опыт» человечества, как установившего законы, чьи действия ipso facto делают чудеса невозможными. Трудность заключена в его использовании имени прилагательного неизменный, которое выведено курсивом, ибо это только предположение, что наш опыт никогда не изменится и, следовательно, мы всегда останемся при тех же опытах и наблюдениях, которые и будут служить основаниями для наших суждений. Этим также подразумевается, что у всех философов будут те же самые факты для размышлений над ними. Этим совершенно игнорируется тот факт, что человечество может оказаться временно лишенным отчетов о прежде накопленных знаниях по философским экспериментам и научным открытиям. Так, например, сожжением Александрийской библиотеки и разрушением Ниневии мир на многие века был лишен необходимых данных, по которым он мог бы дать оценку действительным познаниям древних, как эзотерическим, так и экзотерическим. Но в течение последних нескольких лет открытие Росетского камня, папирусов Эберса, д'Обиньи, Анастасия и других, а также обнаружение библиотек глиняных пластинок открыли новое поле для археологических исследований, которые, очень похоже, приведут к радикальным переменам в том «прочном и неизменном опыте человечества». Автор «Сверхъестественной религии» справедливо говорит:

«Человек, который верит чему-либо противоречащему полноценному индуктивному выводу только в силу предположения, не подтверждаемого доказательствами, – просто легковерен; но такое предположение не может изменить то, что реально очевидно»

В лекции, прочитанной Хирамом Корсоном, профессором англосаксонской литературы в Корнельском университете, Итака, Нью-Йорк, перед бывшими питомцами колледжа Сент-Джонса в Аннаполисе в июле 1875 г., лектор заслуженно бросает упреки науке:

«Существуют вещи», – говорит он, – «которые наука не в состоянии совершить, и попытки их совершить будут только высокомерием. Было время, когда религия и церковь переступали свои законные границы и вторгались в область науки, мешали ей и облагали ее тяжкой данью; но кажется, что их нынешние, взаимоотношения теперь подвергаются большим переменам, и наука перешагнула свои границы и теперь вторгается во владения религии и церкви, и вместо религиозного папства, нам угрожает научное папство – на самом деле мы уже подчиняемся такому папству; и точно так же, как в шестнадцатом веке в интересах свободы мысли поднялся протест против религиозного и церковного деспотизма, – точно так же в нынешнем, девятнадцатом веке духовные и вечные интересы человека требуют протеста против быстро развивающегося деспотизма науки; нужно требовать, чтобы наука не только держалась в своих законных пределах феноменального и обусловленного, но чтобы «она также пересмотрела свой научный багаж, чтобы мы могли убедиться, насколько слитки золота в ее погребе – судя до тому, сколько об этом пишут – в самом деле соответствуют чистому золоту Истины».

«Если это в науке не будет проделано, то, так же, как и в деловом мире, ученые могут допустить ту ошибку, что слишком высоко оценят свой капитал и, соответственно этому, будут продолжать опасное раздутое дело. С тех пор как профессор Тиндаль произнес в Белфасте свою речь, видно по тем многочисленным откликам, которые она вызвала, что капитал эволюционной школы философии, к которой он принадлежит, далеко не так велик, как об этом думали не ученые, а просто интеллигентные круги. Когда человеку, не принадлежащему к научным кругам становится известна та огромная область домыслов и предположений науки, которая окружает область научно установленного и о которой ученые часто хвастают как о чем-то уже установленном, то он поражается».

Истинно так; и в то же время они отказывают в этой привилегии другим. Они протестуют против «чудес» церкви и отвергают столь же логические современные феномены. Ввиду признаний таких научных авторитетов как доктор Юманс и других, что современная наука сейчас переживает переходный период, казалось бы, что настало время, когда люди должны перестать считать некоторые вещи невероятными только потому, что они чудесны и кажутся противоречащими тому, что мы считаем всеобщими законами. Немало добронамеренных людей в нынешнем столетии, которые, желая реабилитировать имена таких мучеников науки, как Агриппа, Палисси и Кардап, тем не менее не в состоянии правильно понять их идеи. Они заблуждаются, думая, что неоплатоники больше внимания уделяли трансцендентальной философии, а не точным наукам.

«Несостоятельность, которую сам Аристотель так часто проявляет», – говорит профессор Дрейпер, – «не является доказательством ненадежности его метода, а скорее его недостоверности. Это несостоятельность, возникающая от недостатка достоверных фактов» [48, стр. 22].

Каких фактов? – мы можем спросить. Нельзя ожидать от человека науки, что он признает факты, доставляемые оккультной наукой, так как он не верит в последнюю. Тем не менее, будущее может доказать ее истинность. Аристотель передал свой индуктивный метод в наследство нашим ученым; но до тех пор, пока они не дополнят его «универсальностями Платона», у них будет еще больше «несостоятельностей», нежели у великого наставника из Александрии. Эти универсальности являются делом веры только до тех пор, пока их нельзя продемонстрировать по их смыслу и обосновать на повторяемых опытах. Кто из наших нынешних философов может доказать тем же самым индуктивным методом, что древние не обладали умением производить такие демонстрации вследствие своих эзотерических исследований? Отрицания нынешних философов, неподкрепленные доказательствами, достаточно свидетельствуют, что они не всегда придерживаются индуктивного метода, о котором так много хвастают. Вынужденные обосновывать, nolens volens свои теории на основаниях, заложенных философами древности, они делают открытия, которые являются только побегами от семян, посаженных древними. И даже их открытия неполноценны, если и не мертворожденны. Причины их окутаны мраком и конечные последствия не предвидены.

«Мы не должны», – говорит профессор Юманс, – «рассматривать теории прошлого, как опровергнутые заблуждения, и нынешние теории, как окончательные. Живое и растущее тело Истины только привело по ходу эволюции свои покровы в более высокое и оживленное состояние» [175, с. 4].

Это высказывание, отнесенное к современной химии одним из первейших философских химиков и наиболее энтузиастическим научным писателем современности, показывает переходное состояние, в котором находится наша современная наука, но что справедливо по отношению к химии, справедливо также по отношению всех ее сестер-наук.

Со времени появления спиритуализма врачи и патологи более чем когда-либо готовы обращаться с великими философами, такими как Парацельс и Ван Гельмонт, как с суеверными знахарями и шарлатанами – готовы высмеивать их понятия об археусе или Anima Mundi так же, как смеяться над значением, приписываемым ими познанию механизма звезд. И все же еще, насколько существенно продвинулась медицина с того времени, когда лорд Бэкон причислял ее к предположительным наукам?

Такие философы как Демокрит, Аристотель, Еврипид, Эпикур или скорее его жизнеописатель Лукреций, Эсхил и другие писатели древности, которых материалисты так охотно цитируют в качестве авторитетных оппонентов мечтательным платонистам, были только теоретики, а не адепты. Последние же, когда они писали, излагали свои мысли такими словами, что они становились понятными только посвященному, или же их труды уничтожались разъяренными толпами христиан. Кто из современных клеветников может поручиться, что он знает все о том, что они знали? Один только Диоклетиан сжигал целые библиотеки с сочинениями по «тайным наукам», ни одна рукопись, трактующая об изготовлении золота и серебра, не избегла гнева этого неотесанного тирана. В веках, которые теперь называются архаическими, искусства и цивилизация достигли такого развития, что мы теперь, благодаря Шампольону, узнаем, что Атоти, второй король из первой династии, написал труд по анатомии, а король Нечо – по астрологии и астрономии. Блантас и Синкр были знаменитыми географами тех далеких до-моисеевских дней. Элиан говорит об египтянине Ячасе, память которого чтут в веках за его удивительные достижения в медицине. Он остановил распространение нескольких эпидемий просто некими окуриваниями. В труде Аполлонида, по прозвищу Орапис, упоминаемого Теофилом, патриархом Антиохийским, озаглавленном «Божественная книга», были даны сокровенные жизнеописания и происхождение всех богов Египта; Аммиан Марселин говорит о сокровенной рукописи, в которой дан точный возраст быка Аписа – ключ ко многим тайнам вычисления циклов. Что стало со всеми этими книгами, и кто знает, какие сокровища знаний они содержали? Одно мы знаем точно, а именно: что языческие и христианские вандалы уничтожали такие литературные сокровища, где бы они им не попадались; и что император Александр Север прошел весь Египет, собирая священные книги по мистицизму и мифологии и разграблял все храмы; и что эфиопы, – по древности искусств и научных знаний равные египтянам, – претендовали на первенство по древности учености над ними, и они действительно это могли делать, ибо их знала Индия на самой заре истории. Мы также знаем, что Платон узнал в Египте больше сокровенных тайн, чем ему было разрешено упоминать, и что, по данным Шампольона, там есть все, что действительно хорошо и научно в трудах Аристотеля, – что в наши дни так хвалят приверженцы индуктивного метода, – всем тем Аристотель обязан своему божественному Учителю; и, как логическое следствие этого, Платон, те глубокие тайны, которые он узнал у египетских священнослужителей, устно сообщил своим посвященным ученикам, – которые, в свою очередь, передавали их дальше от одного поколения адептов другому, – и поэтому последние знают больше об оккультных тайнах природы, чем наши нынешние философы.

И здесь мы также можем упомянуть труды Гермеса Трисмегиста. Кто, или сколько было тех, кто имели возможность прочитать их в таком виде, в каком они хранились в египетских святилищах? В своих «Египетских мистериях» Ямвлих приписывает Гермесу 1 100 книг, а Селевк насчитывает не менее чем 20 000 его сочинений до периода Менеса. Евсевий «в свое время» видел только шесть из них и говорит, что в них трактовалась медицина в таком виде, как она практиковалась в самые темные века; а Диодор говорит, что это был старейший из законодателей Мневис, третий потомок от Менеса, который получил их от Гермеса.

Из тех рукописей, которые дошли до нас, большинство являются латинскими переводами с греческого, сделанными, главным образом, неоплатониками с оригиналов, сохраненных некоторыми адептами. Марцилий Фицин, который первым опубликовал их в Венеции в 1488 г., дает только выдержки оттуда, а наиболее важные части, кажется, или были намечены или нарочно пропущены, как слишком опасные для опубликования в те дни инквизиторских костров. То же самое происходит теперь, когда каббалист, посвятивший всю свою жизнь изучению оккультизма и овладевший великой тайной, отваживается сказать, что только каббала приводит к познанию Абсолюта в Бесконечном и Бесконечного в Конечном, – над ним смеются все те, кто, вследствие знания невозможности разрешить квадратуру круга в виде физической проблемы, отрицают возможность сделать это в метафизическом значении.

Психология, по словам величайших авторитетов этого предмета, является областью науки, до сих пор совершенно неисследованной. Физиология, по словам Фурнье, одного из французских авторитетов, находится в таком плохом состоянии, что дает право ему высказывать в предисловии к своему эрудированному труду «Физиология нервной системы» следующее:

«Мы сознаем, наконец, что не только не разработана физиология мозга, но также не существует никакой физиологии нервной системы».

Химия была совершенно перестроена по-новому в течение последних нескольких лет, поэтому, подобно всем молодым наукам, этого ребенка еще нельзя считать крепко стоящим на ногах. Геология еще не в состоянии сообщить антропологии, как долго уже человечество существует на земле. Астрономия, одна из наиболее тонких наук, все спекулирует и находится в тупике по поводу космической энергии и многого другого не меньшей важности. Уоллес говорит нам, что в антропологии существует большое расхождение во мнениях по наиболее важным вопросам, касающимся происхождения человека. Многие выдающиеся врачи по поводу медицины высказались, что она не более, как область научных догадок и предположений. Везде неполность, незавершенность, а совершенства нигде. Когда мы смотрим на этих серьезных людей, ощупью шарящих в темноте в поисках нехватающих звеньев их разорванных цепей, они кажутся нам уподобляющимся людям, отправившимся из бездонной пропасти по расходящимся тропинкам. Каждая из них оканчивается на краю бездны, которую они не в состоянии исследовать. С одной стороны, у них нет средств, чтобы спуститься в ее сокровенную глубину; с другой стороны, при каждой попытке их отбрасывают ревнивые часовые, которые не пропустят их. И таким образом, они продолжают изучать и наблюдать низшие силы природы, время от времени посвящая публику в свои великие открытия. Разве они, в самом деле, не наталкивались на жизненную силу и не уловили ее играющей свою игру корреляции с химическими и физическими силами? Действительно, они наталкивались. Но если мы спросим их, откуда эта жизненная сила? Как это получается, что они, которые недавно так твердо верившие, что материя уничтожима и может перестать существовать, а теперь так же твердо верят, что

она неуничтожима и не перестает существовать, – как это получается, что они не в состоянии рассказать нам больше о ней? Почему они в этом случае вынуждены, как и во многих других случаях, возвращаться к доктрине, преподанной Демокритом двадцать веков тому назад? Спросите их, и они ответят:

«Сотворение или уничтожение материи, увеличение или уменьшение материи находятся за пределами науки... ее область целиком ограничивается изменениями в материи... царство науки в пределах этих изменений – сотворение и уничтожение находятся вне пределов царства науки» [264, приложение].

Ох! но они находятся вне пределов досягаемости только материалистических ученых. Но зачем утверждать это в отношении науки? И если они говорят, что «энергия неразрушима, и ее может разрушить только та же самая сила, которая ее создала», то этим они молчаливо признают существование такой силы и поэтому не имеют права ставить палки в колеса тех, которые, будучи смелее, чем они сами, пытаются проникнуть за эти пределы, и находят, что это может быть осуществлено только поднятием Завесы Изиды.

Но, наверное, должна же быть среди этих зачаточных отраслей науки одна завершенная! Нам кажется, что мы слышали гром аплодисментов, подобный «голосу многих вод», при открытии протоплазмы. Но, увы! когда мы обратились к мистеру Гёксли, ученому, родителю новорожденного дитяти, то нашли его слова:

«Строго говоря, правда, что химическое исследование почти ничего не может сказать нам непосредственно о составе живой материи, и, что также правда, что... мы ничего не знаем о составе каких-либо тел!»

Все это, действительно, признание. Выходит тогда, что аристотелевский метод индукции в некоторых случаях приводит к неудачам в конце концов. Этим, кажется, также объясняется тот факт, что этот образцовый философ, несмотря на все его тщательное изучение частного прежде, чем подниматься ко всеобщему, учил, что земля является центром вселенной; тогда как Платон, запутавшийся в месиве пифагорейских «странностей» и начинающий со всеобщих принципов, был прекрасно осведомлен о гелиоцентрической системе. Мы легко можем доказать этот факт, пользуясь упомянутым индуктивным методом, в пользу Платона. Мы знаем, что содалическая клятва посвященного в мистерии не позволяла ему ясно и недвусмысленно поделиться с миром своим знанием.

«Мечтой его жизни было», – говорит Шампольон, – «написать труд, в котором изложить полностью все доктрины, преподанные ему египетскими иерофантами; он часто говорил об этом, но всегда должен был воздерживаться от этого вследствие своей «торжественной клятвы».

А теперь, судя наших современных философов по обратному методу, – а именно, рассуждая от общего к частному, и оставляя в стороне ученых, как индивидуумов, чтобы высказать наше мнение о них в целом, – мы вынуждены заподозрить эту весьма почтенную ассоциацию в наличии узкомелочных чувств по отношению к своим старшим, древним, архаическим собратьям. В самом деле кажется, что они как будто никогда не забывали поговорки: «Потуши солнце, и тогда засияют звезды». Мы слышали однажды, как французский академик, человек глубокой учености, сказал, что он с радостью пожертвовал бы собственной репутацией, чтобы изгладить из памяти людской многочисленные и смешные ошибки и провалы своих коллег. Но напоминание об этих ошибках не может быть слишком частым, принимая во внимание наши цели и предмет, который мы защищаем. Придет время, когда дети нынешних ученых, если они не унаследуют слепоты духа своих скептических родителей, будут стыдиться унизительного материализма и узости мышления своих отцов. Выражаясь языком достопочтенного Уильяма Ховитта,

«Они боятся новых истин, как сова и вор боятся солнца. Одно только рассудочное просвещение не в состоянии постичь духовное. Как солнце отнимает свет у огня, так дух лишает зрения один только голый рассудок».

Это старая, старая история. С того времени, когда проповедник написал, – «ни глаза не удовлетворяются зримым, ни уши – слышимым», – ученые повели себя так, как будто сказанное было написано для того, чтобы описать их умственное состояние. Как верно Ликки, сам будучи рационалистом, не сознавая обрисовывает свойство ученых высмеивать все новое; он дает описание того образа мышления, с каким «образованные люди» принимают сообщение о совершившимся чуде!

«Они принимают его», – говорит он, – «с абсолютным и даже ироническим недоверием, исключающим надобность проверки фактов и свидетельств!»

Более того, пропитанные модным скептицизмом после того, как они пробились в академию, они, в свою очередь, превращаются в преследователей.

«Это любопытное явление в науке», – говорит Ховитт, – «что Бенджамин Франклин, который сам на себе испытал насмешки своих сограждан за свои попытки отождествить молнию с электричеством был одним из членов комитета ученых в Париже в 1778 году, который занимался исследованием месмеризма и осудил его, как абсолютное шарлатанство!»

Если бы люди науки ограничивались только дискредитацией новых открытий, это было бы в какой-то степени простительно вследствие их склонности к консерватизму, порожденному долголетней привычкой к тщательному изучению; но они не только претендуют на оригинальность, не подтверждаемую фактами, но и презрительно отбрасывают все утверждения о том, что люди древних времен знали столько же и даже больше, чем они сами. Жаль, что ни в одной из их лабораторий не вывешен текст из «Екклесиаста»:

«Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас» [Екклесиаст, I, 10].

В стихе, который следует за вышеприведенным, этот мудрец говорит: «Нет памяти о прежнем». Таким образом выражение применимо к каждому новому отрицанию. Так можно похвалить мистера Мелдрама за его метеорологические наблюдения за циклонами в Мавритании, и мистера Баксенделла из Манчестера за его описание конвенционных токов земли, доктора Карпентера и капитана Маури за создание карты экваториальных течений, и профессора Генри, который показывает нам, как полный влаги ветер разрешается от бремени, чтобы создать ручьи и реки только для того, чтобы они снова поднялись из океанов на вершины холмов, а затем послушаем, как Кохелет говорит:

«Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои» [Екклесиаст, I, 6].

«Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь» [Екклесиаст, I, 6].

Философия распределения тепла и влаги при помощи восходящих и нисходящих токов между экватором и полюсами совсем недавнего происхождения; но намек на нее пролежал в наиболее нам знакомой книге незамеченным почти три тысячи лет. И даже теперь, цитируя его, мы должны напомнить о том факте, что Соломон был каббалистом, и вышеприведенный текст был написан за тысячи лет до его времени.

Современные ученые отрезали наиболее значительную половину накопленных человечеством фактов и теперь, естественно, не в состоянии построить философскую систему, которая удовлетворила бы их самих, не говоря уже о других. Они подобны углекопам в шахтах, которые целый день работают под землей и только ночью выходят на поверхность и поэтому не в состоянии оценить красоту и сияние солнечного света. Для них человеческая деятельность измеряется одною жизнью, и будущее представляется их рассудочному восприятию только как пропасть мрака. Никакая надежда на возможность вечных поисков и достижений, а, следовательно, и наслаждений не смягчает их нынешнего существования; они не предвидят никакой награды за свои усилия, кроме зарабатывания на хлеб насущный и призрачной бесполезной фантазии, что их имена не забудут в течение нескольких лет после того, как могила сомкнется над их останками. Смерть для них – угасание пламени жизни и рассеяние осколков лампы жизни по беспредельному пространству. Говорят, что Берселий, этот великий химик, расплакался в последний час своей жизни:

«Не удивляйтесь, что я плачу. Не считайте меня слабым человеком и не думайте, что я встревожен тем, что мне объявил доктор. Я приготовился ко всему. Но мне приходится распрощаться с наукой; и вы не должны бы удивляться, что это мне дорого обходится» [295, с. 79].

Как горьки должны быть размышления такого великого исследователя природы, как этот, когда он чувствует, что насильно прерывается его труд на полпути к завершению некоего длительного и великого исследования, построения некоей великой системы, раскрытия какой-то тайны, веками ставившей человечество в тупик, но на разрешение которой умирающий философ осмелился пойти! Взгляните на научный мир нынешнего дня, и увидите, как атомные теоретики накладывают заплаты на свои в клочья изорванные одежды, чрез которые проглядывали недостатки их специальной области. Смотрите, как они чинят пьедесталы, чтобы снова воздвигать идолов, низвергнутых со своих седалищ, где перед ними поклонялись до появления революционной теории, откопанной из гробницы Демокрита Джоном Далтоном! Они забрасывают свои сети в океан материальной науки только для того, чтобы порвались их ячейки, как только они наткнутся на какую-нибудь из ряда вон выходящую проблему. Воды этого океана подобны водам Мертвого моря – горьки на вкус; и такие плотные, что ученые едва могут погрузиться в них, а еще менее нырнуть до дна – это море, из которого ничто не вытекает, и нет жизни ни под его волнами, ни по побережью. Это темная, зловещая пустыня; оно не дает ничего, чем стоило бы обладать, потому что все, что оно дает – без жизни и без души.

Был такой период времени, когда ученые академики особенно потешались над простыми описаниями некоторых чудес, про которые древние авторы писали, что они совершались под их наблюдением. Какими несчастными болванами, а, может быть, и лжецами они казались ученым представителям века просвещения! Разве они, в самом деле, не описали лошадей и других животных, ноги которых имели некоторое сходство с руками и ногами человека? Но в 1876 году мы слышим, что мистер Гёксли читает лекции, в которых наиболее значительную роль играет prolohippus, обладающий предплечьем почти как у человека; и orohippus со своими четырьмя пальцами, эоценского периода, гипотетический pedactyl equus, далекий дядя по материнской линии современной лошади. Чудо подтвердилось! Скептики девятнадцатого века получили по заслугам за суеверных платоников – допотопных профанов, утверждавших то же самое задолго до того, как Гёксли и Жоффри Сент-Иллер приводили в пример лошадь, у которой, в самом деле, были пальцы, разделенные перепонками. Когда древние говорили о расах пигмеев в Африке, их обвиняли во лжи. И все же пигмеи, подобные описанным, были обнаружены и изучены французским ученым во время его путешествия в Тенда Майа на берегах Рио Гранде в 1840 году [296, т. II, с. 210]; Они также были обнаружены Байярдом Тэйлором из Каира и мистером Бондом из Топографического Управления Индии, который обнаружил дикую карликовую расу в холмистых джунглях западного Галитца к юго-западу от холмов Пали, это была раса людей, о которых ходили слухи, но следов которых до того времени не было обнаружено.

«Это новая раса пигмеев, напоминающая африканских обонгос де Чейла, аккас Швейнфурта, и докос доктора Крафта как по своим размерам, так и по внешности и поведению».

Геродота воспринимали как сумасшедшего, когда он говорил, что слышал о людях, которые спали в течение ночи, длящейся 6 месяцев. Если мы воспримем слово «спали» как некое недоразумение, то будет более чем легко объяснить остальное, как намек на долгую ночь полярных областей. Труды Плиния изобилуют фактами, которые недавно еще отрицались, как баснословные. Между прочим, он упоминает вид малых животных, у которых самцы своим молоком кормят своих малышей. Это описание доставило много веселья нашим ученым. В своем докладе «Геологический обзор территорий» за 1872 г. мистер К. X. Мериам описывает редкую и удивительную породу кроликов (Lepus Bairdi), обитающую в сосновых лесах верховьев рек Виав и Йеллоустоуна в Вайоминге. Мистер Мериам добыл пять экземпляров этой породы,

«которые... впервые появляются перед учеными исследователями. Любопытен факт, что все самцы этой породы имеют сосцы и принимают участие в кормлении детенышей!... У взрослых самцов большие сосцы, полные молока, и волоски вокруг сосца были мокрые и слипшиеся, что свидетельствовало о том, что в момент взятия он был занят кормлением».

В карфагенском отчете о ранних путешествиях Ханно было найдено длинное описание «диких людей... тела которых поросли волосами и которых переводчики называли гориллами»; άνθρωποι άγριοι, как записано в тексте, просто значит, что эти дикие люди были обезьяны. До нашего нынешнего века вышеприведенное сообщение считалось басней, и Додвел целиком отвергал подлинность как самой рукописи, так и ее содержания. Последние переводчики и толкователи трудов Платона приписали знаменитую Атлантиду к одной из платоновских «возвышенных выдумок». Даже откровенное признание великого философа в «Тимее», что «говорят, что в свое время... обитатели острова (Посейдона) хранили предание, переданное им от предков о существовании Атлантиды, огромного острова... и т. д.» – не спасло великого учителя от обвинения во лжи «непогрешимой современной наукой».

Среди великих множеств людей, глубоко погруженных в суеверное невежество средних веков, было несколько изучающих герметическую философию старины, которые, воспользовавшись тем, чему она их научила, были в состоянии предсказать открытия, которыми хвастает наш нынешний век, в то же самое время, когда предки наших современных верховных жрецов храма Святой Молекулы, все еще в простейших явлениях природы открывали следы копыт Сатаны. Профессор А. Уайлдер пишет:

«Роджер Бэкон (шестнадцатый век), в своем трактате «О замечательных силах искусства и природы» посвящает первую часть труда естественным фактам. Он дает нам намеки на порох и предсказывает использование пара в качестве движущей силы. Гидравлический пресс, водолазный колокол и калейдоскоп были подробно описаны» [173].

Древние говорят о водах, превращенных в кровь, о кровавом дожде, о снежных бурях, после которых земля на пространстве многих миль была покрыта снегом из крови. Это выпадание темно-красных частиц оказалось, как и все остальное, естественным явлением. Оно происходило в различные эпохи, но причина его происхождения остается загадкой до сегодняшнего дня.

Кандолл, один из наиболее выдающихся ботаников нынешнего века пытался доказать в 1825 г. в то время, когда озеро Морат казалось превратится в густую кровь, что этот феномен можно легко объяснить. Он приписывал это явление развитию в воде мириадов тех полурастительных, полуинфузорных животных, которых он называет Osellatoria rubescens и которые образуют звено между животными и растительными организациями. В другом месте мы дадим объяснение о красном снеге, который капитан Росс наблюдал в Арктике. Много мемуаров написано по этому предмету наиболее выдающимися естествоиспытателями, но гипотезы даже двоих из них не совпадают. Некоторые называют его «порошком пыльцы одного вида сосны»; другие – малыми насекомыми; а профессор Агардт весьма откровенно признается, что он не в состоянии ни объяснить причины этого явления, ни разобраться в природе красного вещества.

Говорят, что единодушное свидетельство человечества является неопровержимым доказательством истины. И о чем когда-либо существовало больше единодушных свидетельств в течение тысячелетий как среди цивилизованных народов, так и среди наиболее варварских, как о существовании крепкой, непоколебимой веры в магию? Последняя подразумевает противоречие законам природы только в умах невежественных людей; и если такое невежество прискорбно у древних необразованных народов, то почему наши цивилизованные и высокообразованные классы ярых христиан не оплакивают этого свойства у самих себя? Чудеса христианской религии не более стойки при проверке, чем библейские чудеса. Только одною магиею, в настоящем значении этого слова, можно объяснить чудеса Ааронова жезла и деяния магов фараона, выступивших против Моисея. И она объясняет их, не задевая правдивости изложения авторов «Исхода» и не требуя больше уважения для пророка Израиля, чем для других и ни на миг не допуская возможности, что «чудо» совершается в противоречии с законами природы. Из многих «чудес» мы можем выбрать в качестве иллюстрации то, в котором «река превратилась в кровь». В тексте сказано:

«Бери твой жезл и протяни свою руку (вместе с жезлом) над водами, потоками, и т. д.... чтобы они превратились в кровь».

Безо всяких колебаний мы заявляем, что мы неоднократно видели, как проделывалось то же в небольшом масштабе, в этих случаях опыт не применялся к реке. Со времени Ван Гельмонта, который, несмотря на насмешки, которым он подвергался, хотел дать истинные наставления по так называемому воспроизводству угрей, лягушек и разного рода инфузорий вплоть до представителей самозарождающегося поколения нынешнего века, известно, что такая интенсификация зародышей возможна безо всяких чудес, противоречащих законам природы. Эксперименты Пастера и Спалланзони, и полемика панспермистов и гетерогенистов, – учеников Бьюфона, среди них – Нидхэма, – слишком долго привлекали внимание публики, чтобы могли оставаться какие-либо сомнения, что живые существа могут появляться везде, где существуют благоприятные условия влажности и температуры. Протоколы официальных собраний Академии наук в Париже содержат отчеты о частых явлениях кроваво-красного снега и воды. Эти кровавые пятна назывались lepra vestuum, и представляли только лишайниковые инфузории. Впервые их наблюдали в 786 и в 959 гг., когда происходили большие бедствия. Являются ли эти зоокарпии растениями или животными – не установлено до сегодняшнего дня, и никакой натуралист не рискнет с уверенностью сказать, к какому царству природы они принадлежат. Современник больше не может отрицать, что такие зародыши могут быть принуждены усиленно развиваться в конгениальный элемент в невероятно короткий срок. И если химия, с одной стороны, нашла способы удалять из воздуха носящиеся в нем зародыши, а с другой стороны, создав противоположные условия, может развивать или позволять развиваться зародышам, то почему не могли египетские маги делать то же самое «своими чарами»? Гораздо легче представить, что Моисей, который, по утверждению Мането, был египетским священнослужителем и был обучен всем секретам страны Чеми, творил «чудеса» в соответствии с законами природы, нежели думать, что сам Бог нарушает им же самим установленные законы. Мы повторяем, что мы видели, как адепты Востока производили это окровавление воды. Это может быть осуществлено одним из двух способов. В первом случае экспериментатор пользовался магнетическим жезлом, сильно наэлектризованным, которым он проводил над водою, заключенной в металлическом сосуде, следуя предписанному процессу, который мы в данное время не имеем права описывать подробнее; по истечении десяти часов на поверхности появилось нечто вроде красноватой пены, которая через два часа превратилась в какой-то лишайник, подобный lepraria kermasina барона Врангеля. Затем все это превратилось в кроваво-красное желе, которое окрасило воду в малиновый цвет; спустя 24 часа эта вода вся кипела живыми организмами. Во втором – поверхность медленно текущей речки с илистым дном была густо посыпана порошком из высушенного и затем измельченного растения. Хотя создалось впечатление, что насыпанный порошок весь уносится течением, какая-то его часть, должно быть, осела на дно, ибо на следующее утро вода на поверхности сгустилась, и появилось то, что Кэндолл описывает как Oscellatoria rubescens, темно-красного цвета, про которую думают, что она является звеном между животной и растительной жизнью.

Принимая во внимание вышеизложенное, мы не видим причин, почему бы ученым алхимикам и физикам – именно, физикам – дней Моисея, так же не знать секрета природы, чтобы в течение нескольких часов развить, размножить мириады бактерий, чьи споры мы находим в воздухе, в воде и в тканях животных, а жезл играет такую же важную роль у Аарона и Моисея, какую он играл в так называемых «магических представлениях» каббалистов-магов в средние века – в «представлениях», которые теперь считаются суеверными дурачествами и шарлатанством. Жезл Парацельса (его каббалистический трезубец), знаменитые жезлы Альберта Магнуса, Роджера Бэкона и Генри Кунрата заслуживают не более насмешек, чем измерительный электромагнетический прибор врачей нынешнего времени. То, что казалось абсурдным и невозможным для невежественных шарлатанов и даже для ученых прошлого столетия, теперь начинает принимать призрачный облик вероятного, возможного, и многое уже становится совершившимися фактами. Даже более того, некоторые ученые-знахари и невежественные ученые начинают признавать эти истины.

В отрывке, сохраненном Евсевием, Порфирий в своем «Письме к Анебо» [212] просит Шэрмона, «иерограмматика», доказать, что доктрина магии, адепты которой «могли бы привести в ужас богов», была, в самом деле, одобрена египетскими мудрецами [214]. Итак, основываясь на правиле свидетельства истории, выдвинутом мистером Гёксли в его нэшвилльском обращении, с неотразимой силой возникают два заключения: первое, что Порфирий, обладающий безупречной репутацией высоконравственного и уважаемого человека, неспособного к преувеличениям в своем изложении, не мог солгать в этом деле и не солгал; второе, что будучи столь эрудированным во всех отраслях человеческих познаний, о которых он трактует, он не мог сделаться жертвою обмана в отношении магического «искусства», и в самом деле не был обманут. Учение о вероятности поддерживает выдвинутую Гёксли теорию исторического свидетельства и поэтому все это, вместе взятое, вынуждает нас поверить: 1) что, в действительности, существовала такая вещь, как магическое «искусство» и 2) что этим искусством обладали египетские маги и священнослужители, которые применяли это искусство на практике, и которых даже сэр Дэвид Брюстер считает людьми глубоких научных достижений.

Сноски

---

<<	Оглавление	>>