ЕПБ-Письма из пещер-8: различия между версиями

{{Стиль А-Заголовок|Письмо VIII<ref>Московские ведомости, № 329, 27.12.1879, Особое прибавление, стр.&nbsp;2-3; Русский Вестник, февраль 1883, Приложение, том 163, с.&nbsp;77-89.</ref>}}

 

Эти ''садху'' отличаются от прочих сектантов. Они не ходят нагими, не покрывают тела мокрою золой, не носят отличительных знаков на лице и лбу и не поклоняются идолам. Принадлежа к строгой секте адвайти школы веданты, они признают лишь Парабрахму (великого духа). Одетый в довольно приличную светло-жёлтую кисейную рубашку без рукавов, с длинными распущенными волосами, ''садху'' стоял с непокрытою головой, опёршись локтем на корову, с выросшею у ней из горба "пятою ногой". Это удивительное произведение природы обмахивалось своею пятою ногой, словно рукой, чеша голову копытцем и хлопая им по ней мух. Приняв сперва этот запасный член за фокус, мы очень недоверчиво смотрели как на него, так и на красивого обладателя коровы; но, подойдя ближе, мы убедились, что то действительно была игра шаловливой природы, а не хитрость человека. Мы узнали от хозяина, что это животное было подарено ему махараджей Холкаром<ref>[https://en.wikipedia.org/wiki/Tukojirao_Holkar_II Тукоджи Рао II Холкар] (1835-1886) – махараджа Индора. – Ред.</ref> и уже два года кормило его своим молоком, единственной его пищей.

''Садху'' – ученики и последователи ''радж-йога'' обыкновенно секты ведантистов (как уже сказано выше), то есть посвящённых мистиков, совершенно отрешившихся от света и ведущих целомудренную жизнь монахов; они не отличаются каким-либо особенным костюмом, кроме белого тюрбана и длинных волос. Между ''садху'' и ''буни'' (учеников шиваитов) существует смертельная вражда, выражающаяся с одной стороны молчаливым презрением, а с другой – неудачными со стороны ''буни'' попытками стереть ''садху'' с лица земли. Эта неприязнь напоминает антагонизм "света и тьмы", нечто вроде дуализма Ахура-Мазды и Аримана у последователей Зороастра. На первых народ взирает как на магов, сынов солнца и божественного начала; на вторых – как на опасных колдунов. Наслышавшись о репутации первых и их "чудодейных" способ­ностях, сгорая любопытством увидеть на деле приписываемые им (даже многими англичанами) ''чудеса'', мы очень просили ''садху'' навестить нас вечером в нашей вихаре. Но красивый аскет наотрез отказался, под предлогом, что мы поселились в храме идолопоклонников, одна атмосфера которых действует на него неприязненно. Видя его непреклонность, мы было пробовали предложить ему денег, но он решительно от них отказался, и мы ушли.

Тропинка, или скорее выем на почти перпендикулярной стене скалы к нашей вихаре, ведёт от главной пещеры вдоль обрыва в 900 футов [274,32&nbsp;м] глубины. Требуется верный глаз, твёрдая поступь и очень крепкая голова, чтобы при малейшем неосторожном шаге не скатиться в пропасть; тут посторонняя помощь почти бесполезна, так как по этому выему (около двух футов [61&nbsp;см] ширины) идти двум особам рядом положительно невозможно. Пришлось пробираться гуськом, призывая на помощь всё имеющееся налицо присутствие духа; у некоторых же из нас этот дух находился в бессрочном отпуску. Особенно неприятно было положение нашего американского полковни­ка, весьма полного, близорукого почти до слепоты и, вследствие этого, страдающего головокружением. В виде слабого утешения, мы было затянули хором дуэт из «Нормы»: "Moriamo insieme"<ref>"Умрём вместе" (итал.) – дуэт Нормы и Адальжизы из оперы "[https://ru.wikipedia.org/wiki/Норма_(опера) Норма]" (1831) Винченцо Беллини. – Ред.</ref>... и для вящей уверенности, что смерть либо минует всех, либо мы все четверо "умрём вместе", крепко держали друг друга за руки&nbsp;– гуськом; однако полковник нас заставил-таки сильно перетрусить за него. Мы были уже на полдороги, как вдруг он, оступившись, зашатался, внезапно вырвал руку из моей руки и&nbsp;– покатился вниз... Держась все трое одною рукой за кусты и скалы, мы даже не успели поддержать его другою. Вырвавшийся у нас единодушный крик ужаса замер с первой секунды, когда, обернувшись лицом к пропасти, мы увидели, как, наткнувшись по склону шагах в шести под нами на деревцо, он повис на нём обеими руками и ногами. К счастью, мы знали его за хорошего гимнаста, владеющего к тому же замечательным хладнокровием. Но минута была критическая: тонкий ствол мог каждую минуту сломаться, и наш полковник полететь в бездну. Мы уже стали было кричать о помощи, как вдруг, будто выросши из недр горы, нам предстал таинствен­ный ''садху'' со своею коровой...

Оба шли футах в двадцати [6,1&nbsp;м] под нашими ногами, по невидимым выступам скал, где, казалось, негде было укрепить и детской ноги – шли также беспечно и уверенно, как если бы вместо отвесной скалы они шли по широкой шоссейной дороге. Подняв голову,'' садху'' закричал висевшему над его головой полковнику держаться крепче, а нам не трогаться с места. Ласково потрепав "пятиногую" по шее, он снял с неё верёвку, всё время тихо напевая что-то вроде "мантры"; затем, взяв её обеими руками за голову, направил её в нашу сторону и, защёлкав языком, спокойно сказал ей: "чал!" (иди!) В одно мгновение, запрыгав, словно дикая коза, вверх по скалам, корова очутилась немного впереди нас, где и стала на тропинке, как вкопанная. Сам же ''садху'', по-видимому, с такою же ловкостью полез к дереву, и обмотав полковника верёвкой за пояс, сперва поставил его на ноги, а затем, поднявшись выше на тропинку, одним взмахом сильной руки втащил его за собою, немного бледного и потерявшего лишь своё ''pince-nez<ref>Пенсне (фр.). – Ред.</ref>'', но отнюдь не присутствие духа.

–&nbsp;Ну, как тут быть? – закричали мы все. – Мы вас не отпустим одного далее…

–&nbsp;Вы только взгляните на этот чисто греческий, величественный профиль!.. Посмотрите на позу этого человека... Как он весь отделяется на золотисто-голубом фоне неба. Это греческий Адонис<ref>[https://ru.wikipedia.org/wiki/Адонис Адонис] – бог плодородия и возрождающейся природы в древнефи­никийской мифологии, распространившийся также в Греции и позднее в Риме. Адонис славился своей красотой и в него влюбляется богиня любви Афродита. – Ред.</ref>, а не индус...  

–&nbsp;Не ищите его, он ушёл другою, одному ему известною дорогой, – небрежно заметил Гулаб-Синг. – В вашей благодар­ности он вполне уверен, а денег ваших ему не нужно. Он ''садху'', а не ''буни'', – добавил он с гордостью.

–&nbsp;Кто знает, – шепнул мне полковник, – быть может и правда, что о нём говорят?

В главной зале вихары, в трёх стенах которой были прорыты двери в 12 меньших келий, находилось высеченное в скале в натуральный рост изображение Бхавани (богиня Шивы). Из утробы "дэваки" струились чистые, прохладные воды горного родника, падавшие в бассейн у ног её. Кругом лежали кучи жертвоприношений: цветы, рис, бетель и ладан. Там было так сыро, что мы предпочли остаться ночевать на воздухе. Таким образом мы провели эту ночь на веранде, вися, можно сказать, между небом и землёй, освещаемые снизу огнями пылавших костров, зажжённых слугами Гулаб-Синга на страх диким зверям, а сверху – светом полной луны. Эта обстановка, ужин в чисто-восточном вкусе, на полу, на разостланных коврах и на толстых банановых листьях вместо тарелок; скользящие неслышными шагами, как немые тени, босые служители в белых кисейных драпировках и красных тюрбанах; пред нами беспредельная глубь, теряющаяся в волнах лунного сияния, а за нами тёмные своды вековых пещер, вырытых неизвестною расой, в неведомые времена и неведомо в честь какой доисторической религии, – всё это переносило нас в непривычный мир, в другие далёкие эпохи...  

Вот пред нами сидят пять представителей пяти различных народов, пяти совершенно разных типов и в пяти разнообразных костюмах. Все пятеро известны в этнографии под генерическим<ref>Родовым (фр. générique). – Ред.</ref> названием ''индусов'', вроде того как орлы, грифы, ястребы, коршуны и совы известны в орнитологии за «хищных», но представляют между собою такую же разницу. Каждый из этих пяти собеседников – раджпут, бенгалиец, мадрасец, сингалезец и маратх – потомок рас, о началах и происхождении которых европейские учёные спорят уже более полувека, не приходя ровно ни к какому между собою соглашению.<ref>''Раджпутов'', например, называют индусами и причисляют их к арийскому племени, тогда как сами они называют себя ''Сурьяванша'', т.&nbsp;е. потомки ''Сурьи ''(солнца), а брамины ведут свой род от ''Инду'' (луны) и называются ''Индуванша''. (''Инду'', ''Сем [Сома]'', ''Чандра'', по-санскритски – луна). Если первые арийцы, появляющиеся в прологе истории – брамины, т.&nbsp;е. тот народ который по решению Макса Мюллера перевалив через Гималаи покорил страну "Пяти рек", то раджпуты не арийцы, а если арийцы то не брамины, так как все их родословные и священные книги ''Пуран'' показывают, что они гораздо древнее браминов; и в таком случае племена арийские существовали в других странах света, кроме знаменитого ''Оксуса'' (''Oxus''), колыбели ''немцев'', ''прародителей'' ''ариан'' и ''индусов'' по фантазии упомянутого учёного и его немецкой школы. «Лунная» линия начинается ''Пурурвой'' (по родословной, составленной полковником Тодом с рукописей Пуран с архивов Удайпура), т.&nbsp;е. за 2200 лет до Р.&nbsp;Х. и гораздо позднее Икшваки (Ichswaka), прародителя сурьяванш. Четвёртый сын Пурурвы, Рех, стоит во главе линии лунного племени и только в 15 колене после него является Харита, основавший "каузику-готру" или "''племя браминов''". Последних раджпуты не терпят: «Дети ''Солнца'' и ''Рамы'' не имеют ничего общего с детьми ''Луны'' и ''Кришны''», – говорят они. Бенгальцы же, по их преданиям и истории, аборигены. А мадрасцы и сингалезцы – дравиды, которых по очереди причисляли к семитам, хамитам, арийцам, и наконец, предали воле Божьей, заключив, что по крайней мере сингалезцы должны быть монголы или туранского племени. маратхи – аборигены западной Индии, как бенгальцы восточной. Но к какой группе племён принадлежат эти две народности, за это не поручится ни один этнограф, кроме разве немца.</ref> Несмотря ни на что, показания самих народов отвергаемы по большей части потому только, что они не гармонируют с предвзятыми понятиями; смысл древних рукописей их перековеркан и факт отдан в жертву фикции, коль скоро последняя исходит из уст неких излюбленных оракулов. Невежественный народ часто обвиняется в суеверии по той лишь причине, что создаёт себе вымышленных идолов в мире духовном; а между тем образованный мир, мир жаждущий познаний, мир просвещённый, поступает в отношении к своим авторитетам ещё глупее обвиняемого им народа. Предоставив полдюжине увенчанных лаврами учёных право извращать факты по-своему, выводить собственные заключения по личному усмотрению, он побивает камнями каждого, кто осмелится восстать против резолюции этих якобы непогрешимых специалистов, называя его невеждой и глупцом. Вспомним, например, случай с Луи Жаколио<ref>[https://ru.wikipedia.org/wiki/Жаколио,_Луи Луи Жаколиó] (1837-1890) – французский писатель, путешественник, колониальный судья и преподаватель. Автор популярных романов и популяризатор восточной культуры, переводчик на французский язык «Ману-смрити». – Ред.</ref>, прожив­шим двадцать лет в Индии, изучившим в совершенстве язык и страну и смешанным однако же с грязью Максом Мюллером, чья нога никогда не была в Индии.

Самые древние народы Европы являются ребятами, еле вышедшими из пелёнок в сравнении с племенами Азии, особенно в Индии. И, Боже мой, как жалки и бедны кажутся генеалогии самых старинных европейских фамилий сравни­тельно с генеалогией некоторых раджпутских семейств! По мнению полковника Тода, более двадцати лет изучавшего их на месте в Раджастхане, эти родословные, ведущие свои записи от 1000 до 2200 лет до Р.&nbsp;Х. и подтверждаемые во множестве случаев греческими писателями, являются самыми совершенными и самыми безошибочными между родослов­ными всех древних народов. После долгих и тщательных разыскиваний и сравнений с ними ''Пуран'' и разнообразных надписей на памятниках, Тод пришёл к заключению, что в одних рукописях Удайпурского архива (ныне уже кем-то припрятанных) найдётся ключ не только к истории Индии, но и ко всемирной древней истории. Вот что, между прочим, говорит он по этому поводу:  

{{Стиль А-Цитата|«Дабы отыскать этот ключ, мы не должны следовать легковерному примеру многих археологов, незнакомых с Индией и потому воображающих, будто истории Рамы, Махабхараты, Кришны и пяти братьев Панду суть одни лишь "аллегории". Тот, кто пожелает серьёзно вникнуть в их легенды, очень скоро убедится, что эти так называемые "басни" все до одной основаны на фактах истории, доказательством чему служат потомки их героев, племена, древние города и до сей поры существующие монеты. Разберём сперва надписи на колоннах ''Инды-Престхы'', ''Пурага'' и ''Мевара'', на скалах ''Джунагура'' в Биджоли, на ''Аравули'' и в древних, рассеянных по всей Индии джайнских храмах, где мы находим столько надписей на языке, до сей поры нам неизвестном языке, в сравнении с которым самые иероглифы являются игрушкой, – и только тогда мы получим право выразить наше окончательное мнение».}}

А между тем профессор Макс Мюллер, который, как сказано выше, никогда и не заглядывал в Индию, судит и рядит и устанавливает для неё хронологические таблицы по собствен­ному усмотрению. Европа, принимая его слово за слово оракула, беспрекословно подчиняется его решениям. ''Et c'est ainsi que s'ecrit l'histoire''...<ref>И так пишется история (фр.). – Ред.</ref> Говоря о хронологии почтенного немецкого санскритолога, не могу утерпеть, чтобы не показать (хоть бы России), на каких хрупких началах основаны все его учёные доводы и как мало мы можем придавать веры его исчислениям, когда дело идёт о давности той или другой рукописи. Быть может, что в этом поверхностном описании Индии, не имеющем ни малейшей претензии на учёность, сказанное мною покажется не идущим к делу; но в России, как, впрочем, и во всей Европе, об этом филологическом светиле судят лишь по знакам восклицания и одобрения его подобострастных последователей, а «Веды Башьи»<ref>Перевод ''Вед'' на язык хинди с комментариями и объяснениями. Это первый полный перевод.</ref>, например, свами Дайананды не читают, да может никогда и не слышали об этом сочинении, что профессору Максу Мюллеру, конечно, весьма на руку. Постараюсь передать суть дела как можно короче.

В своём санскритском сочинении ''Sahitya Grantha'' профессор Макс Мюллер, указывая, что арийское племя в Индии приобрело свои понятия о Боге постепенно и чрезвычайно медленно, желает этим доказать, что ''Веды'' совсем не такое древнее писание, как это утверждают некоторые из его коллег. Представив затем более или менее веские доказательства и подтверждение этой новой теории, он заключает их неопровержимым, по его мнению, фактом, указывая в'' мантрах'' на слово ''hirannya-garbha'' [хиранья гарбха], которое он переводит словом "золото", и при этом добавляет, что так как отдел ''Вед'', называемый ''Chanda'', появился 3100 лет тому назад,<ref>''Веды'' разделяются на две части: на ''чанды'' (стопы, стихи и пр.), и на ''мантры ''(молитвы, ритмические гимны и вместе с тем заклинания в их применении белой магией).</ref> то отдел ''Мантр'' не мог быть написан ранее 2900 лет. При этом он рассекает филологически и хронологически ''Мантру'' ("Agnihi Poorwebhihi" etc.), в которой он находит выражение ''hirannya-garbha'' и затем торжественно уличает оное в анахронизме: «о ''золоте'' древние народы не имели никакого понятия (говорит он), стало быть, если в ''Мантре'' говорится о золоте, то эта ''Мантра'' сочинена в эпоху сравнительно современную» и пр.

Вот сущность ответа свами, к которому мы и отсылаем г-д санскритологов, если они только потрудятся заглянуть в его ''Rigvedadi Bhashya Bhoomika<ref>Это периодическое ежемесячное издание, вероятно получается в России, в С.-Петербургской Академии.</ref>'' (книга 4, стр. 76).

В эту ночь все мои спутники, кроме меня, спали как убитые. Свернувшись возле догорающих костров, они нимало не обращали внимания ни на гул доносившихся с ярмарки тысяч голосов, ни на продолжительный, глухой, словно раскаты далёкого грома, рёв тигров, поднимавшийся из долины, ни даже на громкое моление пилигримов, шествие которых по узкому карнизу скалы, с которого мы чуть было не слетели днём, продолжалось взад и вперёд всю ночь. Они приходили партиями по два, по три человека; иногда шли одинокие женщины. Так как им не было доступа в большую вихару, на веранде которой мы лежали, то, поворчав, они отправлялись в боковую келью, нечто вроде часовенки, с изображением Дэваки-Мата (богини матери) и с наполненным водою ''танком''. Подойдя к дверям, пилигрим простирался на земле, клал приношение у ног богини и затем или окунался в «святую воду очищения», или же, зачерпнув рукой воды из ''танка'', мочил себе лоб, щеки, грудь; потом снова простирался и шёл уже назад, спиной к дверям, где опять простирался, пока с последним воззванием к "мата, маха мата!" (матери, великой матери!) окончательно не исчезал в темноте. Двое слуг Гулаб-Синга, с традиционными копьями и щитами из носорожьей кожи, получив приказание охранять нас от диких зверей до рассвета, сидели на ступеньке над пропастью. Не в состоянии уснуть, я следила за всем окружающим с возрастающим любопытством. Не спал в ту ночь и такур. Каждый раз, как я полуоткрывала отяжелевшие от усталости веки, мне бросалась в глаза гигантская фигура нашего таинственного друга...

Но ни шипенье, ни громкий бой часов, ни моё быстрое движение, заставившее мисс Б*** сонливо приподнять голову, не пробудили Гулаб-Синга, который всё также висел над пропастью, как и прежде. Прошло ещё с полчаса. Несмотря на долетавший издалека гул празднества, всё кругом было тихо и неподвижно; сон бежал от меня всё более и более. Подул свежий предрассветный и довольно сильный ветер, разом зашелестевший листьями и вскоре закачавший кругом нас вершинами торчавших из бездны деревьев. Всё моё внимание было теперь сосредоточено на группе трёх сидевших предо мною раджпутов: на двух щитоносцах и их господине. Не знаю почему, но оно было особенно привлечено в эту минуту длинными развивавшимися по ветру волосами слуг, сидевших сбоку веранды и более защищённых от ветра, нежели их ''саиб''. При взгляде в его сторону, мне показалось, будто вся кровь у меня застыла в жилах: висевшую возле него и крепко привязанную к колонне кисейную вуаль (''топи'') хлестало со всех сторон ветром; длинные же волосы ''саиба'' лежали неподвижно, словно приклеенные к плечам: ни один волос не шевелился, ни малейшего движения в лёгких складках обвивавшей его белой кисеи; изваянная статуя не может казаться неподвижнее...

Да что ж это такое? Бред, галлюцинация или изумительная, непонятная действительность? Крепко зажмурив глаза, я было решилась не глядеть долее. В эту минуту что-то захрустело в двух шагах от ступени, и длинный чёрный силуэт – не то собаки, не то дикой кошки – ясно очертился на светлом фоне неба. Животное стояло на краю обрыва боком, и высокий, трубою хвост то подымался, то опускался в воздухе... Оба раджпута быстро, но неслышно встали и повернули голову к Гулаб-Сингу, как бы ожидая приказаний... Да где же сам Гулаб-Синг? На месте, где за минуту до того он так неподвижно сидел, никого не оказалось; лежала лишь одна сорванная ветром ''топи''... Страшный, продолжительный рёв вдруг оглушил меня, заставив вскочить на ноги; рёв этот, проникнув в вихару, казалось, разом пробудил уснувшее эхо и отозвался глухими раскатами вдоль всего обрыва. Господи... тигр! Не успела эта мысль ещё ясно сложиться в уме моём, как захрустели деревья, и словно чьё-то тяжёлое тело покатилось в пропасть. Все мгновенно вскочили; мужчины схватились за ружья и револьверы; произошла страшная суматоха…

–&nbsp;Что с вами? – раздался спокойный голос Гулаб-Синга со скамьи, где он снова сидел, как ни в чём не бывало. – Что это вас всех испугало?

–&nbsp;Тигр, или что другое, теперь это для нас очень мало значить. Что бы оно ни было, теперь оно лежит на дне пропасти, – отвечал, зевая, раджпут. – Вы, кажется, особенно встревожены? – добавил он с лёгкою иронией в голосе, обращаясь к истерически рыдавшей англичанке, которая видимо колебалась, упасть ли ей в обморок дли нет.

–&nbsp;Вероятно потому, что наши ''повелители'' приберегают порох на нас самих, делая нам честь считать нас опаснее тигров, – отрезал Гулаб-Синг.

–&nbsp;Но каким же образом вы отделались от «полосатого»? – допытывался полковник. – Разве кто стрелял?

Начинало светать, и Гулаб-Синг предложил спуститься вниз и до первых жаров осмотреть другие пещеры и развалины крепости. В пять минут всё было готово к завтраку, и в половине четвёртого мы отправились другой, более покатой дорогой в долину, на этот раз без особенных приключений. Только маратх, не говоря ни слова, отстал от нас и исчез.