ЕПБ-Письма из пещер-34

Ш

Елена Петровна Блаватская

Из пещер и дебрей Индостана

Письма на родину

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 Предисловие редакции • Приложения

<<   ☰   >>

eng • рус

Письмо XXXIV

Наутро всё было сделано по программе такура. С зарёй, т. е. за полчаса до солнечного восхода, так как зари у нас в Индии не полагается, мы отправились к какой-то деревушке при полном свете звёзд, и вышли из ландо в ту самую минуту, когда, словно газовые рожки под рукой театрального капельдинера, звёзды все разом потухли, а с горизонта на нас блеснуло, дохнув огнём и пламенем, солнце, светило дня и бич туристов в Индии.

Было шесть часов, а до девяти нам оставалось проехать ещё миль пятнадцать [24 км] до Матхуры, святой земли индусов всех сект, кроме шаивов. Только твёрдо решившиеся покончить с жизнью могут путешествовать в Раджпутане весной позже девяти часов утра. Вследствие этого мы выгрузились из нашего раззолочённого ландо только для того, чтобы перейти в крытый шарабан времён господства португальцев, а может и самого Александра Македонского, в который, как на слона, пришлось нам влезать по лестнице. Я поместилась с Нараяном и бабу на одной скамье, а полковник сел между Анандой Свами и Мульджи на другой.

Такое распределение мест имело своё значение. "Молчаливый генерал" был ярым поклонником мистических приёмов хатха-йогов и сочувствовал полковнику О*** в его факирских стремлениях; а я восставала против них, тогда как бабу просто смеялся над "влюблёнными в грязных байрагов европейцами".

Таинственный шалаграм, невзирая на свои чудотворные свойства, должно быть причинял полковнику некоторую неловкость в движениях. Он был величиной с большой апельсин. Укрепив его тесёмками вокруг талии, счастливый обладатель оного не мог ни скрыть его присутствия на своей особе, ни помешать ему переезжать на поясе с одного места на другое при каждом толчке нашего допотопного экипажа. Шалаграм торчал у него то на одном боку, то выглядывал из-под парусинного, тонкого пальто на другом. О*** постоянно поправлял его, вставал с места и вообще, как говорят, немило­сердно толокся, чем и приводил меня в нервное раздражение...

Вероятно, полуночный разговор Нараяна с юным Братом Рощи повлиял на него и успокоил его. Бедный отверженный кандидат казался если не совсем утешенным, то по крайней мере покорившимся своей участи. Пока trio мистиков торжественно рассуждали о чудотворной силе золы из священного коровьего навоза, мы с бабу искали средств позавтракать из корзинки с провизией, не выкалывая себе глаз и не причиняя другим ущерба. Нас подбрасывало и швыряло с одного конца шарабана на другой самым недостойным образом, и я чуть было не возроптала на такура за такой экипаж.

Ради исторической верности, впрочем, спешу оговориться: употребляя слово trio, я выражаюсь неверно. Рассуждали о чудодейной силе золы, которою пачкаются сектанты Шивы, только "генерал" с полковником, а поправлял их многочислен­ные ошибки и неправильные воззрения Ананда Свами. Нараян слушал и поучался.

Дорога скоро пошла песчаная. Попадая, наконец, яствами вместо носа и глаз в рот, куда им и следовало сразу попасть, если бы не ухабы, мы, наконец, с бабу насытились и успокои­лись. Полковник, перестав изображать собою каучукового человека на верёвочке, тоже прояснился, и разговор скоро сделался общим и весьма назидательным.

Что у кого болит, тот о том и говорит.

– Это уж не наша с Вами вина, полковник, что мы оба были женаты, – рассуждал огорчённый Мульджи. – Вы ещё, может быть, женились по собственному желанию, а меня закабалили, когда мне было всего шесть лет... Что ж мне было делать? не убивать же своей жены для того, чтобы поступить в радж-йоги; да оно и не помогло бы, а только послужило бы ещё бо́льшим препятствием. Вот и выбирай... В радж-йоги не пускают, а от хатха-йогов отстраняют. Конечно, это система весьма на практике опасная; но что же нам делать, Свами, когда другого нам нет выбора? Лучше хатха, чем ничего. Достигнув известного возраста, нельзя обойтись без религии... никак нельзя!..

– Можно изучать философию и не вдаваясь в крайности, – спокойно заметил Ананда Свами.

– Вам это легко говорить. Вас не женили насильно и не спрашиваясь, и пред Вами все дороги к тайным наукам открыты, – разозлился Мульджи.

– Меня, впрочем, интересует в этой науке не столько религия, сколько достижение трансцендентальных тайн йогизма, и я должен достичь своей цели так или иначе. Я должен научиться не только пранаяме, но и всему, что способствует развитию психических сил, – кипятился О***.

– Надеюсь, что Вы, прежде всего, научитесь носить Ваш шалаграм. Вы чуть не перебили мне локти им, – завопила я, потирая руку при новом толчке.

– Извините и будьте снисходительны к Вашим товарищам. Ведь я же не нарочно... Дотроньтесь до талисмана ушибленным местом, я уверен, что вся боль пройдёт!.. Не хотите? Ну, как знаете. Только не забывайте, что этот шалаграм – подарок нашего благословенного такура, и что он, наверное, недаром его прислал.

– Конечно недаром, а как искус, да и не Вам одному, как я теперь узнаю к своему горю!..

– Для того, чтоб шалаграм, рудракша и другие такие святыни оказывали действие, в них следует прежде всего верить, – заметил Нараян с упрёком в голосе, – а для того, чтоб они приносили пользу их владельцам, с ними надо обращаться каждое утро и вечер по предписанным шастрами правилам, иначе они скоро утрачивают свои качества, а затем приносят один лишь вред тому, кто их на себе носит...

– Правила, о которых Вы говорите, мой милый Нараян, равняются пудже?.. Это ли Вы советуете полковнику? – накинулась я с негодованием на него...

– Неужели это так? – произнёс О***, немного взволнованный сказанным, но не выясняя, чем именно, новым ли сведением от Нараяна или же моим пояснением. – Правда ли это? – переспросил он, обращаясь к Ананде Свами.

Аскет тихо наклонил голову, но ничего не сказал. Наступило молчание.

С минуты его появления между нами этот юноша сильно возбуждал моё любопытство. Я положительно не могла прийти к какому-либо определённому о нём заключению и только наблюдала за ним издали. Рекомендация такура была так веска в моих глазах, что я, конечно, не доискивалась, хороший ли он человек, не шарлатан ли, каких много бывает из величающих себя аскетами и йогами в Индии. С этой стороны Ананда Свами был вполне застрахован против подозрения. Но я страстно желала узнать, насколько в нём развиты те изумительные психические дары, пред которыми мы все склонялись в лице такура. Обладает ли он в равной степени способностью читать в мыслях других как в открытой перед ним книге? Может ли он не только читать, но и управлять мыслями других, производить хоть некоторые из тех удивительных явлений, которые, по-видимому, так легко даются такуру? "Зачем он его прислал? к чему?" – думалось мне. Я знала, что полковник напрасно надеется достичь, хотя в малых размерах, не только высоты радж-йогизма, но даже тех странных, необъяснимых психофи­зиологических способностей производить так называемые "чудеса", которыми справедливо славятся некоторые хатха-йоги. Для радж-йогов требуется, как показано, дрессировка и чисто психические неуклонные усилия в этом направлении с самых юных лет; полное изучение, а главное, понимание тайного смысла учения Патанджали, а не мёртвой буквы его системы, и посвящение в мистерии, которых не выдадут посвящённые брамины никому и ни за какую цену. А дабы сделаться хатха-йогом, необходимы годы нечеловеческих, сверхъестественных усилий и физических истязаний. Да и надо родиться с такими физиологическими идиопатиями, иначе ничего из этого и не выйдет, а останется лишь факирская отвратительная внешность, да чистое шарлатанство. Против последнего такур громит во всеуслышание, а первого он не в состоянии представить полковнику. Так для чего же эта напрасная комедия? Зачем допускать нашего честного, доверчивого президента одурачиваться в глазах индусов, как и в собственных глазах? Расспросить разве Ананду? Следить за ним, пока он чем-либо выдаст свою миссию? Только не похоже, чтобы он был способен проговориться!.. Не сводила я с него глаз целый вечер накануне, не сводила их и теперь с пяти часов утра, и всё же не пришлось мне уловить на этом юношеском лице ни тени улыбки, ни даже какого-либо определённого выражения. Оно неподвижно, положительно непроницаемо под маской мёртвенного, полного спокойствия. Голос его мягкий и нежный, напоминает монотонное чтение вполголоса; ни малейшей интонации, хотя цветы восточного красноречия подчас так и сыплются; мысли сильно и верно выражены, в глазах тоже отсутствие выражения, даже иногда мысли. Огромные зрачки то сжимаются, то расширяются, блестят, потухают, словно в них происходит периодическое движение часового прибора.

У меня даже побежали мурашки по телу, когда его лучистые, спокойные глаза встретились с моим любопытным взглядом. Но и тут глаза эти мне ничего не сказали. Нет сомнения, он владеет собой ещё лучше такура.

Между тем полковник не переставал волноваться.

– Но ведь я же не знаком с обрядностями! – жаловался он. – Как же мне быть? И что же мне делать с шалаграмом?

– Снять и сохранять его в шкатулке, – посоветовала я.

– Не научите ли Вы меня необходимым формулам, когда мы приедем в Матхуру, дорогой гуру, – продолжал О*** молить юного сфинкса, не обращая никакого внимания на мой совет.

– К сожалению, должен Вам в этом отказать. Одни брамины-ваишнавы (секта Вишну), посвящённые в арчану (обряд) шанкха, падмама, туласи и шалаграма, могут в свою очередь посвящать других. Я же не имею такого права.

– Так, может быть, Вы успеете уговорить одного из таких браминов. Постарайтесь, прошу Вас.

– Постараюсь, но только успех очень сомнителен, – отвечал Ананда, глядя на всех и ни на кого.– Впрочем, этот шалаграм обладает сильными свойствами и без лишних джапам (церемоний), и я даже обязан Вас предупредить...

– Что такое? расскажите, умоляю Вас...

– Этот камень представляет Гопала-Кришну. Тот, кто носит его на себе, должен избегать встречаться с коровами. Иначе коровы, целое стадо их, бросятся бежать с радостным мычани­ем за обладателем такого шалаграма. Он привлекает их неудер­жимой магнетической силой...

Я посмотрела на Ананду Свами в удивлении. Смеётся он, что ли, над нами? Но его лицо было, как и всегда, серьёзно и бесстрастно.

Полковника чуть-чуть не передёрнуло.

– Это так, – вставил словечко Мульджи. – У моего деда был такой шалаграм, и коровы такура Видванского, у которого он служил диваном (министром), чуть было раз не забодали его, ласкаясь к нему.

– А ведь Матхура полнёхонька коров, полковник, да вдоба­вок ещё священных! – пригрозила я, еле удерживаясь от смеха.

– А "священных макашек" там ещё больше! – ввернул словцо бабу.

– Ну, это для того, чтобы не снимать с тебя лишних фотогра­фий, бабу, – язвительно заметил благочестивый Мульджи. – Тебе-то уж нечего помогать мам-саиб. Она не обязана уважать наших верований, а ты – индус.

– Мы обязаны, как теософы, уважать все верования, – сентенциозно произнёс президент. – Но не в том дело, а в вопросе, как мне употребить с пользой шалаграм? Впрочем, я посоветуюсь об этом с такуром, – добавил он, как-то разом успокаиваясь. – Что это у Вас за бамбук, Ананда Свами? – внезапно вопросил он, занявшись новым предметом и с любопытством разглядывая висевшую на руке аскета палку.

– Это хануманта-бера... магический жезл всех мадрасских аскетов, – предупредил бабу ответ.

– Так ли это? – переспросил полковник с сомнительным доверием к познаниям бабу. – Могу ли я просить Вас, Ананда Свами, дать мне на этот счёт несколько подробностей?.. Я читал про такой жезл в сочинениях Жаколио. Правильно ли он его описывает?

– Нет; потому что он собирал свои сведения от тех, которые сами ничего не знали о дёнде (название жезла) и греховно обманывали его.

– Ну, а нам Вы можете дать историю этого Вашего бамбука и сказать, почему он считается магическим и называется "ханумановским"?

– Вам могу. Вы теософы и имеете право на наше доверие. Я к вашим услугам. Спрашивайте.

– Так почему, например, отвергая богов, как сказки, Вы между тем носите посвящённые Шиве и Хануману предметы? Что это за тайна?

– В этом нет ни малейшей тайны. Всё дело в том, что в нашей мифологии нет той басни, которая не была бы основана на истине. Я ношу рудракши и дёндане не потому, что брамины вздумали окружать эту истину туманом той или другой басни, а потому, что дерево и плод, из которого они сделаны, имеют сами по себе свойства, полезные для некоторой предвзятой мною цели.

– Однако, это довольно рискованное для Вас дело. Те, кому Вы не объясните сущность дела и причину такого действия, не увидят между Вами и хатха-йогами никакой разницы.

– Отрешившись от света, мы не видим причины озабочи­ваться тем или другим его мнением о нас. Люди могут думать о нас что им угодно.

– Вы сейчас говорили о полезных для Вашей цели свойствах дерева и плода дёнды и рудракши. Не можете ли Вы нам сообщить кой-чего об этих свойствах?..

– Я могу вам сообщить лишь мёртвую букву легенды и основанной на ней обрядности. Настоящий смысл открывается нам только после третьего посвящения.

Два глубокие вздоха раздались одновременно в шарабане. Но лицо Ананды осталось бесстрастным, хотя он и взглянул мельком на Нараяна.

– Хануманта-бера (дерево Ханумана) растёт лишь на Удаягирских холмах, милях в ста от Неллора, в Мадрасском президенстве, – начал Ананда своим тихим, однообразным голосом. – Хануманта-бера – любимое дерево обезьян породы Ханумана, и поэтому оно сделалось священным и названо в его честь. Одни невежды-материалисты способны видеть в Ханумане настоящую обезьяну, а в ней – бога. Хануман называется у нас в мифологии ваханом Рамы, то есть седалищем или физическим прототипом того, кто сам представляет олицетворение качеств солнца. Хануман – прародитель дравидов, расы во всём отличной от браминов севера, и назван ваханом Рамы потому, что наши предки были вполне детьми солнца, сурьявамшами, союзниками солнца юга и тропиков, как и союзниками великого "царя-солнца" в смысле метафорическом. Хануман, короче сказать, если взирать на него в смысле символическом, есть коллективно взятое представление южных народов, даже на Западе, исторически он Бхимасена, сын Кунти, тётки Кришны, с отцовской стороны, а мифологически – сын Вайю, бога воздуха, хранитель и перевозчик при реке Вираджайя, индусского Стикса, которую каждому смертному приходится переезжать в мире теней и которой никому не переехать без помощи Ханумана. Смысл этого тот, что прежде чем человек достигнет, в других и более совершенных мирах, той точки прогресса, когда он не станет более нуждаться в грубо-объективном образе, он должен начать с исходной точки человечества, под видом обезьянообразного человека, со всеми его животными страстями и инстинктами. Дабы сделаться дэвом, следует сперва родиться человеком. Надо завоевать каждый шаг, каждую ступень, ведущие к высшему прогрессу личными усилиями и заслугами. Не трудно понять, почему брамины учат, что эта река Вираджайя, имеющая, по их учению, такое огромное символическое значение в нашей духовной эволюции, охраняется Хануманом, и затем почему и сам бог-обезьяна находится в таком почёте. Купаясь, каждый брамин обязан, при восходе солнца, закрывая пальцами обеих рук ноздри, уши, глаза и рот и сосредоточивая всё своё внимание на священном четверосложии "Вираджайя", произнести его трижды и громким голосом. Особенно обязателен этот ежедневный обряд для браминов-брахмачарьев...

– Не от того ли, что в Рамаяне Хануман зовётся тоже "брахмачарием", "девственным аскетом", глубоко изучившим логику и нававьякарнам, или все девять систем грамматики? – невинно спросил бенгалец.

– Не перебивайте, бабу!.. Это неучтиво, да и нам мешаете слушать, – сердито воскликнул Мульджи.

– Действительно; "девственный аскет" и "брахмачарья" – эпитеты, по праву принадлежащие Хануману, – спокойно и как бы не замечая умышленного намёка подтвердил мадрасский брахмачарья. – На Ханумана даже указывают как на основателя санскритской грамматики; вследствие чего ни один поэт или автор не преминет написать ему, наряду с Сарасвати, богиней тайной мудрости, хвалебный гимн на первой странице своего сочинения.

– Но когда же мы услышим о "магическом жезле" – жалобно спросил полковник.

– Теперь я снова к вашим услугам, – слегка поклонился нам французский брамин. – В день Хануманта джайянти поклон­ники обезьяны-воина постятся целый день и совершают пуджу. Затем, ровно в назначенный посвящёнными астрологами "счастливый" час, они отправляются на Удаягирские холмы, где, совершив все предписанные церемонии, срезают палки со священных деревьев Хануманта-бера и несут к себе домой.

– Такие же, как Ваша палка?

– На вид точно такие. Но так как весьма мало учёных браминов, которые успевают довести до конца приготовление палки, потому что требуется более года ежедневных о ней забот, пока палка превратится в "магический жезл", то в итоге они чрезвычайно редки.

– А какие же свойства "жезла", когда он приготовлен по всем правилам?..

– Это зависит от его обладателя, так же как и в вопросах о рудракши, о туласи и других подобных этому предметах. Сообщаемые ей свойства разнообразны. Если вы спросите о них брамина-сектанта, то он вам ответит, что посредством своего дёнда он может вызывать подвластных ему "духов" и заставлять пишачей выходить из завладеваемых ими человеческих тел; что дёнда помогает приобретать и развивать в себе ясновидение; предохраняет обладателя от джиннов (злых духов), болезней и дурного глаза; вылечивает ото всяких недугов; словом, что её свойства те же, какими обладал великий "обезьяна-бог", и так далее.

– Но Вы нам повторяете лишь то, что, вероятно, ответил бы на наш вопрос сектант. А Вы ведь не принадлежите к этому классу? Так вот мы желали бы знать, что Вы нам ответите...

– Я отвечу, что палка без руки, сообщающей ей силу совершать тот или другой подвиг, бесполезна; что в руке радж-йога, ум и воля коего действуют вполне сознательно, палка делается проводником этой воли, как телеграфная проволока, проводящая мысли того, кто посылает депешу, но остающаяся в отсутствии такого агента куском простого металла. В руке хатха-йога её действия часто бывают изумительны, но так как ум двигательной силы действует бессознательно, то и свойства дёнда переменчивы и не всегда согласны с разумом и строгой нравственностью.

– Но разве хатха-йог действует бессознательно, как наши медиумы?

– Нет, не совсем. В принципе действуют его собственные желания и даже мышление; стало быть, он действует не бессознательно. Но, веря в своих несуществующих богов и их помощь, он не сознаёт своего полного сознания, не признаёт своего личного контроля. Обособляя действие от причинности, т. е. от своей сознательной воли, потому что большая часть таких чудодейных саньяси не философы, а просто фанатики, он и сам считает производимые им явления работой Ханумана и вводит других в заблуждение, сея вместо знания и добра одно суеверие, а часто и великое зло.

– Так, стало быть, и мой шалаграм без моей воли не станет действовать? Но как же мне приобщить его к ней?.. Научите, ради истины и во имя человечества. Могу ли я, например, лечить им, производя месмерические пассы?..

– Если воля в Вас сильна, желание помочь и любовь к человечеству непоколебимы, то, вероятно, Вы на него, со временем, сильно подействуете. Но, повторяю, Ваш шалаграм обладает ещё собственными, специально ему присущими качествами. Это тоже своего рода магнит, с которым Вы можете делать разные опыты, разнообразя их до бесконечности, но специфические свойства которого всегда останутся при нём.

– Gare aux vaches, mon colonel, – засмеялась я.

– Ах, оставьте, прошу Вас! Не мешайте! – замахал руками глубоко заинтересованный президент. – Ну, а вот Ваши рудракши, на шее, туласи и эти tutti quanti аскетов? что ж о них-то?.. Такие же, как и дёнда, – a?.. Ведь всё-то это святыни, Шивы да Вишну, разных рудр да дэват, в которых Вы не верите, но эмблемы коих Вы всё-таки носите, как будто на свете и нет других предметов с такими же полезными Вам свойствами? – подмигнул полковник аскету, который и бровью не повёл.

– Вы ошибаетесь. Я только не верю в сущность и личность таких богов. Я отвергаю тень, а не самоё бытие. Я верю в эти мировые силы, облечённые народной фантазией в формы сохранителя и разрушителя; и зная кое-что из сокровенных соотношений таких сил с силами природы и её вещественными произведениями, я не могу не верить в них. Иначе такие личности, как такур и даже я сам, не отдавались бы вполне и всецело служению им.

– Но зачем же в таком случае, – спросила я, впервые обра­щаясь к нему прямо, – именно "такие", как такур, позволяют жертвовать истиной и духом – форме?.. Вот наш Мульджи замазал себе в честь Матхуры, без сомнения, весь лоб белой золой. Для чего это пачкание?

– Это не "пачкание", мам-саиб, – отвечал немного обижен­ный "генерал", – а уважение к вековым обычаям...

– Но ведь Вы не шаива, для чего же Вы следуете обычаю этих сектантов?..

– Потому что он общепринятый.

– Но в чём же заключается философия этого общепринятого обычая? На чём она основана?

– На сказке, – вмешался опять бабу. – Шива, видите ли, был тоже брахмачарьей, "девственным аскетом", как и Хануман; шмашанa было его любимым местопребыванием; там, весь выпачканный в золе умерших, с человеческим черепом вместо чаши для воды и весь обвешанный, вместо гирлянд из цветов, тысячью восемью змеями, с кодишешой на голове, он имел такую ужасную наружность, что заслужил название Угры. Но зато, когда его коллеги, другие боги, ради усмирения его слишком свирепого нрава, женили его на Парвати (Кали), то Угра сделался Сантой – святым. Так вот, в память его аскетических подвигов шаивы и натирают себе тело и всю рожу белой золой. Двойное нравоучение басни: не делайся брахмачарьей и аскетом, пока не уверен в своём темпераменте; а затем, женись, если желаешь превратиться в святого мученика...

– Ну, будет тебе болтать... ты ведь во всём найдёшь что осмеять...

– Нисколько, мой дорогой Мульджи. Я помогаю мам-саиб собирать сведения; доказываю ей всю логичность и пользу втирания золы в тело...

– Такое втирание основано на гигиене, – пояснил Ананда. – Шаивы аскеты избегают многих эпидемических болезней таким способом. Это ведь зола не тел сожжённых, а одного лекарственного корня, перемешанного с коровьим навозом.

– Но почему же радж-йоги не натирают себе тел... этим приятным... средством?

– У них есть другие и ещё лучшие.

"От того они и не стареют должно быть; по крайней мере наружно", – подумала я, глядя на Ананду.

О*** продолжал коситься на дёнду и ожерелье своего гуру и снова повёл атаку.

– Всё это так, и Вы нам превосходно объясняете, почему Вы не делаете того, либо другого. Но до сих пор я не могу добиться, почему радж-йоги, как посвящённые, так и кандидаты на посвящение, всё-таки делают кое-что из практикуемого хатха-йогами? Какая разница, например, в употреблении дёнда и рудракши радж-йогом и хатха-йогом?..

– Это может быть объяснено лишь тому, кто обладает правильным воззрением на разницу между этими двумя родами йогизма и на природные свойства названных предметов. Хатха-йога – позднейший и в сравнении с радж-йогой современный компромисс мистицизма; это результат веков неряшливого обращения с философией, победа внешней формы и обрядности над духом учения; а затем и постепенное вырождение брахма-видьи, божественной премудрости. Утратив, вследствие личного честолюбия и земных страстей, способность к объединению с Брахмой, то есть, с абсолютной природой, большая часть браминов, отчуждённая от оконча­тельного верховного посвящения, трудностей коего она не могла преодолеть, заменила радж-йогу хатха-йогой. Верующие в действительность последней убеждены, что сам Шива-Махатмиам сидит в каждом зерне рудракши, почему и относят всякое явление, происходящее с помощью, например, рудракши, как ясновидение или исцеление болезни, – не к своей силе и воле, а к непосредственному действию и участию Шивы. Радж-йог, напротив, отвергает как такое вмешательство, так и личность Шивы в принципе. Для него нет антропоморфных богов, есть только абсолютная, обоюдоострая сила созидания и разрушения, первоматерия, всемирная и единая, неотъемлемая частичка коей – он сам, хотя в обманчивом сознании земных ощущений он и является преходящим индивидуумом. Проверив её свойства годами методических опытов и сознавая эту силу в себе, он одаряет ею данный предмет, т. е. концентрирует её в нём, будь тот предмет рудракша, шалаграм или дёнда; а затем, при случае, даёт то либо другое направление этой силе, двойственное качество коей есть притяжение и отталкивание, делая это по собственной воле и усмотрении. Шива тут ни при чём. Таким же способом он превращает и жезл "дёнду" в вахана, наполняя его своей силой и духом и передавая ему на время собственные свойства. На Западе у вас магнетизёр, пропитывая своим жизненным током бумагу или какой-либо другой предмет для употребления больным, делает то же самое, только в несравненно меньших размерах.

– Позвольте, однако... Вы говорите о силе, духе, свойствах и могуществе, как будто это всё сводится к жизненной силе, к "магнетическому" току. Я понимаю, что магнетизёр может пропитать избытком своей жизненности неодушевлённый предмет в видах исцеления, я и сам это делал; но как же мне понимать Ваше заявление о такой же передаче этому предмету воли, мышления, сознательных действий и т. д., то есть невещественных, чисто психических качеств и свойств?.. Разве это возможно?

– Для того, кто о радж-йогах и настоящей брамавидьи ровно ничего не знает или знает очень мало, для того, кто не знаком с психологией Востока, вещество есть плод его собственных воззрений, выводов западной науки и её гипотез, то есть плод понятий безусловно относительных. Для него всякое вещество, от тока жизненной силы до минерала, есть материя. Ему неизвестны переходные степени от вещества условного и ограниченного до вещества первобытного и безусловного, то есть до первоматерии – муллапракрити: поэтому и объяснить ему суть действий радж-йога и передачи им неодушевлённому предмету эссенции его творческой силы чрезвычайно затруднительно, если не невозможно. Для западного учёного, у которого понятия о веществе основаны на соотношениях его организма со внешним миром и ограничены одной этой рамкой, всё, что не есть материя, есть либо "ничто", либо чисто бестелесное качество. Он или не верит в дух, или же если и верит, то неспособен получить ясного представления о "духе-сат" и "духе-силе". По его мнению, дух нечто не вещественное, поэтому не отделяемое и не передаваемое. А свойств и всех условий силы он не знает. Теургия древних западников, однако же, приводит нам в своих летописях бесчисленные примеры неодушевлённых предметов, одарённых временным движени­ем и как бы сознанием и даже произволом. То же свидетель­ствуют и религиозные верования современных западников. Но что известно в итоге учёному западнику о мировой субстанции, о её сущности и видоизменениях? Всё, что Вы знаете о веществе и его свойствах, о чувствах физических и духовных, всё ведь это лишь относительное знание, обусловленное свойствами Вашего же земного организма, Ваших же личных опытов и выводов науки, и основано на внешних чувствах, а не на действительных качествах вещества. Поэтому, если я Вам скажу, что недалеко то время, когда, начав консервами и экстрактом из говядины, молока и других животных продуктов, ваши химики дойдут наконец до экстрактов жизненного принципа, что уже отчасти и производится с давних времён гомеопатами и такими бессознательными алхимиками, как некий профессор Йегер, то Вы станете смеяться... Несмотря на такое неверие, я позволю себе предложить Вам это сведение в виде пророчества.

– Но какое же тут сравнение?.. Разве можно закупорить дух в бутылку! Ведь это мы только читаем в сказке О Рыбаке и Джине, о духе, засаженном в сосуд под печатью царя Соломона... в Тысяче и одной ночи...

– Так зачем же вы выбрали именно эту печать для девиза вашего общества?

– Потому что это фигура Шри-антары... чакры или "колеса Вишну", самый древний символ Индии...

– "Печать Соломона", находимая у нас, как и у халдеев, у первобытных народов Европы, как и у туземцев обеих Америк, в Африке, как и в Азии, доказывает лишь одно: сказка о Рыбаке и Джине основана на факте. Джин, то есть злой и вместе добрый, услужливый дух, есть олицетворённый символ той силы в природе, о которой я вам говорил: силы созидающей и разрушающей, притягивающей и отталкивающей. Соломон в народных легендах тот же "магик" и адепт. Он – патрон иудейских, как и европейских каббалистов, как Гермес – патрон магов египетских. Эта сила, сосредоточенная на каком-либо предмете, Соломоном ли, Гермесом ли, или радж-йогом Индии, то есть посвящённым в тайные науки адептом, есть не что иное, как бескачественный дух и качественная материя. Эта-то сила и создала человека, вахана Парабрахмы и Мулапракрити. В свою очередь, человек, сознающий в себе эту двойную силу, может передать избыток оной другим ваханам. Но для того, чтобы порождать и развивать в себе такой избыток, он должен, прежде всего, отрешиться от собственной личности, отдаться вполне служению человечества, забыть своё личное я, сделаться сперва достойным того, чтобы быть сотрудником природы, а затем уже – адептом.

– Но как и в чём именно помогает он человечеству или даже его прогрессу дёндами да рудракшами? Я понимаю желание сделаться адептом, изучить таинства природы из личной, так сказать, эгоистической цели, прежде всего, а затем уж помогать своими познаниями другим; но я не вижу никакого отношения между рудракшами и адептами с точки зрения благодетелей человечества!..

– Сожалею; но объяснить Вам этого при Вашей настоящей, духовной слепоте не берусь. Повторяю: чтобы сделаться радж-йогом, следует прежде всего отречься безусловно от собствен­ной личности, не иметь эгоистической цели, потому что такою целью задаются одни хатха-йоги, которые вследствие этого и уронили значение тайных наук в глазах непосвящённых.

– Но не можете ли Вы, – настаивал несколько сконфужен­ный прямым уроком полковник, – дать мне понять простым примером, для чего именно радж-йоги, как и презираемые ими хатха-йоги, носят, например, жезлы, вот эти дёнды?..

– Для того, чтоб эссенция двукачественной силы не развивалась под напором внешних случайностей повседневной жизни, а находилась бы, так сказать, в резервуаре, была бы всегда готовой к употреблению, ввиду возможных событий...

– Каких... например?

– Вообразите себе, что Вы идёте по улице с радж-йогом и ведёте разговор о предметах совершенно обыкновенных, но почему-либо интересующих его. В руке он держит никогда не покидающую его дёнду – вот как эта, – показал Ананда на свою семиколенную трость. – На Вас бросается из-за угла бешеная собака. Опасность близкая, пред которой вопрос о Вашем спасении зависит от быстроты действия, измеряемой не минутами, а секундами, мгновениями. Хотя мысль действует с быстротой электричества, однако же для приведения в порядок ума, только что занятого посторонними предметами, для извлечения из познавательного аппарата импульсов воли, необходимых для отражения собаки, может потребоваться полсекунды более того времени, которое понадобилось бы собаке, чтобы Вас укусить. Без своего дёнда радж-йог, быть может, не успел бы Вам помочь. Но дёнда, пропитанная эссенцией силы радж-йога, действует с быстротой молнии: направленная против животного, она мгновенно парализует его импульс броситься на нас; a повторением движения радж-йог мог бы даже убить зверя налету и не дотрагиваясь до него, если б это оказалось нужным. Вот что может сделать дёнда в обыкновенных случаях. Но называть её поэтому магическим жезлом неправильно, так как ни "жизнь", ни рудракша не могут быть обособленными от нашей сознательной воли и мышления или действовать независимо от нас. Одарять их таким свойством значит признавать в них присутствие познаватель­ного аппарата, как у человека, и равняется произвольному распространению суеверия и грубого поклонения веществу.

– Вы сейчас сказали, что дёнда никогда не покидает руки раджа-йога? Я никогда не видал, однако, такого жезла в руках у такура?

– Действующая сила заключается не во внешней форме вахана, и не одна дёнда выбирается носителем или седалищем "силы", – получили мы уклончивый ответ.

В эту минуту шарабан стуча, гремя, подпрыгивая низом и отдуваясь полотняным верхом, скрипя колёсами и вообще издавая самые невероятные звуки, загрохотал на мостовой Матхуры, обетованной земли благочестивых ваишнавов (поклон­ников Вишны).

"Шри-Маттра!" – воскликнул Мульджи, бросаясь ничком на пол шарабана. "Шри-Маттра!" – повторил за ним Нараян, вдумчиво вглядываясь вдаль, как бы поджидая кого. Один Ананда даже не повернул головы, въезжая. Пока мы все толпились, толкая и падая друг на друга, чтобы взглянуть из-за полотна на ряд розовых, унизанных обезьянами храмов, он и глазом не мигнул, даже когда я почти отдавила его голую ножку. На мои извинения он только посмотрел в меня (не на меня) своими глазами кроткой лани, как бы желая вычитать во мне, в чём именно я извинялась...

Мне стало жутко от этого взгляда. Я забыла Матхуру и предалась воспоминаниям о потерявшем душу "человеке-автомате" в сказке какого-то американского Гофмана.

Радда-Бай

Сноски

---