Изменения

воплощал в себе "великую тайну, раскрывавшуюся во время мистерий", и его образ, скорее всего, "был принят как символ женской половой зрелости, благодаря его способности к сбрасыванию старой кожи и самообновлению"<ref>См. Natural Genesis, v. I, p. 340.</ref>.  

воплощал в себе "великую тайну, раскрывавшуюся во время мистерий", и его образ, скорее всего, "был принят как символ женской половой зрелости, благодаря его способности к сбрасыванию старой кожи и самообновлению"<ref>См. Natural Genesis, v. I, p. 340.</ref>.  

Всё это верно, но лишь применительно к таинствам, связанным с жизнью земных ''животных'', поскольку в качестве символа "''переоблачения'' и возрождения в мистериях (раскрывавших тайны Вселенной — ''Е.П.Б.'')", то есть, как пишет автор, "''конечной фазы''" жизни'''[1]''' — а мы бы сказали, её начальной и кульминационной фаз — таинства эти выходят далеко за пределы нашего плана бытия. Они ведут своё начало из царства чистого, идеального света и, совершив весь круг преображений и символических форм, "таинства" возвращаются в свою первоначальную точку — в эссенцию ''имматериальной'' каузальности. Они принадлежат к области наивысшего гносиса. И, конечно же, они никогда не обрели бы ни своего настоящего значения, ни славы, если бы всё и исчерпывалось одними только физиологическими (и в частности, женскими) функциями!  

Всё это верно, но лишь применительно к таинствам, связанным с жизнью земных ''животных'', поскольку в качестве символа "''переоблачения'' и возрождения в мистериях (раскрывавших тайны Вселенной — ''Е.П.Б.'')", то есть, как пишет автор, "''конечной фазы''" жизни'''[1]''' — а мы бы сказали, её начальной и кульминационной фаз — таинства эти выходят далеко за пределы нашего плана бытия. Они ведут своё начало из царства чистого, идеального света и, совершив весь круг преображений и символических форм, "таинства" возвращаются в свою первоначальную точку — в эссенцию ''имматериальной'' каузальности. Они принадлежат к области наивысшего гносиса. И, конечно же, они никогда не обрели бы ни своего настоящего значения, ни славы, если бы всё и исчерпывалось одними только физиологическими (и, в частности, женскими) функциями!  

В качестве символа змей представал в стольких аспектах и передавал столько оккультных значений, что его можно сравнить только с самим деревом — "деревом жизни", — с которым он символически и практически нерасторжимо связан. Но никогда в древности эти символы (как в их метафизическом, так и в физическом смысле) — дерево и змей, и вместе, и порознь, — не подвергались такой вульгаризации, как в наши дни, в эпоху разрушения идолов, разрушения не во имя истины, а во славу самой грубой материи.  

В качестве символа змей представал в стольких аспектах и передавал столько оккультных значений, что его можно сравнить только с самим деревом — "деревом жизни", — с которым он символически и практически нерасторжимо связан. Но никогда в древности эти символы (как в их метафизическом, так и в физическом смысле) — дерево и змей, и вместе, и порознь, — не подвергались такой вульгаризации, как в наши дни, в эпоху разрушения идолов, разрушения не во имя истины, а во славу самой грубой материи.