Желиховская В.П. - Блаватская и современный жрец истины: различия между версиями

{{ВПЖ о сестре ЕПБ шапка

  | предыдущий  =  

  | следующий  = Радда-Бай

  | анг  =  

}}

{{Стиль А-Эпиграф | Наговор этот худший из ядов, – находит лёгкий доступ в мелкие умы.

|600px}}

Если эта латинская буква «Y», которой остроумный автор прикрыл только наполовину мою личность, в большинстве случаев называя меня прямо «Желиховской», кого-либо ввела в заблуждение, то я очень охотно разоблачаю сама себя, снимая прозвище, данное мне, вероятно, с единственной целью представить на суд публики не только мои разговоры, ведённые восемь лет тому назад, – какая счастливая память у г. Соловьёва! – но и мои письма...

Начнём по порядку, с феврал. № «Рус. вестн.».

Меня, право, трогают горестные возгласы г.&nbsp;Соловьёва о том, как он «''желал бы забыть'' всё то, что знает о несчастной Ел. Пётр. Блаватской»!.. Как бы ему приятно было не касаться своего заветного «''пакета с документами''» (?!) против неё, – если б это было возможно!.. Одинаково тронута и поражена я упрёками его в том, что я, – ''я'' ''одна виновата'' в нанесении ему этой нравственной пытки, своей беспримерной дерзостью: ознакомлением русских людей с хорошим мнением о её деятельности и сочинениях некоторых умных иностранных писателей<ref>Газ. «Новости». «Чужие мнения о русской женщине».</ref>...

Кажется, это ясно?

Повинуясь хронологическому порядку, я здесь обязана по чести заявить, что весь разговор г.&nbsp;Соловьёва с моей сестрой, по поводу мистера Джаджа (стр. 55), есть положительно плод его романической фантазии.

Что сей сон значит? – не нашего ума дело.

С первой же главы мартовского «Русск. вестника» г.&nbsp;Соловьёв с маху начинает фантазировать: я положительно никогда не знала ни теософских знаков, ни паролей; но, несмотря на это, из уважения к сестре, её делу и гостеприимству, никак бы не позволила себе подымать их условные знаки на смех, да ещё впервые видя человека. Впоследствии, правда, когда г.&nbsp;Соловьёв сумел меня сердечно расположить к себе, рассказами о своих несчастиях, о людской к нему несправедливости, – я, принимая в нём участие, не раз старалась его воздерживать от увлечений; я не усомнилась даже, – вполне доверяя его честности, – делить с ним некоторые опасения, на которые, быть может, не имела права.

На недостойных рассказах г.&nbsp;Соловьёва на стран. 105 – 107-й о том, как сестра моя обращалась с полковником Олкоттом, этим умным, знающим, энергическим, прекраснейшим стариком, своим помощником в трудах и лучшим другом, – я не хочу останавливаться. Мне вчуже стыдно за рассказчика!

Перехожу к апрельской книге «Русского вестника»; начинаю читать главу IX измышлений г.&nbsp;Соловьёва и – становлюсь в тупик!

Впрочем, на что мне говорить от себя?.. Писем его, писем и ещё писем!.. Они должны действовать убедительнее всяких восклицаний. В них сам г.&nbsp;Соловьёв докажет русским читателям, что из всех людей, '''имеющих право''' возмущаться чужими обманами, едва ли ''он ''его не утратил!

Вот какими милыми посланиями убаюкивал он нас, не только сестру мою, но и меня, которая уж никак не была повинна в обманах, ни перед ним, ни перед кем!.. Прошу не забывать, что все они относятся к тому времени, о котором он, с таким бурным негодованием праведника, рассказывает в главе ХII-й своего нынешнего измышления.

Во истину «''турусы на колёсах''», которым я имела необъяснимую впоследствии для меня глупость верить. Вот уж где было истинное «внушение» и дурманное ослепление. Я потом часто вспоминала уверения г.&nbsp;Соловьёва, что будто бы от него исходил некий «''fluide''», действовавший магнетически... Уж не его ли он пустил в ход со мной, сестрой моей и моими детьми, чтоб возбуждать наше недоверие и гнев, несправедливо, против близких людей, – ему на пользу?

Понятно, что на приводимый полностью отчёт Лондонского Психического Общества я отвечать не могу и не буду. Да если бы это и было мыслимо по месту и объёму, которые должен иметь мой ответ в защиту сестры, я бы его не предприняла, по следующим причинам:

В таком случае, как я счастлива, что он не имел доступа к своим письмам, хранящимся у меня.

В майском № «Русского вестника» г.&nbsp;Соловьёв продолжает тянуть ту же канитель «отчёта» Ходжсона, Майерса и К°, – отчёта, в сущности, долженствующего возвысить мою сестру до степени женщины гениальной, в особенности в глазах таких людей, как он, не считающих зазорным обманывать и лицемерить в виду общественной пользы. Если он имел задачей «спасение парижских теософов от злых обманов воровки душ», то она сама, Е.&nbsp;П.&nbsp;Блаватская, имела цели ещё несравненно шире и благодетельней: спасение всей Западной Европы, – пожалуй – всего мира, – от наплыва материализма, от козней безбожников, не верующих ни во что духовное, отрицающих бессмертие и праведное воздаяние. Человек, держащийся правил Лойолы, как он, – должен был бы преклоняться пред людьми, не смущающимися «''маленькой ложью''» ради '''большого''' блага.

Быть может, ему это и неизвестно, хотя довольно странно для человека, занимающегося литературой, не знать, что книги кое-что приносят авторам... Е.П.Б[лаватская] отдавала ''при жизни'' всё, что получала за свои английские книги, целиком в Общество; она тратила на себя лишь исключительно то, что зарабатывала беллетристикой в русских и др., сторонних журналах. Кроме работы своей при жизни, она ещё завещала Теософическому Обществу все свои отдельные издания, '''весь доход с её книг на вечные времена'''. Если принять в расчёт, что некоторые из них (как «[Разоблачённая] Изида» и «Тайная Доктрина») очень дороги и расходятся очень быстро; что в течение 15 лет первая имела 18 изданий (по 3000 экземпляров), а вторая, изданная три года тому и ещё не законченная (3-я часть теперь печатается), уже вышла третьим изданием и готовится полностью ''к четвёртому'', – то восклицание г.&nbsp;Соловьёва окажется, как и многое в статье его, – неосновательным.

После перерыва целого лета, г.&nbsp;Соловьёв, продолжая свои рассказы всё в том же духе неподкупного «жреца истины», заявляет читателям сентябрьского «Русск. вестника», что после отъезда сестры моей (осенью 1884 г.) в Индию, он всю зиму ничего не знал о ней.

Но, вот насчёт весёлого рассказца г.&nbsp;Соловьёва об ошибке в правописании «индусенка» Баваджи, я должна заявить свою непоколебимую уверенность в том, что, если в самом деле он, «по наущению Блаватской написал, вместо “блаженны верующие” – “''блаженны врущие''”», – то сделал это ''по ''её ''собственному желанию''... От неё, такая шутка с г.&nbsp;Соловьёвым весьма могла статься! Несколько писем её, того времени, свидетельствуют, что она уже замечала у него некоторую слабость на язык; ибо жалуется мне на неприятности, происшедшие из-за его не совсем верных показаний и болтливости (она тогда считала эти проявления лицемерия с его стороны лишь легкомысленной болтливостью). Адресуя этот намёк, о ''блаженстве врущих'', прямо г.&nbsp;Соловьёву, она, наверное, желала намекнуть и посмеяться над ним. Вольно было ему не понять её иронии!

Октябрьская статья г.&nbsp;Соловьёва прямо начинается с эффектной сценки: неосторожная Е.&nbsp;П.&nbsp;Блаватская опростоволосилась, – уронила «серебряный колокольчик» (тот самый, из которого не звон звенел, а летели аккорды струнные, как бы эоловой арфы, которые я сама и множество людей слышали, не догадываясь о такой интересной «штучке»). Он, разумеется, его учтиво поднял и подал ей, не воздержавшись однако от улыбки, которой доказал ей, что открыл её обман (стр. 231 и 232).

Farceur<ref>Шутник (фр.). – Ред.</ref>!.. Это он теперь только придумал разыгрывать судью и палача.&nbsp;

Теперь пришло время и мне заговорить от себя, то есть не опровергать только фальшь г.&nbsp;Соловьёва помощью его собственных писем, но рассказать действительную истину, известную не мне одной и записанную почти полностью и в письмах наших, и в дневниках.

Итак, несмотря на утверждение г.&nbsp;Соловьёва (стр. 261), что он с m-me Морсье «хорошо поняли, что ждать появления Блаватской в Париже или Лондоне – нечего», – факты доказали, что они в этом ошиблись, так же, как ошибались в очень многом другом. Как, например, ошибся он, утверждая, что Баваджи (индус, намекнувши ему о блаженстве «''врущих''») боялся смертельно «''бившей его''» Блаватской, не смел сказать слова ей наперекор; а между тем, Баваджи, как только распространилась клевета на Блаватскую, будто она «отрекается от Махатм» – до того озлился, что тотчас ушёл от неё и перешёл даже, временно, в лагерь её противников.

Зимой, вскоре после отъезда г.&nbsp;Соловьёва в Россию, сестра моя снова очень сильно заболела; жившая с нею в Вюрцбурге графиня Констанция Вахтмейстр писала мне об отчаянных отзывах докторов и передавала просьбы её, чтобы я приехала повидаться, вероятно, проститься с нею. Несмотря на все наговоры, которым я тогда верила (кроме собственно теософических дел, одновременно возникли семейные пени, сплетни и неприятности – всё из того же источника), я бы тотчас к ней поехала; но я сама почти всю зиму была в постели, а, поднявшись после жестоких бронхита, плеврита и пр. удовольствий, я не могла несколько месяцев отделаться от жестокого кашля. Но я писала, что весной или летом приеду непременно; так что г.&nbsp;Соловьёв совсем напрасно заставляет меня (на стр. 282) делать глупое и лживое показание, будто бы я ехала к сестре '''только для того,''' – '''чтобы отстаивать его интересы... '''Это было бы оригинально!

Он, вероятно, не знал, что в моих руках некоторые письма его к сестре моей, и забыл, что и в тех, которые он мне писал, ''не все одни его частные дела''. Он впрочем, предлагал мне ценой возвращения его переписки с моей семьёй '''откупиться '''от его личных на меня нападок; но я сама от выкупа отказалась...&nbsp;

Мне остаётся теперь сказать ещё немного. Необходимо лишь ответить г.&nbsp;Соловьёву на два замечания его относительно двух лиц – их собственными ему ответами. Но прежде да позволено мне будет заявить, – n’en déplaise<ref>Не в обиду будет сказано (фр.). – Ред.</ref> г.&nbsp;Соловьёву и родственникам А.М.Бутлерова, утверждающим противное, – что я видела письмо и портрет покойного профессора в руках моей сестры. Что же касается факта, о письме её из Остенде, в котором она, ''одновременно с газетами'' извещала нас о смерти его, – оно у меня цело; и, кроме того, я многим ''тогда же ''говорила об этом доказательстве её духовидения и показывала это письмо... Не постигаю, почему г.&nbsp;Соловьёв, сам, будучи таким присяжным духовидцем, не хочет допустить возможности этого свойства у других?

Старые письма умерших, любимых людей – перечитывать тяжко; но ещё тяжелей углубляться в старую переписку с людьми, когда-то близкими, с людьми, которых правде и дружбе верили – и которые не только изменили вашему доверию, но незаслуженно, жестоко над вами насмеялись... Да не взыщет на них Господь Бог! Вот всё что я, слава Богу, могу искренно пожелать им. Надеюсь, что это желание ''не всеми'' сочтётся за лицемерие, хотя бы по следующим двум причинам: как тщательно ни старался г.&nbsp;Соловьёв очернить меня перед русскими людьми, я уповаю, что ему это не особенно удалось. Что же касается до личности моей сестры, то она так неизмеримо выше его несостоятельных нападок, что все его комки грязи, в неё пущенные, вряд ли достигнут подножия того высокого пьедестала, на котором воздвигнут ей памятник в трёх частях света.

Заявив этот факт, я, разумеется, обязана подтвердить его достоверность. Для этого мне только необходимо открыть два-три журнала, из числа дюжин двух теософических органов<ref>«The Theosophist»; «Lucifer»; «The Path»; «Theosophical-Siftings»; «Light»; «The Theosophical Forum»; «Vahan»; «Buddhist»; «Pacific Theosophist»; «New Californian»; «Anti-Caste»; «Pauses» – и др. английские, индийские и американcкие. «Lotus Bleu»; «Aurore» – и др. французкие. «Sphinx» – немецкй. «Estudios Theosophicos» и «El Silencio» – испанские. «Theosofic-Tidscrift», – шведский и пр. Не считая тех, которые печатаются в Индии и на Цейлоне на местных наречиях.</ref>, существующих на белом свете по инициативе сестры моей, и меня тотчас же обуяет такое богатство доказательств, что я только буду иметь l’embarras du choix<ref>Затруднение в выборе (фр.). – Ред.</ref>.