Изменения

А в другом месте он опять же пишет:  

А в другом месте он опять же пишет:  

{{Стиль А-Цитата|“И если ему (исследователю – ''Ч.К.М.'') удаётся проникнуть достаточно глубоко, то он тогда оказывается в такой области, к которой его нынешнее воплощённое состояние совершенно непригодно: это область, в которой целиком растворена сама индивидуальность, а самые высокие, самые тонкие истины не заперты на замок в одной-единственной груди, но эманируют из всего пребывающего там сообщества, сферы жизни которых перемешаны друг с другом”.<ref>Ibid. P. 15. – Ч.К.М. [Ibid. P. 11 – Пер.]</ref>}}

{{Стиль А-Цитата|“И если ему (исследователю – ''Ч.К.М.'') удаётся проникнуть достаточно глубоко, то он тогда оказывается в такой области, к которой его нынешнее воплощённое состояние совершенно непригодно: это область, в которой целиком растворена сама индивидуальность, а самые высокие, самые тонкие истины не заперты на замок в одной-единственной груди, но эманируют из всего пребывающего там сообщества, сферы жизни которого переплетены между собой”.<ref>Ibid. P. 15. – Ч.К.М. [Ibid. P. 11 – Пер.]</ref>}}

Под словом “перемешаны” автор, разумеется, понимает просто-напросто полнейшее единочувствие и единомыслие, и я, несомненно, извратил бы процитированную авторскую мысль, заяви я сейчас здесь о том, что идея, которую он стремится передать, и то, о чём мы здесь говорим, – это одно и то же. Но, в конце концов, а что такое сочувствие, как не ослабление того прочного “вяжущего”, уплотняющего, склеивающего свойства (выражаясь терминологией Бёме), в котором и заключён индивидуализм? И, подобно тем случаям, когда мы переживаем подлинное сочувствие, благодаря частичному подавлению индивидуализма и того, что является неотъемлемыми свойствами индивида, мы и способны переживать возвышенный восторг и ощущать своё бытие во всей его остроте. Так, возможно, и распрощавшись со всем, что запирает нас наглухо в духовной обители эго – ''целиком'', без остатка – мы можем впервые понять, чтó есть жизнь истинная и какими несказанными преимуществами она располагает.  

Под словом “переплетены” автор, разумеется, понимает просто-напросто полнейшее единочувствие и единомыслие, и я, несомненно, извратил бы процитированную авторскую мысль, заяви я сейчас здесь о том, что идея, которую он стремится передать, и то, о чём мы здесь говорим, – это одно и то же. Но, в конце концов, а что такое сочувствие, как не ослабление того прочного “вяжущего”, уплотняющего, склеивающего свойства (выражаясь терминологией Бёме), в котором и заключён индивидуализм? И, подобно тем случаям, когда мы переживаем подлинное сочувствие, благодаря частичному подавлению индивидуализма и того, что является неотъемлемыми свойствами индивида, мы и способны переживать возвышенный восторг и ощущать своё бытие во всей его остроте. Так, возможно, и распрощавшись со всем, что запирает нас наглухо в духовной обители эго – ''целиком'', без остатка – мы можем впервые понять, чтó есть жизнь истинная и какими несказанными преимуществами она располагает.  

И всё же это ещё не та почва, на которой можно надеяться на полное общественное признание, поскольку эта концепция бессмертия, представленная здесь столь грубо и расплывчато, будет противоречить тому ''обывательскому'', ''буржуазному'' представлению о вечности с его индивидуализмом и семейными привязанностями – а последние, вероятно, и составляют главное очарование спиритуализма в глазах у большинства его прозелитов. Едва ли всё то, о чём сказано “не видел того глаз, не слышало ухо” [1Кор.2:9 – Пер.], когда-либо было способно овладеть воображением или примирить его с утратой иного – того, что отчётливо ассоциируется с радостью и движением жизни. Обитатель низшего плана не может рассчитывать на то, что сможет управлять трансцендентной жизнью, усматривая в этом наивысшее блаженство. В лучшем случае он может лишь повторить то откровение, что посетило смятенный ум в “Sartor Resartus”: “Человек может обойтись без счастья и взамен его найти блаженство”.<ref>Карлейль, 1902. С. 214. – Пер.</ref> Это никакая не сублимация надежды, а всего лишь потребность мысли – она-то и заставляет нас искать состояние истинного бытия и бессмертия где-то за пределами тех доказательств, которыми оперирует индивидуализм. Истинная личность может существовать в сознании лишь при участии того, чтó мы можем определить только как именно отрицание индивидуальности – отрицание во всех смыслах, в каких она способна пониматься нами. Что же до того, что составляет содержание или “материю” сознания, то определить это мы можем только с помощью одного-единственного туманного слова “идеальный”. Но мы с уверенностью можем сказать, что в той области индивидуальные интересы и заботы уже не найдут для себя места. Более того, мы можем утверждать, что именно после того, как исчезнут все те помехи, что несёт с собой индивидуализм, этот приток новой жизни и получит для себя свободный канал. А значит, со всей неизбежностью должна состояться та самая мистическая смерть, которая является такой же подлинной смертью, как и та, что возвращает наше физическое тело к его первоэлементам.  

И всё же это ещё не та почва, на которой можно надеяться на полное общественное признание, поскольку эта концепция бессмертия, представленная здесь столь грубо и расплывчато, будет противоречить тому ''обывательскому'', ''буржуазному'' представлению о вечности с его индивидуализмом и семейными привязанностями – а последние, вероятно, и составляют главное очарование спиритуализма в глазах у большинства его прозелитов. Едва ли всё то, о чём сказано “не видел того глаз, не слышало ухо” [1Кор.2:9 – Пер.], когда-либо было способно овладеть воображением или примирить его с утратой иного – того, что отчётливо ассоциируется с радостью и движением жизни. Обитатель низшего плана не может рассчитывать на то, что сможет управлять трансцендентной жизнью, усматривая в этом наивысшее блаженство. В лучшем случае он может лишь повторить то откровение, что посетило смятенный ум в “Sartor Resartus”: “Человек может обойтись без счастья и взамен его найти блаженство”.<ref>Карлейль, 1902. С. 214. – Пер.</ref> Это никакая не сублимация надежды, а всего лишь потребность мысли – она-то и заставляет нас искать состояние истинного бытия и бессмертия где-то за пределами тех доказательств, которыми оперирует индивидуализм. Истинная личность может существовать в сознании лишь при участии того, чтó мы можем определить только как именно отрицание индивидуальности – отрицание во всех смыслах, в каких она способна пониматься нами. Что же до того, что составляет содержание или “материю” сознания, то определить это мы можем только с помощью одного-единственного туманного слова “идеальный”. Но мы с уверенностью можем сказать, что в той области индивидуальные интересы и заботы уже не найдут для себя места. Более того, мы можем утверждать, что именно после того, как исчезнут все те помехи, что несёт с собой индивидуализм, этот приток новой жизни и получит для себя свободный канал. А значит, со всей неизбежностью должна состояться та самая мистическая смерть, которая является такой же подлинной смертью, как и та, что возвращает наше физическое тело к его первоэлементам.