Мэйбл Коллинз - Через Золотые Врата. Глава 4. Значение Боли

I

Взгляните в самое сердце жизни, откуда приходит боль, чтобы омрачать жизни людей. Она всегда на пороге, и за ней стоит отчаяние.

Кто эти две костлявые фигуры и почему дозволено им быть нашими постоянными преследователями?

Это мы разрешаем им, это мы приказываем им, допуская действия наших тел и управляя ими; и мы делаем это как будто несознательно. Но из научных экспериментов и исследований мы много узнали о нашей физической жизни, и казалось бы, прилагая аналогичные методы, мы можем получить по меньшей мере такой же результат и для нашей внутренней жизни.

Боль пробуждает, смягчает, разбивает и уничтожает. С совершенно отстранённой точки зрения она представляется лекарством, ножом, оружием и ядом поочерёдно. Она — орудие, средство, это очевидно. Что мы хотим открыть, так это кто пользователь; какая часть нас — та, что требует присутствия этой вещи, столь ненавистной для остальных?

Лекарство используется терапевтом, нож — хирургом; но оружие разрушения используется врагом, ненавистником.

Тогда выходит, что мы не только используем средства или желаем применять их для пользы наших душ, но также ведём внутри себя войну, учиняя битву во внутреннем святилище? Похоже, это так, ведь несомненно, что если воля человека к этому ослабнет, он больше не станет поддерживать жизнь в том состоянии, в котором существует боль. Почему же желает он ранить себя самого?

С первого взгляда может показаться, что ответ в том, что человек желает удовольствия, и потому хочет оставаться на этом поле битвы, где оно ведёт войну с болью за обладание им, всегда надеясь, что удовольствие одержит победу и возьмёт его в свои владения. Но это лишь внешний аспект этого состояния человека. В глубине себя он хорошо знает, что боль — соправитель вместе с удовольствием, и что хотя война ведётся всегда, она никогда не может быть выиграна. Поверхностный наблюдатель заключает, что человек подчиняется неизбежному. Но это заблуждение, которое не стоит и обсуждать. Небольшое серьёзное размышление показывает нам, что человек вообще не существует, кроме как проявляя свои положительные качества; это лишь логично — предположить, что он проявлением тех или иных качеств и выбирает соответствующее им состояние, в котором будет жить

Допустим тогда, для пользы нашей аргументации, что он желает боли; почему же он желает чего-то столь неприятно беспокоящего его?

II

Если мы внимательно рассмотрим состав человека и его склонности, представится, что есть два определённых направления, в которых он растёт. Он подобен дереву, которое врезается своими корнями в почву, в то же время выбрасывая молодые ветви к небесам. Эти две линии, идущие вовне из центральной персональной точки, для него ясны, определённы и понимаемы. Он называет одно добром, а другое злом. Но человек, согласно всякой аналогии, наблюдению или опыту — не прямая линия. Будь он таким, эта жизнь, или прогресс, или развитие, как бы мы это ни назвали, значила бы просто следование одной прямой дороге или другой, как представляют это сторонники религии. Весь вопрос, вся эта огромная проблема, могла бы быть тогда легко решена. Но не так просто отправиться в ад, как заявляют проповедники. Это такая же трудная задача, как и найти свой путь к Золотым Вратам. Человек может сокрушить себя полностью в чувственных наслаждениях, и испортить, как кажется, всю свою природу, однако при этом ему не удастся ещё стать совершенным дьяволом, поскольку всё ещё есть в нём искра божественного света. Он пытается выбрать широкую дорогу, ведущую к разрушению, и смело начинает свою опрометчивую карьеру. Но очень скоро он сдерживается и поражается некой склонностью в себе, о которой и не думал — одним из многих излучений, исходящих из центра его я. Он страдает со страданием тела, когда развивает чудовищные качества, которые мешают его здоровому функционированию. Он создал боль и столкнулся со своим собственный порождением. Может показаться, что этот аргумент трудно приложим в отношении физической боли. Это не так, если человека рассматривать с более возвышенной точки зрения, чем мы обычно занимаем. Если на него посмотреть, как на могущественное сознание, формирующее свои внешние проявления согласно своим желаниям, тогда станет очевидно, что физическая боль происходит от безобразности в этих желаниях. Без сомнения, эта концепция человека покажется многим умам слишком необоснованной, и требует слишком большого мысленного скачка в неизведанные места, где невозможно получить подтверждение. Но если ум привыкнет смотреть на мир с этой точки зрения, очень скоро никакая другая не будет приемлемой; нити существования, кажущиеся чисто материалистическому наблюдателю безнадёжно запутанными, станут отдельными и распрямлёнными, и вселенная озарится новым пониманием. Творящий произвол и жестокий Создатель, причиняющий по своей воле боль и удовольствие, исчезнет со сцены; и это хорошо, поскольку на самом деле он излишний персонаж и, хуже того, просто чучело из соломы, которое не может даже стоять, не будучи подпираемо со всех сторон догматиками. Человек приходит жить именно в этот мир несомненно точно так же, как живёт он в том или ином городе этой Земли; и во всяком случае, если заявлять так было бы уж слишком, то уж точно можно спросить — а почему оно не так? В этом нет ни «за», ни «против», которые бы взывали к материалисту, или считались бы аргументом в суде; но я заявляю это в пользу того, что никто, однажды рассмотрев эту идею серьёзно, не возвратится к формальным теориям скептиков. Это было бы всё равно, что вернуться в пелёнки.

Допустив же, ради этого аргумента, что человек — это мощное сознание, являющееся собственным творцом, собственным судьёй, в котором заключена вся жизнь в её потенциальности — даже предельная её цель — давайте рассмотрим, почему же он заставляет себя страдать.

Если боль — результат неравномерного развития, гипертрофированного роста или дефектов продвижения в разных аспектах, почему же человек не научится этому уроку и не возьмёт на себя труд развиваться всесторонне и равномерно?

Мне представляется, что ответ на этот вопрос — в том, что это и есть тот самый урок, которому учится человеческий род. Возможно, это заявление и покажется вызовом заурядному мышлению, считающему человека или порождением случая, имеющего место в хаосе, или душой, привязанной к безжалостному колесу кареты тирана и понукаемой вперёд — в рай или ад. Но такой стиль мышления в конце концов не отличается от мышления ребёнка, считающего своих родителей окончательными вершителями его судеб — фактически богами или демонами его вселенной. Вырастая, он отбрасывает это представление, обнаруживая, что это лишь вопрос возраста и сам он — хозяин своей жизни, подобно любому другому из людей.

Так же и с родом человеческим. Он — царь своего мира, вершитель собственной судьбы и нет никого, чтобы сказать ему «нет». Говорящие о провидении и случае просто не останавливались, чтобы подумать.

Судьбы, неизбежного, на самом деле, не существует ни для человечества, ни для индивидуума — кто может назначить её, кроме самого человека? Ни в небе, ни на земле нет и намёка на существование какого-либо вершителя судеб, кроме самого человека, страдающего или радующегося от предначертанного. Мы так мало знаем о своём составе, столь невежественны относительно наших божественных способностей, что нам пока невозможно знать, сколь много или сколь мало мы на самом деле предопределяем свою судьбу. Но мы во всяком случае знаем, что — насколько простирается наше достоверное восприятие — пока не открыто ничего, из чего бы следовало существование вершителя судеб; а если мы уделим хоть немного внимания окружающей нас жизни, чтобы понаблюдать влияние действий человека на его собственное будущее, мы скоро увидим, что это-то и есть реально действующая сила. Она видима, хотя пределы нашего видения и весьма ограничены.

В том, что касается жизни, человек обычный, чисто мирской — куда лучший практический наблюдатель и философ, потому что он не ослеплён предрассудками. Вы найдёте, что он всегда придерживается мнения — что человек сеет, то он и пожнёт. И по рассмотрении это оказывается столь очевидно верно, что если взглянуть на это шире, применив ко всей жизни, то станет понятна эта ужасная Немезида, будто преследующая человечество безжалостной болью среди удовольствия. Великие греческие поэты видели этот призрак так ясно, что записи их наблюдений передали идею об этом нам, более молодым и слепым наблюдателям. Маловероятно, чтобы столь материалистичная раса, выросшая на Западе, сама, без помощи древних поэтов, открыла существование этого ужасного фактора человеческой жизни. И кстати тут мы мы можем отметить одну определённую пользу от изучения классики — ведь великие факты и идеи о человеческой жизни, вложенные древними в их прекрасную поэзию, не пропадут совсем, как творения их искусства. Несомненно, мир расцветёт вновь, и славу людей будущего расцвета составят ещё более великие мысли и более глубокие открытия, но до тех отдалённых времён мы не можем переоценить оставленные нам богатства.

У этого вопроса есть один аспект, на первый взгляд склоняющий против такого направления мысли — а именно страдания тел бессловесных существ — маленьких детей, идиотов, животных, и их отчаянная нужда в силе, приходящей со всяким знанием, которая могла бы помочь им в их страданиях.

Трудность, с которой столкнётся здесь ум, возникает из неоправданной идеи об отдельности души от тела. Все, кто смотрит лишь на материальную жизнь (и в особенности врачи), полагают, что тело и мозг — пара партнёров, живущих вместе и взаимодействующих друг с другом, а за пределами их они не распознают никакой причины, а потому и не допускают её существования. Они забывают, что тело и мозг по всей очевидности — просто механизмы, как руки или ноги. За ними есть внутренний человек — душа, использующая эти механизмы, и очевидно, это верно для всех известных нам существ, как и для самого человека. На всей шкале существования мы не можем найти и точки, где бы причинное действие души прекратилось или могло бы прекратиться. Даже тупая устрица должна иметь в себе что-то, что побуждает её вести эту самую неактивную жизнь, и никто другой не может выбрать это для неё, кроме как стоящая за ней душа, заставляющая её быть. А как иначе она могла быть там, где она есть, или быть вообще? Разве что вмешательством невозможного творца, называемого так или иначе.

Именно потому, что человек столь празден и нерасположен принять на себя ответственность, он скатывается к своей временной выручалочке — создателю. Он поистине временный, ибо продолжает существование только на время действия определённой мозговой волны. Как только человек оставляет эту умственную жизнь, он по необходимости бросает и её волшебный фонарь, и созданные им приятные иллюзии. Это должен быть очень неприятный момент, он даёт такое чувство оголённости, до которого далеко любому другому чувству. И похоже, что спасти себя от этого несносного переживания можно, лишь отказавшись принять нереальные фантомы за вещи из плоти и крови, имеющие силу. Именно на плечи Создателя и любит человек перекладывать не только ответственность за свою способность грешить и возможность своего спасения, но и саму свою жизнь, само своё сознание. Это жалкий Создатель, если он таким образом получает удовольствие — он доволен вселенной марионеток и ему приятно дёргать за их ниточки. Если он так развлекается, то он должно быть ещё в своём детстве. В конце концов, пожалуй, это и так и есть — Бог в нас ещё дитя и отказывается признать своё высокое положение. Если душа человека действительно подчиняется законам роста, угасания и возрождения, как и её тело, тогда её слепота неудивительна. Но это очевидно не так — ведь душа человека относится к тому порядку жизни, что обусловливает вид и форму, а сам не подвергается их действию, — тому порядку, что подобно чистому, абстрактному пламени, горит повсюду, где зажжено. Он не подвержен времени и не изменяется с ним, и сама его природа выше роста и упадка. Он стоит на своём первоначальном месте, которое и есть единственный престол Бога — том месте, откуда возникают все формы жизни и куда они возвращаются. Это место — центральная точка существования, в которой и есть постоянная обитель жизни, подобная центру сердца человека. Равным развитием этого, а вначале — его признанием, за которым следует равное развитие по различным исходящим оттуда линиям опыта, человек в конце концов и приобретает способность достичь Золотых Врат и приподнять их засов. Процесс этот — постепенное распознание бога в себе, и цель достигается, когда божественность сознательно восстановлена до своего законного великолепия.

III

Первое, что необходимо сделать душе человека, чтобы приступить к этому великому предприятию открытия жизни — это то же, что делает ребёнок, начиная пользоваться своим телом — нужно научиться стоять. Ясно, что способность стоять — способность равновесия, сосредоточения, прямоты в душе, есть признак особого характера. Слово, лучше всего выражающее это качество — уверенность.

Сохранять спокойствие среди жизни и её перемен и твёрдо стоять в выбранном месте — подвиг, доступный лишь человеку, уверенному в себе и своей судьбе. Иначе торопливые формы жизни, стремительный поток людей, великие потопы мысли неизбежно унесут его с собой, и он потеряет то место сознания, с которого было можно начать это великое предприятие. Ведь это действие новорождённого человека должно быть совершено с полным знанием и без всякого давления извне. Все великие обладали этой уверенностью и твёрдо стояли в том месте, которое было для них единственной опорой во вселенной. Для каждого человека это место неизбежно разное. Каждый должен найти свою собственную землю и свои собственные небеса.

У нас есть инстинктивное желание избавиться от боли, но мы работаем лишь с внешним, как и во всём другом. Мы просто её облегчаем, а если мы добьёмся большего и стронем её со своей твердыни, она лишь возродится в другом месте с усиленной энергией. Если настойчивыми усилиями её удаётся изгнать с физического уровня, она вновь возникнет на умственном или эмоциональном плане, где будет недоступна для человека. Это легко могут увидеть те, кто соприкасается с различными планами чувствования и наблюдают жизнь в дополнительном освещении. Люди обычно считают эти различные формы чувств действительно разделёнными, в то время как на самом деле — они лишь разные стороны от одного центра — точки личности. Если происходящее в центре, источник жизни, требует какого-нибудь действия, которое затруднено и потому вызывает боль, созданная при этом сила отводится от одной опоры и должна найти другую — она не может быть изгнана вон. И все события человеческой жизни, вызывающие эмоции и страдания, существуют для её пользы так же, как и приятные. Дом и тех, и других — в человеке, и оба типа требуют выражения своих прав. Удивительно тонкий механизм человеческого каркаса сконструирован так, чтобы отвечать на их легчайшее прикосновение; необычайные сложности человеческих взаимоотношений развиваются как бы для удовлетворения этих двух великих противоположностей души.

Боль и удовольствие стоят отдельно и разделены, как два пола — и в их слиянии, создании одного из двух, обретаются радость, глубокое чувствование и основательный мир. Где нет ни мужского, ни женского, ни боли, ни удовольствия — там преобладает в человеке бог, и тогда жизнь реальна.

Может показаться, что такая трактовка вопроса имеет привкус подхода догматика, произносящего свои утверждения с безопасной кафедры, где ему не смогут возразить, но догматизм это лишь в той мере, в каковой является им научная фиксация усилий, сделанных в новом направлении. Если бы реальность существования Золотых врат не могла быть доказана и они были бы лишь фантасмагорией экстатиков с богатым воображением, тогда бы не стоило и вообще о них говорить. В XIX столетии умами принимаются лишь установленные факты и законные аргументы, и чем больше их, тем лучшие они привлекают умы. Ведь если бы мы на протяжении нашей жизни не приближались к истинному и действительному, она бы ничего не стоила и была бы лишь тратой времени. Реальность — это величайшая потребность человека, и он стремится к ней при любом риске, желая достичь её любой ценой. Пусть это будет так. Никто не сомневается в том, что он прав. Давайте же тогда отправимся на поиски реальности.

IV

В этом исследовании нам сослужит хорошую службу один урок, получаемый всеми, кто жестоко страдает. В интенсивной боли достигается та точка, когда она уже неотличима от своей противоположности, удовольствия. Это на самом деле так, но лишь у немногих хватило героизма или силы выдержать до такой далёкой точки. Трудно достичь её иным путём. Лишь немногие избранные обладают столь гигантской способностью к удовольствию, что позволяет им совершить путешествие на его другую сторону. У большинства хватает сил только на то, чтобы наслаждаться и стать рабами наслаждения. Но всё же в человеке несомненно есть героизм, требующийся для этого великого путешествия, ведь иначе как могли мученики улыбаться среди пыток? И как глубокий грешник, живущий ради удовольствия, может наконец почувствовать в себе движение божественного вдохновения?

В обоих этих случаях открывается возможность найти путь; но очень часто она теряется из-за перевешивания потрясённой природы. Мученик приобретает страсть к боли и живёт в идее героического страдания; грешник становится ослеплён мыслью о добродетели и поклоняется ей как конечной цели, как вещи, божественной самой по себе, в то время как она может быть божественной лишь как часть того бесконечного целого, которое включает как порок, так и добродетель. Как возможно разделить неделимое — то, что едино? Приписывать божественность какому-либо предмету столь же разумно, как зачерпнуть из океана чашку воды и заявить, что она содержит океан. Вы не можете разделить океан; солёная вода — часть великого моря и должна быть таковой, тем не менее вы не держите моря в своей руке. Люди так страстно желают личной силы, что готовы поместить бесконечность в чашку, божественную идею — в формулу, чтобы только тешить себя владением ею. Лишь такие вот и не могут подняться и приблизиться к Золотым Вратам, поскольку великое дыхание жизни смущает их, они поражаются ужасом от того, насколько оно велико. Идолопоклонник держит в своём сердце образ идола с всегда зажжённой перед ним свечой. Это его собственный идол и он доволен от этой мысли, даже если почтительно согнулся перед ним в поклоне. В скольких добродетельных и религиозных людях нет этого чувства? В убежище души горит лампада перед домашним богом — вещью, которой поклоняющийся обладает и которая ему подчинена. Люди с отчаянным упорством цепляются за эти догмы, эти моральные законы, принципы и способы веры, которые являются их домашними богами, их личными идолами. Призовите их возжечь нескончаемое пламя, чтя только бесконечное, и они отвернутся от вас. Каким бы способом они ни пытались презреть ваш протест, в них самих он оставит чувство болезненной пустоты. Ведь благородная душа человека, тот потенциальный царь, что во всех нас, очень хорошо знает, что этот домашний идол может быть низвержен и разрушен в любой момент, и что он не может быть самоцелью, не имея в себе какой-либо реальной и абсолютной жизни. Но человек удовлетворён этим владением, забывая, что по неизменным законам жизни владеть чем-то можно лишь временно. Он забыл, что его единственный друг — бесконечное, что в великолепии этого бесконечного — его единственный дом и что одно лишь это может быть его богом. Он чувствует себя здесь бездомным, но то, что среди прочих жертв он предлагает своему собственному идолу — для него место краткого отдыха, и поэтому-то он столь страстно и держится за это.

Немногим хватает смелости хотя бы постепенно обратить лицо к тому великому уединению, что окружает их снаружи и будет сохраняться столь долго, сколько они цепляются за свою личность, «я», которое для них — центр мира, причина всякой жизни. В своей страсти к Богу они находят смысл своего существования, в их желании тела для чувств и мира для наслаждения лежит для них причина вселенной. Эти верования могут быть скрыты очень глубоко под поверхностью и трудно добраться до них, но фактически они и есть причина, позволяющая человеку стоять. Для себя он сам — бесконечное и Бог, он держит океан в чашке. В этом заблуждении он пестует эгоизм, делающий жизнь удовольствием, а боль — приятной. В этом глубоком эгоизме — сама причина и источник существования удовольствия и боли. Ведь если бы человек не метался между этими двумя, и постоянно не напоминал себе чувствованием, что он существует, он бы забыл это. И в этом факте — весь ответ на вопрос «почему человек создаёт боль к своему собственному неудобству».

Тот странный и таинственный факт, что человек обманывает себя, давая Природе обратную интерпретацию, выражая смысл жизни в словах смерти, остаётся пока необъяснённым. Ведь то, что человек действительно содержит в себе бесконечное, и что в чашке — на самом деле океан — неоспоримая истина; но это так только потому, что чашка абсолютно лишена существования. Это просто переживание бесконечного, не обладающее постоянством, которое может быть нарушено в любой момент. Утверждая, что четыре стены его личности — реальны, человек делает огромную ошибку, погружающую его в нескончаемую череду несчастных случаев и постоянно усиливающую существование его любимых форм чувствования. Удовольствие и боль становятся для него более реальными, чем великий океан, частью которого он является и где его дом; он постоянно больно ударяется об эти стены там, где он чувствует, и его крошечное я колеблется в пределах избранной им тюрьмы.

<<	Оглавление	>>